Душечка

На следующее утро я, на удивление, проснулась бодрой и отдохнувшей. В какой-то момент мне даже почудилось, что события прошедших выходных мне приснились. Но на столике у зеркала лежали рисунки Ильи, а на шее рядом друг с другом темнели красноречивые отметины, заставившие меня придирчиво отобрать сегодняшний наряд. Нужно было учесть тот фактор, что Михаил наверняка заберет меня сразу же с работы и повезет куда-нибудь ужинать. Раньше он всегда поступал именно так, и в какой-то момент, эта его предсказуемость стала раздражать. Я выбрала элегантный костюм – тройку и блузку с высоким воротником, подчеркивавшую мою длинную тонкую шею, и выгодно скрывавшую все, что могло на ней «проступить». Глядя на себя в зеркало, я коснулась того места под блузкой, где были следы, и тут же воспоминания чуть не захлестнули меня. Быстро убрав руку, я тряхнула головой, отгоняя несвоевременные воспоминания. Пора было идти на работу. А на работе все было как обычно. Почти. Всего лишь чуть более теплые приветствия и улыбки между мной и Ольгой, всего лишь несколько раз ловила себя на мечтательности во взоре, всего лишь с десяток смсок со всякими зайчиками, котиками и сердечками, сообщающими мне, что «Скучаю по тебе» - причем, с разных номеров телефонов. А потому – ни на одну из них я так и не ответила. А потом был ужин с Михаилом. И я все ломала себе голову – КАК сказать ему? С чего начать разговор? Он был таким нежным, предупредительным, так старался меня развеселить, растормошить, что я – обычно не особо церемонящаяся с мужчинами, с которыми рвала – вдруг испытала чувство жалости и вины. Именно это ложное чувство и не давало мне начать неприятный разговор, ведущий к разрыву. Я уже думала – а не отложить ли мне его до приезда в квартиру, чтобы, так сказать – без свидетелей… Тем более, что Михаил тоже избегал разговоров о прошедших выходных, видимо, оставляя расспросы о том, где и с кем я провела их, на более позднее время – время уединения. Так бы, наверное, и произошло. Если бы не… - Привет, малыш. Ты еще долго? Я уже утомился ждать. – Большая и сильная мужская рука запуталась в моих волосах, отклоняя голову назад, чтобы удобнее было целовать меня. И поцелуй последовал – долгий, влажный, основательный – губы в губы, язык к языку. Я так растерялась от этого внезапного напора, от столь бесцеремонного вмешательства, что не смогла сразу ни ответить, ни отреагировать, как следует – только молча и потерянно смотрела в улыбающиеся и насмешливые серые глаза. - Давай, быстрей заканчивай и поехали. – Продолжал меж тем разговор Матвей. - Кто вы? И что вам нужно? – отреагировал Михаил, который тоже поначалу просто онемел. – Марина, ты его знаешь? - Разумеется, знает! Я ее будущий муж и отец ее будущих детей. А вы – Михаил, не так ли? Вы ее прошлое. Бывший любовник. Именно поэтому она сейчас с вами – чтобы сообщить вам это «принеприятнейшее известие». Но, так как она девочка с чутким и трепетным сердцем, которое еще и жалостливое – она мается здесь с самого начала ужина, не зная, как к вам подступиться, чтобы не обидеть вас. - Матвей! – Попробовала я его остановить. - Что?.. Что вы себе позволяете? – промямлил Миша, все еще не придя в себя. Именно это – его растерянность - и объясняло невнятность фраз, ведь обычно он был твердым, жестким, бескомпромиссным со всеми, кто окружал его, делая исключения лишь для жены, детей и меня. - Я просто не хочу терять время зря. Потому, и сообщаю то, на что Марина не может решиться, а именно – между вами все кончено. – Все так же спокойно продолжал Матвей, за руку вытаскивая меня из-за стола. – Ты готова? Пойдем скорей. – Добавил он, уже обращаясь ко мне. Он подхватил другой рукой мою сумочку, и снова обернулся к Михаилу. – Счастливо оставаться, Михаил. - После чего, не обращая внимания на мои молчаливые протесты и попытки освободиться от его медвежьей хватки, увлек к выходу. – Скажи Михаилу «Прощай». Мне не хотелось устраивать криков, скандалов и разборок среди находящихся в зале людей. Поэтому, я не стала кричать, звать на помощь или вырываться, размахивая руками – я пошла рядом, бросив на Михаила лишь один мрачный взгляд. Или, даже не так – мрачно-извиняющийся. Я не стала ничего говорить ему, полагая, что любые слова будут излишними. Да, сцена вышла грубой, но где-то глубоко внутри я понимала, что так будет лучше. Без объяснений, извинений, нелепых попыток объясниться. Но внутри у меня разгорался огонь, и причиной огня была отнюдь не страсть, причиной огня был гнев. Как только мы покинули зал, и оказались в уединенном коридоре (в гневе я даже не сообразила, что Матвей повел меня на выход не через главный ход, а через служебный), я вырвала свою руку из его и остановилась. - Как ты посмел?!! – Прошипела я ему с яростью в голосе, когда он оглянулся. – Как ты посмел заявиться сюда и вмешаться в разговор, который тебя не касался?! - Но он касался и меня. – Спокойно отвечал Матвей. - Черта с два!! Ты не имел права, понимаешь ты – не имел никакого права вмешиваться! Я сама решаю, как и когда я расстаюсь со своими любовниками, понял?! И никто этого за меня решать не будет! - Я и не решал за тебя. По-моему, это было твое решение. Я лишь помог тебе его воплотить. – Матвей говорил все также спокойно, хотя – я видела, что в глазах его тоже загорается огонь. Он явно не привык к такому тону разговора. - А я тебя об этом просила? Я просила твоей помощи? Кто ты такой? Что ты себе там навоображал? С чего ты решил, что имеешь ко мне и моей жизни хоть какое- то отношение, и можешь вмешиваться в мои дела? - Замолчи. - С какой стати? Ты молчал, когда тебя об этом просили? Ты молчал?! – Мой голос возвысился почти до истерического крика. - Заткнись, я сказал! - Не смей меня затыкать! – Я была уже на таком взводе, что просто слов, мне было недостаточно. Я толкнула его в плечо. – Не смей ме-ня за-ты-кать! – Произнося это, я снова пихнула его. - Марина, успокойся! – Он попытался отстраниться. - Успокойся? Успокойся?!? А когда ты заявился сюда, выскочил, как черт из табакерки, ты думал о моем спокойствии? – я продолжала толкать его. – Думал?! Или в твоей тупой башке нет места для подобных мыслей?! - Да, замолчи ты, дура! – Ему удалось перехватить мои руки, завести мне их за спину. – Ты что, поссориться хочешь? В таком положении, с заведенными за спину руками, я оказалась плотно прижатой к нему. Но, так как я все еще злилась, мной двигал инстинкт освобождения – нога машинально согнулась в колене, норовя заехать Матвею в пах. Он оказался проворней, увернулся, подставив под колено бедро, и тут же, молниеносно, прижал меня к стене, вжимая в нее весом всего своего тела. Он проделал это так быстро, что я даже не успела опустить колено. Еще пара движений, и вот уже одной рукой он сжимает мои руки у меня над головой, а вторая рука – поддерживает мою правую ногу под коленом, приподняв ее на предплечье. Вспышка огня в двух парах глаз и гневный огонь в обоих сменяется раскаленной лавой желания. Губы впиваются в губы, бедра вминаются в бедра, грудь прижимается к груди. Но коридор не мог долго пустовать, иначе – я отдалась бы ему прямо там, у стены, стоя. Появился один человек, другой. Она проходили мимо, с интересом и веселыми усмешками поглядывая на нас. Нет, Матвей освободил меня сразу же, как только почувствовал движение и голоса, свидетельствующие, что наше уединение будет нарушено. К тому времени, как первый человек вынырнул из-за угла, мы просто стояли рядом, не отрывая друг от друга глаз. Но нас выдавали и напряженные позы, и прерывистое дыхание, пылающие щеки и опухшие губы. Едва Матвей чуть-чуть успокоился, он схватил меня крепко за руку и повел на выход. Я, молча и безропотно последовала за ним. Молчала, и когда он усаживал меня в свой автомобиль, и весь путь домой – даже не спрашивая, куда именно он меня везет, и тогда, когда мы по лестнице поднимались в мою квартиру. Матвей тоже сохранял молчание. Едва войдя в квартиру, также молча, мы набросились друг на друга – с яростью, с жаждой. И именно там – в темноте прихожей – произошло наше первое слияние. Так же, как оно могло бы произойти в том коридоре – стоя у стены, с закинутой на предплечье ногой, в одежде – смятой, полурасстегнутой, сдвинутой в сторону.

- Матвей, не надо. - Почему? Почему нет? Думаешь, я не сумею сделать тебя счастливой? - Нет, дело не в этом. - А в чем? В чем? - Думаю, я не сумею сделать тебя счастливым. Я, понимаешь? - Не понимаю. - О, господи. Да пойми же ты. Дело не в тебе, дело во мне! - Я этого не понимаю. Что с тобой не так? Вроде все нормально, вроде, ты психически здорова, физически, скорее всего, тоже. - Матвей, да все у меня так. Все. Я просто не могу иметь детей, понимаешь? Не могу! - Не можешь? - Да! - Совсем не можешь? - О, господи… Отпусти меня. – Матвей не сдвинулся. – Отпусти, слышишь? - Не спеши. Объясни мне, что не так у тебя. Может быть, это можно вылечить? Может быть, нужна операция, или дорогое лечение, может, нужна донорская яйцеклетка или еще что-то в таком роде? Марин? Я молчала. И чувствовала себя глупо. Очень глупо и неловко. - Почему ты молчишь? Мариш, скажи мне… - Да не знаю я, что тебе сказать? - Т.е.? Ты не помнишь, что сказали врачи? - Не была я ни у каких врачей, - тихо сказала я, отводя глаза. - Как не была? Но с чего ты решила тогда, что не можешь иметь детей? – Матвей так опешил, что скатился с меня, сел рядом. Я тоже села. - Потому что я с 16 лет живу половой жизнью, и ни разу не забеременела. Потому что у моего бывшего мужа, с которым я прожила почти шесть лет, родилось уже двое детей с новой женой, а я так и не смогла зачать, ни разу не залетела, хотя и не предохранялась. Потому что у всех моих женатых любовников есть дети, а я ни от одного из них тоже не забеременела, хотя и не предохранялась. Я вообще предохранялась только тогда, когда затевала кратковременную интрижку с человеком, которого не знала – и предохранялась от болезней, а не от залетов. Понимаешь? - Я понимаю, что ты дура! Подумаешь, не залетела она ни разу. Ты врачу своему говорила? Обследования проходила? Может нужно всего лишь пропить какое-то лекарство, может, еще какая мелочь, может быть все эти бывшие просто не подходят тебе – там среда у тебя излишне щелочная или кислая, или еще что-то в таком же духе. Конечно, может быть, проблема серьезней, но и это не проблема, и с этим можно бороться. В конце концов, есть искусственное оплодотворение, суррогатные матери. Есть усыновление, в конце концов. Нельзя же так сдаваться! - Ты, кажется, знаешь об этом достаточно много… откуда? - Оттуда. Я читающий образованный человек, к тому же, как ты знаешь, в каждой бригаде спасателей МЧС имеется медик. Так вот наш – анестезиолог, долгое время работавший при роддомах. Впрочем, у него и в других областях обширные знания. А еще он очень любит рассказывать случаи из своей прошлой практики в больницах. Причем, от многих его рассказов просто хочется закрыть уши, чтобы не слышать, не знать, чтобы сохранить хоть какие-то иллюзии. Но ты, ты… О чем ты думала вообще, раз так и не проконсультировалась с врачом? - Я не думала. Я просто была в шоке. В шоке, понимаешь? Я любила мужа, слишком любила. Настолько, что была слепа, настолько, что не видела его настоящим, верила в него, в его любовь ко мне. И, когда он меня бросил из-за того, что я за 6 лет так и не забеременела; когда его последняя любовница чуть ли не с первой ночи понесла,.. - я говорила еле слышно, сосредоточив свой взгляд на собственный руках, впрочем, не видя их. – Уходя, он закатил мне такую безобразную сцен, что она частенько снилась мне по ночам. Я не могла забыть его предательства. А еще - не могла забыть, что обманулась в нем, что видела в нем то, чего там не было и быть не могло. Впрочем, он тоже во мне ошибся. Он, рассчитывающий свой каждый шаг, он, планирующий все наперед – он сделал ошибку, взяв в жены женщину, не сумевшую родить ему ребенка. Мало того, вопреки его желаниям, не ставшую домохозяйкой. - Но это уже в прошлом. Зачем ты цепляешься за него? Когда вы разошлись? - 4 года назад. - И что – рана еще свежа? - Нет. Не знаю. Не думаю. Я не зациклена на нем. Нет. Я и не думаю, не вспоминаю почти. - Так в чем же дело? - Не знаю. Наверное подспудно я все еще переживаю, что фиаско первого брака может повториться. - Перестань. Хватит. Все в прошлом. Ты начинаешь новую жизнь, жизнь без прошлых воспоминаний. И первое, что ты должна сделать – сходить к врачу и обследоваться. У тебя есть хороший врач или мне через свои связи найти для тебя специалиста? - Матвей, ну зачем ты?... - Марин, я это делаю не для себя, и не с какими-то далеко идущими планами. Я хочу помочь тебе. Прежде всего – тебе, понимаешь? Ты веришь мне, Мариш? - Да. – Только и смогла тихо ответить я. - Вот и хорошо. Значит, этим и займемся – узнаем, что да как. А сейчас, мне пора. Ты выглядишь утомленной. Эти выходные вымотали тебя, сразу видно. Отдыхай. Ложись пораньше спать. А я позвоню тебе на неделе. – С этими словами Матвей пошел к входной двери, а я поплелась следом. Он был прав – я была почти без сил. Поэтому, я улеглась спать, потратив время лишь на разборку сумки. И уснув, проспала до самого утра, до криков будильника. Проспала без снов. продолжене следует...

Плещутся волны июльского моря, Берегу негу и ласку даря. Я на гитаре мелодии вторю – Ты замираешь, улыбку тая. Огненный шар, что нас радовал светом, Скрылся за волнами, чтоб отдохнуть. Ночь же – тепла, что бывает лишь летом… Мы не торопимся лечь и уснуть. Пальцы щекочут соленые брызги, Ноги ласкает мельчайший песок. Нам все равно – мы совсем не капризны, Платим природе сей малый оброк. Море поет тем, кто может услышать. Мы же хотим не безмолвно внимать – Плачет гитара в такт волнам чуть слышно – Что-то стремясь на ушко им сказать. Звуки ночные узоры рисуют, Я убираю гитару в чехол. В шепоте волн я тебя поцелую, Чтобы развеять подкравшийся сон…

Глаза под макияжем и дождем То серостью унылой истекают, То злым и возмутительным огнем В меня, не целясь, яростно стреляют. Обиды и нелепицы сложив, Помножив на душевные стремленья, Снаряд смертелен. Что ж тогда я жив, И здравствую, как будто в час творенья? Я просто этих глаз не замечал И был к их проявленьям непричастен. Я томность чистых глаз всегда искал, И к их теплу я был всегда пристрастен. И даже влага трепетной слезы, Когда она прозрачна и хрустальна, Несет в себе сердечные бразды… А в макияже, все-таки, брутальна…

Улетаю я в лето за клином рифмованных строк, Оставляя костры опадающих, жухнущих листьев. Я бы осенью этой прельститься, наверное, мог, Но, к несчастью, владею лишь летнею, жаркою кистью. Летом проще – все зелено, зелено до тошноты, И лишь где-то встречаются проблески красочных ягод. Правда, есть еще летние фрукты, и, даже, цветы, Но все чаще мне их воплощать на полотнах не надо. Что же осень? а осень опять в многоцветье своем Поражает меня – то безудержью огненных красок, То промозглою сыростью дома, в котором живем, И людей проходящих в обыденной серости масок. И палитра моя, и дрожанье испуганных рук, Восклицают опять, что я осень объять не сумею. Что талантлив лишь летом, но узок мне стал этот круг, Дотяну до зимы – может в ней я, хотя б, преуспею. Но рассудок желаньям моим поступил вопреки, Снова клином за летом я в дальнюю даль улетаю. И небрежные строки моей утомленной руки Будто листья под ноги прохожих тихонько слетают…

Девочки, а может вы тогда сами, читая, будете редактировать, исправлять помарки, опечатки? :))) итак, продолжу чуток... Он с интересом ходил по моей небольшой квартирке, рассматривая ее. Я немного смущалась, т.к. собиралась в спешке, и кое-где были разбросаны вещи. Но он отмахнулся от моих неловких оправданий и с любопытством заглядывал во все углы. Обычно, подобное любопытство не свойственно мужчинам, но, разве за последние два дня я сталкивалась с чем-то, что было им свойственно? Он рассматривал в спальне первый рисунок Ильи, я положила туда и второй, стала прослушивать автоответчик. В основном все звонки были от Михаила – к ним я была готова, а потому, даже не слушала, был звонок от родителей и от подруги, живущей в Германии. Им я собиралась позвонить попозже вечером. - Кто этот настойчивый мужчина? – Матвей стоял, сунув руки в карманы своих джинсов, с насмешкой глядя на меня. - Мой любовник. - И много их у тебя? - Не больше, чем это необходимо. - А он знает, что не единственный? Или ему все равно? - Матвей! Тебя это не касается! - Почему это? Очень даже касается. Я, к примеру, не стал бы тебя ни с кем делить. - Ты, к примеру, не мой любовник. А, значит… - Ничего это не значит. Я ПОКА не твой любовник! И когда я им стану, никаких …как он там себя назвал? Мишаня? Ужас! Так вот, никаких «Мишаней» у тебя не будет! - Не слишком ли ты самоуверен? - Не слишком. Я тебя хочу. И я тебя получу. - А как же Ольга? - Ольга? А что с ней? - Она не будет возражать, если станет делить тебя со мной? - О чем это ты? - Вы ведь любовники. Я не спрашиваю. Я знаю. - И откуда же? - Видела, как вы целовались. - И это все? - Я умею отличать поцелуи друзей от поцелуев любовников. - Ты ошиблась. - Да будь же честен, Матвей. Признайся – у вас связь. И она не недавняя. - Не твое дело! - Разумеется – не мое. Но, раз уж зашла речь о твоих планах относительно меня, то я имею право высказать свое мнение. А оно таково – я не собираюсь отбивать тебя у Ольги, и делить тебя с нею тоже не буду. И, если у меня где-то подспудно промелькнула мысль о нашей возможной связи, эта мысль улетучилась еще до того, как увидела вас целующихся, а уж после этого – только укрепилась. - Ну, уж, не из-за того, что решила хранить верность Михаилу, не так ли? - Я собираюсь расстаться с ним. - Ради мальчишки? - Ради себя. Я давно собиралась это сделать, но не решалась. - А сейчас решилась? Почему это? Не потому ли, что кто-то из них запустил тебе руку в трусики? И кто? Ты хоть это знаешь? Или тебе без разницы? - Не будь грубияном. - Я не грублю. Всего лишь называю вещи своими именами. Все это время мы перемещались по квартире, будто места себе не могли отыскать, хотя – просто не желали останавливаться, чтобы посмотреть друг на друга, заглянуть в глаза. Ну, во всяком случае, я то уж точно нервничала и отводила взгляд. Именно потому, для меня было неожиданным вдруг ощутить его у себя за спиной, почувствовать его руки, сжимающие мои плечи, разворачивающие меня лицом к нему. - Ты ведь переспала с кем-то из них, правда? – тихо спросил он, вглядываясь в мое лицо. - И что, если да? - Из этого ничего хорошего не выйдет! - Откуда тебе знать? - Я знаю! - Откуда? - Поверь мне. - С какой стати? Я тебя совсем не знаю. - Так узнай. - Матвей, послушай… - Нет. Это ты послушай меня. Выбрось из головы мальчишек. Они тебе не нужны. Тебе нужен взрослый, зрелый мужчина. Тебе нужно создавать семью, рожать детей. А не спать с этими самыми детьми. - Ты все сказал? - Почему бы тебе ни выйти за своего Михаила, вместо того, чтобы гнать его от себя? Я по голосу слышу, что он не мальчик. - Не мальчик. Ему 44. - Вот видишь… - Вижу. Даже больше, чем ты думаешь. Через два года он будет отмечать серебряный юбилей своего брака. - Так он женат. - Вот именно. - Не проблема. Он же у тебя не один… - Матвей. ВСЕ мои любовники женаты. - Почему? - Так проще. - Проще для чего? - Не для чего, а для кого. Для меня. - Я не понимаю. - А тут и нечего понимать. Я уже была замужем. Одного раза достаточно. - А как же дети? – тихо спросил он. - Что ты пристал ко мне? Ты то старше меня. Но у тебя нет ни жены, ни детей. Что же ты о себе не печешься? - У меня были. И жена и ребенок. – Матвей, будто устав, вдруг улегся на кровать, закрыв глаза. Усталость чувствовалась даже в его тихом голосе. - И где они? Что с ними стало? – Так же тихо спросила я, присаживаясь рядом, понимая, что в данном случае шуметь не стоит. - Их больше нет. Они умерли. - Как? Как это случилось? - Это длинная история. - Ты торопишься? Матвей открыл глаза и внимательно посмотрел на меня. - Хорошо. Я расскажу. Только иди сюда, ближе. – Он похлопал рядом с собой. Я подумала, что ничего страшного не случится, если я лягу рядом с ним, если положу голову ему на плечо. Он просто не хочет, чтобы я смотрела ему в лицо. Ему просто хочется, чтобы во время рассказа его руки прижимали к себе теплое человеческое тело. - Когда я сказал, что из вашей ситуации с мальчишками ничего хорошего не выйдет, я имел в виду себя. Я женился на женщине, которая была старше меня, в возрасте, который почти соответствовал возрасту Ильи и Никиты. Я окончил школу, но подрабатывал перед армией, решив, что поступать буду после того, как отдам свой гражданский долг родине. Я был крупным мальчишкой, рослым, выглядел несколько старше своего возраста, а потому, уже имел сексуальный опыт. Но, как и сейчас, так и тогда, в кругу мальчишек муссировалась тема опытности зрелых женщин, рассказывали басни об их раскрепощенности, «всеядности» - если можно так сказать. И, разумеется, нам хотелось оказаться в постели у такой женщины, чтобы поднабраться опыта, чтобы попробовать того, на что наши малолетние подружки категорически не соглашались.- Рассказывая, Матвей поглаживал меня кончиками пальцев по волосам, по спине, и, если бы мне не хотелось услышать о его женитьбе, я бы, наверное, уснула. – Я, разумеется, ничем не отличался от своих друзей. И однажды с компанией друзей мы отправились на танцы в клуб «Кому за 30». Там я и познакомился с Ириной. Когда она охотно согласилась сначала потанцевать со мной, а потом – проводить себя, я ликовал. Я счел себя неотразимым ловеласом. Мне и в голову не приходило, что она просто отчаялась уже найти себе мужа, и решила, что хотя бы ребенка она должна родить. Я показался ей подходящим донором – высокий, сильный, симпатичный, да и не глупый, не смотря на все мои ужимки и ухмылки. Она ведь была учительницей и смогла распознать, что я за личность всего лишь по немногим репликам. В общем, мы переспали. Не скажу, что я был в особом восторге от этой ночи – Ира показалась мне несколько дерганной и нервной, к тому же, в плане опыта, я был явно сильнее ее. Но, когда она пригласила меня прийти и в следующий вечер, я согласился. Скорее из принципа и из чувства престижа – у меня в любовницах зрелая женщина. Мы встречались несколько месяцев, и я все больше привязывался к ней. Было в ней что-то жалкое, трогательное. Что-то, что пробуждало во мне чувство ответственности, что напоминало мне, что я уже вырос, что я не мальчик, а мужчина. Забавно, что когда я встречался со сверстницами, я старался, чтобы никто из них не забеременел – не хотел подводить их, себя, родителей. А с Ирой я ни разу не вспомнил об этом, даже тогда, когда понял, что опыт в сексе у нее едва ли не меньше моего. Как-то само собой подразумевал, что зрелая женщина знает, как обезопасить себя. А то, что она старается «залететь», мне даже в голову не приходило. А однажды, придя к ней, я услышал: «Все кончено. Больше не приходи». Мне бы обрадоваться, уйти, а я только растерянно стоял перед дверью и вопрошал: «Но почему? Почему? Что я сделал?» Матвей помолчал. Я воспользовалась этим, чтобы утроиться еще удобней. - Она так и не сказала тебе? – спросила я наконец. - Она не собиралась говорить. И, даже тогда, когда я сам случайно узнал, и пришел к ней за ответами на вопросы, она отвергала меня, отталкивала. А я только больше заводился. Я был в нее влюблен, или считал себя таковым, и был уверен, что ребенок – это знак, что мы должны быть вместе, всегда. Не знаю, чем бы закончилась вся эта история, если бы она не была учительницей. Но именно потому, что она не могла показывать дурной пример ученикам, что ее просто могли уволить из школы, если бы она родила вне брака, и она, наконец-то, осознала это – Ира, в конце концов, согласилась поговорить со мной, а потом и зарегистрировать брак. Она не собиралась никого знакомить со своим мужем, ведь резонанс мог быть еще тот – я мог бы быть ее учеником, во всяком случае, я был лишь не намного старше их, я был еще несовершеннолетним, когда начался наш роман. Но самого факта замужества для школы было достаточно. С родителями моими было сложней – они смирились с тем, что я должен жениться, дабы узаконить и воспитывать ребенка, но прощать мою жену за то, что она «совратила мальчика» они не собирались. Поэтому, когда, вскоре после свадьбы я отправился служить, Ира осталась один на один с беременностью, как если бы, у нее и не было никакого мужа. Я писал ей письма, подробно расспрашивая о самочувствии и прочем, но она отвечала редко и вяло, а иногда в письмах проскальзывала нотка истерики. После родов перестала писать совсем. Я рвался домой, хотел увидеть ее, сына, о рождении которого узнал от родителей, но меня не отпускали в отпуск, мотивируя, что из-за дальности прохождения службы я весь положенный отпуск проведу в дороге, а семью так и не повидаю толком. Матвей снова замолчал. Тело его было напряжено, будто бы он боролся с какой-то внутренней болью. - А что твои родители? Она им объяснила, почему не пишет тебе? - Я говорил, что у них были натянутые отношения. Они почти не виделись. Я не говорил им, что не получаю писем от жены, а она – тем более. Я просто впитал те крохи о сыне, которые получил от них, и терпеливо ждал окончания службы, радуясь, что служить мне два года, а не три. – Он снова замолчал. Я не решалась прервать его молчание, но, тяжело вздохнув, он все же продолжил сам. – Им все же пришлось дать мне отпуск. Не на рождение. На похороны. Мой сын умер, когда ему было пол года, а Ира… Ира покончила собой. Моим родителям, которых грызло чувство вины за отчуждение, которому они подвергли ее, пришлось очень много побегать, пока я летел сюда, пытаясь успеть к похоронам, чтобы убедить священника и прочих, похоронить Иру не за пределами кладбища. Чтобы ее похоронили рядом с сыном. - Как звали твоего сына? - Егор. - У тебя осталось что-то от него? Фотография хотя бы? - Да, я нашел несколько фото в квартире. Он был очень красивым, мой сын. - Не сомневаюсь в этом. Наверное, весь в тебя. - Я… я… я долгое время не мог простить ее, не мог заставить себя не сердиться на нее. За ее молчание, за ее нежелание попросить помощи у моих родителей. Она ведь выматывалась одна с ребенком. У нее кроме меня и их никого не было. Она же совершенно не высыпалась, но помощи не просила. Потому что не брала в расчет ни меня, ни, тем более – моих родителей. Я ей был не нужен! Не нужен! Только ребенок. - Матвей. Успокойся. Все уже в прошлом. Ты должен все забыть. Все, кроме того, что у тебя был сын. Забыть, начать все сначала. - Сначала? Снова оказаться не нужным? - Не глупи! - А ты? Ты? - Что я? - Ты бы забыла? Ты смогла бы забыть? Если да, то почему ты не можешь забыть о своем браке? Не можешь забыть и начать сначала? - Матвей. Он вдруг перевернулся, навалился на меня всем телом, заглядывая мне в лицо. - А, может, забудем вместе? Ты и я? А? Марин? Давай забудем. Ты выйдешь за меня замуж? Родишь мне детей? продолжение следует...

"Дела давно минувших дней" Воспоминания тревожат Вот я, влюбленный, перед ней Волнуюсь до сердечной дрожи. Вот снова я – уже в усах, Уже так много повидавший, Целую, а в ответ лишь «Ах» - Покорно, всю себя отдавши. И снова кадры из судьбы – Виски со снегом, глаз морщины. А мы все также влюблены – Та женщина, и я – мужчина. Я вспоминал – она была, Меня летать с собой звала.

неа. нету.

Опять листва дорожки замела, Как будто, лепестками от букета. А я опять себя не поняла, И думала, что будет длиться лето. Что будет длиться лето без конца, Меня плодами радуя и грея. Другие планы, видно, у творца, И вот уже виски мои белеют. Сады, леса не голые пока, Хотя горят костры опавших листьев. Но перистые снега облака Спускаются, рождаемые высью. И я впускаю осень чуть дыша – Хоть ты не мчись! Проследуй не спеша.

и, кстати, почему нет кнопки "редактировать"?

что-то все молчат... хоть бы кто сказал - заканчивай... а то я пишу, да пишу... Вся оставшаяся компания была там – играли в карты. Бросив поклажу едва ли не на пороге, мы присели рядом. Я все еще куталась в плед, хотя и джинсы и свитер уже присутствовали на мне. Но внутренний озноб сохранялся. Будто угадывая мое состояние, Матвей поднялся, чтобы поставить чайник. - Кушать хотите? – поинтересовалась Ольга. - Хотим, - одновременно ответили мы, и она тоже поднялась. Я вздохнула облегченно, т.к. не могла поднять на нее глаза – меня смущали сцены из сна. Как я могла такой ее себе вообразить? Неужели я помешалась на сексе? И всего за день? - Вам яичницу с сосисками или омлет? – донеслось из кухни. - Омлет! – стройно ответили мы, рассмеялись, а мой мальчик добавил – Но с сосисками! - Чай или кофе? – это голос Матвея. - Чай! – и снова мы солидарны. А на улице громыхало и лило, как из ведра. Погода испортилась. Я решила освежиться в ванной, может, даже, по-быстрому, принять душ. Проходя мимо кухни, заметила Ольгу, прижатую к столу крепким телом Матвея. Он целовал ее. И я поняла – они любовники. И давно. Я быстро шмыгнула в ванную, не желая мешать им, прерывать их, давать понять, что знаю… Голова все еще была какой-то чугунной, будто немного контуженной. Громыхающий снаружи гром только способствовал этому ощущению. Я быстро разделась, шагнула под горячи струи душа, мысленно благодаря Ольгу за нагретую воду, подставила лицо, шею, грудь ласкам бьющей воды. А он уже был здесь. Вошел следом за мной, так тихо, что я даже не услышала – ни открывающейся двери, ни шороха сбрасываемой одежды. Только руки, внезапно обнявшие меня со спины, только пальцы, прошедшиеся по моему животу, обхватившие груди, вжавшие соски. Только губы, прильнувшие в шее, к счастью – не в том месте, где уже имелись следы других губ. Горячее тело прижималось ко мне сзади, но, прежде, чем вода омыла и его, я успела уловить его запах – запах МОЕГО мальчика. - Ты ведь не уснешь, сейчас? - прошептал он, лаская меня. - Нет. Нет! - И не прогонишь? - О, нет! - И ты знаешь, кто я? - Да! Да! - И хочешь меня? - Да! Быстрей! Быстрей! - Так? - Ммм… - Нет, отвечай! Говори! Так? - Да! Ещё! Глубже! - Еще глубже? - Да! Сильней! - Так? - О, Боже! - Еще? - Пожалуйста! - Еще! Попроси еще! - Прошу тебя! Не останавливайся! А он и не останавливался. И где-то там, очень глубоко в сознании, мелькнула и погасла мысль, вернее, скорее обрывки мыслей: «Такой юный…Откуда он знает, как? Кто научил его? Кто посмел, до меня?!» Потом он помог мне вытереться. Ноги мои дрожали, я стояла, прислонившись к стене, а он одевал меня, как маленькую девочку, целуя каждый участок тела, прячущийся за предметами одежды. А потом я смотрела, как быстро одевается он, не сомневаясь, что еще увижу это мальчишеское тело обнаженным. А потом мы ели, пили чай, наблюдая в окно за колышущимися от ветра мокрыми ветками, за струями дождя, за всполохами молний. Но нам было как-то тепло и уютно за маленьким столиком в карточных играх. Лучшими игроками оказались Ольга и Матвей. Они постоянно оставляли кого-то из нас в дураках. Впрочем, я себя дурой чувствовала и без этого, пытаясь избавиться от образа Ольги в эротическом прикиде. Когда дождь немного затих, мы отправились по домам. Я опять сидела между мальчишками в машине, но в этот раз нам не пелось – дождь уже был слабым, но все равно навевал сонливое настроение. Мальчишки держали меня за руки, а я смотрела на их пальцы и убеждалась – по рукам их не спутаешь, руки музыканта отличаются от рук художника. Матвей завез домой сначала Марковых. Мы тепло прощались у входа, мальчишки выгружали багажник, взваливая на себя сумки, а также – предметы своего увлечения – гитару, папку с рисунками, мольберт. Прощаясь, они поцеловали меня в щеки – один в одну, другой – в другую. Ольга тоже поцеловала меня в щеку, прошептав: «Завтра увидимся на работе». В машине, на заднем сидении, остался «случайно выроненный» лист с карандашным рисунком. На нем была я – обнаженная, прикованная к жертвенной скале. Я была жертвой, предназначенной на съедение дракону. И он был уже близко, рядом – дракон, змей из русских сказок. И все же – не он. Потому как, если нижняя часть действительно была телом дракона, то в области пояса тело раздваивалось, превращаясь в два юношеских торса с венчающими их головами. Дракон с лицами Кита и Ильи. Их руки, прекрасные руки – были хищными, опасно растопыренными, готовыми схватить, разодрать жертву. А лица – невинно-соблазнительными, будто, и не готовили ничего этакого. А на заднем плане вырисовывался силуэт рыцаря, спешащего на помощь. Рыцарь явно не успевал, так как сидел верхом на кляче, да и воевать с драконом ему было нечем – из всего вооружения у него был лишь шлем. Обнаженное тело рыцаря казалось жалким и комичным, хотя выражения лица и было грозным. Рыцарем был Матвей. Я не знала, как реагировать на этот рисунок – смеяться или негодовать. Или, может, смущаться? Матвей, попросивший взглянуть, расхохотался, заявив, что Илью явно пора выпороть. За неуважение к старшим в своих безудержных фантазиях. Где-то я с ним в этом согласилась. Но вслух возразила, что он бы был гораздо более неуважительным, если бы все же дал рыцарю в руку копье, причем – известно какое. Матвей снова рассмеялся, и сказал, что Илья, наверняка, именно так и собирался поступить, но все же поостерегся, т.к. этот проступок уж точно Матвей не спустил бы ему с рук. Мы быстро добрались до моего дома. Матвей подхватил мою сумку и поспешил за мной в подъезд. Мне было неловко отказываться от его помощи, поэтому, я позволила ему помочь, и пригласила зайти к себе, на чашку кофе. продолжение следует...

- Что? - А вдруг я не Илья? Или тебе все равно? Все равно с кем? - Что ты говоришь? - Да, тебе наверняка все равно, ведь ты даже не различаешь нас. Кем назовемся, какую маску оденем – за того и принимаешь. И какая разница, кто обнимет тебя, кто поцелует. - Постой. Не… помолчи! Ты что – не Илья? Никита? - И что? Если я Никита, ты уже не захочешь меня поцеловать? Но почему? Разве для тебя имеет значение, как зовут человека, к которому ты воспылала… - За-мол-чи! – прервала я его, поднося руки к вискам – голова не только кружилась, но и начинала болеть. – Замолчи. - Что с тобой? – он с беспокойством обхватил своими пальцами мое лицо, заглянул в лицо.- Ты плохо себя чувствуешь? Я смотрела в его глаза, на складку на лбу, свидетельствующую об его озабоченности моим состоянием, о его волнении, я увидела маленький шрамик от оспинки, у левой брови. Именно такой шрамик был у Никиты. Но был ли он и у Ильи? Если это Никита, то все сегодняшнее утро, не более, чем игра – его игра в художника и модель. И он не известно, что рисовал, если вообще рисовал. А вчера в саду? Был ли вчера в саду Илья? Или тоже Никита? И он ли целовал меня в саду? И он ли приходил ко мне ночью? - Это все время был ты? – тихо спросила я. - Все время? Какое время? – так же тихо ответил он вопросом на вопрос, его длинные пальцы ласкали мое лицо, глаза вглядывались в каждую черточку. И тут я кое-что ощутила, почувствовала. Что-то, что ясно дало мне понять, кто передо мной. - Поцелуй меня. - Что? - Я знаю кто ты. Поцелуй меня. - Мариш… - Я же не прошу тебя ни о чем таком крамольном. Всего лишь о поцелуе. Такая малость… * * * * Поцелуи были жаркими. И нежными. И влекущими. А еще были ласки. И жар тела. Нет – тел. Потому что, в какой то момент она поняла, что ее ласкает две пары рук, что два тела прижимаются к ней. Мальчишки. В какой-то момент стало понятно, что ласки становятся все более игривыми, нежели страстными. А еще через какой-то – осталось только смех, беззаботность, веселье. Они катались по траве и пледу – три обнаженных тела. А потом – кто-то из них предложил порисовать, раскрасить друг друга. И веселье началось. Они рисовали руками, пальцами. Смеясь, придумывали себе образы и воплощали их, лаская друг дружку влажными, маслянистыми пальцами. - Это была моя добыча! – вдруг раздался зловещий голос. Мы оглянулись на него – на ходу раздеваясь, к нам приближался Матвей. – Я буду Шерханом! - заявил он, а я жадно ловила взглядом каждую частичку его великолепного тела, обнажающегося мне в угоду. Раздевшись, он подошел ко мне, обнял и поцеловал. Я ответила, принимая его в нашу компанию. И вновь руки заскользили, размазывая цветные узоры по красивым телам. И снова игры, смех, веселье трансформировались в страсть, в желание, в поцелуи и ласки. И снова были прерваны внезапными словами: - Ну, и что тут у нас происходит?! Мы оглянулись, и опешили. Во всяком случае, я то уж точно. Во всяком случае, челюсть у меня отвисла, т.к. я не могла поверить своим глазам! Я просто отказывалась им верить! Волосы, завязанные в строгий пучок; очки, по-учительски, сдвинутые на нос, чтобы смотреть на нас поверх них - странно гармонировали с ярко-алым цветом чувственных губ. Черные туфли на высоченных шпильках, чулки сеточкой, маленькие кожаные трусы-шортики, и такай же кожаный мини жилет, прикрывающий лишь грудь, да и ту – частично. Бюст был таким роскошным, что хлипкая застежка, впереди скрепляющая жилет, едва не ломалась под тяжестью великолепных, выпирающих холмов. В довершение к этому портрету следует добавить длинные ярко-алые ногти на руках, сжимающих учительскую указку, и, похлопывающую ею по руке, будто хлыстом. И это была Ольга, Ольга Николаевна. Все также, похлопывая указкой по ладони, она обошла нашу развеселую компанию вокруг, оглядывая, оценивая, выбирая – кого бы ударить и куда. Потом остановилась передо мной. Ее указка коснулась моего тела, прошлась по нему лаская, тронула соски, заставляя меня дрожать в страхе перед неминуемой болью. Потом скользнула по животу и ниже – туда, где сходились мои ноги. А голос вкрадчиво произнес: - Кажется, теперь мой черед, не так ли? И, будто, подтверждая ее слова, вокруг загромыхало. Именно от грохота я и проснулась, вскочив, и, слепо, невидяще стала оглядываться вокруг. - Погода портиться, пора собираться. Скоро начнется гроза. Слышишь, где-то у же гремит? Доберется и до нас. И скоро. Ты выспалась? Только сейчас я поняла, что это был сон, нелепый сон. Мой мальчик быстро собирал все вещи и тормошил меня – вставай, мол, а то намокнем – а нужно все унести за один заход. Разве я могла ему отказать? Дождь пошел, когда мы вбегали на крыльцо дома… продолжение следует...

Зато сколько переживаний и эмоций у героини.Всплеск. С кем бы она еще так ..."взволновалась" :)))

Я испуганно схватилась за шею. Почему, умываясь, я не взглянула на себя в зеркало? Есть ли там и в самом деле второй засос, или же Илья пытается на что-то намекнуть таким образом? Я снова взглянула на него, но он лишь сосредоточенно и внимательно разглядывал мою шею. Потом направился к мольберту, порылся в рядом стоящей сумке и вернулся ко мне с какой-то коробкой. - Что это? - Это актерский грим. Сейчас я уберу эти пятна. Они здесь совершенно излишни. - Откуда у тебя актерский грим? - Где-то с пол года назад я помогал при создании декораций для театра и получил в качестве вознаграждения. Очень полезная штука. Иногда помогает сделать человека таким, каким он больше подходит для созданного мною образа. – Говоря это, Илья быстрыми и уверенными движениями маскировал мои «мушки». – Ну, вот, и следа не осталось. – Он снова взглянул на небо и на часы, и, отложив коробочку, потянулся к рубашке, вернее – к ее пуговицам. Вся ситуация была странной, нелепой. Я не понимала происходящего и не знала, как реагировать. О чем все это говорит – что ночью у меня был не он? Или он – умеющий не только наносить грим, но и играть, как заправский актер? Но и спросить напрямую его я не могла – если ночью у меня был Кит, а Илья об этом не знает, считая, что второй след тоже от Матвея, то пусть и остается в этом заблуждении. - Марин, успокойся. Я не собираюсь тебя раздевать до гола – всего лишь расстегну все пуговицы. Ок? – Он принялся одну за другой освобождать петельки пуговиц. – И постарайся расслабиться – ты слишком напряжена. Мне твое напряжение будет только мешать. Легко сказать – я стою перед мальчишкой всего лишь в маленьких трусиках и расстегнутой рубашке, налетевший ветерок может распахнуть эту самую рубашку, обнажая мою маленькую, но аккуратную грудь. И осознание этого, а также утренний холод заставляет меня дрожать, превращает мои соски в твердые горошины. Зато мальчишка, который всему виной, спокойно устраивает меня так, как нужно ему для создания придуманного им образа. Фантастика! Невероятно! Ситуация, которая должна была соответствовать с точностью до наоборот. Это я должна быть спокойной и насмешливой, а он должен был бы волноваться, краснеть и трепетать. Абсурд. Илья заставил меня войти по щиколотки в холодную воду реки, я должна была изображать, будто выхожу из нее, держа в руках, зацепив пальцами за жабры, двух огромных рыбин. Чтобы создать эту видимость он повесил на пальцы два обрывка веревки с привязанным к ним грузом. Разумеется, я попыталась возражать, я боялась, что замерзну уже оттого, что полуобнажена в этот ранний утренний час, а, ведь, еще не лето. Но стоять при этом по щиколотку в воде – это уже перебор. Я могла заболеть. Но мальчишка только отмахнулся от моих слов, сказав, что у него тут теплый плед и кофе в термосе, и он отогреет меня, когда я в самом деле замерзну. Это заявление было такой невероятной наглостью, что я задохнулась от возмущения, он же решил, что я согласна и вернулся к мольберту. Но, прежде чем взяться за кисти или угольный карандаш для набросков, он взял цифровой фотоаппарат и сделал несколько снимков. И только после этого он принялся за холст. Время шло, солнце поднималось выше. Я не видела этого, стоя к нему спиной, только замечала, как светлеет вокруг. Зато Илья отмечал изменения положения солнца и теней на мне новой серией снимков. Я понимала, что они понадобятся ему потом, ведь все, что он сможет нанести на холст сейчас, будет лишь набросками, не более. У него просто не хватит времени на что-то большее – я долго не выдержу. Я уже продрогла так, что не чувствую ног, и если пока не бьюсь в крупном ознобе, то только из-за внутреннего жара, возникшего из-за возбуждения, идущего от двусмысленного положения. Я взрослая женщина. Я была замужем, кроме того – имела достаточное количество любовников, чтобы без ложной скромности считать себя опытной женщиной. И я стала объектом охоты шестнадцатилетних мальчишек. Или только одного из них? Кто-то из них уже овладел мною ночью. И что дальше? То, что происходит сейчас – следствие? Продолжение? Я стою в дурацкой позе в реке, мои ноги леденеют, и я, если не подхвачу пневмонию, то уж цистит точно не пройдет мимо. Так почему же я участвую во всем этом? Почему вздрагиваю всякий раз, когда от дуновения ветра колышутся полы моей рубашки – чего я боюсь, что они распахнуться, обнажая мои груди, или же, что они не сделают этого, и он не увидит… А он увидел. Но именно тогда, когда захотел сам. Просто подошел, спустил рубаху с плеч, на руки, и вернулся на место. Снова защелкал фотоаппарат, а потом мальчик снова встал к мольберту. Я не могла этого вынести. Просто не могла. Бросив на берег «рыб», подхватив и натянув рубашку, я бросилась в ближайшие кусты – все эти волнения и холод заставили мой мочевой пузырь взбунтоваться. Наступать на замерзшие ноги было больно. Назад я возвращалась медленно, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить босыми ступнями на ветку или колючку. Кутаясь в рубаху, обхватив себя за плечи в попытках согреться, я мечтала о горячей ванне, или о целебных горячих источниках. Илья ждал меня, развернув в руках большой теплый плед. Он завернул меня в него, едва я подошла, усадил на раскладной стул, подал термос с кофе. - Наливай сама и пей. - А ты? - Сейчас. – Он отошел к сумке, вернулся с бутылкой водки и пластиковым стаканом. Налив с полстакана водки, протянул мне. – Пей. Залпом. Кофе запьешь. Быстрей. - Ты что? Я терпеть ненавижу водку. - Причем здесь это? Пей как лекарство, или заболеешь. - Водка натощак и в такую рань?! Ты хочешь, чтобы я умерла? - От этого не умирают. Пей, запьешь кофе, а я принесу тебе бутерброд закусить. - Ты и об этом позаботился? - Пей. Не затягивай! Я подчинилась. В который раз. Потом пила кофе, ела бутерброд. Голова кружилась, и я смотрела на коленопреклоненного мальчика, растирающего той же водкой мне ноги – одну, вторую. Растерев, поцеловал, надел носки - сначала мои, потом откуда-то взятые шерстяные, вязанные. Бутерброд и кофе не помогли – я опьянела. - Илья, - я протянула руку, коснулась волос мальчишки, который все еще стоял на коленях рядом. - Да? - Это был ты? Там… - Там? Где там? - Там! Ты знаешь! Не увиливай! – мои пальцы держали его волосы в крепком захвате. - Где «там», Мариш? Где? Впрочем, если тебе не важен правдивый ответ, я могу сказать, что был везде, где ты хотела бы меня видеть. - Ты играешь со мной, мальчишка? Играешь? Я для тебя игрушка? - Ты для меня невероятно привлекательная женщина. - Привлекательная? Да? Насколько? Чтобы меня трахнуть? Ты этого хочешь? - Мариш, ты пьяна. Тебя развезло. Я думал, что взрослые не пьянеют от такой малости. - Пьянеют, если не привыкли к таким напиткам с утра и натощак. - Я дам тебе еще бутерброд. Отпусти меня. - Не отпущу. - Я притянула его ближе. - К черту бутерброд. Не хочу бутерброд. - Что же ты хочешь? - Хочу? Я хочу… - Боже, я смотрела в глаза этого мальчика – такие теплые, нежные и… спокойные, и испытывала целый ворох чувств и эмоций. И желаний. – Поцелуй меня, Илья. – И его глаза еще ближе, а потом еще ближе, почти вплотную, а губы, вместо того, чтобы прильнуть к моим губам, коснулись уха и тихо спросили: - А ты уверена, что я Илья? продолжение следует...

продолжаем... *** - Марин. Мари-на. Проснись же, – тихий голос, скорее даже шепот, ворвался в мой сон и стал звать за собой. -М-м-м. – Очень внятно ответила я, не собираясь просыпаться. - Марин, проснись. Ну, давай же, а то опоздаем. - Мы куда-то спешим? – Я совершенно не понимала, чего от меня хотят и почему мешают мне спать. - Да, проснись. Открой глаза. Посмотри на меня! Я попыталась. Приоткрыла один глаз. В комнате было почти темно, и я скорее угадала, чем увидела чей-то силуэт рядом. - Ты кто? – невнятно спросила я. - Илья. – Он вздохнул, словно великомученик. - Да? Точно? - Точней не бывает. Просыпайся – ты мне нужна. - Зачем? – в моей голове потихоньку стал рассеиваться туман. - Ты обещала мне позировать. - Сейчас? Ночь же. - Нет, уже светает. Торопись. Я хочу нарисовать тебя в рассветном тумане у реки. - Илья, ты сошел с ума? - Нет. Давай. Поднимайся быстрей. Но только тихо – все еще спят. Собирайся. Я подожду внизу, у дома. – С этими словами он выскользнул из комнаты. А я, какое-то время пыталась понять – не приснилось ли это мне – весь этот разговор? Видимо, нет, ведь я уже проснулась. Почти. Я потянулась, вытянув руки из-под одеяла. И замерла, обнаружив, что совершено голая под ним. Почему? Мне, ведь, просто приснился ночью какой-то сон. Или нет? Руки кинулись ощупывать тело, будто, разыскивая следы чужих прикосновений. Глупо. След был только один – излишняя влага между ног. Итак, это был не сон. Кто-то из них – Илья или Никита – проник ко мне в спальню ночью, и, пользуясь тем, что я крепко спала… А я, ведь, просыпалась. Но позволила себе обманываться. Я спрятала лицо в ладони. Мне казалось, что оно горит огнем, огнем стыда. Как я могла? Как я теперь посмотрю в глаза Ольге? А мальчикам? А что скажет Матвей – он же все сразу поймет? Погоди, но Илья только что здесь был. Почему? Он что-то говорил о рисовании. Хочет рисовать меня у реки. Как он оказался в моей спальне? Может, это был он? И, просто, больше никуда не уходил? Или же, все же уходил, но вернулся? Или, это был Кит? Вопросы, вопросы без ответов. И снова шепот у двери: «Ты идешь? Я жду» возвращает меня к реальности. Мальчик ждет меня, чтобы рисовать, кажется так, если я не путаю со сна. Что ж, пока весь дом спит, это идеальная возможность узнать, причастен ли он к ночному происшествию. Хочется в душ, но это значит - спуститься вниз по скрипучей лестнице, потом снова подняться и снова спуститься. И еще – время, а мальчишка меня торопит. Я встала, полезла в сумку и убедилась, что снова не изменила своим привычкам, захватив с собой влажные салфетки. Эта привычка таскать их за собой при поездках появилась у меня несколько лет назад, после того, как я побывала в гостях у подруги с маленькими детьми. Именно она тогда на собственном примере показало, как удобно иметь при себе упаковку влажных салфеток. Причем, не пижонски маленькую, для снятия макияжа, а именно, упаковку с салфетками, предназначенными для попок младенцев. Я тогда послушалась ее и с тех пор не раз мысленно благодарила её. И сейчас я опять мысленно сказала ей «спасибо», когда освежалась с помощью этих салфеток. Потом оделась – джинсы, длинная рубашка мужского типа, свитер. Я как-то не сомневалась, что на улице свежо. Прихватив в одну руку умывальные принадлежности, а другой – держа кроссовки, я выскользнула из комнаты. На лестнице, как и во всем доме было темно, и только из двери в ванной комнате выбивался свет, который рассеивал утренний сумрак. Осторожно спустившись по лестнице, я вошла в ванную – она была пуста. Видимо, Илья оставил включенным свет для меня. Я быстро умылась, почистила зубы, взглянув лишь мельком на себя в зеркало. Я боялась посмотреть на себя, боялась посмотреть себе самой в глаза. Мальчик ждал меня у крыльца. Едва я вышла, он схватил меня за руку и потащил за собой. - Наконец-то! Еще чуть-чуть, и мы опоздали бы. - Куда такая спешка? – я не успела испытать ни неловкости, ни смущения – так быстро он действовал, лишь послушно ступала за ним по тропинке, ведущей к реке. - Я же говорил – хочу написать тебя в лучах рассвета у реки. - У тебя хорошее воображение. Мог бы меня представить в этих самых лучах, а я бы спокойно поспала. - Успеешь выспаться. Если для тебя это принципиально важно – потратить время на сон, отоспишься по возвращении. - Потом будет поздно – ты меня окончательно разбудишь. И вообще, а чем ты собираешься рисовать – у тебя с собой только фонарик. Кстати, зачем он? На последний вопрос я получила вопрос тут же – мы вошли в лесную посадку и стало еще сумрачней. Какой такой рассвет? Мне казалось, что у нас в запасе еще часы и часы до него. Я почему-то и не подумала взглянуть на часы, чтобы узнать точное время. - К твоему сведению, - ответил Илья, зажигая фонарик, - я уже успел сходить на место и все туда отнес. Ты слишком долго собираешься. - Ну, извини. Я не планировала столь ранний подъем. Я вообще хотела выспаться, т.к. вчера по ошибке тоже рано встала. - В другой раз. – Мы свернули с протоптанной тропинки, ведущей на расчищенный участок у реки, и через буреломы и кусты, которые все же были чуть утоптаны и обломаны, что говорило о том, что этим путем уже кто-то проходил, отправились вглубь посадки. - Куда это мы? - Где-то в полукилометре отсюда, или чуть дальше, есть небольшой естественный пляж. Он совсем маленький, но живописный. Я хочу рисовать тебя там. - А более удобной дороги туда нет? – спросила я недовольно, спотыкаясь в очередной раз. - Нет. Я там бывал всего несколько раз, а больше туда никто не ходит – это тихое, спокойное место. Диковатое немного. - Диковатое? Ты меня пугаешь, что ли? - А ты пугливая? Я попыталась задуматься над этим вопросом – пугливая ли я. Обычно, нет. Всякий раз, когда, по идее, я должна была бы испугаться, из меня просто перла бравада. И эта бравада неоднократно выручала меня из всевозможных неприятных историй. Но иногда я боюсь того, чего бояться не следовало бы. Долгое время после развода с мужем я боялась встретиться с кем-то из наших общих знакомых и друзей. Мне все время казалось, что они знают, почему меня бросил муж, что они или насмехаются надо мной, либо же жалеют меня – женщину с брачком. Именно Василий Михайлович тогда избавил меня от этого страха, убедив, что мне нечего опасаться, что я не должна ничего бояться или стыдиться. Он говорил мне: «Марина, малышка. Учись быть бесстыдной. Это пригодиться тебе в жизни. Учись прямо смотреть в глаза женам и детям своих любовников – тебе нечего их бояться или стыдиться, - это не твоя вина, что их отцы и мужья ищут связей на стороне. Но и не смотри на них за это свысока, т.к. ты в той же упряжке, что и они, ты можешь оказаться в такой же ситуации. Будь бесстыдной в своих желаниях и никогда не связывайся с мужчинами, которые захотят видеть тебя стыдливой ханжой. Ты достойна лучших мужчин, потому что сама само совершенство». Он еще многое говорил мне тогда. А я слушала, впитывала, практиковалась. Я часто бывала у него дома в гостях, мило общаясь с его женой, детьми, т.к. одна из его дочерей была моей подругой и, именно через нее мы и познакомились. Я слушала их рассказы о том, какой прекрасный он муж, отец, дед, а сама думала о том, что этот муж, отец, дед еще и прекрасный любовник. И вспоминала, что он вытворял со мной совсем недавно, иногда, буквально за час-полтора до моего визита. И я тогда ни разу не покраснела, не смутилась, не испытала чувства вины. Да и после, время от времени случались нелепые совпадения, когда я сталкивалась с семьями своих любовников, и никогда и мысли не мелькнуло – я не могу смотреть им в глаза. Тогда почему сейчас, едва осознав, что случилось ночью, я испытала такую панику, я испугалась, как буду смотреть в глаза всем – мальчикам, Ольге, Матвею? Почему сейчас я вдруг решила, что должна стыдиться происшедшего? Что, произошло то? Что особенного? Я переспала с мальчишкой? Ну и что? Я не совращала его, не соблазняла. Это он пришел ко мне под покровом ночи, воспользовавшись моим сонным состоянием. И, судя по действиям, мальчик то, отнюдь не девственно-неопытный. И не тема совращения малолетки меня беспокоит, и, даже не то, что это один из сыновей моей сотрудницы. И, пожалуй, даже не то, что все произошло слишком быстро – мы же познакомились лишь в пятницу вечером. Меня беспокоило лишь то, что я не знала – какой из них. Кто именно это был? И еще то, что я оказалась, как бы, между двух огней. Я еще не порвала окончательно с Михаилом – мне еще только предстоит с ним трудный разговор, и я думаю о том, что ради разнообразия неплохо бы повстречаться с неженатым мужчиной, если Матвей предложит… - Мы пришли, - прервал мои мысли голос Ильи, и мы выступили на крохотный пляж. Он казался декоративным в своей диковатости. И все же, он был достаточно обширным, чтобы в отражении реки, в кронах деревьев поймать, и какое-то время удерживать восходящее солнце. Выключив фонарик, Илья направился к стоявшему мольберту – он сказал правду – все принадлежности к рисованию – кисти, краски, мольберт – все было на месте. – У нас мало времени осталось. Давай, быстрее раздевайся. - Что? - Живей, Марин. Живей. Свитер, джинсы, обувь – сдергивай. - Ты хочешь написать меня обнаженной? - Афродита, выходящая из воды, в лучах восходящего солнца? Это уже нарисовали до меня, разве что – Афродита выходила из пены морской, а не из реки. Ну, чего ты медлишь? Солнце упустим. Видя, что я все также молча смотрю на него, застыв в ошеломлении и нерешительности, Илья подошел ко мне, стянул через голову свитер, потом, присев на корточки, стал стаскивать с меня кроссовки с носками. И, вот, уже одна, а потом и вторая моя босая нога покоиться на прохладной траве берега, а Илья, как ни в чем не бывало, встал, стал расстегивать джинсы. Я перехватила его руки. - Ну, давай сама, только быстро. - Илья. – Он даже толком и не смотрел на меня – то бросал взгляд на наручные часы, то поглядывал на небо – туда, где за кронами деревьев должно было появиться солнце. Бросив очередной взгляд на кроны, оттолкнул мои руки, быстро расстегнул молнию, стянул джинсы с бедер, с ног. Я обрадовалась, что надела длинную рубашку, которая закрывала мои бедра. Но, покончив с джинсами, Илья снова поднялся, руки поднялись к пуговицам рубашки. - Илья! – он поднял таки взгляд на меня. Спокойно посмотрел мне в лицо, в глаза, и расстегнул одну пуговицу, потом следующую. Все также, глядя в глаза, расстегнул третью. Но потом, уловив что-то краем глаза, перевел взгляд на шею. Его рука метнулась к ключице, сдвигая рубашку, открывая шею сильней. Пальцы коснулись кожи. - Итак, вчера вечером у тебя был здесь комариный укус. А сегодня утром их уже два. К вечеру, глядишь, на тебе живого места не останется. Укус? Какой укус? Что он имеет ввиду? Вчера там был… Два засоса? Два?!? продолжение следует...

Запах осени. Самсонова Осень близко, и Ветер игриво Отбирает у Липы листву. Очень бережно и терпеливо Покрывает одеждой траву. Ветер в спину ей осенью дышит. Лист за листиком плавно кружит Уходя, август жаром так пышет, Что она лишь от страсти дрожит. «Запах осени чудится всюду, Милый Ветер, ты что-то чудишь. Я сегодня другого ждать буду. Почему же в ответ лишь молчишь?» Ветер нежно шепнул: «Ну, и что же». Вздрогнул страстно и листья сорвал «Моя осень на все не похожа Я прохлады тебе не давал. Вспомни знойное дивное лето, Мы от ласки сгорали в ночи. Ты пока ещё в зелень одета. Я тебя обнажаю. Молчи». Липа вся трепетала и млела Только слышались вздохи души Оголяясь, конечно робела. Порождая нам осень в тиши. Эта осень с любовью сравнима Горяча она, как никогда. Одеяние ветром гонимо, А вокруг из листвы чехарда. © Copyright: Самсонова, 2007

и у меня есть только ты, и у тебя лишь я, наверно... я принесу тебе цветы, украв... решение неверно... я для тебя куплю букет большой, чтоб ты не обхватила но у тебя, ведь, вазы нет, чтобы цветы в себя вместила... я сад цветочный под окном сам выращу, и сам взлелею. прошу тебя лишь об одном, надеясь, что не пожалею: в твоем саду - лишь я садовник, в твоей постели - я любовник...

Себе ты лжи не позволял, Глаза в глаза - одну лишь правду. А мне все время повторял: "Солги доверчивому взгляду! Признайся в том, чего уж нет, И, что, возможно, с кем-то было. Ведь ложь - спасительный билет Туда, где счастье проходило". Ты повторял: "Зачем мне лгать?!" Ты утверждал, что чувство живо! Что я могу в ответ сказать - Что правда может быть и лживой. Я, как и ты, не смею лгать, Но я способна умолчать.

Я пью! За дружесские встречи, В которых дружба - толстый щит, И он лишь чуточку трещит, Когда сжимаешь нежно плечи. Не для объятий, не для ласки - Лишь, помогая мне одеть Пальто. А мне бы - замереть, И постоять в случайной связке. Нельзя! Меж нами только дружба. И я, смирив сердечный зов, Жду новой встречи, чтобы вновь Гадать - зачем мне это нужно?! Я пью, за дружбой скрыв любовь. Нет, я тоску за ней скрываю. Хоть раз ты слышал, как вздыхаю, Когда "мой друг" зовешь ты вновь? Что лучше - "друг" или "никто"? Пускай я в роли преуспела, Но у меня есть чувства, тело, А ты так близко-далеко. Так, может, к черту дружбу эту? Напьюсь, скажу тебе "прощай! Меня, "мой друг", не провожай! Не делай драм из оперетты". Да, фарс на дружесской завязке. Где кто-то любит, кто-то нет. Я пью, надеясь на ответ. Но истина не в этой сказке.

Это блик на очках у хирурга. Усталость. Вроде сшить в этом теле так мало осталось. Все очистил в еще молодом организме, Только, сможет ли это вернуть его к жизни? Сквозь прозрачную кожу все жилки и венки Наблюдаю опять. Тихо ноют коленки. Мониторы мигают, твердя мне несмело, Жизнь еще не оставила бренное тело. Этот блик от испуганных глаз медсестрички, Монитор запищал, как гудок електрички... Жизнь уходит из тела - Упущено время. Я не Бог, Но как тяжко порой мое бремя...

Я разве вправе выставлять Того, кто лихо все уладил? Уж, коль раздел - пора вставлять! Резинку правильно приладил? Ну, сократи, давай еще Те миллиметры между нами! Вот так! И глубже! Горячо! Теперь - все то же, но стихами. Сумел раздеть меня без рук, Используя одни лишь взгляды - И сам избавился от брюк, Но от таланта, слышь, не надо! В стихах талантлив ты вполне, Ну, а в любви немой вдвойне!

Твой лик меня до дрожи волновал. И я – в своих фантазиях, не в яви – Тебя непревзойденно целовал, Как до меня тебя не целовали. И был разбужен твой уснувший пыл, В глазах мелькали искры буйной страсти. И я тебя возвышенно любил, Не отвергая плотской жажды власти. И были мы отчаянно нежны, Скрывая все приметы утомленья. Слова, как оказалось, не нужны, Коль в прошлом все нелепые сомненья. Как мог быть идеален наш союз, Ну, а пока – услышь фантазий блюз.

Давно во снах мне не являешься. Мне б – позабыть тебя совсем. Портрет, где ты мне улыбаешься, Убрать, чтоб не было проблем. Бокал пивной разбить и выбросить. Раз ты не взял – он ни к чему! А то стоит – одна лишь видимость, И тьма вопросов «почему?». Зубная щетка в ванной выцвела, И пересох крем для бритья. Хранить сей хлам весьма бессмысленно… Я проиграю, сохраня. То свитер, то носки нечаянно Вдруг попадутся на глаза. Ну, что ж ты лезешь так отчаянно Наружу, горькая слеза?! Во снах давно мне не являешься, И все же – грежу наяву – Ты не с портрета улыбаешься, И ты идешь, когда зову…

Когда Ольга предложила мне еще подышать воздухом – посидеть на крылечке, я согласилась. Слишком много всего случилось за краткий период, чтобы сейчас оставаться один на один в своей комнате с мыслями, сомнениями и вопросами. - Марин, хотела спросить, но – мне как-то неловко… - Да? - У тебя есть кто-то? Ну, я имею ввиду - мужчину. Ты с кем-то встречаешься? - Я поняла. Что тебе ответить – и да, и нет. - Это как? - Ну, я встречаюсь с мужчиной, но давно уже решила, что пора порвать эти отношения, да все никак не решалась. А пора бы. - Он тебе не нравится? - Нет. Дело не в этом. Все это ненужно и бесперспективно, просто. Наши отношения себя изжили. Только… - Что «только»? - Он этого, кажется, понимать не хочет. - Он любит тебя, наверное. - Ничего подобного! Он любит свою жену. Но сейчас ему захотелось, чтобы Я была влюблена в него. - Так он женат. - Да. Давно и счастливо. - А зачем он нужен был тебе? - Ну, как тебе сказать, - я смутилась. Что ответить – действительно, зачем? - Я так понимаю, что ты не влюблена в него и не была влюблена, да? - Нет. Не была. Но он мне очень нравился, был интересен, мне было хорошо с ним в постели и вне ее. На тот момент это меня устраивало. А теперь – просто наскучило. - А теперь тебе нравится Матвей? - Я приняла решение расстаться с Михаилом еще до знакомства с Матвеем. - Я не имела ввиду… Я просто спросила – Матвей тебе нравится? - Нравится, хотя, я его слишком мало знаю, чтобы делать какие-то выводы о нем. Пока – это только первые впечатления. - Оригинальные впечатления, судя по рисунку на твоей шее. - Некоторые мужчины ведут себя, как мальчишки. Это, со стороны Матвея, довольно неудачная шутка. - Согласна с тобой. Матвей не должен был так явно демонстрировать свое отношение к тебе. Особенно – перед мальчиками. - Почему, особенно перед ними? - Ну, как ты не поймешь – он подает таким образом дурной пример им. Сейчас, когда с ними нет их отца, они впитывают много информации именно от него. А потому, могут решить, что такой стиль общения с женщиной, с малознакомой женщиной, вполне в порядке вещей. Это раз. Второе – они о тебе очень высокого мнения, ты им нравишься, а такая демонстрация может повлиять на их отношение, разочаровать их. Нет, если бы Матвею было чуть поменьше лет, я бы обязательно устроила ему головомойку. - Да, что теперь то? Дело сделано. Ущерб нанесен. Мне теперь придется на работу в блузках с высоким воротником ходить. А мальчики, надеюсь, будут, по-прежнему, видеть во мне сестру. Мне всегда хотелось иметь братьев. - А у тебя никого нет? - Нет. Я была единственным ребенком в семье. А сейчас – и вовсе одна. Родители уехали в Германию – мы только время от времени перезваниваемся. - А ты, почему не поехала? - Что я там буду делать? К тому же, у меня нелады с изучением иностранных языков. Нет, я лучше тут как-нибудь, где все мне близко и знакомо. - А что твой муж, Мариш? Ведь, ты же была замужем? - Все это в прошлом. - Ты еще любишь его? - Нет! Не люблю. Как я уже сказала – все это в прошлом. - Извини. Я не хочу вмешиваться. Мне приятно, что вы с Матвеем симпатизируете друг другу. Мне просто не хочется, чтобы кто-то из вас нанес рану другому. - Оль, мы пока не в таких отношениях с ним, чтобы причинять друг другу боль. - Ну и ладно. Мариночка, пора спать, наверное. Может, ты еще чего-нибудь хочешь? Чаю, к примеру? - Нет, спасибо. Вдоволь напилась и наелась. Я еще постою немного. - Хорошо-хорошо. Мариночка, полотенце чистое найдешь в ванной комнате в шкафчике. И, если вдруг станет холодно, в шкафу есть запасные одеяла и пледы. - Спасибо, Олечка. Не беспокойся. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи. Ольга ушла, а я осталась одна на крыльце, размышляя, что же за день такой суматошный мне сегодня выпал? С самого раннего утра, со сна, приснившегося мне перед пробуждением – все было как-то необычно, слишком разнообразно, ярко. И мальчишки… - как же мне их различать? Как? И как понять, чего они хотят от меня? Что за игра? И что Я хочу от них? И что я хочу от Матвея, который мне тоже нравится? И что Матвей хочет от меня? И насколько я ему нравлюсь? Поцелуи? Это не показатель, вернее – не совсем тот показатель. Иногда, опытный мужчина может так правдоподобно сымитировать страсть – поди разбери, что он в самом деле чувствует, ощущает. Скрипнула дверь за спиной. Я не оглянулась. Это не могла быть Ольга. Это кто-то из них. Скрип досок под ногами и теплое дыхание за спиной. - Ты не осталась у него? - Нет. С чего вдруг? Пауза. Тишина. И только ночные звуки окружающей флоры и фауны. - Тебе понравилось с ним целоваться? - Он умеет это делать. В этот раз явственно слышу скрип зубов за спиной – то ли от злости, то ли от досады. - Наверное, он и в других делах столь же опытен. - Не сомневаюсь в этом, - беседа стала меня забавлять, но я, по-прежнему, стояла спиной к нему, к кому-то из них. - Почему же ты не осталась? - А куда торопиться? Не пожар. - Т.е. – он не сумел тебя зажечь?- такая явная, мальчишеская надежда в голосе. - Сумел. Я имела ввиду, что сегодня, отнюдь, не последний день жизни на земле. – Потакать надеждам мальчишек? Ни за что! - А кто лучше? - Лучше? В каком смысле «лучше»? Снова недовольное сопение за спиной, скрип половиц под чьими-то шагами, скрип открываемой и закрываемой двери. Я тихо рассмеялась. Мальчишка. Ребенок. Но, кто??? «Кто?» - эта мысль занимала меня и, когда я принимала душ, и позже – когда устраивалась поудобней в чужой кровати. А потом, я мысленно попыталась ответить на вопрос мальчика – кто лучше целуется, вспоминая, мысленно переживая происшедшее снова. И так увлеклась, что, уснув, и во сне все целовалась с кем-то, целовалась. И в поцелуях было столько нежности, бережности, ласки, что мне хотелось плакать, и хотелось дать целующему все, что в моих силах. Ночную рубашку ? – пожалуйста, вот тебе, бери – трусики? – и здесь отказа нет, забирай. Всю себя? Да, вот она я – вся в твоей власти, вся твоя – только целуй, не отпускай. И не отпустил, и продолжал целовать. И целовал все горячее, жарче, пленяющее. А я просила «Еще! Ещё!» Когда я поняла, что это уже давно совсем не сон? Когда поняла, что обнимаю и целую не мнимого любовника сновидений? Что мои ноги обхватили вполне реальные мужские бедра, что мои груди трутся о теплую, не иллюзорную мужскую, твердую грудь? - Мальчик, боже, что ты тут делаешь, - простонала я, то время, как мои бедра продолжали ритмично подниматься и опускаться, отвечая его ритму, принимая в себя его толчки. А он и не думал отвечать – только целовал и мерно бился в меня, как язык в колокол, вызывая такую же вибрацию внутри меня, какая возникает и в колоколе при каждом ударе языка. Мне кажется, что я снова уснула в тот момент, когда по телу пробегали последние судороги наслаждения, когда звон в ушах еще не сменился привычной ночной тишиной, когда молодое тело еще было на мне и во мне, отдав всего себя, до капли. Уже сквозь сон, я ощущала, как меня тщательно укрыли, как поцеловали в щеку, шепча «спи, спи». Еще мелькнула последняя мысль «кто?», но было это до или после того, как он покинул комнату – не знаю – больше никаких звуков не слышала – погрузилась в омут сна без сновидений. продолжение следует...

Ну, раз уж и мою особу не обошли вниманием - не могла не ответить... «Ребята, давайте жить дружно!», Царапала лапа дрожа, И, кашляя сипло, натужно, Кот плелся домой не спеша. Отбиты лохматые лапы, Ощипанный хвост, как труба. «Шутил же я с вами, ребята, И в шутках, все сплошь, ерунда» Мяукает Лео печально, И лижет подпаленный бок «По счастью, мы лишь виртуально Знакомы. Наука мне впрок». А дьявол подручным кивает – Ну, двум разномастным мышам – «Он что-то еще наклепает, И все это на руку нам. Мы, масла в огонь подливая, В азарт его снова введем. Пусть, снова про всех сочиняя, Расслабится. Мы подождем». «Зачем, - думал кот, - осторожно Я снова к балкону крадусь?» С балкона доносится грозно: «Эй, Лео! Спускайся к нам, трус!»