Перейти к публикации
Форум - Замок

Холокост


Рекомендованные сообщения

Двигаясь дальше, можно попасть в район Bayerisches Viertel, знаменитый тем, что на фонарных столбах улиц этого района размещены таблички с текстами фашистских законов, подробно описывающие кто подлежит уничтожению и критерии селекции. Читая тексты этого тщательно продуманного человекоубийства, невольно теряешься: как вообще до такого можно было додуматься?

Но перенесёмся всё же на Friedrichstraße. Совсем недавно около станции S-Bahn/U-Bahn Friedrichstraße поставили памятник разным детским судьбам: "поезда жизни - поезда смерти". Что-то вроде вокзала смерти. Настоящий "вокзал смерти", тот самый, с которого из Берлина уходили поезда в концлагеря, находится к северо-западу отсюда, недалеко от нынешнего ведомства по делам иностранцев. Это так называемый Putlitzbrücke. Но сейчас не о нём.

Композицию разделённым детским судьбам поставили на вокзале Фридрихштрассе в конце прошлого года, буквально у меня на глазах. Когда я только приехала в Берлин, её ещё там не было. Впрочем, я уже писала, что мемориальных табличек в городе становится всё больше и больше, то тут, то там с согласия и/или участия городских властей появляются всё новые памятные еврейские места.

IMG_5182.jpg

Эта композиция - копия той, что стоит в Лондоне около вокзала Liverpool Street. Поставили её в память о разных детских судьбах. С одной стороны композиции изображены счастливые дети, одни из тех 10 тысяч еврейских детей, которым удалось покинуть нацистскую Германию на поездах, уезжающих в сторону Великобритании, когда это ещё было можно, ...

IMG_5183.jpg

... с другой - дети, так никогда и не ставшие взрослыми: те дети, которые остались тогда в Берлине: потом они могли уехать из города уже только в концлагеря.

IMG_5185.jpg

На девочке отчётливо видна пришитая на куртке звезда Давида с надписью "Jude". Кто регулярно приносит сюда свежие цветы, не знаю. Смысл имеет даже цвет фигур: фигуры погибших в концлагерях детей, по задумке автора, должны были быть выполнены в той же цветовой гамме, что и Мемориал памяти погибших евреев в Европе, стоящий в центре Берлина.

IMG_5186.jpg

Этот памятник поставлен на частные деньги спонсоров из Израиля, России и США:

IMG_5184.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • Ответы 110
  • Создано
  • Последний ответ

Лучшие авторы в этой теме

Лучшие авторы в этой теме

Опубликованные изображения

Впрочем, в Берлине, разумеется, есть не только памятные еврейские места, но есть и нынешняя жизнь еврейской общины. Это синагоги, школы, библиотеки, фонды и т.п. В районе Hausvogteiplatz, например, находятся например центральные офисы еврейских газет и издательств:

IMG_5195.jpg

IMG_5194.jpg

Вообще, этот район Берлина, район вокруг Hausvogteiplatz, всегда считался площадью европейской моды. С модой, заданной дизайнерами этого района, зачастую не могли соперничать даже модельеры Парижа. Все дома на этой площади принадлежали еврейским банкирам и дизайнерам. С приходом Гитлера к власти все дома, швейные ателье и другие помещения были конфискованы у евреев и переданы во владение "истинным арийцам". С тех пор Hausvogteiplatz перестал быть законодателем европейской моды, и всё, что осталось нынче - это лишь память о тех временах.

IMG_5196.jpg

Сейчас в память о Hausvogteiplatz как об еврейской площади европейской моды здесь установлена мемориальная зеркальная пирамида, каждая грань которой обращает взор смотрящего на неё в сторону домов, ранее принадлежавших еврейским семьям:

IMG_5198.jpg

Имена еврейских модельеров и банкиров этого района запечатлены на ступеньках лестницы, ведущей из метро:

IMG_5200.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Ещё немного перенесёмся в пространстве. На этот раз в район Potsdamer Platz. Здесь, прямо напротив наших знаменитых ультрасовременных высоток и района Sony-Center с Леголэндом, находятся не только остатки берлинской стены, но ещё и так называемый Mossepalais, установленный на месте, где некогда жил еврейский издатель Рудольф Моссе. Его типография была одной из самых крупных и самых известных во всём Берлине. В частности, на ней печаталась популярная в те времена газета "Berliner Tagesblatt" ("берлинский ежедневник"). Несколькими фотографиями выше вы видели издательство "Mosse", названное в его честь и продолжающее его дело. Сейчас в здании Mossepalais, кроме прочего, находится представительство американско-еврейского комитета, самое крупное на территории всей Европы.

IMG_5241.jpg

Ещё один скачок в пространстве. На этот раз в район Kurfürstendamm и Zoologischer Garten. Здесь, чуть в глубине от шумных магазинных улиц - Елисейских полей Берлина, на Fasanenestraße, находится Культурный центр еврейской общины. Некогда здесь стояла синагога в романо-византийском стиле. Как и многое другое, она была разрушена нацистами. Сейчас о существовании синагоги в этом месте напоминает только небольшой портал. Он украшает новое здание Культурного центра еврейской общины. Прямо перед входом стоит чёрный монумент, символизирующий разрушенную Тору. Внутри, кроме прочего, находится крупнейшая библиотека еврейских книг и текстов во всей Европе. При центре работает кошерный ресторан, кстати, неплохой.

IMG_5283.jpg

Рядом со входом в центр на стеле изображена карта Европы с указанием размещённых нацистами концентрационных лагерей в разных странах. Стела со списком самых страшных концентрационных лагерей Европы стоит ещё в одном месте недалеко отсюда - на Wittenbergplatz, в двух шагах от самого шикарного торгового центра всего Берлина - KaDeWe, владельцем-основателем которого, кстати, тоже был берлинский еврей.

IMG_5277.jpg

Наконец, последнее на сегодня памятное место. Наряду с Мемориалом памяти погибших евреев Европы и Новой синагогой, это, пожалуй, одно из самых известных и самых посещаемых еврейских памятных мест во всём Берлине. Еврейский музей - гениальное архитектурное творение Даниэля Либескинда, известного вам всем как реализатор идеи монумента памяти погибших 11-го сентября 2001 года - Ground Zero, что в Нью-Йорке. Собственно, именно благодаря своим берлинским постройкам, в первую очередь благодаря Еврейскому музею, Либескинд и прославился на весь мир. А Ground zero был уже потом.

Фотография ниже - единственная из всех в этом посте, которую мне пришлось украсть из интернета. Это вид сверху на Еврейский музей, спроектированный Либескиндом. Сам Либескинд объяснял такую форму расположением памятных еврейских мест в Берлине: если соединить их линиями на карте, то получится вот такая вот кривая. Архитектурная задумка Либескинда мне так и осталась не ясна до конца: кто-то видит в этой форме молнию, ударившую по европейским евреям во времена нацизма, кто-то - разорванную звезду Давида, другие - поверженный знак нацистов. Из всех описаний, которые я когда-либо слышала, больше всего мне понравились слова какого-то немецкого политика: "Еврейский музей - это шрам на сердце Берлина".

IMG_53001.jpg

Из тех двух зданий, что вы видели на фото выше, входом/выходом в музей является классическое жёлтое здание, стоящее справа. Одной из задумок главного здания музея было как раз то, что, когда обходишь его весь вокруг, не очень понятно, как туда вообще можно попасть. Попасть можно только через соседнее здание, перейдя из него по подземному переходу внутрь этой самой большой молнии.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Вход:

IMG_5298.jpg

Кусочек "главного" здания самого музея. Если присмотреться внимательнее, то можно снова увидеть характерную для еврейских мест Берлина охрану. Не видела пока в Берлине ни одного крупного заведения еврейской тематики, где бы не стояла такая вот охрана.

IMG_5299.jpg

Здание сверху представляет из себя большую трещину, все стены здания тоже испещрены трещинами:

IMG_5301.jpg

Мостовая вокруг музея оформлена должным образом:

IMG_5307.jpg

Рассказывать о тематике музея, пожалуй, не буду. Это действительно очень долго, да и сам музей очень символичен. Только под один этот музей вполне себе можно было выделить минимум пост. Может быть, когда-нибудь дойду до этого. Но просто, если честно, из всего перечисленного здесь столько всяких мест, о которых очень хотелось бы рассказать подробнее (одна только синагога на Rykestraße чего стоит!), что не очень понятно, почему своё внимание я должна акцентировать именно на Еврейском музее.

Остановлюсь, пожалуй, только на двух очень запомнившихся вещах. Первое - это так называемый "сад изгнания". На фотографии ниже он виден в виде стел разной высоты, выполненных немного под углом, с деревьями наверху. На самом деле, вид снаружи на этот самый сад вам ни о чём не скажет. Туда надо в обязательном порядке попасть внутрь (вход через музей).

IMG_5306.jpg

Идея "сада изгнания" в том, чтобы дать вам почувствовать себя евреями, которых лишили дома и надежды на будущее. Попадаешь туда из подвального помещения музея. Ощущение от нахождения там действительно немного странное. Основание сада сделано под небольшим углом и находится ниже уровня земли, а бетонные колонны наклонены. Поэтому, когда находишься в самом саду, чувствуешь лёгкое головокружение и полную дезориентацию при передвижении. Хочется, как можно скорее, оттуда сбежать. Внутри бетонных столбов, что вокруг, растут деревья, ветви которых закрывают над тобой небо. Создаётся феерическое ощущение паники и отсутствия выхода.

IMG_5321.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

И ещё кое о чём в музее расскажу, пожалуй. Сразу после захода внутрь музея попадаешь на нижний этаж, представляющий из себя так называемые "три оси" - три жизненных пути евреев. Одна ось - это ось изгнания, ведущая как раз к саду изгнания, о котором я написала выше.

Другая ось - ось смерти, заканчивающаяся башней холокоста. Тебя впускают внутрь этой башни, закрывают за тобой дверь, и ты остаёшься один в полной темноте в очень неуютном холодном и полусыром помещении. Внутри почти полная звуковая изоляция, слышны лишь очень отдалённые звуки другой жизни где-то вдали, а сверху над тобой виднеется одна единственная тоненькая-тоненькая полоска света, которая находится где-то очень-очень высоко и абсолютно недосягаема.

Наконец, третья ось - ось преемственности еврейских традиций. Она проходит через весь нижний этаж и по высокой лестнице выводит тебя наверх к основной экспозиции музея. В музее реально можно провести весь день, а то и больше. Особенно с аудиогидом.

IMG_5335.jpg

Ещё одна запоминающаяся вещь в музее - композиция "Шалехет" ("листопад"). Внутри музея есть районы так называемых "пустот", самая большая из которых - "пустота памяти" - композиция, созданная в память жертв Катастрофы. Это огромное поле, усыпанное вырезанными из металла кричащими от боли лицами. Их невероятно много, и ими усыпан весь пол. Причём задумка композиции такова, что по этим самым металлическим лицам обязательно надо походить. Тогда будет слышен звон-плач этих самых металлических лиц.

IMG_5345.jpg

Просто один из экспонатов в музее:

IMG_5380.jpg

В одном из залов музея висят таблички всех еврейских названий, которыми некогда пестрил Берлин:

IMG_5373.jpg

Впрочем, за еврейскими названиями улиц в Берлине сейчас уже совсем не обязательно ходить в Еврейский музей. В самом сердце города полно улиц, так или иначе напоминающих о евреях и Израиле. Еврейская улица - недалеко от Александерплатц, ...

IMG_5189.jpg

Иерусалимская улица - в районе Hausvogteiplatz, ...

IMG_5191.jpg

В самом центре, в двух шагах от Рейхстага и ультрасовременного Потсдамерплатц находятся улицы, названные в честь знаменитые израильских деятелей:

IMG_5082.jpg

IMG_5093.jpg

На сегодня, пожалуй, всё. Тема еврейского Берлина действительно неисчерпаема, и очень хотелось бы написать обо всех этих местах подробнее, но, увы, пока не получается. Я уже не говорю о том, как сложно из многочисленных увиденных еврейских памятных мест в Берлине выбрать лишь те немногие для рассказа. Многое, к сожалению, так и останется непоказанным. Да и вообще о Берлине, пожалуй, писать намного сложнее, чем о каком-либо другом городе. И чем дольше живёшь здесь, тем всё сложнее и сложнее...

Впрочем, всё-таки сделаю ещё часть №2...

Посты из этой серии:
по еврейским местам Берлина: часть вторая - о смерти
концентрационный лагерь Заксенхаузен: дабы история не повторилась

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 недели спустя...

Яков Шепетинский

Shepetinsky1.jpg

Яшка-жид

 

http://berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer4/Shepetinsky1.php

Долина слез

 

В мои 28 лет неумолимая судьба забросила меня в Лаксию, или Долину слез, – центральный штрафной лагпункт Ивдельлага на севере Урала. Там предстояло отбывать наказание по приговору Военного трибунала войск МВД от 28 октября 1946 года. Я был лишен свободы сроком на 10 лет с поражением в правах на 5 «года» (так буквально записано в справке). Статья 19-58-1Б УК РСФСР – попытка измены Родине.

 

Само название этого места – Лаксия[1] – вызывало страх даже у опытных зеков. Когда я оказался в этой Долине слез, то все слухи и рассказы об этом гиблом месте подтвердились. Ивдельлаг был штрафным лагерем для особо опасных преступников. Он находился в 600 км севернее Свердловска. Как говорили зеки: «Чудная у нас планета – одиннадцать месяцев зима, остальное – лето».

 

Да, в этом штрафном лагере был один Центральный штрафной лагпункт Лаксия, и я, Яков, должен был именно туда попасть… Повезло!

 

Триста голодных заключенных спали в одном бараке. Основная работа – лесоповал. Расстояние до места работы около восьми километров. Туда шли колоннами по 100 человек по снежной дороге… Разговоры запрещены, выход из строя считается побегом, и конвоиры стреляют без предупреждения. Многие зеки использовали это при желании покончить с собой, то есть для самоубийства.

 

Работа на лесоповале тяжелая, отдых короткий, питание лагерное. После работы возвращение тем же порядком в лагерь. Уставшие зеки еле тащили ноги. Настоящая каторга! Так работая неделю, я думал, что конец приближается, спасения нет.

 

И вот в один из вечеров, после «ужина» лежу одетый на нарах. Слышу крик нарядчика:

 

– Все бригадиры на собрание!

 

И вспомнил я в этот момент еврея-зека Нахмана Хаита, с которым познакомился, когда прибыл в лагерь наш этап. Он мне сказал:

 

– Если не станешь придурком[2], не попадешь куда-нибудь работать... Неважно кем: счетоводом, портным, бригадиром, кладовщиком – только не на лесоповал – пропадешь! Здесь самые здоровые ребята полгода не выдерживают...

 

Эти его слова пришли мне на память и зазвучали в моих ушах. Не колеблясь, я слез с нар и поплелся на собрание. Подумал, если спросят – мол, был бригадиром в прежнем лагпункте.

 

Вошел вместе с другими, присел сзади в конце большой комнаты. Сижу и думаю: я, Яков Шепетинский, уроженец небольшого города Слонима в Западной Белоруссии, прошедший немецкую оккупацию, попавший в партизанский отряд, затем на фронт, потерявший почти всех родственников и друзей, – неужели сдрейфлю? Нет, нельзя сдаваться – надо держаться!

 

В этот момент вошли начальник лагпункта младший лейтенант Дидур, технорук Михайленко. И сразу на собрании начался обзор выполнения плана работ бригадами. Около часа ушло на словопрения: от начальства – критика, разносы, от подчиненных – обещания и просьбы. Очередь дошла до бригады, которая уже несколько дней вообще не работает, – зеки отказались трудиться.

 

– В чем причина? – строго спросил Дидур.

 

Бригадир поднялся и громко сказал:

 

– Они не хотят работать, и я отказываюсь от этой бригады.

 

Все притихли. Вдруг начальник:

 

– Кто возьмет эту бригаду?

 

Я от напряжения выпрямился. Тихо в зале. В голове мгновенно пронеслась мысль: «Это мой шанс!»

 

Поднявшись, вытянул руку и уверенно выкрикнул:

 

– Я возьму!

 

Все глаза обратились в мою сторону.

 

– Ты кто? – спросил Дидур.

 

– Здесь я новый; бригадир.

 

– И ты уверен, что эта бригада будет работать?

 

– Уверен. У меня все будут работать!

 

В зале громкий смех. А начальник серьезно:

 

– А если нет?

 

– Исключено. У меня все будут работать.

 

Мой уверенный тон, вероятно, поколебал скептицизм начальника. А я продолжал:

 

– Разрешите мне с этими людьми поговорить.

 

Ничего не ответив, начальник обратился к нарядчику:

 

– Отведи его в БУР, – и, повернувшись ко мне: – Знай, голубчик, что это место недаром называют Долиной слез.

 

Когда услышал название БУР, вздрогнул, но отступать уже было поздно. БУР – это барак усиленного режима. В нем находились самые злостные зеки: явные отказчики, законники[3], заключенные с большими сроками.

 

Вошли в барак, нарядчик представил:

 

– Это ваш новый бригадир.

 

В бараке на нарах спали или дремали двадцать зеков. После слов нарядчика все встали, обступили меня полукругом. Я ждать не стал:

 

– Ребята, я ваш новый бригадир. С завтрашнего дня все выходим на работу.

 

В ответ в бараке раздался общий смех. А ко мне вплотную приблизился один рослый зек, видно, главарь (звали его Андреев, по кличке Чуваш):

 

– Слушай, фраер[4], а ху-ху не хо-хо?

 

Я его оборвал:

 

– Ребята! Обратите внимание: я вам сказал, что вы должны выйти на работу... Это не значит, что должны работать!

 

Сразу наступила тишина. А я продолжаю:

 

– Захочется вам, будете работать, если нет, то соберетесь вокруг костра, и можно поболтать. Я тоже знаю несколько «романсов»...

 

Вокруг все притихли, оставили меня одного. Я старался быть спокойным, уверенным. Чуваш подошел снова и спросил:

 

– По какой статье?

 

Я ему ответил, что по статье 19-58 получил «червонец» и пять «по рогам».

 

– Значит так, – произнес главарь, – мы выходим... Но если нас подведешь – полотенце[5].

 

– Слово – закон, – ответил я.

 

– Только есть одно условие, – уже миролюбиво произнес Чуваш, – одеты мы плохо. Ты видишь сам... Пусть нам выдадут зимнее первого срока...

 

Я быстро вернулся к начальнику и доложил:

 

– Гражданин начальник, все в порядке. На работу выйдут все! Только нужно их одеть. Они все ходят в тряпье.

 

Он посмотрел на меня недоверчиво, пригрозив:

 

– Хорошо, выдам. Но если бригада не выйдет, то я тебя – как гадину!.. – и сжал кулак.

 

Утром вся бригада в полном составе стояла на разводе. Ждем в очереди к инструменталке. Все с удивлением смотрят на нас. Замечаю начальника и технорука у ворот. Все нормально. Они довольны. Тронулись в путь. Впереди больше восьми километров заснеженной дороги.

 

Наша задача – очистить отработанные делянки, где лес уже вырублен. План на бригаду – 20 кубов топливного леса. Это поленницы высотой метр десять сантиметров, а сучки и отходы требовалось сжечь на костре.

 

Охраняли нас три конвоира. Место открытое. Я сам им подготавливал костер – моим ребятам из бригады «по закону» за конвоем ухаживать нельзя.

 

Развели огонь, все – вокруг костра. Разговорчики, рассказы, байки – и так день прошел. Зимний день короткий. Строимся, домой.

 

Так минуло около десяти дней. Я докладываю, что принял около 25 кубов леса, то есть выполнили план на 120 процентов. Соответственно все получают усиленный паек. Всем этот порядок понравился. Моя бригада начала меня уважать. Начальник мною доволен. Нет отказчиков. А я думаю, что будет, то будет. И вот спустя декаду заметил: к нашему конвою верхом на лошади приближается технорук. Меня позвали.

 

– Ну как, Шепетинский, работа?

 

– Все в порядке, гражданин начальник, сейчас ребята на перекуре, – отвечаю я.

 

– Молодец! – вынул из планшетки бумагу. – Слушай, вы заготовили уже больше двухсот кубов топливного леса. Где его сложили?

 

Я с полным удивлением:

 

– Вы не видите? Мы его сжигаем.

 

Он встал, ни слова, сел на коня и поскакал. Я вернулся к своим, рассказал. Бурный общий смех. Чуваш подошел:

 

– Яшка, не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим. Подумаем.

 

Когда возвращались в зону, он мне шепнул:

 

– Попроси увеличить бригаду до сорока человек. Пискун, старший нормировщик, тебе поможет.

 

Можете представить мое настроение. Думал все, конец. Уже на вахте ждал меня нарядчик.

 

– К начальнику!

 

Не успел войти в кабинет, тот встал, кулаком о стол и начал орать:

 

– Я так и знал: ты изменник родины, подлец, саботажник!

 

Хотел что-то сказать, но не тут-то было. Как вкопанный стою смирно. И вдруг он сел в свое кресло и замолчал. Боялся, что выгонит меня, и я тихо начал говорить:

 

– Гражданин начальник, разрешите мне объяснить. Вы же знаете этих людей, неужели вы думаете, что можно их переделать в течение двух недель. Дайте мне еще время, предположим, месяц. Обещаю, что будут работать и будет продукция. Если они вернутся в БУР и список отказчиков увеличится, будет лучше?

 

Я знал, что это у него уязвимое место. Ежедневно надо докладывать об отказчиках, а это черное пятно. Я заметил, что дыхание у него стало нормальное, не прерывает меня, и тут я:

 

– Гражданин начальник, прошу вашего разрешения увеличить мою бригаду до сорока человек.

 

Тот встал, посмотрел мне прямо в глаза, схватил за плечи и вытолкнул прочь.

 

Долго ожидать не пришлось. Нарядчик вызвал меня:

 

– Начальник разрешил увеличить бригаду до сорока человек. Хочешь – я назначу или дашь список людей?

 

– Я сам, – ответил я, – все приготовлю.

 

Быстро связался с Чувашом, все рассказал. По зоне распространились слухи, что я ищу дополнительно двадцать работяг. Не знаю причин, но охотников было много. Говорили, бригадир – человек, работа сносная. Короче, не обижает. К вечеру список был подан. Старшего нормировщика Ивана Романовича Пискуна я знал поверхностно. Встречаемся ежедневно вечером, когда отчитываемся о проделанной работе. Но быстро подружились. Он бывший заместитель наркома народного образования УССР. Киевлянин. Во время войны мобилизован, попал в окружение, но как-то чудом удалось вернуться в тыл. Тут ждала его трагедия – арест, суд. Измена родине, 10 лет. Я ему открыто рассказал о моей проблеме. Тот явно одобрил мое решение. Значит, пригодился совет Чуваша.

 

– Знаешь, – говорит, – Яша, если принесешь квитанцию с верхнего склада, что принято 20 кубов топливного леса, получишь от меня 50 кубов. Но только топливного леса.

 

Это совсем решило мою проблему. Больше половины бригады работало относительно нетяжело. Законники сидели у костра. Все получали максимальное дополнительное питание за перевыполнение нормы. Начальник штрафного лагпункта Ивдельлага (1500–2000 заключенных) младший лейтенант Дидур был доволен. Его отношение ко мне совсем изменилось. Молва разошлась о нашей бригаде, все члены моей бригады тоже довольны. Старшего нормировщика за помощь не забывали. Благодарил судьбу, что встретился с Нахманом Хаитом, за его совет и удачу.

 

Казалось бы, живи спокойно и жди конца срока. Но тут все пережитое возвращается, не отогнать. Ночами просыпаюсь, шагаю медленно со всеми к той полянке, к тем расстрельным рвам... Ужасная трагедия нашей семьи, нашего народа перед глазами.

 

Много свободного времени. Начинаю переживать все сначала. Возвращаюсь к событиям, начавшимся семь лет назад...

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Все изменилось в одну секунду

 

Суббота, 21 июня 1941 года. Теплый солнечный летний день. Послеобеденное время. Гуляем с Эстер по переполненным паркам Белостока. Мы с ней уже два года знакомы. Работаем вместе, я – старшим бухгалтером, она – счетоводом в артели «Единение». Она родом из Ломжи, и у нас серьезные планы на будущую совместную жизнь.

Красивое круглое лицо, большие голубые глаза... В общем, влюблен. Ей восемнадцать, я уже разменял второй десяток.

Прошло почти два года, как вспыхнула Вторая мировая война. Тогда я, житель города Слонима (Восточная Польша), уже год, как окончил гимназию. Положение тяжелое, продолжать учебу невозможно, настроение плохое.

Отношение польских властей и общественности к нам, евреям, после Мюнхенской конференции ухудшилось. Особенно после захвата немцами Чехословакии, когда в разделе этой страны принимала участие также и Польша.

Мы слышали по радио речи Геббельса, прочли книгу «Майн кампф» Гитлера. Волосы становятся дыбом от всего услышанного и прочитанного. Главное, что невозможно вырваться. Советская граница закрыта, Запад не принимает, выехать в Палестину почти невозможно. Надо получить английский сертификат, только некоторые богатые семьи могли как-то выбраться. И вдруг 1 сентября 1939 года война!

Немцы вторглись в Польшу, быстро продвигаются на восток. 17 сентября Варшава окружена. Наш город Слоним переполнен беженцами. Они добрались сюда с надеждой, что немцы до нас не дойдут.

19 сентября слышим по радио, что немцы уже на Буге, заняли Брест-Литовск. 200 км от нашего города.

Паника, не знаем, что делать. Бежать некуда. И вот ночью, около трех часов, слышим гул. Не может быть, неужели немцы, ведь в сводке мы слышали, что они дошли только до Бреста. Неужели так быстро продвинулись? Со страхом всматриваемся в окна, видим – движутся танки. И вдруг мы все без исключения высыпали на улицу... Обнимаемся, целуемся – СПАСЕНЫ! Часа три стальная громада двигалась на запад. Потом пошла пехота. Идут без конца. Поют знакомые песни. Замечаем среди бойцов евреев! Радости нет границ.

Ждали немцев – пришла Красная Армия.

Мы автоматически стали гражданами СССР. Гражданами могучей державы, которая в союзе и дружбе с Германией.

Все может быть – но войны не будет. Конечно, проблем много, но главное – нацистская Германия не подумает напасть на Советское государство. Во-первых, договор, во-вторых, это не Польша, это СИЛА.

А пока там, на западе, война. Быстро вся Европа очутилась под немецкой оккупацией или влиянием. А у нас тихо. Но все это время до нас доходили слухи о жестоком отношении к евреям, рассказывали об обязательном ношении «желтой звезды», о лагерях каких-то. Надо признаться, что, с одной стороны, мы слушали, а с другой – не очень верили. Ведь в советской печати и радио восхваляли немецкого союзника и ничего не писали о каких-то репрессиях и злодеяниях. Другое дело, что было опасно говорить об этом вслух. Были случаи ареста граждан за распространение неверных панических слухов.

Я поехал в город Львов, сдал экзамен и был принят в институт. Но спустя полгода отец срочно вызывает меня домой: «Надо помочь семье. Станешь профессором через несколько лет. Есть трехмесячные курсы старших бухгалтеров. Профессия нужная и хорошо оплачиваемая...»

По окончании курса с отличием был направлен на работу в город Белосток, артель «Единение». Там постоянно жила моя тетя Циля с семьей, это разрешило мою жилищную проблему. Здесь мы и познакомились с Эстер.

Доволен, зарплата хорошая, расходы невелики, активно помогаю семье. Итак, в этот субботний вечер мы гуляем допоздна. У калитки дома Эстер попрощался, ждал, пока она войдет, и быстрым шагом домой. Вошел тихо, чтобы не разбудить тетю и ее семью. И сразу уснул.

Время было около часу, 22 июня 1941 года, воскресенье. Сильные взрывы подбросили меня с постели, комната полна стекла. Ошеломленный, я уже на ногах, ничего не понимая, трехэтажный дом наш сотрясается. С перепугу сработал желудок. Схватив подушку на голову, выбегаю во двор, а нужно было в уборную в доме. Паника общая, все жильцы дома полуголые во дворе. Всеобщие крики, все ищут друг друга, а взрывы продолжаются. Это, наверное, длилось около десяти минут. Оказывается, бомбили железнодорожную станцию, находившуюся от нас на расстоянии 200 метров. Бомбежка с перерывами продолжалась до пяти часов утра.

Сомнений нет – война. Правда, наш сосед, капитан Красной Армии кричит: «Не разводить панику! Разговорчики! Это маневры!» Какие маневры? Есть убитые, раненые, грабят магазины. Утром побежал в военкомат, я допризывник, а на доске объявление: «Всем допризывникам эвакуироваться самостоятельно на Восток». Такие вот тебе маневры. Побежал к Эстер. Давай, мол, вместе в Слоним, к моей семье, все же 200 километров восточнее. А она в ответ: «Ты езжай, а я потом присоединюсь вместе с моей семьей». Побежал к тете с тем же предложением, а она в ответ: «Ты, Яша, езжай, а мы пока дома. Может, все уладится, ведь по радио ничего не говорят о войне». Только в 12:00 В. М. Молотов объявил: ВОЙНА.

Известная речь Молотова, вероломное нападение нацистской Германии с нарушением договора. «Враг будет разбит, наше дело правое, победа за нами!»

Все это хорошо, но нужно быстро добираться до Слонима. Станция разбита, поезда уже не идут. А у меня одно желание – домой, к родным. Быстро сунул свои личные принадлежности в вещмешок, документы – по карманам и бегом к шоссе на восток. Машины одна за другой, перегружены мебелью и прочим барахлом, а на них члены семьи. Я пытаюсь взобраться, бьют по рукам:

– Ты куда?

Появилась полуторка, мужчина за рулем, трое детей в кабине, две женщины с вещами в кузове.

– Девочки, возьмите меня, понадоблюсь в дороге!

Не ожидая ответа, вскарабкался наверх. Едем. Через час город Белосток за нами. Едем на восток. На дороге полный хаос. Воинские части двигаются в разных направлениях. Пехотные части на восток, а артиллерийские подразделения почему-то нам навстречу – на запад. К ночи приблизились к Волковыску. Весь в огне. Объезжаем и – на восток. К утру мой родной город. Соскочив, поблагодарил и бегом домой. Раннее утро. Город цел, не все еще проснулись. Приближаюсь с сердцебиением, стучу в дверь.

– Кто там?

– Это я, мама!

Трудно себе представить, что последовало, когда дверь открылась, – слезы, объятия и мое счастье. Все дома: мама Хана, отец Ицхак, братья Герц, Рувен, Ехиэль, Ури и сестра Рая.

 

Shepetinsky_roditeli.jpg

Мои родители: Хана Люблинская и Ицхак Шепетинский

 

– Сынок, правильно сделал, что приехал домой. В это тяжелое время вся семья должна быть вместе, – сказал отец. – Мы не знали, что думать. Слышали, что Белосток подвергся тяжелой бомбежке, и очень опасались за тебя...

 

Shepetinsky_deti2.jpg

Слева направо: Герцль, Рувен, Рая и я. Это фото отец сделал задолго до войны, младшие – Ехиел и Ури – еще не родились

 

Это все произошло 23 июня 1941 года. Побежал в город встретиться со своими старыми друзьями. Все надеемся, что Красная Армия задержит нацистов и сурово их накажет. Дома все же отец решил, что нам здесь оставаться нельзя. Завтра трогаемся на восток, все равно, каким путем. Признаюсь, что во всей этой заварухе я совсем забыл о родственниках в Белостоке и о своей невесте Эстер. Не знал, как им сообщить о нашем решении. Ведь могут приехать, а нас уже не будет дома. Отец прибежал домой, говорит, что уехать железнодорожным транспортом невозможно. Идут слухи, что с Баранович можно быстрей, там узловая станция. У знакомых крестьян достал подводу с лошадкой, вечером нагрузили все, что необходимо, чтобы ранним утром в путь. Но 24 июня 1941 года, еще не успев проснуться, услышали разрывы снарядов и выстрелы. Не прошло и часа, как немецкие передовые части уже на наших улицах. Быстро разгрузили подводу, отпустили лошадку – сама дойдет домой. Сразу почувствовали, какое опасное наше положение, и ничего не можем сделать.

Сидим все в одной комнате, все вещи собраны в одну кучу. Отец запретил выходить из дому. Вдруг вспомнил, что во время Первой мировой войны вспыхнули пожары в городе, и надо быть готовым, ведь дома все деревянные. Мать в это время начала кормить маленьких, хоть аппетит пропал у всех. Надеялись, что будет контратака, но этого не случилось. Короче, с 24 июня 1941 года мы начали жить под нацистской оккупацией. Итак, весь этот день жители города сидят по домам, слышны выстрелы и одиночные взрывы. Спустя дня два нас навестил немецкий офицер в сопровождении двух солдат. Я с младшим братом Герцем спрятались в кухне. Думали, что только взрослым грозит опасность, а детям нет. Офицер приказал открыть все чемоданы и мешки, и начали обыск. Вдруг немецкий офицер спросил:

– Sind sie Juden? Wir haben keine Ahnung gehabt, dass die Juden hier so arm sind[6].

Все же он взял несколько пар ночного белья, отец начал просить, мол, не обижай нас, оставь нам это добро, а немецкий офицер в ответ с удивлением:

– Aber sie sind Juden und sie werden in die Zukunft das nicht bedarfen[7].

Тогда мы еще не поняли значение этих слов. Офицер поблагодарил, и они ушли. Отец с радостью:

– Слава Богу, на сей раз обошлось дешево.

Спустя дней пять нас разбудил гул самолетов и взрывы бомб. Видим, немецкие самолеты бомбят высоту невдалеке. Появилась надежда: значит, сопротивление есть, может, наши войска освободят город? Оказалось, какое-то подразделение пыталось прорваться на восток. Завязался бой в самом городе, но силы были неравные.

После боя мужчин-евреев стали выгонять на улицу и направлять на разные работы, главное хоронить тела убитых солдат и граждан. Ужасный запах разлагающихся трупов и вид такого количества убитых потрясли нас всех. Я лично решил не попадать на такую работу, и мы с отцом и братом прятались в уборной за домом.

Начало июля 1941 года. В нашем городе появилась власть: военный комендант, гебитскомиссар, СД, гестапо, жандармерия и т. д. Они начали управлять городом. Пригласили в комендатуру одиннадцать знатных евреев – жителей города (десять мужчин и одну женщину):

– С сегодняшнего дня вы юденрат, – заявил комендант. – Будете управлять вашим населением. Мы подготовим приказы, отпечатанные на немецком, польском и русском языках. Ваша задача эти приказы расклеить по городу. Кто их не выполнит – будет строго наказан. Для этого вам необходимо подготовить во всех видных местах щиты, для работы назначить людей, которые получат пропуска на свободное движение в городе...

Приказ первый:

А. Оружие сдать.

В. Запрещено разводить голубей, имеющихся – уничтожить.

С. Радиоприемники сдать.

С пунктом А проблем у нас не было, ни у кого не было оружия. Пункт В касался отдельных семей, но немногих. С пунктом С была проблема у многих. Почти в каждой семье были маленькие ламповые приемники. Наша мама лично пошла, ждала в очереди три часа и сдала приемник. Получила квитанцию, которую хранила как зеницу ока.

Приказ второй:

КОНТРИБУЦИЯ: юденрату собрать от еврейского населения в течение двух суток 350 кг золота.

Помню как сейчас, к нам вошли двое юношей и девушка со списком жителей улицы. Мы их, конечно, знали. Еще сейчас звучат в ушах их слова:

– Дорогие! Надо собрать и отдать им золото, пусть они будут прокляты и подавятся этим золотом!

Наша семья была бедная, но у каждой супружеской пары есть что-то золотое. Отец быстро снял обручальное кольцо, мать с трудом сняла свое и вдруг вспомнила, что где-то у нее спрятана цепочка с кулоном. Она быстро начала искать, нашла и с радостью сдала. Пришедшие аккуратно все записали и пошли в следующий дом. Мама была счастлива – все, сейчас можно жить спокойно.

На следующее утро сдали все собранное золото. Юденрат был вызван в полном составе, построен напротив комендатуры на улице и на глазах у всех расстрелян. Каждый получил пулю в затылок. Молниеносно эта страшная новость разошлась по городу. В чем дело? Что за причина?

Одиннадцать новых граждан получили приглашение: «Вы будете новый юденрат, старый нас хотел обмануть, не все золото собрали». И снова бригады пошли по домам. Мы не могли ничего добавить, у нас не было, но, как ни странно, собрали еще какое-то количество золота.

И тут люди начали себя обвинять, как будто те, кто сразу не все сдал, виновны в этом ужасном убийстве. Упреки, взаимные обвинения, ненависть. Это немцы повторяли во всех еврейских городах без исключения.

Вообще, приказы издавались каждый день, но я остановлюсь на некоторых наиболее значимых. Вот в начале июля смотрим: рабочая бригада расклеивает приказ больших размеров. Люди бросились читать и не расходятся, значит, что-то важное. Я тоже подошел. Читаю.

Ведь знали мы, с л ы ш а л и, беженцы из Польши нам говорили, что там это существует, подготовьтесь, может, вам это тоже предстоит. Ничего. До сих пор не могу объяснить нашу инертность мышления, желание спрятать голову в песок, хотя уже известно, что последует дальше.

«С завтрашнего дня все население еврейского происхождения при появлении на улице должно иметь на груди с левой стороны и на спине желтую звезду Давида».

Сразу все занялись поиском желтой ткани, у кого есть – счастлив, у кого нет или не хватает – ищут. Ведь невозможно все время сидеть дома. У кого лишний материал – продает. Цена – продукты. Появились и неевреи, которые продают, но им нужно платить чем-то другим. Ничего не поделаешь, наказание может быть жестоким и беспощадным. Конечно, немцы не знали, кто еврей, а кто нет, но местная полиция и другие знали всех, и их ждала награда за выявление нарушителей.

Мать, как старшина, перед выходом из дому проверяла, хорошо ли пришита эта желтая звезда, чтобы, Боже упаси, не оторвалась, ведь наказанию подлежала вся семья. Помню, как встречал по пути знакомых, которые никогда не считали себя евреями, они не дружили с нами, не знали идиш. Были несколько семей, которые приняли христианство и стали католиками. И вдруг мы все вместе «гуляем» с желтой звездой! Можно представить, как они себя чувствовали. Спустя несколько дней снова приказ, важный. Читаем:

«С завтрашнего дня евреям запрещено ходить по тротуарам, только по мостовой, как скотине».

Проблема, как добраться до мостовой. Молодые, конечно, прыгали. А пожилые? Немцы пошли навстречу и разрешили спускаться на мостовую в местах выезда со двора, где лежали такие камни, как на мостовой. Так постепенно немцы давили, издевались над нашим человеческим достоинством – мол, вы не люди, вы не принадлежите к человеческому роду, вы скот. Эта пропаганда, повторяемая ежедневно, и словом и действием, давала результат. Это замечалось по отношению к нам соседей, знакомых и просто людей так называемой арийской расы.

Как-то раз, «гуляя» по мостовой, заметил Стасека, своего бывшего друга. Стасек идет по тротуару напротив. Года два его не видел, куда-то пропал.

Здесь необходимо отступление в прошлое. Начало 30-х годов. Я – ученик частной еврейской гимназии. Как все молодые ребята, свободное время провожу на городском стадионе. Играем в любимый нами футбол. Один из участков стадиона был огражден. Вход за ограду только по пропускам. Там находится теннисный клуб. Еврейских парней в этот клуб не принимали. Помню, как иногда стоял за оградой и с завистью смотрел на играющих.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Стасек

Они одевались во все белое, как будто ангелы. Счастлив был, когда мячик перелетал через ограду, и я бегом подхватывал его и передавал играющим. Так я познакомился со Стасеком.

Мой одногодка, ученик польской государственной гимназии. Хороший и приятный парень. Узнав о моем страстном желании попробовать играть в теннис, Стасек договорился со мной, что я приду за час до открытия корта, и мне разрешат играть «со стенкой».

Однажды, беседуя, подошли к дому Стасека. Это был небольшой особняк, где жили семьи польских служащих. Я уже хотел вернуться домой, но вдруг вышла его мама и пригласила меня зайти к ним.

Его родители были родом из города Ополе, что в Центральной Польше. Оттуда его отца, экономиста по специальности, направили в восточные районы работать в финансовом отделе. Стасек стал посещать и наш дом, я ему частенько помогал с уроками.

Когда 1 сентября 1939 года вспыхнула война и город был занят Красной Армией, семья Стасека исчезла. Куда – никто не знал. Честно говоря, я даже не интересовался, что с ними, столько было тогда проблем.

Жарким июльским днем 1941 года иду по мостовой, как предписывал евреям немецкий приказ. Иногда слышим оскорбительные реплики в наш адрес. Вдруг я заметил, что идет мне навстречу Стасек. Как я обрадовался! Жив-здоров значит.

– День добрый, Стасек, – остановившись, сказал я.

Услышав мое приветствие, весь краснея от злобы, он громко крикнул:

– Ты, паршивая жидовская морда, не немцы, а я тебя задавлю, если еще раз обратишься ко мне.

Меня как молнией поразило. Ускорив шаг, я быстро пошел дальше. Такой удар от бывшего друга.

Но непредсказуема судьба человеческая. Однажды отец послал меня в другую часть гетто забрать у знакомого пилу. «Не задерживайся!» – крикнул он мне вдогонку. И вот я уже возвращаюсь. Улочки и переулки переполнены, настоящий муравейник. «Куда они все так спешат?!» Вдруг краем глаза заметил знакомый силуэт. «Не может быть. Вон, нечистая сила!» – шепнул я сам себе. Но он бегом бросился мне навстречу, обнял меня и громко зарыдал, не в силах вымолвить слова.

– Что ты тут делаешь? – воскликнул я. – Ведь это место не для тебя.

Прошло несколько минут, пока он немного успокоился. Отошли, сели на завалинку старого дома, и Стасек быстро начал говорить. Рыдая, рассказывает мне, что произошло.

Его дядя, родной брат отца, приехал в наш город в начале августа 1941 года и сразу пошел в немецкую комендатуру. Он донес, что девичья фамилия мамы Стасека была Померанц, урожденная еврейка. Комендант, знавший семью Стасека лично, сначала не поверил этому известию. Но после допроса отца и очной ставки с его братом комендант предложил: или отец разводится с женой, или всей семьей – в гетто. Отец Стасека развелся со своей женой, другого выхода у него не было, и мать с сыном были сразу брошены в гетто.

И вот здесь, в гетто, я встретил Стасека. Это была наша последняя встреча. 14 ноября 1941 года во время первой акции мать с сыном были расстреляны.

 

«Русские свиньи»

 

Интересно, что были и такие, кто в беседах между собой задавали вопрос: «А может, мы и не люди?» До чего может довести усиленная нацистская промывка мозгов. Но долго рассуждать нам не дают. Через 2–3 дня приказ, на сей раз с помощью громкоговорителей:

«Всем мужчинам-евреям с 16 лет запрещено ночевать дома. На ночлег собираться в синагогах, клубах, Народном доме (бывш. городской театр). Кого из мужчин найдут дома – вся семья подлежит наказанию».

Риск-то очень большой, ничего не поделаешь. Отец, брат Герц и я ночевали в Большой синагоге, что почти в центре города. Теснота неописуемая – ни сесть, ни лечь, люди задыхаются, теряют сознание, ждут утра. Правда, утром отпускают домой. Так это повторялось несколько дней. И вот в четверг, 17 июля 1941 года, нас выгнали из переполненной синагоги и велели строиться, мол, на работу...

У каждого человека есть в жизни события, к которым тяжело возвращаться, вспоминать не хочется, отдаляешь их от себя, стараешься вычеркнуть из памяти – ну рана, рана незаживающая, так зачем трогать, а тронешь – как кислотой облил. Больно, ой как больно!

Много лет прошло, не трогал, и вот спустя... Прошло уже 60 лет. События прошедшей Второй мировой забываются, да почти и не с кем вспомнить. Но нужен небольшой толчок, и вдруг все всплывает, как будто это было вчера.

Так недавно прочитал заметку корреспондента газеты «Вашингтон пост» господина Михаэля Доббса о докладе полковника вермахта Эриха фон Бах-Залевски, посланного в Берлин 18 июля 1941 года: «Во вчерашней очистительной акции были расстреляны 1153 евреев-грабителей в городе Слоним».

Сердцебиение участилось, после прочтения этих строк поднялось, наверное, и давление.

«Успокойся, – шепчу я себе, – возьми “воздух”...» Но все не так-то просто. Время надо, немного времени, чтобы прийти в себя. Все образы, до самых мельчайших деталей, всплывают вновь[8].

Так вот, 17 июля 1941 года немецкие солдаты выгнали всех – в том числе отца, брата и меня – из переполненной синагоги в направлении центральной площади. Там было уже много мужчин-евреев, в том числе и раввин города Файн. Идут слухи, что, мол, на работу поведут.

Группы по 200 или 300 человек начинают отправлять под конвоем солдат. Вдруг около нашей группы остановилась немецкая машина, из нее вышли два офицера и начали говорить с конвоем. После короткого разговора подошли к нашей группе. Мол, нужен им Baumeister[9] и строительные рабочие. Отец мой сразу отозвался, что это его специальность, и немедленно отобрали еще 12 человек. Четверых, в том числе и моего отца, посадили в машину, а остальных (я с братом среди них) погнали пешком.

Это произошло так быстро, что мы не успели даже попрощаться с отцом. Шли очень быстро, постоянно подгоняемые конвоем, и скоро прибыли к месту назначения. Это был городской стадион, переполненный советскими военнопленными. Масса полуголых, оборванных, голодных, измученных солдат за колючей проволокой. Ужас!

Нас разделили на две группы, дали лопаты, кирки. Мы поняли, что надо быстро построить наблюдательные вышки высотой пять метров. Слышим крики и просьбы пленных: «Братцы, помогите, чем можно». Что у нас было, перебросили, работаем быстро, и тут приехал грузовик со строительным материалом. Обрадовались – наш отец приехал. Работа продвигается, немцы довольны.

Вдруг к нам подъехали военный закрытый грузовик и легковая машина. Вышли офицеры, беседуют, посматривают с одобрением на вышки. Толпы пленных глядят на это с недоумением, собираясь теснее и теснее и все ближе придвигаясь к нам.

Крики и просьбы усиливаются. До сих пор помню: «Люди добрые, пожалуйста, передайте моей жене: город Кривой Рог, легко запомнить, Кривой Рог, улица 1 Мая, дом 9, Надежда Нипалко. Братцы, город Кривой Рог...»

Наверное, прошло часа три, может больше, и – вышки готовы. Немцы проверяют прочность, довольны. Из закрытой машины вынимают ящики, осторожно поднимают их на верхнюю площадку. Потом подают стабильные трехножки. Поняли – это съемочные аппараты, наверное, будут снимать кино.

Пока военные устанавливали аппаратуру, толпа пленных сгущалась, с другой стороны число охранников увеличилось. Во всей этой заварухе о нас забыли. Мы сидим, понятия не имея, что будет. С вышки слышим крик по-немецки: «Всё в порядке. Мы готовы».

Начали вытаскивать из машины мешки и подавать их наверх. Вдруг один из мешков разорвался, и из него посыпались буханки хлеба. Так вот оно что, поняли мы!

Немцы начали бросать через проволоку в разные стороны одну за другой буханки хлеба. Невозможно выразить и описать, что происходило за проволокой. Голодные солдаты бросались за хлебом, давя друг друга. Сверху крики немцев: «Gut, Gut, Wundershoen, Glaenzend…»[10]

У нас текли слезы, а офицеры, стоящие рядом, смеясь и хохоча, аплодировали от удовольствия. Смотрите, мол, на это – Russen schweine[11]. Сердце разрывалось от боли. До сих пор болит.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Как родилось гетто

 

Середина августа 1941 года. Жара, ну надо же, старики не помнят что-то подобное. В Слониме численность еврейского населения около 35 тысяч вместе с беженцами и переселенными из окрестных местечек и сел. Юденрат старался поддерживать порядок, налаживали занятия для детей, по заказу оккупантов предоставляли рабочую силу и услуги, не без трудностей, но все находили свое место.

С продуктами питания особых проблем не было, крестьяне излишки привозили в город и меняли на одежду, обувь, мебель и на рабочие услуги. Мы же, благодаря семье Фидрик из деревни Завершье, недостатка особо не знали.

И вот этой ночью поздно уснул, долго сидел на завалинке и смотрел на звездное небо. Какие только мысли не лезли в голову. Если бы то, если бы другое. Разные мечты о побеге, борьбе, о каком-то чуде. А потом вопросы – а как же с семьей, с сестрой и братьями, матерью и отцом? Ой, сколько проблем! Проснулся от шума, все на ногах. Бегут к «Доске почета», читают новый приказ. Набросил что-то на себя и поплелся. Читаю. Опять, ведь знали мы, слышали, сколько раз беженцы об этом говорили?! В Польше этот порядок уже давно существует. Так подготовьтесь, примите какие-то меры, нет, ничего, как оболваненные, живем одним днем. Так вот, с завтрашнего дня всему еврейскому населению запрещено жить разбросанными по всему городу, евреи должны жить вместе в отмеченном на карте районе, то есть в гетто. Там можно ходить по тротуарам, но обязанность ношения желтой звезды остается без изменения. Разрешается взять с собой личные вещи, необходимую мебель, продукты по норме.

Читая этот приказ, население сразу разделилось на три группы: «счастливчики», «так себе» и совершенно беспомощные. Тот, кто живет в этом районе – счастлив. У него все в доме, не надо перетаскивать вещи. Есть Бог! Так примешь родных, потеснимся. Они пока не знают, что их ждет.

Вторая группа, в том числе и наша семья, мы жили вне гетто, но мать моего отца, бабушка, живет в пределах, значит, мы к ней. И спрашивать не надо. Вопрос только в переносе «добра».

 

Shepetinsky_babushka.jpg

Бабушка Бейля-Рохл с дочерью Фрумой возле нашего дома

 

Третья группа – это самая несчастная – у них нет там ни родственников, ни знакомых, а переходить надо и быстро, времени нет искать жилье. Так хватают первый узел и с ребенком бегут туда. Останавливаются в первом попавшемся переулке, бросают груз и говорят: «Ты, милый, сиди здесь и жди. Я скоро вернусь». Эти малыши все понимали, как будто не по возрасту взрослели. И вот все бегут, те из гетто помогать родным и знакомым, а те, кто в гетто, стараются взять, ничего не оставить. Собирают одежду, постель, посуду, связывают в узлы – и на плечо... Пошел. Мебель надо разобрать и по частям тоже на плечо. В первую очередь переносили продукты питания, которые были дома, и все это бегом. Если бы был спортивный судья с секундомером – «чемпионы по бегу». Успеть все взять, ничего не оставить! А я и мне подобные, у которых есть родные или близкие, – прибежал, бросил и обратно. А у тех, у кого нет определенного адреса, пока сваливают где попало. Мол, сначала перенесем вещи, а потом поищем жилище. И вот время истекло. Что перенесли твое, что осталось – пропало. И тут действительность всем открыла глаза. Помните тех, кто был так рад, что у них все дома и крыша над головой, вдруг очутились в невероятной тесноте. Квартиры, где жили, примерно, восемь человек, вместили уже 50. Буквально негде разложиться, надо свою мебель вынести во двор, чтобы было место на полу. А мы, «новоселы», не можем свое разгрузить, но все же мы счастливы, крыша над головой есть, семья вместе. Но те бездомные в ужасе, начинают ходить из дома в дом, просят, умоляют дать войти, уголок в коридоре или сарае, где-нибудь. Помню, как один обратился к моей бабушке с просьбой, мол, пусти. Так она ему:

– Войди, голубчик, найдешь место – твое.

Вошел – одни головы. Переполнено.

– Попробуй у других, – сказала бабушка, – может, там свободнее.

И так он идет из дома в дом, просьба та же и ответ тот же. И вот есть разные люди. Одни тихие, усталые, мол, утро вечера мудренее. Пока переночуем на камнях в переулке, а утром поищем. А есть и нервные, буйные, дети плачут, жены грызут, мол, все нашли, а ты нет. И тут враг ему тот хозяин, который не дает войти в дом. Сначала бурные разговоры, переходящие в угрозы, рукопашная, есть раненые, были жертвы. Все наше население, около 35 тысяч человек, втиснули в самый запущенный, грязный район города, куда с трудом можно было втолкнуть 8 тысяч человек.

Споры, крики, драки – всю ночь. Утром мы слышим от пришедших посмотреть, мол, «гляди на этих жидов, их и убивать не надо». Такая же картина была во всех городах, оккупированных нацистами.

Ну и потом колючая проволока, запрет выхода из гетто и еще... нееврейскому населению нельзя входить.

Люди добрые, вы поняли, нас совершенно отрезали от возможности приобрести продукты питания. Значит, ГОЛОД! Из всех ужасов гетто это – самое, самое страшное, жестокое. Это медленная смерть на глазах у всех, это чувство беспомощности, апатии... Крики младенцев, недавно родившихся, ужас матерей, у которых грудь сухая. Взрослые не могут выдержать плача детей... Участились случаи самоубийств, молодые мамы затыкали рот новорожденным... чтобы была тишина. Не могут больше выдержать.

Кому удается украдкой принести хлеб или какую-нибудь другую еду, тайком ели, чтобы никто не видел и не слышал. Дети научились жевать, не открывая рта. Не всегда это удавалось. Тогда – зависть, обида, драки. Все вместе созданные условия: теснота, антисанитария, эпидемии, психологические стрессы, холод и, в основном, голод – приводили к массовой смертности. До ноября 1941 года умерло (никто их не убивал) естественной смертью свыше 10 тысяч человек. Но слонимский гебитскомиссар обещал сделать свой район «юденрайн», то есть чистым от евреев до конца следующего года.

 

Shepetinsky_most.jpg

Мост через канал Огинского – въезд в Слонимское гетто

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Подполье

 

Прошло уже несколько недель, как мы под немецкой оккупацией. Все подавлены, напряжены. Вдруг заметил, что Герц начал вести себя странно, просиживает долго с Делятицким, коммунистом, бывшим узником Березы-Картузской еще в польские времена[12], и беседуют о чем-то. Мое приближение прерывает их беседу. Странно. Как-то Аркадий Фидрик, сын Александра Власовича Фидрика из деревни Завершье, зашел к нам с еще одним мужчиной, по виду «восточник», поздоровались, попросили воды и начали беседовать с мамой. Вдруг заметил, что Герц с пришельцем исчезли. Что это такое, где они могли быть? На кухне нет, в коридоре, во дворе, в сарае нет: куда они, к черту, пропали?

 

Потихоньку начал подниматься по лестнице на чердак, дверь прикрыта. Прильнул к щели, вижу, стоят в дальнем углу, беседуют, вдруг собеседник вынул из кармана сверток, развернул и передал брату – пистолет. Чуть не упал с лестницы. Сердце галопом: что он делает? Ведь могут всю нашу семью повесить, неужели он может рисковать всеми нами? С трудом стараюсь успокоиться. Они спустились с чердака, попрощались, ушли. А мой брат Герц ничего – веселый. Все время насвистывает бравурные мелодии. А я думаю, совсем он сошел с ума, я потрясен, вечером не мог больше.

 

– Герц, выйди во двор, поговорим.

 

– Что случилось, говори здесь.

 

– Там удобней. Выйдем.

 

Вышли.

 

– Герц, я все видел там, на чердаке.

 

– Что, ты шпионил за мной?

 

– Шпионил не шпионил, но это может нас всех, всю семью уничтожить.

 

Я был старшим сыном, всегда старался помочь младшим братьям и сестре, неплохим учеником и большим озорником. Герц был на полтора года младше меня, с сильным устойчивым характером, отличник в школе, с авторитетом и несомненными способностями вожака.

 

Герц отпустил меня, ничего не говоря, отдалился в дальний угол, я за ним.

 

– Ну, Яша, если ты видел, так слушай меня внимательно. Наша судьба предрешена, надежд никаких нет, ждать помощи забудь. Пытался я связаться с комсомолом, не в состоянии. Осталось одно – организоваться, добыть оружие и... понял? Я не один, – продолжал он, – уже организовалось подполье, и с этого момента ты тоже являешься членом ячейки. Я командир тройки, о третьем узнаешь в свое время. Если из нас кто струсит, то не немцы будут им заниматься, знай. Пока сиди тихо, ни слова никому, когда придет время, получишь приказ действовать.

 

«Дело серьезное», – подумал я. Спросил:

 

– Почему ждал, сразу меня не привлек?

 

– Я не был уверен, что ты со своим характером готов стать солдатом подполья. А сейчас – все. Понял? Пока веди себя как обычно.

 

Все услышанное и увиденное произвело на меня огромное впечатление и, как ни странно, успокоило. Я вдруг почувствовал себя частицей большой секретной силы.

 

Только в августе брат мне сказал:

 

– Завтра пойдешь на биржу труда и запишешься как слесарь.

 

– Но я не слесарь.

 

– Неважно, будешь.

 

– Слушай, Герц, я не регистрировался, у меня нет местных документов.

 

– Это уже все сделано. – И продолжает: – Придет немец, «покупатель», веди себя спокойно и услужливо.

 

На следующее утро я стою с группой людей в одном ряду на бирже труда. Немец, младший офицер, с полутвердой нагайкой в руках идет вдоль шеренги, останавливается около каждого, спрашивает что-то. Кого ткнет – выходи. Приближается ко мне. Я вытянулся, грудь вперед, стою смирно.

 

– Специальность?

 

– Слесарь, господин офицер.

 

Ткнул нагайкой в грудь – принят!

 

В тот же день около 40 мужчин и 60 женщин под конвоем повели к месту работы. Это был бойтелагер[13]. Находился рядом с железнодорожной станцией, где были армейские и зерновые склады. Нас, ребят, завели в открытое место, где лежали навалом привезенные из разных мест трофеи. Наша задача: сортировка. Обмундирование, боеприпасы, легкое оружие – разложить по отдельным кучам. Работали мы на этой сортировке дней пять. После сортировки Муц, так называли младшего офицера, который меня принял, направил меня на большой склад, где я должен работать слесарем, а именно – оружейным слесарем. Он сказал мне:

 

– Если справишься, потом не пожалеешь.

 

Тогда я, до сих пор не державший оружия в руках, громко ответил:

 

– Есть, господин офицер, моей работой будете довольны.

 

Вошел в большое и длинное помещение. За огромным столом сидели девушки и чистили разобранные детали винтовок и пулеметов. В углу за рабочим столом стоял Вовка Абрамсон. Я его узнал. Ленинградский студент, приехал навестить родственников, и война застала его в нашем городе.

 

– Ты слесарь? – спросил Вова меня.

 

– Такой, как ты, – ответил я.

 

Начал меня учить, показал, как следует разбирать и собирать оружие. Через недолгое время я стал специалистом, изучил каждую деталь, ее функции и т. д. О принадлежности к подполью, конечно, ни слова.

 

Когда я сказал Герцу, что работаю вместе с Абрамсоном, он не среагировал. Впоследствии я узнал, что он тоже был подпольщиком, только в другой тройке. Муц был доволен, мне казалось, что он хорошо относится к нам. Как-то раз взял меня с Вовой к себе на квартиру, чтобы помочь расставить мебель. Угостил, показал снимки родных, говорил по-человечески. Дело в том, что немцам нельзя было с нами говорить, только кричать, ругать. Вову и меня он называл «майне юден»[14]. А тут сидим в «его» квартире и беседуем как люди.

 

Иногда нас брали в разные отдаленные места, где были брошенные орудия, подбитые прицепы и танки. Все легкое оружие бросали в кузов, остальное буксировали к железнодорожной станции для отправки в Германию на металлолом.

 

Самое главное было питание. Мы ежедневно получали завтрак: 700 граммов хлеба, два кусочка сахара и «кофе». В обед тоже пайка хлеба с супом. Почти всегда часть прятали по карманам, чтобы взять домой. Это было непросто. Работаешь тяжело, постоянно ощущаешь голод, а кусок хлеба в кармане под рукой. Но надо воздержаться, там, дома, ждут.

 

Всегда, когда привозили на свалку трофеи, главное, что мы искали, – это что-нибудь съедобное, чтобы принести домой. Наконец в октябре, а мы уже в гетто, мой командир Герц приказывает:

 

– Завтра ты принесешь запал к гранате Ф-1. Смотри, чтобы никто из своих – ни Абрамсон, ни девочки, не заметил.

 

Сердце мое учащенно забилось:

 

– Почему не в комплекте Ф-1 с запалом?

 

– Нет, только запал.

 

– Ведь в случае провала я могу взорвать себя, а с одним запалом что сделаешь?

 

– Сколько раз надо тебе повторять – только запал.

 

На следующий день пришел на работу, совсем пропал аппетит, стараюсь вести себя как обычно. Запал подготовил, положил в карман пальто. Никто не заметил. А в голове завертелось: а если обыск и найдут, что сказать? Разные версии. Но главное – быть спокойным. Все же перед сбором домой вынул из пальто и положил в задний карман брюк. Мол, забыл. На обратном пути домой, проходя мимо постов, был уверен, что все видят и знают. И постовые, и товарищи по работе. Надо действительно иметь стальные нервы. Наконец, дома. Передал Герцу. Похвалил, мол, молодец.

 

– Ну скажи, почему только запал? Ведь мог принести всю гранату целиком.

 

– Это была проверка, – отвечает он, – сможешь ли преодолеть страх.

 

«Вот и все, ведь он командир». С этого дня мы регулярно приносили домой боеприпасы, гранаты и в разобранном виде части станкового пулемета Дегтярева. Под конец октября Муц отобрал около сорока человек, в том числе и меня.

 

– С завтрашнего дня работать будете в две смены, ночевать в лагере.

 

Домой идти запрещено. Что-то недоброе в воздухе. Напряжение усилилось. Тем более что в гетто специалисты, работающие на немцев, получили специальные удостоверения. Но после нескольких тихих дней мы успокоились. Мол, ничего, все будет хорошо. Жаль только, что не сможем уже помогать продуктами семье.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Акция

Начало ноября 1941 года. Юденрат по просьбе комендатуры набирает добровольцев на работу для армии. Кто будет принят – семье дополнительный паек. Разрешено писать письма. Нужны 50 человек. Охотников было более 300. И действительно, письма приходили, семьи начали получать дополнительный паек. Многие завидовали этим счастливчикам.

 

На самом деле они подготовили могилы и стали первыми жертвами.

 

В три часа ночи вдруг меня разбудили плач и ужасные крики людей. Среди этого шума дошли до моих ушей немецкие слова: «Юден раус!»[15]. В первый момент я растерялся и не понял, где нахожусь. Еще окончательно не проснулся. Но тут же все припомнил. Вчера, в четверг, 13 ноября 1941 года, немец-часовой позвал меня и незаметно передал несколько банок консервов. Это было большое богатство. Я обязан сразу отнести это домой и вернуться, потому что оставить у себя на ночь – украдут.

 

Обращаюсь к часовому:

 

– Разрешите мне сбегать домой, я быстро вернусь.

 

В ответ он вошел в будку. Мол, ничего не вижу. Я побежал домой. Незаметно передал маме. Обратил внимание, что отец с братом и дядей работают на кухне – готовят убежище. Герц из-под пола выбрасывал землю. На разговоры не было времени. Помню только благословение мамы:

 

– Пусть Бог тебя хранит всегда и везде!

 

На обратном пути, при переходе моста, был задержан незнакомыми солдатами. Оказались латыши.

 

– Ты куда?

 

– Я здесь работаю в оружейном лагере, обязан возвратиться.

 

– Ступай назад, уже комендантский час. Завтра утром пойдешь куда хочешь.

 

Пытаюсь объяснить, просить, но штык латыша-карателя перед глазами. Ничего не поделаешь, надо вернуться в гетто, уже темнеет. Приближаюсь к воротам, но там уже стоят те же каратели. Заставляют войти в крайний дом части гетто, называемой Балонэ. Переполнено, так как на улице холодно, внутри душно, темно и жарко. Как-то втиснулся между лежащими и уснул. Когда окончательно проснулся в этой неописуемой темноте и суматохе, где семьи пытаются соединиться вместе, взять, что успеют, и выйти. Но я думаю себе, если приказ выходить – надо спрятаться и ждать. Спросил у парня:

 

– Где вход на чердак?

 

– Ведь надо выходить, зачем тебе чердак?

 

– Я не пойду, – ответил я. – Давай спрячемся до вечера.

 

Уговорил. Взобрались наверх, нашли место в барахле и смотрим через расщелину. Уже начало светать. Видим, всех собирают на большой площади неподалеку от дома. Сидят на мокром булыжнике, вокруг каратели.

 

Постепенно утихло. Солдаты перешли выгонять людей из глубинных домов. Думаю: удалось, они там, а я здесь. Ноябрьский день короткий, с наступлением вечера спущусь и побегу к месту работы в лагерь трофейного оружия.

 

И тогда я понял причину выдачи специальных удостоверений специалистам из гетто, работающим у немцев. И нашего казарменного режима. Муц хочет уберечь «своих евреев». Конечно, в голову не приходила мысль о том, что произойдет. Думал о возможном переселении, но усталость пересилила, и я уснул. Сколько спал, не знаю.

 

Громкий крик, повторяющийся, умоляющим голосом на идиш:

 

– Евреи, кто там, на чердаке, пожалуйста, сойдите. Умоляю, прошу, сойдите! Сейчас они пойдут искать, всех вас убьют, но и меня и мою семью тоже.

 

Ну что делать? Ведь найти нас на этом небольшом чердаке – чепуха, а в том, что убьют, не было сомнений. Вдобавок и эту несчастную семью, ни в чем не повинную, тоже. Надо выходить.

 

Как кошка спустился по лестнице. Лавируя между карателями, бегом к площади. Получил несколько ударов прикладом. Ничего серьезного. Сел, стараюсь слиться с толпой. Думал, что сейчас подойдут, вытащат и накажут, но ничего. Не искали, и все обошлось. Так им удалось вытащить из домов еще нескольких «умников».

 

И вот сижу в группе около 600 человек. Все семьями, а я – один. Наш дом далеко, в другом конце гетто. Моя семья, наверное, в другой группе. «Может, удастся встретиться на новом месте», – подумал. Так сижу один, чувствую голод. Начал накрапывать мелкий дождик. Вдруг к нам приближается группа немцев. Подошли почти вплотную. Незнакомый офицер поднял руку:

 

– Прошу тишины!

 

Сразу все замолкли, и он начал спокойно объяснять:

 

– Слушайте, евреи. Наше командование постановило перевести вас в другое место, где условия будут намного лучше. К сожалению, мы здесь не в состоянии в это военное время облегчить ваше положение. Там, конечно, нужно всем работать, но будут приемлемые условия.

 

В этот пятничный день, 14 ноября 1941 года, говорил он спокойным голосом, объясняя и вразумляя. Все верили. Когда закончил, обвел всех взглядом:

 

– Может, кто-то забыл что-то взять? Разрешаю одному из семьи сбегать в дом. Время – 10 минут.

 

И вот по одному из семьи встали и бегом. А я ведь сам, да у меня там и ничего нет. Сижу. Время прошло, вернулись все с узлами, что могли, взяли. Команда:

 

– Встать! Построиться по пятеркам, направо – марш!

 

«Направо, это хорошо, – думал я. – Это в сторону железнодорожной станции, по пути к моему месту работы. Может, удастся выскользнуть из колонны, может, меня заметит мой Муц?» Идем. Настроение у всех спокойное, мол, что нам здесь терять. Может, там, на другом месте, будет лучше. Ведь немецкий офицер объяснил, обещал. Так мы прошли около 800 метров, и вдруг группа, наступая друг на друга, остановилась. Перед нами, на середине улицы, стена солдат со штыками наперевес. С ужасными криками они поворачивают колонну еще раз направо, на улочку, которая ведет за город, в поле. (Улица Жвирки и Вигуры.)

 

Ведь эта улица не ведет к железнодорожной станции, она ведет в поля, леса – за город. И тут все поняли! Люди начали плакать, собираться семьями.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

«Ты там не был!»

 

Невозможно это выразить словами. Живые люди идут, молясь, плача, проклинают. Есть такие, что молчат. Но самое страшное – это дети. Они не поняли, в чем дело, почему все плачут, орут. Держатся за ноги матерей, отцов, самые маленькие на руках. И все вместе, прощаясь с жизнью, медленно идут вперед, подгоняемые конвоем. Справа и слева штык за штыком. В этой общей симфонии плача и стона ясно слышны крики:

 

– Быстрей, быстрей, не останавливаться, не разговаривать! – подталкивают отстающих прикладом. Кто падает – выстрел. Стоны, истерия, плач – столбом до самого неба. И я в этой толпе иду и проклинаю немца-часового, который дал мне консервы. Из-за него я здесь и нахожусь. Проклинаю себя, почему не пошел за забытыми вещами, ведь мог и не возвратиться, они не пересчитывали уходящих и приходящих, проклинал и «подполье», как они не могли предупредить, ведь должны были знать о планах немцев. И вдруг подумал, может, моя семья уже вся... или, может, в пути, как и я?

 

Решил бежать. Все равно смерть. Не хочу дойти до этого места. Вижу вдали деревья, кусты. Вот дойду, прыжок в сторону, и будь что будет. Доходим. Какой лес, какие кусты? Почти открытое место – один шаг, и стрелять не надо, штыком заколют. Может, дальше?.. И так, пока нас всех не остановили.

 

Исчезли голод и жажда. Приказ всем сесть около дороги. Сели, притронулся руками к траве, ужас меня охватил, ведь вся трава помятая, проутюженная. Значит, здесь сидели до нас.

 

Зубы-кастаньеты, не знаю, от чего стучат – от холода или страха. Когда все подтянулись, подняли и повели через просеку, специально вырубленную. Конвой вплотную со всех сторон. Прошли метров 300, остановили на большой поляне.

 

Все уплотнились ближе друг к другу. Одна человеческая масса, один непрерывный стон – нельзя понять отдельных слов. Вдруг громко, несколько раз повторяя:

 

– Мужчины – направо, женщины и дети – налево.

 

Но люди не хотят разделяться. А у немцев порядок: приказ есть приказ. Выволокли семью одну, другую и беспощадно стали бить. Бьют всех, и детей, что, мол, не понимаете человеческий язык?

 

И тут, видя эту картину, люди начали разделяться. Ничто не поможет, прощаются, целуются, ободряют друг друга. Я один, без семьи, направо, со всеми мужчинами. Женщины с детьми – налево, минутка-две, и они исчезли из виду. Только слышен плач, рыдания детей, матерей и бабушек. И у нас тоже не тихо. Я, наверное, уже полумертвый – ничего не чувствую, ничего не помню. Все это увиденное и услышанное будто уничтожило меня. И тут громко:

 

– Одежду снять, раздеваться, быстро, быстро!

 

Каратели вошли в толпу мужчин. Кто еще не начал раздеваться, бьют, бьют жестоко. Мол, непонятно? Людям уже стало безразлично.

 

Сколько можно терпеть.

 

Снимают одежду и бросают как попало, но тут снова удары. Складывать по порядку – обувь в одну кучу, верхнюю одежду в другую, нижнее белье – в третью. Порядок должен быть.

 

Я был в грязном, замасленном рабочем комбинезоне, руки тряслись, обувь уже снял. Полкомбинезона и рубашка с плеч долой, не могу расстегнуть пуговицы, руки трясутся. Немец заметил и:

 

– Оставь это говно, и в шеренгу!

 

Все это время я смотрел вокруг и ничего не видел, кричат, орут, а я и не слышу.

 

Но некоторые картины потом в сознание вернулись. Как этот мужчина, почти голый, держит в руках ребенка лет десяти, всего трясущегося, и просит немца:

 

– Господин офицер, оставьте ребенку одежду, он очень болен, у него температура, жар, у него воспаление легких...

 

В ответ удар по ребенку. Отец быстро стал раздевать:

 

– Не надо бить!

 

Нас одного за другим гонят по утоптанной тропинке. Выстрелы близки. Инстинктивно руками обнимаю голову. Бежим гуськом вверх, и вдруг перед нами два рва, мне казалось, нет им конца. Один уже заполнен телами. Второй, наш, почти полный. Слева – наша могила, справа горка выброшенного песка. Гром выстрелов глушил все, не могу дышать, не могу крикнуть, онемел. До ушей доходит: «Шма Исраэль!» Наткнулся на бегущего впереди. Еще шаг и – все...

 

Когда пришел в себя, не понял, где нахожусь. Что-то давит, стараюсь пошевелиться, как-то освободил правый локоть, а следом и всю руку. Пальцы в какой-то теплой жидкости. Понял, вспомнил. Не хватает воздуха. Всем телом помогаю – ногами, руками.

 

Я потом был партизаном, фронтовиком, заключенным, но такого страха не переживал никогда.

 

Быстрее, как змея, извиваюсь, выкручиваюсь, и вдруг мысль: «Может, не в том направлении?»

 

Прошло несколько секунд. Почувствовал прилив холодного воздуха. Я в том направлении! Еще усилие, поднял голову. Звезды... Холодный воздух объял мою голову, остальное тело в тепле. Разбросил вытянутые руки и подтянулся наверх. Слева зарево, доходят голоса, громкий смех. Наверное, около костра конвоиры-каратели, после тяжелого «труда» гуляют, забавляются.

 

Ползком взобрался на песочную горку, скатился с другой стороны и бегом прочь. Босиком. Я не человек, я птица. Ногами не касаюсь земли. Взгляд назад, еще зарево видно, голоса уже не слышны, продолжаю лететь...

 

Упал. Лежу на сырой холодной земле.

 

Жажда, в кулаке сырая болотная земля, в рот, высасываю влагу, выплевываю землю, еще несколько раз. Вдруг мысли: «К чему? Ведь убили всех, никого не осталось. Куда идти, кто поможет? Ведь кругом море ненависти, даже тот, кто хочет помочь, не может. Донесут. Выдадут немцам. Почему все народы могут помогать друг другу в несчастье, могут сопротивляться. Только наш народ разбросан по всему миру, не может себе помочь, не в состоянии обороняться. Правы были те, кто боролся за собственный угол, за свое государство».

 

Но мысли мыслями, а время бежит. Осталось немного до рассвета. Решил идти обратно в гетто. Во-первых, узнать судьбу родных, во-вторых – некуда больше.

 

Бегом. Босый. Полуголый. Домой.

 

Мокрый, грязный, добрался. Боже, зачем жив остался! Зашел в коридор, оперся о стену. Громко, истерически всхлипываю...

 

Все окна и двери открыты. Домашние вещи беспорядочно разбросаны. Дом пустой. Ни живой души.

 

Не владея собой, опустился на пол. Вдруг слышу голос мамы, думаю, что я в бреду, потом голоса отца и брата присоединились. Не могу поверить, не может быть!

 

Протянутые руки подняли меня, открыл глаза. Нет, это не сон! Вижу, вижу всех – Маму, Отца, Брата. Отец ругает, почему ушел с работы, рисковал. А я в ответ:

 

– Папа, что за беспорядок дома?

 

– Мы это специально сделали. Чтобы когда немцы придут выгонять, подумали, что здесь уже были.

 

Он продолжал меня ругать, а я не могу остановить рыдания. Хотел объяснить, но слова комом в горле – не в состоянии.

 

Наверное, потерял сознание. Когда очнулся, Герц около меня, держит крепко за руки:

 

– Яша, успокойся, я все понял. Слушай! Ты там не был, – сжимает руки сильней и еще раз: – Ты там не был! Рабочих трофейного лагеря отпустили на один день домой узнать о судьбе родных. Завтра возвращаются на работу. Ты тоже. Никому, никому ни слова. Забудь, забудь! Ты там не был!

 

Оказывается, в этой акции было уничтожено 8 тысяч евреев, только десятерым удалось вернуться, выбраться из могил. Раненых сразу нашли и вернули обратно. Моему двоюродному брату Ейрушу удалось прийти домой. Но когда дома никого не застал, начал бегать, бродить по улицам, его немцы тоже увезли.

 

Вмиг распространились слухи о молодой девушке, раненной, вышедшей из могильника, которая чудом вернулась. Уже утром сразу ее взяли и на месте расстреляли. Свидетели этого злодеяния не должны оставаться в живых.

 

На следующее утро я, как все рабочие, у ворот. Пришел конвой и – на работу. Если бы не брат, не знаю, смог ли бы я все это преодолеть. До сих пор слышу его слова и чувствую его сильные руки. На работе полный траур. Половины девочек нет, молчание, слезы.

 

Боялся, что Вова Абрамсон начнет задавать вопросы, но нет – молчит. Думаю, наверное, не заметили моего отсутствия.

 

Появился подвыпивший Муц, хмурое лицо, не смотрит нам в глаза.

 

– Продолжайте работу, еще эту неделю ночевать здесь.

 

Все это время я в постоянном страхе – вдруг узнают.

 

К концу ноября работа пошла в нормальном ритме. Время делает свое.

 

От старого гетто отделили несколько улиц – народу стало меньше. Всем уже было хорошо известно о происшедшем. Комендант объяснил председателю юденрата, что какая-то проходящая часть совершила это, но больше не повторится, только ведите себя послушно.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Знакомство с гебитскомиссаром

 

 

С наступлением декабря 1941 года мы продолжаем работать, но уже ночуем дома. Тот же маршрут: утром колонной на работу, вечером – домой. Можем принести что-то съедобное. Я уже стал специалистом по всем видам стрелкового оружия. Муц хвалит и гордится своими рабочими. Как-то раз предупредил нас, что завтра придут высокие гости. Спокойно работать, не разговаривать между собой и чтобы все желтые звезды были чистые и на своем месте пришитые. С утра рабочее помещение, как никогда, прибрано. У всех чистые желтые звезды на груди и спине. На нашем рабочем столе части ручных пулеметов, смазочные материалы – все лежит в полном порядке. Один ручной пулемет почти собран. Ждем. И вот ровно в 10 утра пришли. Тишина абсолютная в рабочем помещении, слышен только шум от чистки деталей и металлические звуки нашей работы – слесарей-оружейников.

 

Первым вошел дежурный сержант. «Встать!» Мы все по стойке «смирно». За ним появились «гости». Муц и начальник лагеря их сопровождают. Особенно выделялся один высокий чин в коричневом мундире.

 

– Продолжать работу! – произнес Муц и начал объяснять важной персоне: – Все собранное трофейное оружие чистим, ремонтируем, собираем и передаем армии для использования. Этим самым мы вносим большой вклад в победу над врагом. У нас работают отобранные специалисты высокой квалификации.

 

В это время девочки за большим столом усердно чистили детали. Абрамсон и я на своем месте, стоим на небольшом деревянном настиле, один разбирает грязные заржавленные детали для передачи в чистку, а другой собирает уже вычищенные. Все работают, не глядя на большого начальника.

 

Вдруг «важный гость» (гебитскомиссар Эррен) подошел к нам, поднялся на подставку и стал рядом со мной. Тут я инстинктивно обернулся лицом к нему. Наши взгляды встретились. Испугался. Сразу отвернул лицо.

 

В 1969 году, когда я был приглашен в Гамбург на опознание, эта встреча мне очень помогла. За все время визита услышал только одну реплику, обращенную к Муцу: «Хорошая работа». С уходом «гостей» все вздохнули. Обошлось. Слава Богу!

 

У меня лично этот месяц был очень плодотворным. Ежедневно приносил и передавал брату патроны: бронебойные, зажигательные, трассирующие, гранаты Ф-1 и РГД. Из стрелкового оружия только разобранные детали ручного станкового пулемета годились по величине. Из-за холода часовые почти не выходили из своих натопленных будок. Но все же нервы напряжены до предела.

 

Все должно быть сделано так, чтобы и свои не заметили, и, молю Бога, чтобы нас не проверяли. На всякий случай граната Ф-1 подготовлена, усики распрямлены, чтобы легче было вытащить предохранитель. Но силу воли надо иметь. Спрашивается, откуда она взялась? Ведь я никогда не был особо храбрым, решительным. Объяснить можно только тем, что я стал частицей подпольного движения, секретного, окутанного туманом, ореолом борьбы и славы, и получал приказы, а получив – надо выполнять. И тут ты находишь в себе все необходимое, чтобы преодолеть нерешительность, страх. Лично для меня недавно пережитое тоже имело мотивацию. ТЕРЯТЬ НЕЧЕГО!

 

Перед новым 1942 годом стал невольным свидетелем беседы Муца со своим земляком, приехавшим с фронта. Отправлен в тыл, были уже под Москвой, и там его часть совсем разбили, он чудом уцелел. Детально рассказал об ужасных морозах и непрерывных атаках «красных». А Муц ему в ответ:

 

– А эти «коричневые господа» думали, что им это так легко обойдется.

 

Такое известие придало нам веру, надежду, что это еще не конец. Рассказал обо всем Герцу. Он детально все записал и поблагодарил.

 

Раз в неделю ночью, когда все спали, мы с братом прятали все принесенное в сарай. Как-то заметил, что «товара» значительно больше, чем я принес. Понял, не один я. Спрашивать не стал.

 

Но материнское сердце не обманешь. Как-то ночью, занятые работой, мы почувствовали дыхание, обернулись – мать стоит за нами:

 

– Дети мои, я все время подозревала!

 

Как-то успокоили, объяснили, просили никому...

 

– Да поможет вам Бог! – и поплелась домой.

 

С этой ночи мать стала худеть, переживать, каждый проходящий немец или полицейский наводили на нее ужас и тревогу. Один Бог знал, что переживали в это время наши матери.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Спасибо, господин Муц!

 

 

Иногда всех мужчин направляли на железнодорожную станцию для погрузки лома, отправляемого для переработки в Германию. Грузили все, что стальное, железное. Охраняла нас военная жандармерия, которая славилась особой жестокостью. Кто, по их мнению, плохо работал – расстреливали на месте. И вот в тот же день ствол 45-миллиметрового противотанкового орудия упал мне на правую стопу. Почувствовал острую боль. Каждое движение усиливало ее. Дело опасное. Стою на платформе, боясь, что жандармы заметят. Наш бригадир Эрих Штайн был бесконвойным, имел пропуск, побежал к Муцу сообщить о случившемся. Примерно через полчаса на полуторке приехал Муц. О чем-то поговорил с жандармами и громко позвал:

 

– Яков, ко мне!

 

Товарищи помогли мне сойти, и я, пересиливая боль, залез в кабину.

 

– Что случилось?

 

– Ствол соскользнул на ногу.

 

Посмотрел – нога опухшая, синяя. Остановил грузовик в проулке возле гетто, сказал:

 

– Сиди, не выходи. – И направился в свою контору.

 

Ко мне подошел мой знакомый Илья Грачук, работавший на подсобном хозяйстве, и спрашивает:

 

– В чем дело?

 

– Да вот, нога, – и говорю: – Наверное, завезет меня в больницу в гетто.

 

Илья, поставив противогазную сумку под сиденье, попросил передать ее доктору Блюмовичу, и отошел. Не успел спросить, что там, думал, наверное, что-то съестное. Муц вернулся с большим маузером на поясе, завел, поехали. Въехал на главную улицу, граничащую с гетто, остановился около забора напротив больницы, вытянул маузер и громким голосом приказывает приблизиться находящимся внутри, расширить проем и взять меня с собой.

 

Пока я из любопытства всунул руку в сумку и чуть не обомлел. Этого еще мне не хватало – там гранаты. Подошли ко мне ребята, помогли мне выйти из кабины и вместе с сумкой к забору. Я еще успел обернуться:

 

– Большое спасибо, господин офицер!

 

С унылой улыбкой он ответил:

 

– Это все, Яков. Понял? Это все, что мог сделать для тебя.

 

Сумку передал врачу, меня обследовали, перелома нет, кровоизлияние, наверное, трещина. Когда опухоль сойдет – гипс. Ребята, подставив плечи с двух сторон, довели домой. К работе я больше уже не возвращался. Это было в конце марта 1942 года. В мае сняли гипс, с ногой в порядке. В это время куда-то пропал доктор Блюмович, исчез также Натан Ликер, специалист по связи.

 

– Куда они делись? – спросил Герца.

 

– Откуда мне знать, – ответил, – может, сбежали.

 

А он знал, они уже были в лесу по заявке партизан.

 

Вообще заметил усиленное движение, Герц то уходил часто из дому, то раза два сказал, что будет ночевать у знакомых. Что ни говори, замечаю, встречался с Делятицким, Циринским, Кременем и также с Абрамсоном и Имбергом из трофейного лагеря. Особенно много времени проводил он в обществе Абрама Докторчика. По ночам прячем в сарае трофеи, значит, люди приносят. Положение в гетто становится все тяжелее. Голод, теснота, антисанитарные условия, отсутствие медицинской помощи и лекарств приводят к эпидемиям и повышению смертности. Как-то спросил у Герца:

 

– Надоело. Может, нам уйти в лес?

 

Герц внимательно посмотрел на меня и ответил:

 

– Пока наше место здесь.

 

Я тогда еще не знал, что связь с партизанским отрядом налажена, от подполья требуют боеприпасов, оружия, обуви, одежды. Молодцы, продолжайте, но самостоятельно в лес – нет. Только по заявке. Просили врача, радиста, медсестру, которых сразу тайно отправили.

 

Пока мы дома ждем, произошла непредвиденная случайность, а именно: Илья Грачук, работающий на подсобном хозяйстве, у входа в свинарник повесил сумку. Пани Зося, заведующая подсобным хозяйством, заметила, думала, что украли из курятника яйца. Открыв, начала орать, Илья, заметив, бегом в гетто. Той же ночью он исчез. Назавтра на работу почти никто не явился. Известие о провале подействовало. Гетто в панике. Господин Квинт, председатель юденрата, напрасно старается собрать людей на работу. В городе появились новые армейские части, особенно опасались литовцев из литовского полицейского батальона. Мы по домам в гетто. Притаились. Решено не выходить. Убежища под землей готовы, хорошо замаскированы. Запасаемся водой и сколько есть – продуктами. Мы с Герцем решили, что в подземное убежище не войдем.

 

Возле большого пустого сарая была пристройка, заполненная дровами для топки. Середина оставалась пустой, и через подвижную доску можно было зайти и выйти. Маскировка была хорошая и снаружи незаметная. Мы вооруженные туда войдем, и в случае необходимости – бой. Оружие подготовлено. Гранаты и два пистолета, ручной пулемет с дисками. И вот понедельник, 29 июня 1942 года, тревога. Гетто окружено немцами, литовцами. Господин Квинт, председатель юденрата, вызван к воротам и расстрелян на месте.

 

Началась акция.

 

Почти все жители нашего дома в убежище. Места для всех не хватает. Семья Гарнковских поднялась на чердак. Бабушка Бейля-Рохл никак не хочет прятаться.

 

– Это мой дом, и я его не оставлю.

 

Надела все лучшее и в этот жаркий день набросила на себя шубу. Герц, я и Абрам спрятались, как решено, в пристройке.

 

Голоса карателей уже слышны. Отодвинули доску, влезли, сидим тихо. В соседних домах уже немцы орут:

 

– Выходить!

 

Стрельба, взрывы. Каратели входят в наш двор. Те же крики:

 

– Выходить! Выходить!

 

Мы все готовы, смотрим сквозь щели.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Вторая встреча с Эрреном

 

Входит группа карателей в наш двор. Узнаю уже знакомого мне гебитскомиссара Эррена, слева на животе у него висит парабеллум, наблюдает, смотрит на дом. Солдаты начинают бросать зажигательные гранаты. Дом загорается, дымит. Мой двоюродный брат Гарнковский соскочил с чердака вниз. Выстрел литовца, и убитым наповал брат падает на землю. Слышны аплодисменты.

– Браво, литовец! – это Эррен, явно доволен.

И вдруг из объятого пламенем дома выходит бабушка Бейля-Рохл, вся в огне, и движется прямо на немцев. Крики и смех:

– Смотрите на горящую ведьму!

А она медленно, шаг за шагом, приближается к ним. Никто не стреляет. И тут господин гебитскомиссар Эррен правой рукой решительно вытащил из открытой кобуры пистолет и выстрелил. Бабушка не падает, еще шаг, и слышатся еще два выстрела. Медленно, на наших глазах, горящий клубок сваливается на землю...

Мы обнимаемся, целуемся на прощанье, уверены, что это наш последний день. Думаем, что наши семьи уже там удушены. Дом горит, трупы двоюродного брата и бабушки перед нами во дворе. К счастью, ветер не в нашу сторону. Один солдат предложил офицеру:

– Давай подожжем этот сарай.

 

Shepetinsky_dom.jpg

Наш дом в Слониме (слева). 1 – место, где мы скрывались, 2 – сарай, где мы прятали оружие

 

Тот обошел вокруг:

– Оставь, он пустой, здесь никого нет.

Они еще постояли, наблюдая около 20 минут, а потом отошли. Хотели мы выйти, но Абрам не разрешил. Заметил, один солдат остался невдалеке.

И так мы сидим прижатые друг к другу, оплакиваем гибель родных. Слышим несколько близких выстрелов, не поняли, в чем дело. Оказалось, наш брат Рувен выскочил из душного убежища и бегом к реке. Так вот и сидим мы все вместе, вдруг слышим шорохи и голоса.

Из-под горящего дома начали выходить: первой – моя сестра Рая, обожгла руки о горящие головешки. Потом появляются все остальные. Мы навстречу, помогаем им выходить. Счастью нашему не было границ. Мать в слезах:

– Не усмотрела, сына одного уже нет. Живые собрались, взяли оружие, что было из еды, дождались темноты и все вместе из гетто, долой побыстрее, подальше...

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Побег из гетто

 

 

Ночь. Двигались быстро, подальше от города. Оказывается, мы не одни.

Присоединяются еще и еще уцелевшие. Довольно большая группа, около 300 человек. Дошли до лесного массива.

 

Рассвет. Дальше идти опасно. Надо спокойно переждать день и вечером – дальше. Наше направление – Рафаловские леса. Партизанский край. Оказывается, Докторчик и Герц проводники, они знают дорогу. Решаем: дальше такой большой группой идти нельзя, опасно, могут легко заметить. Разделяемся на несколько. Вошли в глубину леса, расположились семьями. Дышится легко. Вокруг слышится пение птиц, зелень свежая, воздух чистый, небо голубое. Боже мой! В гетто всего этого не было, даже забыли об этой роскоши.

 

Но есть и плач. Не всем удалось выйти. В семьях слышны голоса: где моя мама? А мой отец, мой брат, их уже нет...

 

Слышим голоса пастухов. Утром они выгоняют скот на пастбища, надо быть очень осторожными. Опасность не миновала. Вечером все на ногах. Более мелкими группами и вперед – лесом, в обход деревень и дорог. Лай собак нас пугает.

 

Удивительно поведение малых детей. Наш младший братишка, пятилетний Ури, ведет себя как взрослый. Ни просьб, ни жалоб. Чувствует смертельную опасность. Нашел лакомство – лесные ягоды. Но не было никакого сомнения, что погоня за нами произойдет. И действительно, около полудня следующего дня слышим усиленную стрельбу и взрывы на опушке леса. Это длилось около пяти минут, а затем тишина. И снова повторяется та же история в другом месте. Немцы знали, что среди бежавших есть вооруженные, а зайти в густой лес, где за каждым кустом не знаешь, что тебя ждет, – опасно. Так они нашли тактику. Наделать много шума стрельбой и взрывами. Перерыв – и слушать, откуда доносятся плач и крики. Ведь среди бежавших, наверное, есть старики и дети, которые начнут рыдать, тогда большой силой окружить это место и покончить с беглецами.

 

Как удивительно, что мы это инстинктивно поняли. В нашей группе около 40 человек, были и дети. Передвигались тихо, без лишнего шума.

 

В группе семьи Мукасей – трагедия.

 

К ним присоединились молодые с годовалым ребенком. Не были в состоянии остановить его плач. Люди затыкали уши, предлагая им уйти и оставить группу. Не хотели, боялись. Итак, после одной такой стрельбы молодой отец взял из рук жены орущего ребенка и удалился. Несколько шагов – и исчез с поля зрения. Все знали, что произойдет, все молчали, никто не пытался его остановить. Когда вернулся в объятия супруги, тесно прижался, рыдая. А у остальных – мертвая тишина, не смотрят друг на друга, каждый думает, что он виновен. И вдруг из-под земли плач. Отец оставил мать и вернулся. Опять все молчат. Никто не пытается помешать. Абсолютная тишина. Вернулся повторно в объятия жены.

 

Ужас и боль объяли всех. Сразу поднялись и удалились с этого места. Все почувствовали стыд и позор, не знали, как это выразить. Для попытки спасения наших жизней мы казнили собственных детей. Боже! Где в истории войн найдете пример, когда, чтобы остаться живым, необходимо удушить своего ребенка?

 

Приближаемся к цели. Наши два посланца вернулись с представителями партизан. Одного из них я узнал. Гостил у нас дома. Это тот, кто передал тогда на чердаке «подарок» брату. Дудко Григорий Андреевич, из отряда имени Щорса. Еще один переход, и мы все приближаемся к недостроенному хутору, который называли «партизанским военкоматом», около деревни Окуниново (недалеко от Волчьих Нор). По пути они рассказали, что еще три дня назад к ним приволокся измученный, оборванный парнишка. Очень заикался, почти невозможно было разобрать, о чем он старается рассказать. Поняли только, что он удрал из горящего дома и вся семья погибла. Уже виден «военкомат». Вооруженные партизаны стоят. И вдруг: «Мама!»

 

– Рувен! – кричит наша мама и бегом, рыдая от радости, обнимает его. Оказывается, брат спасся!

 

Всей семьей вместе из гетто – в партизаны, в леса. У нас оружие в руках. Нас накормили, сидим вольные на зеленой пахучей траве. Вокруг тишина и шум верхушек сосен и елей. А над нами огромное ясное голубое небо.

 

Командование отряда имени Щорса решило: молодых вооруженных – в отряд, всех остальных – в семейный лагерь.

 

Началась партизанская жизнь.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Волчьи Норы

 

 

В то время, начало июля 1942 года, командование отряда имени Щорса состояло:

 

командир, лейтенант запаса Пронягин Павел Васильевич;

 

комиссар Дудко Григорий Андреевич (уже знакомый);

 

начальник штаба капитан-кадровик Мерзляков Карп Емельянович.

 

Отряд разделялся на четыре группы: 51-я – самая малочисленная во главе с Мишкой-поваром; 52-я – командир Кузнецов; 53-я – командир Бобков и 54-я –командир Леонтьев. Последняя группа была самая боевая, все в прошлом бойцы Красной Армии.

 

Из нашего нового пополнения отобраны свыше ста молодых вооруженных ребят и назначены в 51-ю группу. Но Мишка-повар и все остальные партизаны категорически отказались быть вместе с нами, евреями. Это был первый удар. Ведь мы все с такой верой, желанием, мечтой воевать и мстить вместе хотели, а тут...

 

В личных беседах нам открыто говорили:

 

– Ну какие вояки! Вас тысячами гонят на убой, никакого сопротивления, никакой борьбы.

 

Но была еще одна причина, а именно: уверенность, что немцы сделают все, чтобы уничтожить евреев. А те, кто будет рядом, могут тоже погибнуть.

 

К сожалению, нацистская пропаганда и ненависть к евреям не имели границ и заразили многих партизан.

 

Так, когда мы были в городе, помогали партизанам, доставали с угрозой для собственной жизни все заказанное – то были «молодцы». Другое дело – мы появились в лесу, рядом, готовые вместе воевать.

 

Конечно, около 80 процентов нашего пополнения не имели никакой армейской подготовки, как и большинство новых партизан. Но стремление, желание воевать и мстить – безграничны. Из командования только начальник штаба Карп Мерзляков, мягко говоря, скептически относился к нам. Но мнение Пронягина и Дудко было решающим.

 

Среди партизан оказался еврей, бывший участник карело-финской войны, кадровый офицер, старший лейтенант Федорович Ефим. Его и назначили новым командиром 51-й. Он с охотой согласился и с воодушевлением принялся за нелегкую работу. Нашли еще одного «замаскированного» еврея, лейтенанта Подольского Ефима Борисовича (Фима). Назначен командиром 1-го взвода. Среди неевреев добровольно согласился старший сержант Волков Василий. Назначен командиром 2-го взвода. Командиром 3-го стал наш Докторчик Абрам.

 

Командирами разведывательных отделений были назначены подпольщики Кремень Зорах и мой брат Герц. Основная их задача – вывести из гетто уцелевших и принести в отряд спрятанное оружие. К нашей группе был также присоединен санитарный взвод под командованием доктора Блюмовича.

 

Итак, в отряде имени Щорса под командованием Пронягина Павла Васильевича была организована еврейская партизанская группа под номером 51.

 

За несколько первых дней в отряд было принято еще более двадцати «новых». Мы все вооружены, ручной пулемет в каждом отделении, есть и по два. Начали нас сразу обучать военному делу: как двигаться, маскироваться, перебежки – упал, отполз в сторону, наметил новый рубеж, быстрый подъем и вперед и т. д. Много времени отдавалось изучению оружия и уходу за ним. Оно должно быть всегда готовым к действию.

 

Обычно в эти годы у молодых пробуждается любовь к девушкам, а у нас появилась особенная любовь к оружию. Ухаживали, все время чистили, смазывали, нигде не оставляли, всегда и везде с собой, спали вместе.Во время так называемых учебных занятий наши отделения начали выходить на мелкие диверсионные вылазки: делали завалы на дорогах, спиливали телефонные и телеграфные столбы, устраивали внезапные обстрелы полицейских из засад, разборку рельсов на железных дорогах и подрыв эшелонов.

Продолжение здесь:
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 месяц спустя...
Наступает день памяти жертв Холокоста

 

В среду вечером, 15 апреля, в Израиле начнутся траурные мероприятия, посвященные Дню Катастрофы и героизма европейского еврейства ("Йом ха-Шоа").

 

В 20:00 на площади Варшавского гетто на территории мемориального комплекса "Яд ва-Шем" в Иерусалиме состоится центральная церемония памяти миллионов евреев, уничтоженных нацистами в период Второй мировой войны. В ней примут участие глава правительства Биньямин Нетаньягу, президент Реувен Ривлин и другие общественные и политические деятели.

 

Главными участниками этого события станут узники концлагерей, пережившие Холокост. Именно они зажгут шесть факелов, символизирующих шесть миллионов евреев, погибших от рук нацистов.

 

Главные раввины — Ицхак Йосеф и Давид Лау — прочтут псалмы в память о жертвах, понесенных еврейским народом, а главный кантор Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) подполковник Шай Абрамсон пропоет молитву.

В четверг, в 10 часов утра, по всей стране прозвучит 2-минутная сирена.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

 

В ФРГ начался суд над «бухгалтером Освенцима»

 

Не исключено, что это один из последних процессов над бывшими охранниками «лагеря смерти».

БЕРЛИН, 21 апреля. /Корр. ТАСС Вячеслав Филиппов/. В немецком городе Люнебург (федеральная земля Нижняя Саксония) начался громкий судебный процесс по делу 93-летнего мужчины, подозреваемого в пособничестве в убийстве не менее 300 тыс. заключенных концлагеря Освенцим. По мнению местных наблюдателей, не исключено, что это один из последних процессов над бывшими охранниками «лагеря смерти».

В чем обвиняется Оскар Г.

В конце прошлого года земельный суд в Люнебурге, несмотря на преклонный возраст обвиняемого — Оскара Г., принял решение открыть производство по его делу.

По данным прокуратуры Ганновера, подозреваемый добровольно поступил на службу в ряды «Ваффен-СС». В 1944 году в Освенциме он занимался тем, что забирал у прибывавших в концлагерь заключенных их багаж. Найденные у узников деньги он подсчитывал и направлял в Главное административно- хозяйственное управление СС в Берлине, иногда лично доставляя награбленное в столицу Третьего рейха. В этой связи журналисты называют его «бухгалтером Освенцима». При этом ему было известно о том, что большинство из новых узников, в основном евреи, были признаны нацистами нетрудоспособными и подлежали уничтожению в газовых камерах.

Своей работой подозреваемый оказывал пособничество в убийстве, отметила прокуратура.

Несмотря на то, что Оскар Г. служил в Освенциме около 2 лет, обвинения ему ограничиваются периодом с 16 мая по 11 июля 1944 года.

В течение этих двух месяцев в концлагерь прибыло 137 поездов из Венгрии, в которых находились в общей сложности около 425 тыс. человек. Прокуроры исходят из того, что как минимум 300 тыс. из них сразу же по прибытии были отправлены в газовые камеры. В случае, если Оскар Г. будет признан виновным, ему грозит, как минимум, 3 года заключения. Среди более 60 потерпевших — пережившие Холокост и родственники жертв.

Громкие судебные процессы по делам охранников Освенцима проходили в 1960-х годах во Франфурте-на-Майне. Последнее дело было закрыто в 1976 году, когда одному из надзирателей был вынесен оправдательный приговор.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 9 месяцев спустя...

ЮНЕСКО проверит, как в ЕС преподают историю Холокоста

 

60215.jpg

«От слов к геноциду: антисемитская пропаганда и Холокост» — тема Международного дня памяти жертв Холокоста (27 января) в этом году. Круглые столы, выставки и официальная церемония, организованные по случаю Дня, предоставят возможность задуматься о происхождении и последствиях риторики ненависти, а также необходимости содействовать образованию, основанному на правах человека.

 

В ознаменование этой даты, ЮНЕСКО организует два круглых стола: «История геноцида и риторика ненависти» (14:30 часов, зал IV) и «В тени прошлого: противодействие антисемитизму и риторике ненависти» (16:30 часов, зал IV), в которых примут участие ученые, представители Организации Объединенных Наций, Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) и представители гражданского общества.


В 19:30 часов (Зал I), начнется официальная церемония в присутствии Генерального директора ЮНЕСКО Ирины Боковой, президента Мемориала Шоа во Франции Эрика де Ротшильда, Посла и постоянного представителя Израиля при ЮНЕСКО Кармель Шама ха-Коэн и бывшего узника Лодзинского гетто и концлагерей Освенцим, Мерцбачтал (Mertzbachtal), Дорнау и Флоссенбург, председателя Международного комитета Освенцима Романа Кента. Церемония завершится выступлением Хора Армии Франции под руководством капитана Эмили Флёри.

 

По случаю Дня будут организованы две выставки. Первая, под названием «Государство лжи: мощь нацистской пропаганды», проводится по инициативе Мемориального музея Холокоста в США и будут проходить в зале Миро с 25 января по 11 февраля 2016 года. Вторая, «Буква «А» означает Адольф: Преподавание нацистских ценностей немецким детям», проводится по инициативе Библиотеки Винера в Великобритании, и будет экспонироваться на ограждении вокруг здания штаб-квартиры ЮНЕСКО с 25 января по 28 февраля.

По случаю Международного дня памяти жертв Холокоста, ЮНЕСКО и Европейская комиссия, в партнерстве с Институтом международных исследований учебников им. Георга Эккерта (Германия), объявили о начале нового сравнительного исследования с целью проанализировать текущую ситуацию с преподаванием истории Холокоста в Европейском Союзе. Результаты проведенного анализа, под названием «Холокост и геноцид в современном образовании: сравнительный анализ учебных программ, учебных материалов и восприятия учеников» должны помочь в разработке рекомендуемых стандартов и методов обучения по вопросам преподавания темы Холокоста.

Международный день памяти жертв Холокоста был учрежден в 2005 году в соответствии с резолюцией 60/7 Генеральной Ассамблеи ООН, в которой содержится настоятельный призыв к государствам-членам «разработать просветительские программы, благодаря которым будущие поколения усвоят уроки Холокоста, чтобы содействовать предотвращению будущих актов геноцида».

 

Пресс-служба ЮНЕСКО

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 месяца спустя...

Сегодня с вечера и завтра весь день в Израиле траур. День памяти жертв Холокоста и героизма. Завтра в 10 утра по всей стране прозвучит сирена, и вся страна замрет на минуту молчания.

 

 

 

А это копировать не буду, щелкните по ссылке , почитайте, посмотрите... http://klonik69.livejournal.com/237279.html

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 месяц спустя...

Умер знаменитый хранитель памяти о Холокосте Эли Визель

 

62475.jpg

В субботу скончался 87-летний Эли Визель — американский писатель, журналист и общественный деятель, бывший узник концлагерей и автор множества книг о Холокосте, лауреат Нобелевской премии мира и множества других высоких наград.

 

Эли Визель родился в Северной Трансильвании (ныне Румыния) в религиозной еврейской семье Сары Фейг и Шломо Визеля, получил традиционное еврейское религиозное образование. В 1940 году территория отошла к Венгрии, и в 1944 году венгерские власти под давлением Гитлера начали депортации евреев в концлагеря. Эли и его отец Шломо прошли через Освенцим и Бухенвальд, Шломо погиб незадолго до освобождения лагеря, а Эли выжил.

 

После войны Эли Визель изучал философию, литературу и психологию в Сорбонне, работал журналистом, путешествовал. В 1955 году перебрался в США. В 1956 году он издал свою первую книгу на идиш «И мир молчал». Французский перевод этой книги, вышедший под названием «Ночь», принес молодому автору всемирную известность, книгу перевели на 18 языков. Русскоязычным читателям книги Эли Визеля стали доступны только в годы Перестройки.

 

В последующие годы Эли Визель написал еще более сорока книг, преподавал в ведущих университетах США, с конца 70-х годов возглавлял Президентскую комиссию по Холокосту, затем Американский мемориальный совет по Холокосту. В 1986 году получил Нобелевскую премию мира, в 1988 году стал Посланником мира ООН.

 

В Израиле очень чтят Эли Визеля. В 2014 году Биньямин Нетанияху, стремясь не допустить избрания Руби Ривлина, предлагал 85-летнему Визелю президентский пост, но тот отказался.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич во время выступления в США обвинила украинцев в причастности к Холокосту. Об этом с возмущением сообщает ряд украинских СМИ.

 

«Я вам больше скажу. Каратели, которые работали на территории Белоруссии, они были все из Украины. И больше того, не только в Литве, там, Латвии уничтожили, сами уничтожили евреев еще до того, как успели прийти немцы. Но это было и на Украине», — говорит Алексиевич.

 

«И вы знаете, что делала Польша с евреями. Есть разное время, и сегодня люди, живущие в Латвии, несут ли они ответственность за то, что делали их родители? В высшем смысле — несут! В высшем смысле несут! Но я знаю, один из моих знакомых журналистов в Польше написал, что поляки делали с евреями. Поляки хуже всех относились к евреям. И ксендзы прямо во проповеди произносили: „Убей еврея!“» — продолжает она.

 

Разумеется, украинцы тут же возмутились такой неожиданной зрадой, ведь когда Алексиевич публично поддерживала Савченко, поливала грязью Россию, называя всех русских рабами с «рабским менталитетом», для украинцев она была великой писательницей, достойной Нобелевской премии. И вдруг такая неожиданность.

 

Не остались в стороне и поляки: МИД Польши уже сделал заявление о том, что слова Алексиевич об убийствах евреев поляками во время Второй мировой войны наносят вред польской нации. Кроме того, Фонд доброго имени, созданный для исправления ложной информации о польской истории, планирует направить Алексиевич письмо с протестом.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 6 месяцев спустя...

Итальянцы отметят День памяти жертв Холокоста марафоном по еврейским местам Рима

 

887756_20170117162920.jpg

 

В Италии отметят Международный день памяти жертв Холокоста, организовав марафон по местам, связанным с гибелью итальянских евреев в период нацизма.

 

Об этом сообщает во вторник, 17 января, сайт газеты The Jerusalem Post.

 

Это мероприятие под названием "Бег во имя памяти: смотрим в будущее", организованное Союзом еврейских общин Италии (UCEI) при поддержки правительства страны и спортивного общества "Маккаби", стартует в Риме, 22 января, и там же закончится.

 

Участники марафона посетят римское гетто и, в частности, площадь, названную в честь 16 октября, откуда римские евреи были депортированы в 1943 году в Освенцим.

 

Намечены два маршрута – 10 км для спортсменов и 3,5 км – для обычных граждан.

 

Всемирный День памяти жертв Холокоста отмечают 27 января, когда советские войска освободили узников лагеря смерти Освенцим.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...

27 января весь мир вспоминает жертв Холокоста. Основные траурные мероприятия проходят в Польше на территории концлагеря Освенцим (Аушвиц-Биркенау). Именно 27 января 1945 года советские войска освободили его узников. В годы Второй Мировой войны в одном только Освенциме погибли около 1,5 миллиона человек.

 

Всего же Холокост унес более шести миллионов жизней. Большинство жертв - евреи.

 

Свечи в память о погибших сегодня зажигают и в российских синагогах. Главный раввин РФ Берл Лазар в Международный день памяти жертв Холокоста зажег поминальные свечи в Еврейском музее и Центре толерантности и прочел поминальную молитву.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Присоединяйтесь к обсуждению

Вы можете опубликовать сообщение сейчас, а зарегистрироваться позже. Если у вас есть аккаунт, войдите в него для написания от своего имени.

Гость
Ответить в тему...

×   Вставлено в виде отформатированного текста.   Вставить в виде обычного текста

  Разрешено не более 75 эмодзи.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отобразить как ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставить изображения напрямую. Загрузите или вставьте изображения по ссылке.

Загрузка...

×
×
  • Создать...