Тель Авив

[Хая-из-Шанхая]

 

 

[Аленка]

Хая, очень! Ну, очень!!! Просто слов нет. Прекрасные фотографии))))))))))))))))))

Спасибо!

[Рамина]

А что это за здание на 1-м фото?

Которое как башня.

Это комплекс из трех административных зданий - по периметру в форме квадрата, круга и треугольника. На круглом - замечательная смотровая площадка, только попасть туда трудновасто.

И дорогущий ресторан на последнем этаже. А внизу - торговый центр, который находится во всех трех башнях. Они между собой сообщаются. Называется этот комплекс небоскребов - Азриэли.

[Рамина]

Хая! Фотки просто изумительные!

[Хая-из-Шанхая]

Ну уже через малое время будут новые. На Мертвом когда буду - пойду пустыню фотографировать. Меня пустыня Негев прям завораживает. Так и представляю себя - плетусь за Моисеем и гундю "А давайте дальше не пойдем, а давайте тут останемся".

[Рамина]

Ну уже через малое время будут новые. На Мертвом когда буду - пойду пустыню фотографировать. Меня пустыня Негев прям завораживает. Так и представляю себя - плетусь за Моисеем и гундю "А давайте дальше не пойдем, а давайте тут останемся".

Да... Красота невероятная!

[Хая-из-Шанхая]

Да... Красота невероятная!

 

 

[Хая-из-Шанхая]

 

 

[Хая-из-Шанхая]

 

 

[Хая-из-Шанхая]

 

 

[Хая-из-Шанхая]

 

 

[Хая-из-Шанхая]

Раннеутрешний Тель Авив. Умытый дождем.

 

 

[Хая-из-Шанхая]

А теперь Тель Авив вечерний. И ночной. Набережная, променад.

 

 

[Хая-из-Шанхая]

 

[Хая-из-Шанхая]

 

[Хая-из-Шанхая]

 

[Хая-из-Шанхая]

[Хая-из-Шанхая]

[Хая-из-Шанхая]

 

[Хая-из-Шанхая]

 

[WildWind]

Главное - быть человеком!

 

18 май, 2013 at 5:08 PM

 

http://tomcat61.livejournal.com/

 

Есть в Тель-Авиве улица Ла Гардия (правильнее произносить Гуардия). Она названа в честь знаменитого мэра Нью-Йорка Фиорелло Энрике Ла Гуардия, который управлял этим городом в самые тяжелые годы с 1933-го по 1945-й год.

Родившийся в Бронксе в семье итальянца-католика и еврейки из Югославии Фиорелло (в переводе с итальянского - цветочек) получил традиционное католическое воспитание, но при этом родители научили его уважать и ценить людей независимо от их вероисповедания. Ла Гуардия кроме английского языка, прекрасно владел итальянским и... идишем. (Хотя его мать - Ирен Коэн была сефардской еврейской). Просто жить в Бронксе начала 20-го века зная идиш и итальянский было намного проще:) Да и среди его друзей было немало евреев.

В 1944-м году одной из католических церквей Бронкса понадобился срочный капитальный ремонт. Шла война, денег в городской казне было мало, и город объявил сбор пожертвований на ремонт церкви. Когда сбор денег был окончен, мэр Ла Гуардия в день начала ремонта назначил торжественное мероприятие с целью поблагодарить щедрых людей. Он попросил своих помощников подготовить список наиболее щедрых дарителей, причем уточнил - фамилии в списке расположить в порядке пожертвованных сумм. То есть тот, кто дал больше всех, в списке должен был быть первым, за исключением анонимных дарителей.

В суматохе торжества у него не было времени ознакомиться со списком, тем более, что многие приносили чеки ему лично и знал, какие фамилии встретит в этом списке.

Выйдя на крыльцо церкви, он поблагодарил всех за щедрость, объяснил сложность момента - война и тд - продолжил речь словами:

- Очень важно быть настоящим католиком, - на этих словах он сделал паузу, открывая список меценатов. Пауза несколько затянулась и те, кто стоял к нему близко, увидели удивленное-изумленное лицо мэра...

- Но еще важнее быть человеком! - продолжил Ла Гуардия, - и неожиданно добавил на идише -

-Ди ойфт зах цу зан а менч! (Главное - быть человеком!)

После этих неожиданных слов, он продолжил свою речь.

И лишь позже объяснил самым близким своим друзьям - в списке меценатов, давших деньги на ремонт католической церкви, на первом месте была фамилия ашкеназского раввина Бронкса.

 

Фиорелло Ла Гуардия выступает на заседании еврейского профсоюзного комитета

[WildWind]

http://tomcat61.livejournal.com/

"Босяки"

 

24 май, 2013 at 7:43 AM

 

"Дер бурцех" - босяки... так называла себя бригада молодых евреев, которая выполняла все подготовительные работы перед началом строительных работ Ахузат Байт - будущем Тель-Авиве.

 

 

Этот снимок сделан на том самом месте, где сейчас стоит башня "Шалом Майер", а когда-то стояла знаменитая гимназия "Герцелия".

Здесь еще мы видим тачки обычной конструкции - с одним колесом. Как быстро выяснилось, по песку эти тележки не могли двигаться и Акива Вайс придумал особые тачки - с рельсами.

[WildWind]

http://tomcat61.livejournal.com/393341.html#cutid1

 

Первая леди Тель-Авива

 

«Нюня» - так звали ее домашние. Долгожданная поздняя дочь, радость престарелых родителей (старшая сестра была взрослее на 15 лет). Счастье, свет в окошке… Ее очень любили, и при этом она вовсе не стала избалованной принцессой.

Зина Бренер

Зина Хая Бренер, младшая дочь житомирского раввина Шломо Бренера, родилась в 1872-м году. Госпожой Дизенгоф она станет намного позже, а пока… пока девочка с ангельским личиком и абсолютным музыкальным слухом очень любит петь и хочет научиться играть на пианино. Именно пианино и сыграло роль «свахи», то есть помогло Зине познакомиться с будущим мэром Тель-Авива – Меиром Дизенгофом.

 

В 1882-м году, только что окончивший политехническое училище в Кишиневе, Меир Дизенгоф записывается добровольцем в царскую армию. У него уже есть специальность – «химическое производство», а армия только начинает обращать внимание на возможности применения химической науки в военных целях. И еврейский юноша из Бессарабии попадает на ускоренные офицерские курсы. По окончании курсов, в 1883-м году, он был направлен для прохождения службы в инженерную часть в город Житомир, на Украине.

 

В царской армии России еврей – офицер, да еще и не на интендантской службе, это уже явление уникальное. Особенно, если принять во внимание то, что он родом не из Москвы или Петербурга, а из самой провинции, где и по-русски говорили далеко не все. Все это говорило о незаурядности молодого человека. К нему с большим уважением относились даже самые завзятые антисемиты, коих немало было и в армии и в украинском городе Житомире.

 

А молодой офицер был увлечен не только химией. Помните – «призрак бродит по Европе»?* Идеи социализма, будоражившие умы русской интеллигенции, заразили и его. И даже в Житомире он находит единомышленников – кружок молодых еврейских социалистов.

 

Еврейские юноши и девушки, образованные и интеллигентные с удовольствием принимают в свое общество молодого офицера. И очень быстро он становится одной из центральных фигур этого кружка социалистов. Благоприятствовало этому и еще одно, очень важное обстоятельство – будучи офицером, Меир Дизенгоф снимал квартиру в гарнизонном городке, куда был ограничен доступ городской полиции. И очень часто ребята собирались именно в его скромной, но уютной холостяцкой квартире. От предыдущего хозяина ему осталась кое какая мебель, в том числе и пианино. И тогда, в целях конспирации, одна из девушек стала приводить на собрания «социалистов» свою младшую сестру, которая прекрасно играла и пела. И для посторонних эти собрания выдавали за уроки музыки. А «учительнице» музыки было всего одиннадцать лет и звали ее… Зина Бренер. А великодушный хозяин импровизированной музыкальной школы, офицер российской армии Михаил Яковлевич (позже он снова вернется к родному имени Меир) Дизенгоф был старше своей учительницы ровно на одиннадцать лет.

 

Так и проходили эти вечера – в бурных спорах о светлом будущем под русские романсы. И среди многочисленных песен, которые там звучали, и Зине и Меиру особенно нравилась одна – «Песня про кирпичики», известного русского автора Валентина Кручинина.

В течении всех трех лет службы они продолжают встречаться. Не по годам рассудительная девочка разделяет многие взгляды Меира и, прежде всего, ей близка мысль о том, что у евреев нет будущего в царской России.

 

В 1886-м году, демобилизовавшись из армии, Дизенгоф уезжает в Одессу, где поступает в университет. Тогда же он вступает в одесское отделение организации «Народная воля». Но буквально через несколько месяцев кто-то из членов организации «сливает» ее Охранному отделению полиции и большинство народовольцев было арестовано, в том числе и Меир Дизенгоф.

 

Следствие тянулось очень долго. Сначала месяц Дизенгоф находился в следственном изоляторе одесской тюрьмы, а затем был переведен в житомирский арестантский дом, где отсидел еще долгих восемь месяцев. И юная Зина приходила его навещать. Комната для свиданий при тюрьме была очень мала, а желающих повидать своих родных и близких было очень много, поэтому зачастую приходилось ожидать томительными часами в долгой очереди. И чтобы хоть как то сделать это ожидание более приятным, чтобы дать понять близкому ей человеку, что она уже тут, Зина… пела. Как я уже рассказывал – голос у девочки (ей всего четырнадцать лет, хотя выглядела она старше) был очень красивый, поэтому и ожидающие в очереди и охранники с удовольствием позволяли ей петь. И, конечно же, самой любимой песней был романс «Кирпичики». Едва заслышав первые слова:

 

На окраине где-то города

Я в убогой семье родилась,

Горе мыкая, лет пятнадцати

На кирпичный завод нанялась.

 

 

Меир знал, что Зина тут, рядом. А если он по какой либо причине не слышал ее пение, то сокамерники потом дружелюбно подтрунивали над ним – «певунья твоя тут уже, голосит!».

 

Как только заканчивается следствие и Меир Дизенгоф был выпущен на свободу, он, прямо из одесской прокуратуры, нарушив все предписания Охранного отделения,** приезжает в Житомир. Прибыв в город, он гуляет по его улицам один, в надежде встретить Зину. Просто зайти к ней домой он решался, отчетливо понимая, насколько странна их дружба со стороны – 25-летний офицер в отставке и 14-летняя девочка. И ему повезло – он увидел Зину, которая шла куда-то вместе с матерью. Девушка подошла к Меиру и они обменялись несколькими словами. Он лишь успел сказать ей, что отправляется в Кишинев, покинуть который в ближайшее время не сможет.

 

Позже Меир Дизенгоф так вспоминал эту короткую встречу: “… когда мы расстались, между нами ничего не было обусловлено, мы не договорились ни о чем, не было никаких идей на ближайшее время. Мне было понятно, что предстоит (мне) заняться поиском новой работы, определиться с новым направлением в жизни, а ей необходимо закончить обучение. А потом мы конечно же встретимся. Где, когда? Кто может знать наше будущее?”

Зина Бренер - рисунок одноклассницы

 

Они продолжали переписываться, не имея возможности встречаться лично. Покинуть Кишинев Дизенгоф не имел возможности из-за полицейского дозора, а Зина не могла к нему приехать – для юной девушки это было слишком далеко.

 

Обучение в одесском университете было прервано. В кишиневском университете ему тоже отказали, намекнув, что он больше не сможет продолжить обучение ни в одном учебном заведении России. Тогда Дизенгоф подает прошение на выезд за границу для продолжения обучения и неожиданно получает разрешение. Как он сам потом шутил – губернатор решил, что “потенциальных смутьянов надо держать подальше и заграница самое место для этого”.

 

Но еще до отъезда в Париж, где он продолжил обучение в Сорбонском университете, Дизенгоф знакомится в Кишиневе с членами организации “Хибат Цион”, с которыми потом потом поддерживал неразрывную связь в течении многих лет.

 

Именно благодаря этой организации, спустя несколько лет в Париже он знакомится с бароном Ротшильдом. А пока он продолжает обучение, мечтая стать химиком.

 

Меир в Париже, Зина в Житомире. Он пишет письма, вставляя в них все больше и больше французских слов, Зина на курсы французского языка. Он изучает химию, она изучает музыку. Казалось бы – между ними не только оргомная разница в возрасте, не только тысячи верст, между ними так мало общего… Но с каждым письмом Меир чувствует, насколько близка ему эта девушка.

 

В 1892-м году барон Ротшильд, во время одной встреч, предлагает недавнему выпускнику Сорбоны работу. И не где-нибудь , а в Палестине. Барону нужен завод по производству бутылок, расположенный в непосредственной близости от виноделен в Зихрон-Якове. И молодой инженер-химик соглашается. Правда он ставит барону одно условие – перез отъездом в Палестину Дизенгоф хочет посетить Россию. И барон добывает ему разрешение. Пробыв всего один день в Кишиневе с родителями, Меир Дизенгоф едет в Житомир, где его с нетерпением ждет повзрослевшая Зина.

 

Однако долгожданная встреча была омрачена. В доме главного раввина Житомира Дизенгоф застал директора гимназии, в которой училась Зина. И после ухода директора Зина рассказала об инциденте, произошедшем несколько дней назад. Во время урока математики, преподаватель, который и раньше не отличался хорошим отношением к еврейским девочкам (в те годы обучение было раздельным) позволил себе едкое высказывание, сказав, что еврейкам нет необходимости изучать математику, так как они дома учатся высчитывать проценты на ссудах, выдаваемых бедным украинцам. Гордая Зина, услышав такие слова, покинула класс. А так как речь шла о дочери главного раввина города – то есть о государственном служащем высокого ранга (главные раввины городов назначались губернаторами и их чин приравнивался к рангу титулярного советника, то есть чиновника 9-го класса), то, конечно, директор гимназии поспешил лично принести свои извинения.

 

Но Зина уже твердо решила для себя – в эту гимназию она не вернется. Именно в такой сложный момент и застал ее Меир Дизенгоф. В тот же день у него состоялась серьезная беседа с родителями Зины и он впервые сформулировал свои планы на будущее – дождаться окончания обучения девушки и жениться на ней.

 

После долгих разговоров Зина принимает решение – продолжить обучение в педагогическом училище, которое готовило в том числе и учителей музыки.

 

Меир не мог не обратить внимание на те разительные перемены, которые произошли с их последней встречи.

«… вместо милой девочки, которая развлекала своим пением и рассудительными высказываниями старших товарищей, передо мной стоит решительная молодая женщина, уверенная в себе, твердая в своих намерениях. Если кто-то посмел затронуть ее чувства или убеждения, она смело бросалась в бой, отстаивать свои права. У нее сформировались политические убеждения, она умела не по-женски спорить. Передо мной теперь была та женщина, которую я бы хотел видеть в качестве спутницы на своем дальнейшем жизненном пути»( из записей Меира Дизенгофа, 1894-й год).

 

А молодым снова предстояла разлука. И снова летели письма, лишь изменив направление с западного на восточное. Зина ждала окончания училища, а Меир ждал Зину.

 

Хотя, если изучить обстоятельства его жизни, времени для скуки у него практически не было. Приехав в Палестину в качестве директора стекольного завода, он этот завод еще должен был построить. Но барон Ротшильд редко ошибался в людях. Приметив молодого инженера, он уже тогда видел его настойчивость, решительность и твердость в своих намерениях. Именно эти качества и помогли Меиру в кратчайший срок построить завод прямо берегу Средиземного моря, рядом с заброшенной арабской деревней Тантура – сейчас это место называется «пляж Дор», недалеко от поселения Микморет. (в документах Ротшильда указано, что завод начал свою работу через четыре месяца, хотя сам Дизенгоф называет другие сроки – около полугода.)

Листок из деловой переписки Меира Дизенгофа - директора завода в Тантуре.

В начале июля 1893-го года Меир Дизенгоф берет короткий отпуск и отправляется в Александрию. Несколькими днями позже туда прибывает и Зина – они обо всем договорились заранее. И на исходе субботы 10-го июля 1893-го Зина Хая Бренер становится Зиной Дизенгоф! Свадьбу сыграли в доме одного из новых друзей Меира – доктора Ройтштейна.

Объявление о предстоящей свадьбе, данное Меиром Дизенгоф в газету הצבי издаваемую Элиэйзером Бен-Иегудой. Обратите внимание на суммы пожертвований.

Поздравление молодоженам в газете המצליץ

 

А как только кончается короткий праздник, начинаются бытовые сложности. Меир жил в одном из старых домов в Тантуре. И если бывшему офицеру и студенту спартанская обстановка вполне подходила, то молодой учительнице музыки хотелось комфорта и уюта. Зина знакомится с женами других работников завода, с жителями близлежащих поселений, и очень скоро старый дом в интерьера вполне напоминал городскую квартиру.

 

Начинается новый этап в жизни Зины. Теперь – Зины Дизенгоф!

 

* - цитата из «Манифеста Коммунистической партии» Карла Маркса

 

** - Дизенгофа спасло от каторги несколько обстоятельств. Так как он был сравнительно новым членом организации, его имя не фигурировало в протоколах собраний, а лишь в списке членов. Лично его знали всего несколько руководителей одесского отделения “Народной Воли”, которые не выдавали своих. Поэтому следствие ограничилось “помещением под надлежащий надзор по месту жительства в городе Кишиневе” и Меир Дизенгоф был выпущен на свободу.

 

*** - В Израиле принято называть Зину – Цина. И все дело в том, что после того, как Зина и Меир сочетались браком по еврейским традициям, они решили заключить и гражданский брак. Для этой цели они обратились в германское консульство в Александрии (у Дизенгофа были там знакомые чиновники). Естественно, что документы о браке, которые они получили, были на немецком языке. А в немецком буква “Z”, произносится, как русская «Ц». Поэтому турецкие чиновники в Палестине и выдали Зине Дизенгоф документы, в которых она уже была записана, как Цина. Так это и прижилось.

 

ПС: Конечно, это только начало истории об этой необыкновенной женщине, и, конечно, последует продолжение. У меня собралось огромное количество различных материалов о Зине Дизенгоф, и мне хочется выразить сердечную благодарность Эльханану Авидору - директору фонда памяти Зины и Меира Дизенгоф, за помощь в работе над этой статьей и ее продолжением.

[WildWind]

http://tomcat61.livejournal.com/?skip=33

Тель-Авив - 104 года без перерыва! Полет нормальный!

11 апр, 2013 at 2:06 PM

 

Перекресток улиц Нахалат Беньяимин и Ротшильд. 11-е апреля 1909-го года, 10 часов утра!

 

[WildWind]

http://tomcat61.livejournal.com/390594.html

 

записки на салфетках...

 

 

7 апр, 2013 at 10:52 PM

 

…он сидел на скамейке под тенистым деревом на улице Иегуда Халеви.

Может я бы и не обратил на него внимание, если бы не пластинка. Да, да – виниловая пластинка, символ ностальгических 70-х. На изрядно потрепанном конверте большими буквами было написано: «Хава Альберштейн поет на идиш». На иврите, кстати, было написано.

А у меня был насморк. Обычный сезонный насморк, знаете, который часто случается при переключении кондиционеров с зимнего режима на летний.

Из носа текло так… хотя не об этом разговор. Но текло сильно. И никаких салфеток не хватало. Поэтому я заходил в любое кафе по дороге и нагло брал там пачку салфеток. С такой пачкой я мог дойти до… следующего кафе. Именно так случилось и тогда. Я шел по улице, утирая одной рукой нос, а во второй была пачка салфеток.

- Молодой человек, Вы бы не могли дать мне одну салфетку? – обратился он ко мне, как раз, когда я на ходу закончил читать надпись на пластинке.

- Пожалуйста, - я протянул ему несколько салфеток.

Он взял только одну, развернул ее, словно желая убедиться, что я не успел ею воспользоваться, затем сложил ее еще дважды и начал тщательно вытирать свои черные туфли.

А туфли его блестели как свежесколотый антрацит.

 

•любишь Хаву или песни на идиш? – спросил я его.

 

•Я не знаю идиш, - грустно ответил он.

 

И тут я удивился. Передо мной на скамеечке сидел очень пожилой человек, лет 70, а может и 80… Совершенно белые волосы, светлая кожа, тщательно выбрит. Я видел, что он явно ашкенази. Ашкеназский еврей таких лет и не знает идиш? Это уже само по себе было удивительным.

 

•а ты знаешь? – спросил меня старик.

 

•Знаю, - ответил я – не очень хорошо, скорее даже плохо, но знаю.

 

 

Я почувствовал, что старик не прочь поговорить, а я никуда не торопился. И насморк неожиданно прошел, как по волшебству. И я присел рядом. Спросив разрешения, я закурил трубку.

 

•я уже давно не курю, - сказал старик, втянув немного дыма. Я молча выжидал… Я знал, чего жду!

 

… я родился в Тель-Авиве в 1929-м. Родители мои из Салоник, - он начал рассказывать, словно говорил сам с собой, не глядя на меня.

В Салониках на идише говорили только банкиры. И ювелиры. А здесь, в Тель-Авиве, мы жили в квартале Макаби (сегодня это квартал Флорентин). Там говорили на греческом, на болгарском, на турецком, на фарси… Только на идише не говорили. Тогда – не говорили. Вот я и не знаю идиш. А сейчас все бы отдал, чтобы выучить несколько фраз, да уже голова не та.. не запоминает.

Пластинка? Понимаешь, я уже стар. Жена умерла. Сын погиб. Есть у меня дочь, но она живет в Австралии. Лететь туда очень далеко… Ты знаешь – где эта Австралия? Так вот. Я стар и я один. Но у меня есть подруга. Не смейся – это же не зависит от возраста.

Она из Польши. Из этих… ну, ты знаешь… у нее номер на руке. И она тоже одна. Сегодня у нее день рождения. Я купил ей эту пластинку, потому что она очень любит песни на идиш. Целый день может слушать. Сейчас мало кто слушает такие пластинки – сегодня другая музыка.

Мне тоже нравится. Я в магазине слушал, но слов не понимаю. И мальчики в магазине не понимают. А я хочу ей приятный подарок сделать…

 

Я перевел ему, о чем были эти песни. О еврейской маме, о еврейском местечке. О том, чего уже нет. И еще о памяти. Потому что скоро совсем не останется таких трогательных стариков. Хорошо бы нам сохранить память!