Перейти к публикации
Форум - Замок

ПРАВО БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ...


Рекомендованные сообщения

Открываю тему с тем, чтобы дать возможность поговорить форумчанам (если они этого хотят) о дружбе и предательстве, о добре и зле, о нравственных ценностях, черном, белом и полутонах в нашей жизни.

Все слышали о самиздате, o процессе над Синявским и Даниэлем. Фамилия Богораз тоже известна. Тем не менее, для меня все персонажи этой истории начались с книги Нины Воронель "Содом тех лет". Все персонажи настоящие, некоторые живы до сих пор. Их имена на слуху у моего поколения. Если интересует, книгу скачала отсюда:

http://www.e-reading.org.ua/book.php?book=115062

А дальше начала искать, что же такое написали ее персонажи. Всё есть в той же библиотеке, можно скачать. Кроме Эссе Сергея Хмельницкого, да пары-тройки рассказов Даниэля и Синявского. Но они тоже есть в инете.

 

Александр Воронель

ПРАВО БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ...

 

http://berkovich-zametki.com/Nomer44/SChmelnicky1.htm

 

Совершенно не доказано, что справедливое возмездие существует. Если относительно добродетели Б. Спиноза, кажется, замечательно вышел из положения, провозгласив, что она содержит свою награду в себе самой, то относительно порока подобное же предположение могло бы многих смутить. Т.е. с одной стороны, как-то неубедительно выглядит мысль, что порочных людей мучит, или хотя бы смущает, сознание собственных грехов, а с другой стороны, мы живем в такое время, когда деление людей на праведников и грешников кажется уж очень неадекватным. Речь, по-видимому, может идти только о мерах и степенях порочности. А где же тогда искать свидетельство мук совести, самонаказания греха?

 

В литературе, где же еще. Каждый день включаются все новые и новые участники в бесконечную коллективную исповедь, которой в сущности и является русскоязычная пресса на Западе, и скоро, кажется, некому уже будет ее читать... Мы, однако, видим свою задачу именно в том, чтобы она существовала. Чтобы историческое свидетельство существования нашего поколения дошло во всей его полноте, без изъятий.

 

В № 46 нами были опубликованы воспоминания друзей о драматических событиях, сопровождавших знаменитый процесс Синявского и Даниэля, на котором двадцать лет назад судили двух писателей за их книги, опубликованные за границей под псевдонимами. Однако, правильно было бы назвать нас и весь круг людей, о которых шла речь, друзьями Синявского, Даниэля н Хмельницкого. Ибо поэт С.Хмельницкийй вместе с А.Синявским и Ю.Даниэлем был участником того узкого кружка, из которого изошла эта подпольная литература, а повесть Даниэля (Н.Аржака) "Искупление" целиком посвящена ему. На процессе Синявского-Даниэля Сергей проходил свидетелем, но протокольный язык «Белой Книги» совершенно не отражает того действительного значения, которое придавалось его свидетельству обществом и, возможно, КГБ.

 

Дело в том, что широко известному, благодаря западной прессе, процессу Синявского и Даниэля, организованному властями, предшествовал общественный, так сказать, - домашний процесс Хмельницкого, организованный его собственным дружеским кругом и известный далеко не так широко. Этот круг подверг С.Хмельницкого остракизму, оказавшемуся, однако, не менее эффективным, чем возможное осуждение властей, и соперничавшему в сознании современников с репрессиями КГБ. Срок приговора, к тому же, оказало более длительным, чем сроки, которыми располагала Советская власть. Это произошло в мае 1964 г. И сегодня еще нельзя сказать, что эта история кончилась.

 

Прежде, чем я попробую сказать что-либо о существе дела, я изложу события в той их последовательности, как они представлялись в Москве 60-х годов.

 

...Гости съезжались на дачу. Поздоровавшись с Еленой Михайловной и скинув шубы, проходили к столу, где янтарного цвета чай, заваренный в лучшей манере, разлитый в тонкие стаканы с подстаканниками, напоминал о старинном московском гостеприимстве, дореволюционной интеллигентности и сегодняшнем неустройстве; Впрочем, к чаю были и коржики, скромные, но изысканные.

 

Гость, ворвавшийся позже других, с мороза раскрасневшись, не мог сдержать возбуждения. Торопливо выкрикнув: "Что я сейчас слышал! Что слышал..." - и обеспечив себе таким образом всеобщее внимание, он жадно уткнулся в горячий чай. Переведя дыхание, сообщил: "Только что... По автомобильному приемнику... Радио «Свобода»... Потрясающая повесть... «День открытых убийств»... Какой-то Николай Аржак... Невероятно... Невообразимо талантливо... Вся наша жизнь..."

 

Увлечены были все. Но с одним гостем определенно творилось что-то неладное. Сергей Хмельницкий краснел, бледнел, задыхался и, наконец, вскочил и заорал: «Да ведь это Юлька! Я - я сам - подарил ему этот сюжет. Больше никто и не знал. Больше никто и не мог. Больше некому. Конечно, это Юлька...»

 

Я не знаю на самом деле, как подробно он это обосновал. Я также не знаю, сколько стукачей присутствовало среди гостей, спустя сколько времени они доложили об этом случае и как подробно... Но я знаю, что чай у Елены Михайловны не простыл, когда Юлию Даниэлю уже доложили, что он выдан с головой... За полвека, что власти в СССР ведут войну против своего народа, народ также кое-чему научился. Приемы партизанской войны известны, и жестокость партизан может соизмеряться только с тотальным устрашением, практикуемым властями.

 

Юлий отказался встречаться с Сережей. Мы обсуждали две возможности: или Сережа искренне и невольно выдал Юлия в этом смертельно опасном деле, или... он сознательно воспользовался ситуацией, изобразив эмоциональный взрыв, чтобы распределить между случайными гостями ответственность за неминуемый арест Юлия, который тогда вскоре должен последовать. Это второе предположение включало, что Сережа давно и обдуманно следит за Юлием и Андреем. К такому выводу неумолимо толкала логика партизанской войны. Могло ли так быть на самом деле? Тут и всплыли слухи о том, что произошло пятнадцать лет назад с Ю. Брегелем и В. Кабо. Ведь они тоже были близкими друзьями Сережи... Мы уже не могли чувствовать себя друзьями (не только с Сережей, но и между собой), пока не узнаем всю истину об этом мрачном деле. Анатолий Якобсон в своей брутальной манере объявил, что убьет всякого, кто допустит, что Сережа «заложил» Брегеля и Кабо. «А что ты сделаешь, если окажется, что он все же заложил их?» - «Тогда я убью его самого!» Как по-юношески славно это звучало! Каким оплеванным и убитым он выглядел, узнав эту истину, услышав ее из уст самого Сергея! Он был самым молодым среди нас. И дальше всех от сталинских времен. От тотального ужаса и от эпидемии предательства... И от оправдания его.

 

Мы разыскали Брегеля и Кабо. Мы узнали эту печальную истину прежде, чем она превратилась во всеобщее достояние. Мы опередили события ненамного. Брегель и Кабо сами пошли навстречу общественности. Они задумали небывалый в советском обществе поступок и мужественно осуществили его. Воспользовавшись буквой закона, позволяющей любому человеку свободно высказаться о личности диссертанта во время его зашиты, Ю.Брегель в апреле 1964 г. на защите Хмельницкого публично зачитал заявление от своего и В.Кабо имени, вскрывающее роковые подробности дела. Он объяснил при этом, что не хочет никоим образом повлиять на голосование о присуждении ученой степени С. Хмельницкому, а только вынужден воспользоваться этой трибуной, за отсутствием в советском обществе всякой другой...

 

Я помню, что мы еще много лет после этого спорили с М. Гитерманом и М. Азбелем, как должны были бы реагировать члены Ученого совета и как голосовали бы мы сами, если диссертация была бы посвящена физике... Сережа диссертацию защитил... Но он столкнулся с молчаливым бойкотом на всех уровнях.

 

Может быть, этот бойкот не был бы таким тотальным, если бы у Сергея хватило мужества не дожидаться, пока его публично разоблачат, а раскрыться друзьям раньше. Может быть, почувствовав, что. он попал в скверную ситуацию у Елены Михайловны, он должен был бы примчаться к Даниэлю и сам рассказать и о своей неловкости, и о своем прошлом. Может быть, это и не повлияло бы на его дальнейшую карьеру, но, безусловно, облегчило бы душевные трудности. Якобсон не убил бы его, и ненависть и презрение к нему в московском обществе не были бы столь тотальными. Никто не связал бы потом его дела с последующим делом Синявского и Даниэля... Но ведь для этого нужно было бы ему быть другим человеком... Ведь и оказавшись, в конце концов, на месте Брегеля и Кабо, он тоже, возможно, не умер бы, а спустя пять лет, реабилитированный, стал бы украшением столичного круга искусствоведов и археологов... Кто мог бы тогда это предвидеть?

 

Факт состоял в том, что, уже будучи опозорен и заклеймен, он собрал нас всех не для того, чтобы покаяться, а для того, чтобы оправдаться... Нам было мучительно стыдно слушать его (тоже вымученный) лепет, но он ни разу не обратился к нам как к друзьям. Он воспринимал нас как преследователей...

 

Юлий совершенно извелся. Он сам не мог понять, приближает ли собственную (и Андрея Синявского) гибель или защищается. Напрасно ли мучит Сергея (потому что я чувствовал, что он что-то знал о Сереже и раньше) или восстанавливает попранную справедливость. Что мне кажется ясным, мы все убедились после этого судилища, что за Юлием и Андреем он не следил, и к их делу был действительно непричастен.

 

Сергей остался без работы, без друзей в Москве, которая превратилась для него в пустыню. В результате его оправданий все друзья получили дополнительную уверенность не только в правоте заявления Брегеля, но и в том, что сам Сергей этой правоты не сознает, не раскаивается и, следовательно, заслуживает своей участи. В кругах непосредственно с Сергеем не знакомых он превратился чуть ли не в пугало. Людям вообще легче объединяться на основе чувств отрицательных.

 

С. Хмельницкий уехал в Душанбе, оставив у московской интеллигенции приятное чувство, что порок наказывается при жизни, а добродетель торжествует...

 

Впоследствии, на допросе в КГБ по делу Синявского и Даниэля, я очень внимательно вслушивался в характер и формулировки вопросов, пытаясь уловить в них что-нибудь характерное для Сережи... Этого не было. Они явно пользовались магнитофонными записями, но даже в расшифровке их (когда, кто говорит) делали такие ошибки, которых не могло бы быть, если бы в этом участвовал кто-нибудь из близких друзей. Даниэль, выйдя из тюрьмы, подтвердил это впечатление. По-видимому, это так и есть.

 

Мы вычеркнули Сергея из нашей жизни. Множество других людей позаботилось, чтобы это не прошло для Сергея безболезненно. В КГБ уважительно и опасливо упоминали об этой общественной расправе. Когда в связи с процессом Синявского-Даниэля то тут, то там снова всплывало имя Хмельницкого, находилось множество доброхотов звонить за свой счет в Душанбе и сообщать тамошним интеллигентам, что Сергей ужасный человек и с ним не следует иметь дела. Я помню, что та эпидемия общественной активности даже заставила меня, находящегося посреди служебных неприятностей, происходивших от противоположной причины, удивиться, почему не находится ни одного желающего позвонить по месту моей службы, чтобы засвидетельствовать, что я как раз хороший человек и меня следует поддержать...

 

Итак, мы вычеркнули Сергея из нашей жизни... Но он неожиданно возник на страницах романа А.Синявского «Спокойной ночи!» Конечно, мы узнали его... И вот он сам прислал нам рукопись «Из чрева китова», которая хотя и носит литературный характер, является человеческим документом. Мы не чувствуем себя вправе его игнорировать. Собственно наше отношение к А.Синявскому и его творчеству выражено в нашем обширном интервью, посвященном 20-летию процесса. Никакого нового элемента в эту оценку письмо С. Хмельницкого не вносит. Вся фактическая сторона дела, которая была нам известна и которая может быть угадана из романа «Спокойной ночи!» тоже не представляет, на мой взгляд, глубокого интереса. Но в письме скрыто потрясающее свидетельство о человеческих взаимоотношениях, которое гораздо важнее и шире по смыслу, чем вопрос о том, кто из них про кого хуже сказал.

 

Пятьдесят лет назад начали эти люди свой жизненный путь вместе. С коротких штанов началась их дружба-соперничество. Их интимная дружба сопровождалась смертельным страхом и ледяным недоверием. И ложью. Возможны ли такие отношения? Может быть, только такие и возможны?.. Синявский, во всяком случае, свидетельствует, что они не просто дружили. Они делились мельчайшими движениями души. Они упивались взаимопониманием. При этом он пишет, что в любой момент ждал ножа в спину... Каин и Авель? я думаю, что подобное свидетельство сталинской эпохи еще никогда не было опубликовано. И я думаю, оно представляет собой психологическую правду. Прежде всего правду о том времени. Но также и общечеловеческую правду в том смысле, что Синявский так думал и чувствовал.

 

Имеет ли эта правда отношение к Хмельницкому? Оказывается, он, бывший для Синявского и эстетическим героем, и смертельной угрозой, не ощущал этого. Потерявши всех друзей и поруганный всеми, он потянулся за утешением... к Андрею.

 

Андрей всегда знал, что Сережа хуже его, но эстетически как-то цельнее, и он десятилетиями строил внутри себя такую эстетику, в которой Сережу превосходил. Судьей в этом он признал бы только Сережу и мечтал прочитать ему свои вещи. Сергей знал, что он хуже Андрея. Но он ценил свою дружбу с ним и черпал утешение в его признании. Десятилетиями, сравнивая свои поступки с Сережиными и с возрастом все более убеждаясь в своем моральном превосходстве. Андрей перешел, наконец, тот предел, за которым реальный мир (и человек) отличается от манихейского идеала. Его образ Сережи собрал не только все Зло как таковое, но и эстетизацию зла. Именно здесь приходит отрицание отрицания, превращающее злого человека Сережу в хорошего. Ибо вдруг выясняется, что он не злоумышлял против Андрея. И даже не догадывался, что его в этом подозревают. Возможно ли это?

 

Вся эта история говорит, что возможно. И сколько бы мы не осуждали его за Брегеля и Кабо, несомненно остается, что никаких других его грехов мы не знаем. За это преступление он был наказан. Сам факт наказания выделяет Хмельницкого. Ибо все же следует признать, что большинство преступлений в этом мире остаются неотмщенными. И поскольку он свое наказание претерпел, он имеет право высказаться и быть услышанным. Никакая добродетель не может получить такого окончательного патента на правоту, при которой не оставалось бы «другой стороны». И никакой злодей при жизни не сумел еще окончательно решить вопроса о добре и зле, присвоив себе всю полноту одной стороны

Эссе Хмельницкого здесь:

http://berkovich-zametki.com/Nomer44/SChmelnicky1.htm

 

================

http://www.memo.ru/history/diss/books/daniel/spravka.htm

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 года спустя...

ЗАПАДНЯ или тайна смерти Эмиля Золя

27532977_zola1.jpg

Утром 29 сентября 1902 года в спальне парижского дома Эмиля Золя было обнаружено его бездыханное тело. Смерть писателя потрясла Францию и отозвалась болью во всем просвещенном мире.

Его жена Александрина, чудом оставшаяся в живых, рассказала полиции, что в середине ночи она проснулась от тошноты и сильной головной боли. Сделав шаг по направлению к ванной, женщина свалилась на кровать. Услышав ее стон, муж признался, что тоже чувствует себя плохо.

Александрина хотела позвонить прислуге, но Золя, по своей исключительной деликатности, попросил пока никого не тревожить. Вслед за этим она потеряла сознание.

Слух о самоубийстве писателя не подтвердился. Расследование велось с соблюдением принятых тогда процедур и в рамках закона. Но не все поверили в его полноту.

Полиция установила, что отравление было вызвано воздействием угарного газа, проникавшего из горевшего камина. В том месте, где лежало тело, возле кровати, скопление газа достигло смертельной концентрации. Из материалов следствия вроде бы напрашивался вывод о несчастном случае, который и был сделан, - но не получил объяснения странный факт: почему при наличии тяги угарный газ не уходил в трубу.

Во время допроса Александрина Золя сообщила, что ее муж в последние недели подозревал недоброе. Ночами он просыпался и говорил, что во сне видел себя и жену брошенными в горящую топку.

Подобные предчувствия объяснили больным воображением человека, подвергшегося преследованиям и ставшего чужим в собственной стране, - после его публичных выступлений в защиту капитана Дрейфуса.

 

27648318_040_001.jpg

 

«Дело Дрейфуса» началось, как известно, в сентябре 1894 года, когда в Париже уборщица, она же агент французской спецслужбы, выудила из мусорного ящика германского военного атташе подозрительное «бордеро» (препроводительное письмо). Из него следовало, что некто предлагал немцам ряд секретных сведений.

27650192_819_001.jpg

Автором этого документа мог быть один из сотрудников Генштаба, имевший доступ к перечисленной в нем информации. Хотя мнения экспертов-графологов по этому делу разошлись, был отдан приказ об аресте капитана Альфреда Дрейфуса.

По понятиям той среды, к нему отнеслись корректно: в камеру-одиночку доставили револьвер, чтобы офицер смог избавить себя от позора совершением самоубийства. Но поскольку капитан настаивал на своей невиновности, он был предан военному суду.

27649054_416_001.jpg

 

Не подкачал, в свою очередь, военный суд, приговоривший Дрейфуса к лишению чинов и званий, с отправкой его на каторгу.

Почти вся французская элита, включая и Эмиля Золя, тогда не испытывала сомнений в справедливости приговора. Но удерживалось в тайне, что этот приговор оставили в силе под давлением военного министерства. По секрету от обвиняемого и его защитника, министр Мерсье вручил судьям папку с обвинительными документами, - как позже выяснилось, подделанными майором Анри. Он потом это признал.

27649320_364_001.jpg

 

Остались свидетельства очевидцев зловещей процедуры публичного разжалования Дрейфуса 5 января 1895 года. Осужденного предателя показали огромной толпе. Когда с него срывали погоны и другие регалии, капитан кричал: «Клянусь, я невиновен! Да здравствует Франция!”

Писатель Эдмонд Гонкур ушел с площади Фонтенуа, где совершилась позорная казнь, глубоко потрясенным. Он написал в своем «Журнале», что сейчас посчитал для себя возможным заявить: «...Я не убежден в его измене».

27649854_786_001.jpg

 

В конце 1896 года, пока неподкупный глава разведки полковник Пикар заполучил и предал огласке документы, подтверждавшие измену Эстергази, а значит, и полную невиновность Дрейфуса. Но отверженный не вышел на свободу, а дело приобрело неожиданный оборот: Пикара посадили в тюрьму.

27648614_016_001.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

15 ноября 1897 года Матье Дрейфус официально обвинил Эстергази в измене, за которую был осужден его брат, - позаботившись о том, чтобы копия письма, отосланного военному министру, попала в ведущую парижскую газету. Решив пойти ва-банк, Эстергази потребовал созвать трибунал. Военные сомкнули ряды в поддержку подсудимого, и судебная коллегия поспешно оправдала Эстергази.

27649493_563_001.jpg

Однако ни он, ни его защитники из Генерального штаба не успели даже вздохнуть с облегчением после перенесенных неприятностей, как над ними загремел новый гром. 13 января 1898 года Золя направил открытое письмо в адрес Президента республики Феликса Фора. Под заголовком J'Accuse! («Я обвиняю!») его напечатали на первой странице «Авроры», либеральной газеты, издаваемой будущим премьер-министром Жоржем Клемансо.

27647463_007.jpg

Письмо это в тот же день облетело весь мир и вызвало везде бурю.
Господин президент! - писал Золя. - Каким комом грязи лег на ваше имя
процесс Дрейфуса! А оправдание Эстергази - неслыханная пощечина, нанесенная истине и справедливости. Грязный след этой пощечины пятнает лик Франции!..
Метко и зло описывал Золя, как пристрастно и недобросовестно
подбирались улики против Дрейфуса:
Он знает иностранные языки - о, это преступник!
При обыске у него не обнаружено ничего компрометирующего - какой ловкий преступник!
Он смущается - ага, это преступник!
Он не смущается - еще бы, ведь это преступник!
Дальше шла необыкновенно сильно и страстно написанная часть письма: в ней перечислялись поименно все те, кого Золя считал преступниками и кому он гневно бросал в лицо свое "Я обвиняю!":
Я обвиняю полковника дю Пати де Кляма - он был дьявольским орудием судебной ошибки и делал это самыми преступными средствами!
Я обвиняю генерала Мерсье: он был, - возможно по малоумию, -
соучастником величайшей подлости нашего века!
Я обвиняю генералов Пеллье и Равари - они вели негодяйское следствие, чудовищно пристрастное и несправедливое!
Я обвиняю оба военных суда: один из них осудил невинного Дрейфуса,
второй оправдал шпиона Эстергази!

27648808_125_001.jpg

Завершая свое письмо, Золя заявлял:

...Я не хочу быть заодно с преступниками, скрывающими истину! Я с теми,
кто не жалеет жизни, чтобы восторжествовала справедливость. Я жду!
Золя закончил свое смелое выступление словами: "Я жду" (суда над собой за клевету).

27650446_920_001.jpg

Действительно, противники Дрейфуса выдвинули против писателя обвинение в оскорблении всей армии и военного суда. Как и рассчитывал Золя, за сенсационные обвинения его привлекли к суду за клевету.

27647940_010.jpg

У входа в зал суда по делу Э. Золя.

 

После бурных судебных заседаний, полностью вскрывших двуличность армейских чинов, знаменитого писателя признали виновным. Приговор гласил: «Год лишения свободы и штраф в размере 3000 франков». 24 февраля премьер Ж.Мелин заявил в парламенте об исчерпанности дела А.Дрейфуса, Э.Золя и Ж.Пикара, обрушившись с угрозами на их защитников. Ж.Пикар был уволен из армии.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

27647631_007_001.jpg

8 апреля военный трибунал потребовал лишить Э.Золя ордена Почетного легиона. 10 апреля националистически настроенная толпа совершила нападение на его дом в Медане. В ожидании повторного суда после опротестования решения суда Золя нашел пристанище в Англии, где и оставался до июня 1899 года.

27651719_717_001.jpg

Эмиль Золя об этом процессе писал так: «Я не хочу, чтобы моя страна прозябала во лжи и несправедливости. Франция, заклинаю тебя, очнись!». Иными словами, Золя, по-видимому, впервые предупредил человечество об опасности появления в системе современного государства преступных организаций.

27653244_Vl7289.jpg

В августе 1899 года Дрейфус, в ходе пересмотра дела, вновь предстал перед военным трибуналом. 14 августа, во время перерыва заседания, несколько человек, среди которых был и его адвокат Лабори, вышли на улицу. Подбежавший к ним сзади человек лет тридцати в черном сюртуке произвел выстрел, после чего выкрикнул: «Я убил защитника предателя! Дорогу патриоту!» Ему дали возможность бежать. Ввиду ранения адвоката, суд был отложен. 9 сентября огласили приговор: пятью голосами против двух военные судьи вновь признали Дрейфуса виновным в государственной измене, на этот раз, правда, «со смягчающими обстоятельствами».По каковой причине сочли, что ему достаточно и десяти лет тюрьмы. «Бедная Франция, - сетовал художник - импрессионист Писсаро. - Она больна».

27647804_008.jpg

 

Для Золя приговор явился образцом «невежества, глупости, жестокости, лживости и злодеяния». Будущие поколения будут содрогаться, предсказывал он, добавляя, что «Иисуса осудили только раз».
В разных странах состоялось много демонстраций протеста. Английская королева Виктория телеграфировала своему премьер-министру: «…я слишком потрясена, чтобы сказать что-нибудь об этом чудовищном, ужасном приговоре…»

27654395_575_001.jpg

Пожалуй, не было в те годы большого писателя (а французская литература переживала тогда невиданный подъем), который не вступился бы за Дрейфуса. Еще не имевший мировой известности Марсель Пруст собирал подписи знаменитостей из мира литературы и искусства под Обращением в поддержку «дрейфусаров». Анатоль Франс, впоследствии лауреат Нобелевской премии, поставил под Обращением свою подпись. Как и поступивший аналогично художник Клод Монэ.
Более 100 подписей стояло под этим, первым в истории, «Манифестом интеллектуалистов», - термин, изобретенный Жоржем Клемансо, будущим премьер-министром Франции.

27654873_250_001.jpg

Но и у другого лагеря не было нехватки в именитых, что подтверждено исследованиями (Bettina L. Knapp, Emile Zola). Среди других, на виновности Дрейфуса настаивали писатель Жюль Верн, корифеи импрессионизма Дега, Ренуар, Сезанн. Судя по воспоминаниям, они считали, что вступились за правое дело, но никто не обязан принимать за истину то, чем люди иногда оправдывают свои поступки.

27655108_110_001.jpg
Поучительны и колебания. Ромен Роллан вначале встал на сторону противников пересмотра дела. Он полагал, что защита общенациональных интересов выше, нежели права какой-то личности. Затем писатель пересмотрел свое отношение к Дрейфусу и поддержал борьбу за справедливость.

27655868_890_001.jpg

Виднейший социалист Жан Жорес первоначально сомкнулся с теми из своих коллег, которые требовали смертной казни для Дрейфуса. Парламентарии-социалисты убеждали избирателей, что пресловутое «Дело» есть не что иное, как гражданская война между двумя крыльями буржуазии: еврейской и клерикальной. Для рабочего класса эта распря, мол, безразлична.
Правда, Жорес позже изменил свои позицию, за что противники обзывали его «грязный еврей», как, впрочем, они именовали и других, служивших им помехой.

27650880_903_001.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Поворотный момент в разбирательстве наступил, когда главный свидетель полковник Анри признал, что подделал документы, и покончил жизнь самоубийством.

27658196_140.jpg

«Пришествие правды» (На облаке за Правдой стоят Золя, Клемансо, Дрейфус)

«Дело Дрейфуса! - вспоминала Анастасия Цветаева. - Сколько бесед, сколько волнений! Протест против неправоты к нему, невиновному и преследуемому. Мы, дети, ненавидели угнетателей, ждали победы добра».

27653516_761_001.jpg

Ироничный Чехов испытывал те же чувства: «У нас только и разговоров, что о Золя и Дрейфусе. Громадное большинство интеллигенции на стороне Золя и верит в невиновность Дрейфуса. Золя на целых три аршина вырос, от его протестующих писем точно свежим духом повеяло. Французские газеты очень интересны, а русские - хоть брось...»

27532866_ya1.jpg

Портрет Эмиля Золя (худ. Эдгард Дега)


И вот не стало самого Золя. На некоторое время Париж стал безутешен. Власти, как водится в таких случаях, сделали небольшие «подарки». В частности, Золя было возвращено членство в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона, а, значит, писатель вновь был удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство подготовило пышную церемонию…

27652600_971_001.jpg
Выступая на его похоронах, Анатоль Франс сказал, что письмом президенту республики «все было спасено». Можно было бы и завершить очерк этими прекрасными словами классика эссеистики. Но его собственный творческий путь учит воздержанию от поспешных оптимистических выводов.

27657235_232618476942.jpg

Итак, осенний Париж в 1902 году хоронит Эмиля Золя. Членство покойного в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона восстановлено, а, следовательно, писатель вновь удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство готовит пышную церемонию. Состояние здоровья его вдовы, пострадавшей от отравления газом, не внушает опасений. Все как будто в порядке, кроме одного: Александрина Золя сомневается, что обеспечена безопасность. Она просит, во избежание возможных осложнений, не приглашать на похороны освобожденного из заключения Дрейфуса.
С этим не может согласиться Анатоль Франс. Он выдвигает сильнейший аргумент: если не пригласят Дрейфуса, то не прозвучит и его, Франса, прощальная речь над гробом. Мадам Золя снимает свое возражение.
Панихида начинается своевременно и проходит без помех.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

27652088_929_001.jpg
…Она имела неожиданное продолжение, в связи с последующим решением французских законодателей о переносе праха Золя в Пантеон.

27647189_002_001.jpg

В 1908 году прибывший на церемонию, к тому времени реабилитированный, Дрейфус ранен выстрелами журналиста, фанатичного антисемита. Последний арестован, допрошен в соответствии с законом - и избавлен от наказания парижским судом присяжных.

27658522_232621563195.jpg

Сказано было: все земное проходит. Кроме, возможно, некоторых традиций. Они неподвластны времени.

27658778_904_001.jpg

Вот сведения, включенные, с большими или меньшими подробностями, в последние исследования по теме (David L. Lewis. Prisoners of Honor. The Dreyfuss Affair).
Накануне гибели Э.Золя в Париже была нанята группа рабочих, чтобы подремонтировать крышу соседнего дома. Подозрений об их причастности к трагедии тогда не возникло. И очень долго с ними было тихо, целых двадцать пять лет. Как вдруг один из этих рабочих, почувствовав, что жить ему остается недолго, решился облегчить душу перед близким другом.

27651310_956_001.jpg

Признание же умирающего состояло в следующем. Осенью 1902 года от домашней прислуги до него дошел слух, что рядом живет ненавистный покровитель еврея - предателя Дрейфуса. Убедившись, что Золя заночует дома, рабочий со своим напарником с вечера заготовили щебень и другой материал, которым и заблокировали каминную трубу. Ночью угарный газ сделал свое дело. А рано утром они вернулись, чтобы очистить дымоход и тем самым устранить следы преступления.
Человека, услышавшего это последнее признание, почему-то охватил испуг. Он не решился сразу обратиться в полицию, и укрепился в своем страхе надолго. Понадобилось еще четверть века, чтобы и его молчание было нарушено. Возник, наконец, вопрос о том, что Золя все-таки был убит. Кого теперь винить, остается неясным.

27533014_011011.jpg

 

Может быть, этот рабочий и впрямь считал, что это признание снимет с его души страшный грех. Но скольких увлекательных страниц своего мастера пера так и не дождались французы! Вот так иной раз эмоциональный порыв простого печника способен перечеркнуть ход развития литературы целой страны…

27657633_Grave_of_Emile_Zola.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Присоединяйтесь к обсуждению

Вы можете опубликовать сообщение сейчас, а зарегистрироваться позже. Если у вас есть аккаунт, войдите в него для написания от своего имени.

Гость
Ответить в тему...

×   Вставлено в виде отформатированного текста.   Вставить в виде обычного текста

  Разрешено не более 75 эмодзи.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отобразить как ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставить изображения напрямую. Загрузите или вставьте изображения по ссылке.

Загрузка...
×
×
  • Создать...