Перейти к публикации
Форум - Замок

Страна Любви


Leo

Рекомендованные сообщения

  • Ответы 574
  • Создано
  • Последний ответ

Лучшие авторы в этой теме

Лучшие авторы в этой теме

Опубликованные изображения

Продолжу...

 

Король уж больше не совершает свою ежедневную прогулку. «Прогулка короля» — так называются крытые переходы, идущие по стене вокруг замка.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Впоследствии, донжон превращается в государственную тюрьму (хотя в замок и раньше заключали неугодных королю подданых). Среди самых известных узников — будущий король Франции Анри IV (Henri IV) в 1574 году, за пятнадцать лет до восхода на престол, знаменитый суперинтендант финансов Николя Фуке (Nicolas Fouquet) в 1661, Дидро (Diderot) в 1749, Мирабо (Mirabeau), писатель-революционер, известный в частности своими памфлетами о несправедливости судебной системы Франции, в 1777. Комната на фото судя по всему и служила тюремной камерой графу Мирабо. Росписи на стенах были выполнены относительно недавно, при Наполеоне I.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Стоит всё же заметить, что большое отличие Венсенской тюрьмы от Бастилии или от замка Иф в относительной свободе заключённых, как ни парадоксально это звучит. Некоторым из них было разрешено не только читать или писать письма, но и совершать прогулки и даже охотиться. Жёнам и прислуге иногда разрешалось переехать в замок вслед за главой семьи.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Центральная колонна держит на себе своды всех пяти этажей, по сути являясь позвоночником донжона. Реставрация замка была предложена в 1988 году, когда отпечаток, оставленный временем, стал слишком заметен: многие камни раскрошились или дали трещины, и вся конструкция грозила рухнуть. Колонну полностью разобрали, предварительно подперев потолки, камни заменили или скрепили прорезиненными скобами, а потом вернули обратно.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

На стенах можно прочитать старинные надписи, например автограф неизвестных Дюпонтов, датированный 1848 годом, годом французской революции, падения Июльской Монархии и начала Третьей Республики. Есть также и более старинные, не очень разборчивые письмена конца XVII века.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Историки полагают, что при Шарле V стены замка были покрыты росписями. Что-то похожее и постарались воссоздать реставраторы — не трогая стен, с помощью прожекторов.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Старинная книга на несколько месяцев была отдана на хранение Венсенскому замку. В королевской библиотеке таких наверное было множество.

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

В 1639 году, на колокольне замка были установлены часы — большое новшество и роскошь — и колокол, созывавший короля и приближённых к молитве. В наши дни настоящий колокол хранится в Святой Часовне (см. ниже), а на его месте висит копия.

Опубликованное фото

 

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Церковь напротив замка носит название Святой Часовни (Sainte-Chapelle). Её строительство началось после смерти Шарля V в 1380 году и завершилось только в 1552 году при Анри II. Внутри сохранились несколько цветных витражей XVI века, остальные же были вставлены после второй мировой войны и частично уничтожены во время бури в декабре 1999 года.

Опубликованное фото

 

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

До наших дней в целости и сохранности дожила только одна — Деревенская Башня (Tour du Village). Она служила одновременно оборонительным сооружением, воротами и жилым домом.

Опубликованное фото

 

Опубликованное фото

 

Опубликованное фото

 

Опубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дань, мне интересна Франция своей любовью к истории. Ты же видишь и знаешь, как сами французы берегут, буквально, пестуют то, что уже никогда не вернуть - дух прошедших эпох. Свою Память.....
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Хм... мне кажется или действительно камни, из которых возведены замки Франции, имеют какой-то особенный смысл? Дань, ты уже выкладывал в прошлом этого форума отрывки из своей книги о дольменах и мегалитах. Так вот, хоть и память у меня дырявая))), я прихожу к мнению, что камень на этой земле обладает какой-то Тайной. Только посмотрите на замки Франции - они все отражают свет своего неба, закатов и рассветов. Словно дорога, соединившая небо и землю.... Переход? Они - Память. Иногда похожи на закованных наблюдателей.... а иногда на Свет, спрятанный от врагов. Но что остается бесспорным - эти камни разговаривают.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Единственное, что я чувствую, хотя это только мое личное: небо и земля соединяются только в этой стране. Только здесь во все времена пытались найти переход в небо, как это было со строителями средневековых соборов (эта книга в теме есть), и это удалось... Нигде нет такого неба, как во Франции...

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

А теперь... Я начну небольшую экскурсию по Лувру.

*******

Давно известно, что Париж является самой настоящей находкой и для искусствоведа, и для простого любителя искусств. Это музей под открытым небом, хотя большинство исследователей считает, что Париж лишен архитектурного единства Флоренции, окутанной очаровательным флером Ренессанса или строгой торжественной классики Санкт-Петербургских строений.

Париж продемонстрирует своему гостю самые разнообразные стили и направления; заворожит прозрачным кружевом церковных башен Сен-Жермен-л’Оксерруа, вблизи которой высится массивная и по-средневековому мрачная колоннада Лувра. Практически на одной линии находятся почти тающая в парижском мареве, почти прозрачная, знаменующая собой победу века железа и бетона Эйфелева башня, и Военная школа – классический образец, почти символ французского зодчества XVIII столетия.

Интересно рифмуются между собой полукруглый купол отеля Инвалидов, возведенный Людовиком XIV, с Гран-пале и Пти-пале, выстроенными специально ко Всемирной выставке и размещенными через мост Александра III. Вокруг Дворца Правосудия повсюду можно видеть строения, относящиеся к XVIII-XIX столетию; и все эти здания окружают ажурную и кажущуюся почти невесомой церковь Сент-Шапель – готический шедевр. Однако все это разнообразие не создает ощущения беспорядочности, поскольку каждый из архитекторов, создававших свой шедевр ориентировался на вкусы своего предшественника, стараясь гармонично вписать новое здание в окружающую его обстановку.

В настоящий момент Париж представляет собой город, застроенный до предела, и здесь исключением можно считать только дворец ЮНЕСКО и дворец Радио.

Естественно, что музеи искусства являются продолжением этого города-музея. Мощные аккорды архитектуры поддерживаются многообразными, яркими творениями мастеров живописи, и все это великолепие является словно застывшей памятью для современников, напоминанием о давно канувших в Лету эпохах, о бессмертии человеческого гения.

Все музеи Парижа как бы сконцентрированы около Сены, и их территория открывается как на ладони с любой высокой точки.

Например, можно подняться на Эйфелеву башню и взглянуть со смотровой площадки на правый берег реки. Гость сразу же видит огромный Лувр, словно живое существо, распростершее крылья, одно из которых стелется по набережной Тюильри, а другое – по улице Риволи. Между этими крыльями расположились Зеленый партер и арка Карусель.

Не менее любопытно посмотреть на Лувр с высоты знаменитого собора Нотр-Дам. Бесснежной французской зимой или в сиреневой дымке ранней весны, когда деревья еще не покрылись пышной зеленой листвой, четко видны южный фасад здания и левое дворцовое крыло, завершением которого служит Павильон Флоры. Так неразрывно связан Лувр с памятниками и всем внешним обликом старого города. Наверное, как ни в одном другом памятнике, в Лувре всегда жил и до сих пор живет дивный гений французского народа.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

История Лувра в 800-летней истории Франции

Прежде чем начать рассказ о Лувре, непременно следует уделить хотя бы несколько слов истории возникновения Парижа. Этот город появился настолько давно, что Франция еще не существовала как государство. Первый город на реке Сена был выстроен даже не галлами – предками современных французов, а римлянами. Галлия всегда отличалась необыкновенным богатством и плодородием, а потому неизменно привлекала интересы своего южного соседа - Рима.

Юлий Цезарь – наместник Галлии, достиг Сены в 52 г. до н. э. Римский консул был поражен прелестью зеленого острова, расположившегося в излучине реки. В то время остров являлся местом жительства кельтов – паризиев. С прибытием римлян кельтам пришлось несколько потесниться и уступить место для гарнизонного городка, который получил название Лютеция. Остров именовался Сите, что в переводе с французского означает – город. Римляне застроили местность самыми необходимыми, на их взгляд, помещениями – Термами-банями, а также устроили цирк, где могли бы проводиться гладиаторские бои (это место называлось Арены Лютеции, и до сих пор парижане могут видеть их развалины в районе Латинского квартала).

Изменилось название Лютеции с 358 года. Ее стали называть благодаря кельтским племенам «Цивитас Паризориум», что, конечно, означает «город паризиев». Далее название упрощалось больше и больше; сначала оно сократилось в Паризию, а затем в сохранившееся до наших дней – Париж.

В середине V столетия началась эпоха, известная как «великое переселение народов». Галлия была затоплена полчищами гуннов, которыми предводительствовал их жестокий вождь Аттила. Его имя боялись даже произносить вслух; едва кто-то восклицал: «Аттила!», как все жители города готовы были покинуть его и бежать от жестокого завоевателя. В этот момент проявила мужество молодая хрупкая женщина, пастушка Женевьева. Она обратилась к сородичам с призывом не бросать Париж, а, напротив, оказать неприятелю достойный отпор. Так самый прекрасный город мира был спасен юной Женевьевой, которую католическая церковь впоследствии причислила к лику святых. До сих пор у французов Женевьева считается покровительницей (патронессой) Парижа.

К концу V столетия на территории Франции сложилось государство франков, королем которого стал Хлодвиг Меровинг, благодаря которому Европа была избавлена от ига мусульманских племен. Король Хлодвиг принял христианскую веру, а Париж избрал местом своей резиденции. Итак, в 987 году Париж сделался столицей франкского королевства.

Долгое время столица оставалась в пределах Сите. Первым королем, ставшим заботиться о благоустройстве и расширении столицы, явился Филипп II Август (1180-1223). Именно он начал возведение Лувра и собора Парижской Богоматери. В те времена шли постоянные стычки между французами и англичанами. Король заботился о том, чтобы город был надежно защищен от нашествий врагов, в частности Ричарда Львиное Сердце. Город обнесли мощной оборонительной стеной. Кроме того, Парижу постоянно угрожали герцоги Нормандский и Аквитанский. В это время Лувр был не только надежной крепостью, но также тюрьмой и арсеналом, где хранилось оружие.

Филипп Август возвел Главную башню Лувра, которая также часто называется Big Tower. В высоту данное сооружение достигало тридцати одного метра и венчалось характерной для Средневековья остроугольной крышей. Перепланировку этой башни затем осуществил Франциск I в 1527 году. На Big Tower Франциск I установил освещение, а внутри оставил склад оружия, продуктов и наиболее драгоценных личных вещей. Фундамент этой башни археологам удалось обнаружить в 1985 году во время проведения раскопок в этой части Лувра.

Итак, в XIII столетии на месте Лувра находился донжон с таким же названием. Прошло столетие, и к этому донжону прибавились постройки зодчего Раймона дю Тампль. В то время Лувр являлся крепостным замком, об облике которого читатель может судить по миниатюре из часослова герцога Беррийского, что находится в музее в Шантийи, - это прежде всего мощные башни, круглые, увенчанные наверху зубцами, с узкими проемами окон, стройными высокими кровлями и стрельчатыми сводами. Стены Лувра в то время в ширину достигали десятиметровой ширины, а в глубину – шесть метров. Только за такими стенами можно было в безопасности сохранять казну и сокровища, а также содержать пленных.

В дальнейшем город рос, а крепостные стены отступали все дальше и дальше; кстати, именно поэтому Париж обладает радиально-кольцевой планировкой, которая с высоты кажется кругами, подобными тем, что расходятся по воде. Во времена Филиппа-Августа, помимо прочего, Париж украсился новыми церквями, множеством фонтанов и первыми мощеными улицами.

В конце XII – начале XIII столетия по приказу Филиппа-Августа был выстроен средневековый замок, задачей которого являлась защита подступов к острову Сите с северо-западного направления.

Практически до конца царствования Иоанна Доброго Лувр оставался прежде всего феодальным замком. К тому же многочисленные войны и междоусобные распри никак не могли способствовать развитию культуры.

Позже крепость начала утрачивать свою чисто военную функцию. Кроме того, Париж опоясала новая крепостная стена, таким образом как бы взяв под свою защиту и Лувр. Дофин Карл V позаботился о существенной перестройке крепости, и она превратилась в королевскую резиденцию. Карл V справедливо считал, что будет находиться в большей безопасности под защитой надежных стен Лувра; большая земля таила в себе постоянную угрозу: ведь невозможно было забыть тот страшный день во дворце Консьержери, когда восставшие горожане во главе со своим предводителем Этьеном Марселем ворвались в королевские покои и на его глазах перебили всех приближенных. Карл V хотел сделать Лувр настоящим дворцом, однако в стране разгорелась Столетняя война. На какое-то время Лувр вновь стал крепостью.

И все же несмотря на войны и неурядицы культурная жизнь начала потихоньку возрождаться. Карл V Мудрый был страстным коллекционером; он собирал рукописи, и именно его коллекция стала основой собрания рукописей Национальной библиотеки в Париже. Придворные стремились следовать примеру короля. Карл V перенес в Лувр свою богатую библиотеку. В то время она насчитывала 900 разнообразных томов и манускриптов. По приказу короля в Лувре устраивались пышные сады, где высаживались экзотические растения; там бродили невиданные животные. Подобной же пышностью отличались и королевские покои.

Однако несмотря на это Лувр все равно больше напоминал типичную средневековую крепость. Только в эпоху Возрождения изменилось понятие культурных ценностей, претерпело определенные изменения мировоззрение, а, значит, появились совершенно иные требования к архитектуре.

В период царствования Франциска I во Франции сложилась мощная королевская власть, сильная централизованная монархия. Это, несомненно, способствовало культурному развитию страны. Кроме того, в результате походов французских монархов в Италию на протяжении шестидесяти пяти лет, во Францию стало проникать искусство итальянского Возрождения. Завоеватели, покоренные итальянским искусством, начали вывозить из Италии произведения искусства.

Король Франциск I позаботился о том, чтобы большую часть средневекового замка снесли, а вместо него в 1540-е годы начали строить новый королевский дворец.

Дворец Франциска I был исполнен в духе французского Возрождения, для которого характерно отчетливое членение этажей, а также украшения в виде полуколонн и пилястров коринфского ордера. Здесь же красовались искусные барельефы и статуи.

Большинство скульптурных изображений создавал Жан Гужон, который работал в одно время с архитектором Пьером Леско.

Можно сказать, что сердце луврской коллекции определилось в эпоху Ренессанса. В это время мрачное средневековое видение мира начало отступать под влиянием гуманистических идей Возрождения.

Франциск I собирал в своих апартаментах богатые подношения от итальянских властителей, а, как известно, именно Италия стояла во главе движения, получившего наименование Ренессанс. Италия немедленно превратилась в непререкаемый художественный авторитет для французов.

Жители Франции с наслаждением читали гениальные произведения Данте, переводили остроумные сочинения Джованни Бокаччо. Франциск I приглашал во Францию самых лучших итальянских живописцев, архитекторов и скульпторов.

По приглашению короля во Францию прибыл в 1517 году Леонардо да Винчи, уже глубокий старик. Он привез в подарок Франциску несколько своих полотен, которые затем стали ядром ренессансной коллекции. Это прежде всего «Святая Анна с Марией и Христом», «Иоанн Креститель» и один женский портрет. Исследователи предполагают, что это была «Джоконда». В Фонтенбло в 1530-1550-е годы долгое время работали легендарный скульптор и ювелир из Флоренции Бенвенуто Челлини, художники Приматиччо, Николо дель Аббате, Россо.

Среди этих мастеров особенно примечательна личность Бенвенуто Челлини – одного из звезд флорентийского искусства XVI столетия. Он пользовался невероятной известностью, несравненный ювелир, талантливый скульптор и одаренный писатель. Этот человек, обладающий неукротимым темпераментом, провел жизнь бурную и полную странствий. Челлини работал по заказам римских Пап, при дворах герцогов Флоренции и Мантуи. Некоторое время скульптор трудился и при дворе французских королей.

Творчество скульптора в полной мере передает противоречия его внутреннего мира, сложность художественных поисков. Он известен как один из несравненных флорентийских мастеров, который хотел воплотить в своей скульптуре героические идеалы эпохи Ренессанса. В подобном духе исполнена его статуя «Персей» (1545-1554). В то же время Челлини предстает перед зрителем и как маньерист, разочарованный в тех же героических идеалах. Подобные настроения сказались и на особенностях творческой манеры художника. Как и все маньеристы, он со временем отходил все дальше от традиций реализма; фигуры в его произведениях предстают с нарочито искаженными пропорциями. Впрочем, такие работы в значительной мере оказали воздействие на пластику французской скульптуры XVI века.

Ярким примером работы, созданной в стиле маньеризма, является скульптурный рельеф «Нимфа Фонтенбло» (1543-1544). В это время Челлини во второй раз посетил двор Франциска I и изготовил «Нимфу» по его заказу для замка Фонтенбло. Это произведение впоследствии Генрих II подарил своей фаворитке Диане де Пуатье.

В 1562 году зодчий Филибер Делорм использовал этот рельеф для декора центрального входа замка Анэ. Рельеф изображает обнаженную нимфу, лежащую около источника. Ее голова украшена венком из цветов и фруктов. Правая рука нимфы обвивает оленью шею. Головка нимфы кажется особенно маленькой по сравнению с чрезмерно удлиненными пропорциями ее фигуры. В целом фигура создает впечатление изысканной красоты и обаяния, однако здесь нет характерной для итальянского Возрождения чувства внутренней силы. Таким образом, перед зрителем образ не реальный, а отвлеченный, в значительной мере идеальный.

Под влиянием «Нимфы» Челлини создавали свои произведения и многие французские мастера. Именно такова мраморная статуя «Диана-охотница», которая попала в луврскую коллекцию с фонтана замка Анэ. Автор этого шедевра неизвестен. Некоторые искусствоведы полагают, что это работа Гужона, другие приписывают авторство Пилону, поскольку находят похожие стилистические черты в «Диане» и в «Трех грациях». Таким образом, кто является автором Дианы, до настоящего времени остается загадкой, однако бесспорно лишь одно: скульптуру создавал французский мастер школы Фонтенбло, хотя образ Дианы-охотницы пользовался популярностью у итальянских мастеров – Челлини, маньеристов Россо и Приматиччо.

Художник изобразил Диану в полулежащем положении. Одна ее рука обнимает оленя, в другой охотница крепко держит лук. Очень многие усматривают в гордо поднятой головке богини черты возлюбленной двух французских монархов – Франциска I и Генриха II, Дианы де Пуатье.

Стиль маньеристов сказывается в нарочито удлиненных пропорциях фигуры Дианы, однако нельзя отрицать и влияния античного искусства. В это время французские художники уже познакомились со многими античными образцами, вывезенными из Италии, однако классические пропорции творчески ими перерабатывались в соответствии со стилистической манерой школы Фонтенбло.

«Диана» из Лувра отличается не только виртуозностью исполнения, но и некоторой холодностью и даже отчужденностью. Скульптура настолько идеальна, что кажется почти лишенной живости и конкретности черт. Однако несмотря на то, что образ богини условен, статуя прекрасна; ее силуэт четок, построение ритмично, а грация исполнена удивительного обаяния. Надо сказать, что «Диана-охотница» стала первой садовой статуей, исполненной французским мастером.

Итальянские живописцы работали над росписями королевского дворца в Фонтенбло. Французских художников очаровала свободная манера письма итальянцев, их способность с легкостью передавать самые сложные позы и движения, а также захватила античная тематика. Во французском искусстве возникло целое направление, которое получило название «Школа Фонтенбло». Здесь же, в Фонтенбло, помимо картин, впоследствии перешедших в сокровищницу Лувра, входили античные статуи и медали. В Фонтенбло, помимо прочего, находилась редкая библиотека, где основное место занимали творения выдающихся мастеров античности.

Вообще в период XV-XVI столетия французский король получил в дар «Святого Себастьяна» Мантеньи, «Обручение святой Екатерины» Фра Бартоломео, полотна Рафаэля, Себастьяна дель Пьомбо и Перуджино.

.............................

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Тициан прислал Франциску I его профильный портрет. Художник в своей работе использовал не оригинал, а медальный профиль. Именно в это же время королевская коллекция пополнилась произведениями французских художников, основоположников новой французской школы. Таким в раннее собрание ренессансной коллекции Лувра вошли полотна Жана и Франсуа Клуэ, Корнеля де Лиона и многих других живописцев.

Если быть абсолютно объективным, то можно сказать – коллекция Лувра зародилась отнюдь не в самом Лувре. Франциск I хранил свою коллекцию в любимейшем своем дворце – Фотненбло.

В августе 1530 года в Париже был основан научный институт – Коллеж де Франс, где существовали кафедры греческого и восточных языков, математики, философии и медицины. В 1540 году король распорядился, чтобы в Грецию отправилась специальная экспедиция, целью которой были поиски античных рукописей и других памятников древности. В самом Париже активно строились дворцы в манере Возрождения. Естественно, что в подобной обстановке старому Лувру предстояло погибнуть и возродиться заново под руководством прославленного Пьера Леско, который завершил строительство при короле Генрихе II. В настоящее время эта часть Луврского ансамбля входит в южную половину западного крыла Кур карре; здесь находятся Зал кариатид, Зал балов и Тронный зал.

Постройка Леско в наши дни видна со стороны так называемого Кур карре, то есть «квадратного двора».

С конца XVI столетия, при Карле IX, Лувр превратился в постоянную резиденцию французских королей (до этого они в основном предпочитали жить на острове Сите). С тех пор каждый король расширял Лувр, делая перестройки, соответствующие вкусам своего времени. Большое крыло появилось у Лувра во времена Карла IX и его брата, Генриха III.

Когда умер Генрих II, муж Екатерины Медичи, то королева решила оставить свой дворец Турнель, где проживала до сих пор. Она поселилась в Лувре и всегда считала его своей резиденцией. Однако рядом с Лувром королева повелела возвести еще один дворец. Поскольку неподалеку располагалась черепичная фабрика, то и новое здание получило наименование Тюильри (что в переводе с французского языка означает «черепица»).

Это было тревожное и бурное время дворянских заговоров и смут. Екатерина Медичи решила, что будет разумно пристроить к соседним дворцам галерею наподобие тех, что существовала в ее родной Флоренции и соединяла галереи Уфицци и Питти. Благодаря такой удобной галерее можно было переходить из одного дворца в другой, минуя улицу.

В 1565 году вдоль берега Сены заложили галерею, похожую на ту, что существовала во Флоренции, но стройка в Тюильри помешала строительству галереи.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Однако на время хотелось бы остановиться на событиях той бурной эпохи, в которой максимально проявился дух, присущий резиденции французских королей, тот дух, который не однажды привлекал внимание романистов; недаром при слове «Лувр» читатель обязательно вспоминает романы Александра Дюма. В настоящее время Лувр – прежде всего музей, но когда-то там кипели страсти и решались судьбы всей страны. Конечно, невозможно охватить всю историю королевского замка и все события, безмолвным свидетелем которых он стал за восемьсот лет своего существования, но не случайно писатели чувствовали, что свой расцвет эта романтическая и драматическая эпоха переживала в XVI столетии, во времена царствования Карла IX, Екатерины Медичи, Генриха III, когда Лувр превратился в королевскую резиденцию в полном смысле этого слова.

Особенно интересной представляется личность Генриха III, погибшего в августе 1589 года от руки наемного убийцы. Перед смертью король сказал: «Я знаю, что последний час моей жизни станет первым часом моего блаженства». И эти слова были искренни; недаром девизом Генриха был – «Последняя корона – на небесах». Этот монарх желал всего неба, а его земная жизнь представляла собой череду невообразимых неурядиц и трудностей. Иногда Генриха III называют «шекспировским принцем». Он стремился лишь к вечному блаженству, но несчастная судьба не оставляла его, а судьбу монарха приходилось разделять и его подданным. Самый несчастный и самый справедливый король, никогда никому не сказавший обидного слова – какая ирония злой судьбы!

После смерти Генриха II, раненного на турнире копьем Монтгомери, во Франции наступила череда несчастий и неудач. Настала страшная для страны эпоха упадка и волнений несмотря на то, что королевский двор в Лувре блистал пышностью, как, быть может, никогда ранее. Королевского ребенка называли «Ваше Величество», однако этот ребенок являлся просто игрушкой в руках различных политических партий.

Если Франциск I и Генрих II имели только собственных подданных, то последние Валуа могли видеть перед собой то сторонников принца Конде, то короля Наваррского, то собственного брата Генриха III, то герцога Анжуйского. Произошло ослабление государственной власти, которую немедленно почувствовали и которой увлеклись города и провинции. Страсти раздирали страну на части, и важнейшей из них являлась религиозная. В результате кровавые войны терзали страну с 1560 по 1598 год. Все оказались зараженными духом религиозного фанатизма.

Королевская власть была до предела ослабленной: более тридцати лет она находилась в руках женщины, Екатерины Медичи. Нация разделилась на папистов и гугенотов. Феодализм поднял голову. В результате Франция отказалась от каких бы то ни было внешних притязаний. «Итальянские войны» ушли в прошлое.

Итак, миновало тридцать лет после смерти Генриха II, а от многовекового труда дома Капетингов не осталось камня на камне. Отпрыски короля были больны туберкулезом – Франциск II, Карл IX, Франсуа Анжуйский и хрупкий, болезненный, ранимый Генрих III. Не видать бы Генриху короны, если бы Франциск II и Карл IX оставили наследников, однако этого не могло произойти.

Генрих был любимым сыном Екатерины Медичи. Несмотря на относительно хорошее здоровье он часто болел из-за неуравновешенности и постоянных перепадов в психике. Временами он бросал Лувр, чтобы отдаться беспорядочной парижской жизни, то вдруг чувствовал тягу к духовному уединению. Несмотря на любознательный ум, он испытывал потребность постоянно советоваться с Екатериной Медичи и сестрой Маргаритой, Марго. Эти обитатели Лувра, любопытная и в то же время, несомненно, патологическая королевская семья, невольно заставляют вспоминать о словах священного писания о царстве, не способном устоять, поскольку воюет против себя, поскольку разделено в себе же самом.

Положение Екатерины Медичи являлось чрезвычайно нестабильным. С 1560 года она служила как бы подобием коромысла политических весов, склоняясь то в одну, то в другую сторону под давлением то католиков, то протестантов, раздиравших страну на части. До сих пор ей удавалось избегать ошибок. Но будет ли так всегда?

После долгих раздумий Екатерина приняла решение. Если существовал такой человек, который хотел обойти королевскую власть, который нарушал во Франции мир и спокойствие, то следовало сделать так, чтобы он бесследно исчез. Речь шла о главе протестантов, адмирале Колиньи. Он выступал против приказов короля, а, значит, должен был по крайней мере лишиться королевской милости, а может быть, подвергнуться аресту и суду. Однако нерешительный Карл IX никогда не пошел бы на это в открытую, тем более, что поступить с адмиралом таким образом значило вызвать новое восстание гугенотов, от которого так устала страна.

Колиньи должен исчезнуть, но без королевского участия, без законного порядка. Королева разработала тайный план без ведома своего сына-короля. Но другого пути не существовало, ибо дать мир могло только устранение адмирала и, кроме того, он мешал королеве оставаться у власти.

Это дело было очень тонкое. По случаю бракосочетания короля Наваррского с Маргаритой Валуа в Париже собралась вся протестантская знать. Притом у самого Колиньи в распоряжении было 7-8 тысяч солдат. Екатерина решила устранить адмирала при помощи Гизов, твердивших с 1563 года о своем намерении покарать Колиньи за убийство Франсуа де Гиза. Вдова Франсуа де Гиза предоставила в распоряжение королевы-матери наемного убийцу по имени Моревер, а престарелый воспитатель Генриха де Гиза отдал заговорщикам свой дом на улице Фоссе-Сен-Жермен (здесь Колиньи всегда останавливался, когда приезжал в Лувр).

Осуществить план решили в пятницу 22 августа, утром, после того, как окончится заседание Совета, который должен был пройти в Лувре. Непременным условием являлось отсутствие Карла IX, но это легко устроить: короля задержит месса в часовне Отель де Бурбон.

И это покушение, настолько тщательно подготовленное, провалилось самым ничтожным образом. Моревер выстрелил, однако дал промашку: то ли Колиньи повернулся, чтобы сплюнуть, то ли, чтобы поправить башмак. Одна пуля неудачливого убийцы попала в левую руку, вторая – в палец на правой руке. Адмирал понял, что заказчиками покушения являлись Екатерина Медичи и Гизы. Гневу Карла IX не было предела. «Я никогда не смогу отдохнуть! – воскликнул он. – Все время возникают новые проблемы!» Он швырнул на землю свою ракетку и вернулся в Лувр.

Испуганная королева также поспешила скрыться в одной из комнат дворца вместе с герцогом Анжуйским, чтобы решить, как обмануть короля, который жаждал свершить правосудие. Как выпутаться из такого, крайне тяжелого положения? Что делать, когда в Париже собралось не менее 10 тысяч гугенотов вместе с их вождями? Дело грозило обернуться новой гражданской войной.

Наконец, в уме этой страстной и отчаявшейся женщины мелькнула мысль о всеобщем избиении протестантов. Тем более что на ужине в Лувре один из гасконских гугенотов, Пардайан, заявил Екатерине в лицо, что у адмирала состоялось совещание, на котором решили убить и саму королеву, и всех ее сыновей. Вероятно, что именно так и было, и если бы после неудачного покушения на адмирала королева упустила пару дней, то с ней сделали бы то, что она сделала с другими.

Екатерина вместе с герцогом Анжуйским отправилась к Карлу и заявила, что спасти их может лишь убийство протестантов. Король всячески отказывался и упорствовал. Екатерина грозилась покинуть королевство, а Карл продолжал твердить о королевской чести. Наконец, Екатерина сделала вид, будто поняла: король боится принять твердое решение. Это было самое больное место Карла IX. Его гнев был страшен. Под сводами Лувра прозвучали его слова: «Вы хотите этого. Хорошо! Пусть их всех убьют! Пусть их всех убьют!»

Так, сказав свое «да», король покинул зал заседаний Совета, а заседание продолжилось. Совет вполне хладнокровно занимался тем, что составлял список жертв: Колиньи, Телиньи и так далее. Королева лично добавила пять или шесть имен. Происходящее напоминало полицейскую акцию. Затем перешли к кандидатурам палачей. Решили, что Генрих де Гиз с его братом, герцогом д’Омалем Ангулемским пойдут к адмиралу. Поддержать общественный порядок поручили Клоду Марселю, но упустили из виду, что Марсель по сути являлся фанатиком и сторонником крайних мер. Если уж велели убивать главарей, то зачем оставлять в живых какую-то мелочь? Он отдал приказ своим солдатам: убивать всех гугенотов без разбора. Ведь король сам сказал: «Пусть их всех убьют!» Марсель как человек действия, самостоятельно решил довести начатое до конца. Именно этот человек виновен в том, что экстренные меры, принятые напуганной королевой, превратились в самый настоящий кошмар.

И вот в день праздника Святого апостола Варфоломея раздались быстрые звуки набата с церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа, что располагается непосредственно напротив Лувра. Сигнал к началу трагического действа был подан. Немедленно на звук этого колокола откликнулись колокола всех парижских церквей, таким образом призывая к всеобщей беспощадной резне, вошедшей во все учебники истории под названием «Варфоломеевская ночь». Лувр был ее безмолвным свидетелем.

После трагедии, произошедшей 24 августа 1572 года, изменилось отношение подданных к своему королю. Монарху следовало подчиняться, а если же и воевали, то не с ним, а с его вероломными советниками. Теперь напрочь исчезло то мистическое почитание и уважение, которыми был окружен король. Для протестантов теперь королевская лилия опозорена; остались лишь единственные достойные лилии, достойные уважения – те, что украшают незапятнанное поле Евангелия.

Как известно, лицо королевского двора определяется личностью его хозяина, а потому Генрих III заслуживает особенно пристального внимания, поскольку иначе невозможно будет понять дух Лувра XVI столетия.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

По описанию современников Генрих отличался высоким ростом. У него были длинные изящные ноги, не слишком широкие плечи и узкая грудная клетка. Если его дед, Франциск I создавал впечатление спокойной и уверенной в себе силы, то при взгляде на Генриха оставалось ощущение изящества и грациозности.

Этот человек отродясь не был предназначен для физических упражнений и истинно мужских забав на свежем воздухе. Он предпочитал оставаться в стенах Лувра, однако никогда не отказывался от охотничьих забав и прекрасно держался на лошади. Просто Генрих по натуре являлся человеком думающим. В этом он был похож на Карла V, в этом его отличие от всех остальных французских королей.

Голова короля была удлиненной формы, лицо овальное, с прямым носом, темными глубокими глазами, тонкими губами и еле заметной тонкой ниточкой усов над верхней губой. Под нижней губой темное пятно особенно усиливало выражение глубокой задумчивости, которое так заметно на поздних портретах монарха.

Генрих был изыскан, и от него поистине веяло благородством. Известен карандашный рисунок Жана Декура, а также медальон, созданный в 1575 году Жерменом Пилоном, которые наиболее точно представляют внешний вид Его Величества. Известно и свидетельство одного итальянского дожа, который при виде французского короля в Венеции произнес: «Его Величество скорее сухощав и очень высокого роста, у него голова больше испанца, нежели француза, и бледная кожа». Этот высокий рост достался Генриху в наследство от отца. Еще один венецианец, Липпомано, в своих записках отмечал: Генрих «скорее высокого роста, нежели среднего, сложения скорее худощавого, нежели пропорционального. У него длинная фигура, нижняя губа и подбородок немного тяжеловаты, как и у его матери, у него красивые и мягкие глаза, широкий лоб, наконец, весь он очень изящен, у него благородная и грациозная осанка». Брантом говорит, что руки короля были столь же красивы, как и у его матери, Екатерины Медичи.

В 1580-х годах монарх заметно состарился, поскольку обладал слабым здоровьем, и, кроме того, его всю жизнь так и одолевали различные неприятности. Приули отмечал в это время: «…король неважно выглядит после путешествия в Лион. Мне кажется, что он похудел и побледнел». Прошло четыре года после этой записки, и один из врагов короля в таком же роде сообщал герцогу Шарлю-Эммануэлю: «Королю 36 лет или около того, но, то ли из-за переживаний и затруднений в делах он преждевременно и почти полностью поседел, так что кажется гораздо старше своего возраста».

Уже в это время, а это очень рано, у Генриха стала появляться седина. К тому же он отпустил бороду, и она по большей части была совершенно белой, как и его волосы. В 1583 году венецианские послы, прибывшие в Лувр заметили, что «принимая причастие, король слегка приподнял шляпу, чего он никогда не делал при других обстоятельствах, так как из-за недомогания у него была обрита почти вся голова. Действительно, у Его Величества голова и уши болели постоянно, а потому он носил на своем, уже практически лысом, черепе, шляпу в виде берета, которую никогда не снимал. Эта шляпа еще более удлиняла его голову; таким короля помнят на всех его портретах.

В конце своего правления монарх приобрел вид более величественный; правда, он уже не был так молод, но по-прежнему его отличала от всех прочих придворных изысканность и очаровательная импозантность. Один из его самых преданных слуг, Шаверни, записал в своих «Мемуарах»: «Этот принц обладал величественной осанкой и высоким ростом, достоинством и степенностью, соответствующими его величию, мягким и приятным слогом, никого и никогда он не унизил словом».

Правда, и у короля были определенные границы терпения и мягкости. Когда его удавалось вывести из себя, монарх становился агрессивным и неистовым. В этом случае доброжелательная манера поведения забывалась.

Однажды королю представили неоспоримые доказательства мошенничества канцлера де Месм. Этого канцлера Генрих собственноручно вышвырнул с луврского двора, да еще дав ему пинка под зад.

В другой раз, во время заседания в Лувре Совета, Мишель де Севр публично обвинил интенданта по финансам, Милона де Виндевиля в растрате и обогащении за счет выплаты долгов короля, дословно: «интендант – вор и убийца французского народа». Генрих вспылил, вскочил со своего места и хотел немедленно проткнуть шпагой Виндевиля. Если бы немедленно другие советники не удержали короля, в зале Лувра произошла бы трагедия.

Однако эти случаи были крайне редки, поскольку всем своим подданным Генрих внушал искреннее уважение. Если кто-то сравнивал Генриха III – последнего Валуа и Генриха IV – первого Бурбона, то подобное сравнение явно было не в пользу Генриха IV. Одна из придворных дам, увидев Генриха IV в галерее Лувра, произнесла: «Я видела короля, но не видела Его Величества». Она была права – Генриху IV, всегда непринужденному, добродушному, подчас неряшливо одетому, не хватало истинно королевского престижа.

И все же внешние достоинства Генриха меркли перед его слабым здоровьем. Враги короля радовались, распуская слухи, что королю не суждено прожить долго, и следует как можно скорее искать нового наследника без дофина. Злопыхателей усердно поддерживали астрологи, хотя реальная жизнь и опровергала все их мрачные пророчества: став старше, Генрих физически окреп, и его состояние стабилизировалось.

Враги Его Величества считали его королем подставным, который может думать лишь об удовлетворении своих прихотей, этаким коронованным снобом, который не имеет ни малейшего желания исполнять возложенные на него обязанности. У короля, говорили они, хватает энергии лишь на балет, да маленьких собачек; кроме того, он способен опуститься до такой детской игры, как бильбоке. Все это, конечно, было, но такие аспекты жизни Генриха представляются ничтожными.

Не следует забывать о том, что в 16 лет Генрих успешно исполнял обязанности генерал-лейтенанта. Он обладал острым проницательным умом и хотел применить свои дарования в делах управления государством, однако общество почему-то смеялось над этим. Впрочем, общество часто ошибается, так же, как и кинжал убийцы не выбирает: для него равны такие совершенно разные личности, как Генрих III и Генрих IV.

Поселившись в Лувре, Генрих по праву стал первым господином в королевстве. Он имел неотъемлемое право командовать. Король постоянно старался расширить свои знания в политической области. В 1583 году, перед ассамблеей дворянства он написал «Трактат о всех штатах в Испании», где раскрывал полную картину ресурсов Филиппа II, «Об истории созыва трех Генеральных Штатов Франции», «Об основах государства и способах правления, «Историю званий и должностных лиц», «Историю дворянства, гербов и геральдики». Генрих начал писать историю собственного правления, которое осталось неоконченным: помешала внезапная смерть.

Однако к благим намерениям короля общество относилось с нескрываемым презрением. А если столь велик его интерес к политическим течениям, то только потому, что Генрих – сторонник Макиавелли. Действительно, Его Величество просил своего чтеца сделать ему интерпретацию Тацита и Полибия, и, кроме того, «Беседы» и «Государя» Макиавелли. И все же это не доказательство «маккиавелизма» Генриха. В основном на эту точку зрения повлияло участие Генриха в трагических событиях Варфоломеевской ночи.

Самым расхожим являлось мнение, что Варфоломеевская ночь была подготовлена заранее, но, исходя из фактов, изложенных выше, становится понятным, что это неправда. Будь Генрих последователем Макиавелли, немедленно после этого события он заточил бы в каком-нибудь замке и своего брата, и Генриха Наваррского заодно. Однако от природы Генрих отличался добродушием, что никак не может отличать принца, искренне следующего заветам Макиавелли.

Генрих поражал своих современников тем усердием, которое он проявлял в деле решения административных вопросов. В то время большинство французов было уверено, что король должен быть прежде всего солдатом, военачальником всего королевства. Что же касается решения государственных дел, ответов на разного рода запросы из-за границы или из провинций, то этим обязаны заниматься государственные секретари. Однако Генриха в полной мере можно назвать монархом-администратором.

С юности Генрих стал членом Государственного Совета, заседавшего в Лувре. Он был усидчив и прилежен настолько, что даже иностранные дипломаты замечали разницу между братьями – равнодушием Карла IX и интересом Генриха. Присутствуя на Совете, Карл откровенно скучал и мечтал лишь о развлечениях, в то время как испанский посол говорил Филиппу II о Генрихе: «Он присутствует на Совете вместо короля и ведет все дела».

Став монархом, Генрих продолжал выполнять так же усердно государственные обязанности. Об этом свидетельствует его переписка с Виллеруа о государственных советниках. Например, в июле 1579 года он пишет: «Д’О здесь нет. Я сам был отцом Мартеном, так как я показал их (то есть письма, отправленные Виллеруа) только себе самому. Я их прочитал, ответил и сам сделал конверты». Через два месяца господин д’О продолжал отсутствовать. Генрих III пишет: «Теперь я единственный государственный секретарь, так как д’О поехал во Фресн». В августе следующего года Генрих снова писал Виллеруа: «Я видел ваше письмо. Я передам матери свое впечатление, так как подобный факт стоит обсудить». Таким образом король хотел дать понять, что хочет забрать всю полноту государственной власти в свои руки. Даже когда он хотел уединиться, то никогда не забывал предупредить об этом своих министров. В 1585 году он говорил Виллеруа: «Скажу вам и государственному секретарю, что за три дня моего отсутствия вы сохраните все депеши до моего возвращения, чтобы я все знал». Один раз он велел Виллеруа в случае проблем обращаться к королеве-матери: «Пока я буду у капуцинов, если возникнут срочные и важные проблемы в связи с депешами, покажите их все королеве, не отсылая мне. Я буду молиться Господу шесть полных дней. Прощайте. Передайте это своим коллегам».

В 1584 году Генрих проявил прямо-таки чудеса административного руководства. Он окружил себя небольшой группой секретарей, которым можно было доверить идеи и планы. Часто он писал сам. Сейчас в Национальной библиотеке находится рукопись «Заметка, написанная рукой короля Генриха III, относительно того, что он хотел урегулировать в своем королевстве». Несмотря на то, что Екатерина Медичи все еще занимала видное место в правлении, а король продолжал постоянно советоваться с ней, поручал вести переговоры либо с протестантами, либо со сторонниками Лиги, Генрих уже забрал власть в свои руки полностью, а что касается доверия, то доверял он лишь себе самому. Кавриана пишет: «… имея вид очень далекого от дел человека, он собственноручно пишет больше, чем секретарь, и сам решает важные дела королевства... Он терпелив, держит все в тайне и в своей памяти. Он быстро отвечает и располагает некоторыми великолепными уловками, когда не хочет что-либо делать».

Подданный Генриха Наваррского писал ему в феврале 1584 года: «Сегодня король пишет с трех часов утра, и никто не входил к нему». Между прочим, в 1582 году, пересматривая состав Совета, король открыл окно с витражами, расположенное в стене, которая отделяла зал Совета в Лувре от его собственного кабинета.

Неизвестный автор записки, адресованной Людовику XIII, писал о времени правления Генриха III: «Все эти семь мирных лет этот принц, наделенный прекрасными способностями для управления государством, направил весь свой ум на восстановление порядка в стране и сам тщательно работал над этим. Ни один из его предшественников не подходил к этой черте».

Исполнение обязанностей государственного деятеля для Генриха стало делом всей жизни, наравне с его высоким понятием о королевском достоинстве. Он получил корону в результате смерти братьев. С юности он успел оценить, насколько высока королевская миссия и какие обязанности из нее следуют. Став королем, Генрих едва не утратил почву под ногами. Порой и его одолевали усталость и сомнения. Он был сентиментален и чувствителен. Очень впечатлительный, Генрих иногда поневоле совершал насилие над собой, над своей природой, что бы он при этом ни испытывал.

В отношениях с наиболее близкими придворными Генрих забывал о королевском величии и никогда не пропускал случая, чтобы проявить свою дружбу и признательность. Особенно это касалось Виллеруа, которому король писал: «Я люблю тебя, потому что ты служишь моей воле» (1579), «Прощай, Бидон (прозвище). Люби меня всегда, так как я всегда буду хорошим господином (1580), «Вы знаете, что я вас люблю. Вы так хорошо мне служите» (1584).

И эта доброта почему-то расценивалась как слабость; она просто поражала современников. Например, в Лувре, при дворе, проходили постоянные дуэли, которые раскалывали знать на отдельные группы, а король не желал наказывать дуэлянтов, даже тогда, когда случались тяжелые ранения. Об этом Брантом говорит: «Он был так добр, что не хотел их строго наказывать, так как любил свою знать».

То же самое относилось и к некоторым убийствам. В 1577 году Виллекье убил свою жену. Король простил своего фаворита, и все решили, будто тот действовал с молчаливого согласия короля. Однако безнаказанным осталось и убийство герцогом де Гизом Сен-Мегрена, одного из фаворитов.

К несчастью, Генрих не был окружен ореолом популярности. Все, что бы он ни делал, рассматривалось только как проявление тирании. Король, не особенно закаленный и очень чувствительный, порой приходил в глубокое возмущение, как, например, в 1588 году, самом ужасном в его жизни. Он писал Виллеруа: «Больше я не могу этого выносить, иначе мое сердце будет очень трусливым, но, уверяю вас, я обладаю тем, что должно быть твердо записано в душе, не имея желания быть их слугой и настолько терять мой авторитет». Данные слова относились к противостоянию сторонников герцога Гиза. «Доведенная до предела страсть оборачивается яростью, пусть они не вынуждают меня к этому! Вы знаете, чем оборачивается потревоженное терпение и сколько может сделать оскорбленный король». Дело в том, что Гизы всерьез обсуждали вопрос о захвате короля. Узнав об этом, Генрих заявил: «Я держу кинжал, и любой приблизившийся ко мне должен будет умереть. Никогда я не дамся живым в их руки, я хочу умереть королем Франции».

Если бы Генрих обладал крепким здоровьем, а не блистал интеллектом, если бы он был принцем, который по душе знати, то есть человеком, увлекающимся физическими упражнениями и военными играми, то его никогда бы не оклеветали в чрезмерном пристрастии к сексу. В глазах придворных такое поведение для короля было неестественным, а, значит, давало повод для упрека в женоподобии. Здесь же недалеко и обвинение в извращенности нравов. Едва Генрих пробыл на троне два года, как подобные обвинения обрушились на него со всех сторон.

Когда существовала необходимость, Генрих мог доказать свою отвагу. Так, в 1587 году он во главе войска выступил против наемников протестантов. То же самое повторилось еще через два года. Однако Генрих, дальновидный политик, понял, что путем войны с протестантами не справиться. Секретарь короля свидетельствует: «… силой оружия, к которой он так часто прибегал в собственной жизни и с помощью которой одерживал победы над представителями так называемой протестантской религии, тем не менее, он не смог их уничтожить окончательно, каким бы ни было его желание. Лишь мирным путем и примером благочестия он достигнет возвращения их в лоно Святой Церкви».

Но если быть совершенно объективным, то Генрих решил придерживаться мирных путей решения конфликтов исключительно из личных соображений. Ему нравился Лувр, ему нравилась придворная жизнь. Когда его вынудили осаждать Ла-Рошель в 1572-1573 годах, он покидал свой любимый Лувр с крайним неудовольствием.

Этот человек так любил Лувр, что общество не поняло его и в конце концов восторженно приняло его смерть.

Один из современников, побывавших в Лувре в 1572 году, описывает короля следующим образом: монарх роскошно одет, благоухает дорогими духами и шутит в дамском обществе. Он олицетворяет мир и спокойствие в противоположность своим братьям и отцу. Из-за этого, делает вывод этот современник, общество потеряло большую часть веры в него. Было ли когда в истории нечто подобное, противоречащее деятельности правителя – эта возмутительная привязанность к собственной резиденции? Мишель делает следующее резюме: «Во Франции ни один дворянин, ни один принц, ни один господин, который не любит, не стремится, не хочет войны, не может быть уважаем». Очень откровенное признание и очень красноречивое свидетельство того, что несчастному Генриху довелось родиться не в свое время. Тема, достойная пера Шекспира!

Мишель осуждает своего правителя: «Он не любит ни одного утомляющего развлечения, вроде охоты, лапты, манежа, и как следствие, ему не нравятся турниры, состязания и прочие вещи. И все же порой Генрих развлекался игрой в лапту с мячом во дворе Лувра. Кроме того, справедливости ради, надо отметить, что он прекрасно ездил верхом и разбирался в лошадях. В 1584 году Л’Эстуаль рассказывал: «Король наслаждался, заставляя плясать и прыгать прекрасного коня, и вдруг увидел дворянина из свиты герцога де Гиза; он позвал его по имени и сказал: «Есть ли у моего кузена Гиза в Шампани монахи, вроде меня, которые могут так управлять своими лошадьми?» Таким образом король вспомнил, как Гиз говорил, будто монарх «ведет жизнь монаха, а не короля».

По временам король проявлял интерес к охоте, чем вызывал немалое удивление придворных. Генрих на самом деле изучал соколиную и псовую охоту. Он любил, когда ему дарили собак и птиц, и даже вывозил их из-за границы.

..............................................

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Фехтование Генриху преподавали итальянцы Сильвио и Помпео. Когда-то, в дни молодости короля, некий дворянин Нансэ прибыл в Лувр к принцу и просил у него ходатайства перед Советом. Однако по какой-то причине Совет в тот раз не смог собраться и Нансэ опрометчиво обвинил принца в нарушении данного слова. Генрих немедленно вызвал его на дуэль, однако молодой человек оказался настолько благоразумен, что немедленно покинул Лувр.

Генрих принимал участие и в конных состязаниях, причем весьма успешно. Король умел заниматься абсолютно всеми видами физических упражнений, столь милых сердцу знати, но не был склонен к этому и, кроме того, делал все это лишь тогда, когда ему хотелось. На первом месте у него всегда стояли умственные занятия. Особое возмущение придворных вызывала страсть монарха к обыкновенным детским играм, любовь к маленьким собачонкам и редким животным.

Единственным пунктом, который устраивал обитателей Лувра, были карточные игры, нравившиеся королю. Это времяпровождение для дворян, не знавших, как разогнать тоску, являлось привычным. Зимой 1579 года Л’Эстуаль возмущался, что некие итальянские игроки буквально ограбили короля, выиграв у него в карты тридцать тысяч экю. Вскоре после этого случая от карточной игры Генрих отказался. В 1581 году он отправил в опалу одного из самых ловких игроков, маркиза д’О, а вскоре вообще запретил кому бы то ни было играть в карты в своей комнате, думается, из любви к спокойствию, которое ценил превыше всего на свете.

Зато после карт монарх увлекся бильбоке. Летом 1585 года Л’Эстуаль сообщает о новом увлечении Его Величества: «Король начал повсюду носить с собой бильбоке, даже идя по улице, и играет им как ребенок. Ему стали подражать герцоги д’Эпернон и де Жуаез, а за ними дворяне, пажи, лакеи и прочие молодые люди». Развлечение также носило временный характер, но король превратился в законодателя мод.

Зато Генрих III никогда не любил жестокие развлечения в отличие от брата, Карла IX, который имел зверинец и получал удовольствие от созерцания кровавых боев животных. Генрих терпеть не мог бои животных. Он приказал убрать королевские зверинцы. В 1583 году король вернулся из монастыря Бон-Ом в Лувр и «приказал убить из аркебузы львов, медведей, быков и других подобных животных, которых он имел обыкновение кормить для боев с собаками. И все потому, что ему приснилось, как его раздирают на части и пожирают львы, медведи и собаки». В то время подобные сны воспринимались как серьезное предупреждение об опасности, которым никак нельзя пренебрегать.

Значит, если Его Величество иногда занимался физическими упражнениями, порой играл в азартные игры, на какое-то время ввел моду на бильбоке, а также обожал маленьких собачек и экзотических животных, то немногие, даже самые ярые критики, могут его обвинить. Но существует обвинение посерьезнее, из-за чего король и его фавориты вызвали всеобщую ненависть – это склонность к украшениям.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Король и мода в Лувре

В юности герцог Анжуйский был весьма утонченным и всегда отличался особой изысканностью в одежде. В 1572 году один из современников описывает Генриха в роскошных одеяниях и с серьгами в ушах. Морозини пишет: «Его одежда делает его утонченным и похожим на женщину, так как помимо того, что он носит богатейшие одежды, все покрытые золотом, драгоценными камнями и жемчугами невероятной стоимости, он придает особенное значение белью и прическе. Обычно он носит на шее двойное колье из янтаря, бросающее особый отблеск на его лицо. Но, по моему мнению, он больше теряет свое королевское достоинство из-за того, что у него проколоты уши, как у женщины, более того, он не довольствуется одной серьгой, а носит целых две с подвесками из драгоценных камней и жемчуга». Впрочем, в то время Генриху было всего двадцать лет, а молодому человеку это можно простить.

Сохранилась записка Франсуа д’О, того, который впал в немилость и исполнял должность хранителя королевского гардероба: «Передал портному Его Величества три локтя тонкого черного драпа на большое манто, шесть с половиной локтей черного велюра на подкладку, более четырех с половиной локтей на подкладку плаща из черной тафты, те же четыре с половиной локтя черного велюра на подкладку плаща мраморного цвета, который король имеет обыкновение носить, пять локтей черного велюра на плащ с капюшоном и еще один локоть черного сатина на рукава другого плаща, четыре локтя серого сатина на ночную рубашку и три локтя серой тафты на подкладку, наконец, один с половиной локоть серой тафты, чтобы подбить камзол».

Многие картины позволяют представить роскошь королевского двора в Лувре во времена Генриха III. Особенно поражают балы, камзолы и прически придворных. И, надо сказать – не один король и его фавориты следовали моде. Например, гравюра Ф. Рабеля представляет Генриха Наваррского в период его заточения в Лувре (1572-1576). Беарнец тоже, видимо, следил за модой, поскольку на картине предстает облаченным в изысканный камзол, с двойным рядом жемчугов; на голове красуется берет с султаном. Ну чем не фаворит Генриха III?

В какой-то степени Генрих явился причиной распространения моды на береты. Д’Обинье, посетив Лувр, рассказывал, что шляпы дворяне надевали только в двух случаях: если шел дождь и во время конных состязаний.

С 1579 года королю приходилось не снимать головного убора, «по совету врачей он сбрил все волосы, он носит берет, похожий на польский, и никогда его не снимает, ни в присутствии послов, ни в церкви, и носит очень богатый и красивый парик». С этого времени береты получили самое широкое распространение.

В Лувре вообще очень следили за чистотой тела и элегантностью вещей. Тома д’Амбри писал: «Едва я вошел в комнату, как увидел троих людей, которые держали волосы маленькими щипчиками, вынимаемыми из жаровен, так что волосы дымились. Когда вся эта церемония была окончена, их головы походили на напомаженное небо». Впрочем, и некоторые наши современники охотно пользуются завивкой, поэтому, что здесь так может читателя потрясти? Сейчас цвет и форма причесок выглядят гораздо более эпатирующими.

Порой король хотел выглядеть экстравагантно, правда, так бывало не всегда, а периодами. Порой он бывал более умеренным в одежде. Так, английского посла Генрих удивил тем, что появился в приемном зале, будучи одетым в черное, с единственным украшением на накидке. На следующий месяц Его Величество снова украсил свои уши подвесками, а еще позже нунций Ригаззони сообщал в Рим, что король нуждался в деньгах, однако это нисколько не мешало ему украшать дворец картинами, а самого себя покрывать драгоценностями.

Порой простота приходила на смену роскоши и богатству. Темные цвета предпочитались ярким и вызывающим. Фавориты также следовали примеру своего хозяина. Так, герцог Анн де Жуаез, заказывая портрет, просит: «Я хочу быть в черной одежде с воротником, как у короля в это время дня». Замечательно изобразил Шарль де Конт Генриха III и герцога де Гиза в 1588 году: король во всем черном стоит напротив своего врага, облаченного в белые тона.

Кажется, король начал носить траур по самому себе. Исчезли его иллюзии, которые Генрих питал в самом начале своего правления. Его покинуло большинство подданных, он остался без денег. Рядом остались лишь самые близкие люди, на которых король мог опереться, так как именно он сделал им положение. И как раз на этих людей обрушилось возмущенное общественное мнение. До сих пор их представляют дебоширами и транжирами, игрушками для королевских развлечений. Их назвали «миньоны» в самом унизительном значении этого слова.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Лувр и миньоны

Никогда никого не удивляло, что у королей были фавориты. Всегда монархи выделяли наиболее верных им людей, дарили титулы и давали деньги. Фаворитам оставалось лишь верно служить, поскольку сами по себе, без поддержки короля, они ровным счетом ничего не представляли. И все же во французской истории Генрих III большинству запомнился благодаря своим фаворитам. Это самые знаменитые фавориты.

Слово «миньон» появилось приблизительно в середине XV столетия. Некоторые связывают с французским словом «мине» – «кошечка», поскольку это животное ласковое, нежное и грациозное. Затем уже появились слова типа «ласкать», «нежить» – «миньоте», «аминьоте».

Значит, «миньон» – это фаворит, компаньон, верный спутник. Однако существовало еще одно значение этого слова – «любимец в постели», «любовник». Однако разве можно применить слово «миньон» в его последнем значении?

Военный человек, Брантом написал «Беседы о полковниках пехоты», в которых решительно высказался против тех, кто пытается бесчестить молодых дворян, которые откровенно любят Лувр и предаются общим развлечениям двора, однако в случае войны способны в полной мере проявить свое мужество. Например, о графе де Рандане злословили, будто он не способен вести тяжелую жизнь военного, Брантом говорил: «Я хочу знать, что мешает военному человеку любить Лувр, любить изысканность, любить дам и все другие прекрасные удовольствия». Брантом вспоминает «об удивительных боях и дуэлях при дворе, в которых участвовали Бюсси, Келюсы, Можироны, Ривероли, Менелье, Антраге, Грийоны, Шанваллоны и бесконечное число других честных и мужественных молодых людей... Зачем они это делали, если не из любви к дамам?». Между прочим, в списке Брантома можно заметить двух фаворитов Генриха III – Келюса и Можирона.

Общество считает, по мнению Брантома, что «оставшиеся при луврском дворе являются лишь миньонами, изнеженными и женоподобными, не умеющими обращаться со шпагой». Брантом –объективный человек. В 1540 году, во время написания своих мемуаров, он был уже старым солдатом, он видел, насколько сильно отличались военные его поколения и молодые люди, жившие в Лувре в конце царствования Карла IX – начале правления Генриха III. Поколение Брантома решительно осуждало «миньонов», говоря, что это – «лишь любимчики, любовники, надушенные, завитые, с красивыми лицами. Что они могут? Война не их занятие, они слишком изысканны, они слишком боятся ударов». Но Брантом обладает иными сведениями: «… они делали совсем иное. Именно они храбро сражались в кровавых сражениях и с такой честью ввели их в обиход. На войне именно они первыми шли на штурм, в битву или разведку. И если надо было отразить два нападения или два раза ударить, один раз они брали на себя и разбивали так много болтающих старых капитанов. Так сегодня смелые и отважные люди Лувра заставляют заметить себя, и делают это лучше, чем раньше, я в этом убежден».

И этих молодых людей, настолько отважно сражавшихся во времена третьей религиозной войны, с 1576 года повсеместно начали называть не иначе, как «миньоны». В этом году Л’Эстуаль опубликовал в Журнале злобный пасквиль под названием «Достоинства и состояние миньонов», в котором содержались обвинения в оскорблении нравственности, чрезмерная щедрость короля к своим любимцам, а щедрость эту возможно было проявить исключительно за счет духовенства, знатных людей и третьего сословия, тогда как убеленные сединами и покрытые ранами воины лишены и почета, и денег, которые им по праву причитаются.

Таким образом, перед скандально известными дуэлями 1578 года развернулась настоящая клеветническая кампания против королевских фаворитов, а значит, и самого короля. Фаворитов Генриха называли «напомаженными», «ганимедами», «женоподобными», «завитыми». Конечно, громче всех звучали голоса гугенотов и герцога Гиза. Их целью было всеми средствами ослабить короля, нападая на его друзей; нужно было использовать любые виды оружия, даже самые неблаговидные. А далее дело было только за дальнейшей пропагандой. Главное – представить короля как узурпатора и так расчистить себе путь в Лувр, путь к трону.

Как относился Генрих III к своим друзьям, лучше всего демонстрирует его письма из Лувра к миньонам, которые в 1575 году находились в лагере герцога де Гиза. Король упрекает в забывчивости Генриха де Сен-Сюльписа, Франсуа д’О, Жака де Келюса и Франсуа д’Эспине. Его Величество написал уже два письма, но получил только по одному от каждого: «Я знаю, что вы заняты или забывчивы. Вы исправите это тем, что будете часто писать мне, и тем доставите мне удовольствие. Любите хозяина, потому что он сам очень любит вас. Я хочу уверить вас четверых, что у вас никогда не будет преданнее друга, чем я».

До настоящего времени дошло пять писем Генриха к Сен-Сюльпису, поскольку этой семье удалось сохранить прекрасный архив. В последнем письме король пишет: «У вас будет этот знак дружбы для начала, но поверьте, моя дружба к вам не изменится, так как это не в моих привычках. Любите меня, и я прошу вас писать мне чаще, как вы мне обещали. Если гугеноты перехватят это письмо, я посылаю их ко всем чертям. Вспоминайте о своем хозяине, Генрих. Ведь меня тоже зовут Генрих. Молю Господа сохранить вас...»

Чувствуется, что король захвачен чрезвычайно сильной привязанностью. Однако его дружба весьма требовательна: Сен-Сюльписа он называл «Колетт» и требовал писать ему как можно чаще. Генрих де Сен-Сюльпис стал капитаном рейтаров королевской гвардии в 1576 году и в этом же году договорился о бракосочетании с Екатериной де Кармен де Негрепеллис. Однако он недолго был счастлив. Вскоре Сен-Сюльпис поссорился с виконтом де Бон. Внешне они помирились, однако очень скоро люди де Бона убили королевского фаворита. Генрих очень переживал смерть своего тезки. Он написал вдове, желая ее немного успокоить: «Вы жена того, кого я так любил, и того человека, который так хорошо служил короне».

За год до этого события был убит еще один из фаворитов – Дю Гаст, а через два года погиб Жак де Келюс. Жак де Келюс отличался необычайной красотой, а его идеальный почерк выдавал прирожденного эстета. Сохранились три записки, которые сейчас хранятся в каталоге дома Шаравэ. Благодаря им можно понять, насколько близки были все четверо друзей.

Естественно, что Генрих ожидал от миньонов полного и безоговорочного подчинения. Естественно, что они зависели от него материально. Но все же главную роль здесь играли не деньги. «Маленький Жаке, - пишет король Келюсу в записке, свидетельствующей об извечном желании монарха установить мир при дворе, - Луа придет навестить тебя днем. Я не собираюсь заниматься разбирательством этой злой шутки и показал лживость и неосторожность ее авторов. Он очень зол, что поверил всему. И надо его ублажать. Я хочу быть уверенным, что подобных мыслей больше не будет. Расскажи мне, как все пройдет, и я верну тебе твое хорошее расположение в двойном размере. Малыш, я целую тебе руки и обнимаю».

Из записки становится понятной сила чувств короля к миньону. Особенно ясно станет, насколько сильно король любил Келюса после его трагической смерти, которая последовала после апрельской дуэли 1578 года. Келюс получил 19 ударов шпагой и умер через тридцать дней отчаянной борьбы за свою жизнь. Тогда король настолько потерял голову от горя, что заставлял вспоминать театральный траур восточных народов и пафос обездоленных людей, живших во времена античности.

Король отдал приказ захоронить тело своего друга вместе с остальными жертвами дуэли в церкви Сен-Поль и, кроме того, возвести монументальные надгробия. Протестанты язвительно шутили над этим сооружением, называя его «сераль любимчиков». Впоследствии горожане разрушили эти мавзолеи королевских фаворитов.

Еще один миньон, Франсуа д’Эспине, или господин де Сен-Люк появился в королевском окружении в феврале 1575 года. Его смертельно ненавидели протестанты и сторонники Лиги. Однако этот человек известен как храбрый солдат, отличившийся при штурме Амьена в сентябре 1579 года. Брантом пишет, что это был «очень храбрый, мужественный и хороший капитан». Когда он поселился в Лувре, то немедленно стал предметом всеобщих нападок, поскольку его очень часто видели с Келюсом и с Бюсси д’Амбуаз.

Зимой 1578 года Сен-Люк женился на Жанне де Коссе-Бриссак. Л’Эстуаль не преминул заметить, что супруга Сен-Люка «некрасива, горбата и уродлива, по слухам двора». Эта родственница маршала де Коссе, действительно, не блистала красотой, однако обладала острым и проницательным умом; ее ненавидели и сторонники Лиги, и протестанты, поскольку, казалось, перед Сен-Люком впереди блестящая карьера. По всей видимости, Генрих действительно пообещал Сен-Люку огромное состояние и титул герцога, однако с выполнением обещаний не торопился. Сен-Люк, глубоко обиженный, покинул Лувр зимой 1580 года.

Это обстоятельство послужило началом опалы. Сен-Люк вновь объявился в Лувре только с приходом к власти Генриха IV и снова был в фаворе.

Что же касается Генриха III, то он легко мог сменить пылкую дружбу на столь же сильную враждебность. Он отобрал все имущество бывшего фаворита, а Сен-Люк попросту сбежал от королевского гнева. Почему внезапно возникла такая суровая немилость со стороны короля? Л’Эстуаль со свойственной ему злобностью объясняет это соперничеством между Сен-Люком и Франсуа д’О, а заодно тайной связью первого с Монсеньором, которая сделалась явной для всех обитателей Лувра. Однако существуют и иные свидетельства: Сен-Люк «передал своей жене некоторые секреты королевского кабинета».

Чуть позже появился еще один из любимчиков – Жан-Луи Ногаре де Ля Валетт. В Лувр он попал в начале 1578 года и немедленно задался целью потеснить королевский кружок в виде д’О, Можирона, Ливаро и Шомберга, а также Молеона, Сен-Мегрена и в особенности Келюса, который находился на самой вершине славы. Ля Валетт прекрасно чувствовал себя в дворцовой атмосфере заговоров и интриг. Очень скоро Келюс обратил на него внимание, а Лувр в это время более всего занимали ссоры между королем и Монсеньором. Бюсси д’Амбуаз постоянно искал стычек с королевскими фаворитами, подстрекая их и дразня «любимчиками в постели». Не выдержав, миньоны напали на Бюсси в феврале 157 года у ворот Сент-Оноре. Правда, никто при этом не пострадал. И все же атмосфера Лувра сделалась для герцога Анжуйского невыносимой, а потому герцог вскоре после этого случая сбежал.

А Ля Валетт получил свой шанс в апреле, когда произошла знаменитая дуэль фаворитов. Тогда Келюс был смертельно ранен, Шомберг и Можирон погибли на месте, Ливаро получил тяжелое ранение в голову и шесть недель находился между жизнью и смертью. Только Антраге не получил ни единой царапины.

Несмотря на обидное прозвище Бюсси «любимчики в постели» на самом деле столкновение произошло из-за женщин. После агонии, длившейся 33 дня, Келюс рекомендовал королю вместо себя Ля Валетта.

Однако Лувру пришлось ожидать еще несколько месяцев, не зная, кто же займет место погибших миньонов. Сомнения рассеялись 1 января 1579 года: Генрих III учредил орден Святого Духа. О такой великолепной форме награждения мечтала вся придворная знать. При первом награждении собрался весь двор. Это был истинный восторг – двадцать шесть цепочек с серебряным голубем и столько же черных велюровых плащей с отделкой в виде золотого пламени.

Когда король появился перед придворными, ближе всего к нему держались четверо: Франсуа д’О, барон д’Арк, Франсуа де Сен-Люк и Жан-Луи де Ля Валетт. Среди двора произошло смутное движение; сделалось ясным, кто теперь станет королевским фаворитом, и звезда Ля Валетта стремительно пошла по восходящей линии.

Об Анне де Жуаезе вспоминает небезызвестный Л’Эстуаль. Он говорит, что Жуаез являлся одним из участников нападения миньонов на Бюсси д’Амбуаза, причиной которого была месть за поруганную честь: ведь Бюсси постоянно называл их «любимчиками в постели», да и вообще не желал с ними считаться.

Таким образом Эпернон и Жуаез стали наследниками первой группы фаворитов. Присутствие около короля такого большого количества молодых и отчаянно смелых людей, некоторые из которых к тому же отличались удивительной красотой, как Келюс и Жуаез, которые принимали участие во всех экстравагантных празднествах в Лувре, а также в развлечениях своего господина, - все это было предметом зависти и злословия. Господин Люссенж не преминул в своем «Зеркале принцев» объявить Генриха сторонником греческой любви, правда, не приводя сколько-нибудь существенных доказательств: «Я сказал бы, что кабинет короля в Лувре является настоящим сералем, школой содома, где заканчиваются грязные шалости, о которых все могут узнать. Тем не менее, король испытывает жестокие угрызения совести, так что часто сожалеет о такой неправедной жизни и однажды пожаловался кому-то из приближенных, отметив Пасху: «Всю свою жизнь я опасался, придя к короне, иметь какой-нибудь порок, который сделает меня отвратительным для моего народа. Господь пожелал покарать меня тем, чего я больше всего опасался. Но самое большое несчастье принесло мне занятие Виллекье, о котором с Божьей помощью я ничего не знал. Кажется, эти постыдные игры моей юности превращаются в привычку, но с благословенья Господа я сделаю все возможное, чтобы избавиться от нее и оставить эту ужасную жизнь». Люссенж намеренно не называет имя своего информатора: «Я слышал это от человека, который присутствовал при этом, а потом был отвергнут, потому что, видя короля в таком хорошем расположении, слишком сильно осудил за такие презренные дела. Теперь я хочу замолчать и больше не говорить об этом».

Однако Люссенж, сторонник Лиги, не может заслуживать доверия; пишет он бездоказательно и расплывчато, например, по поводу молодого дворянина де Терма, двоюродного брата Д’Эпернона, к которому некоторое время король проявлял большой интерес: «Меня заверили, что они вновь взялись за свои сальные шалости и что молодого де Терма поместили в Лувре».

Люссенж – единственный, кто открыто решается обвинить короля в извращенности нравов. В то же время секретарь Генриха, Жюль Гассо решительно отверг все подобные постыдные обвинения. Клод Антон так писал в ответ на обвинения короля в гомосексуализме и тирании: «Я искренне верю, что он не виновен ни в том, ни в другом, но является хорошим католиком и христианином». А Брантом, прекрасно знающий нравы, царящие в Лувре напрочь отказался верить памфлету против герцога д’Эпернона, говоря: «Авторы слишком увлекаются страстью обвинения, но не всегда надо верить тому, что говорится и пишется из злословия». Сохранилась довольно обширная переписка короля с его миньонами; опубликованы глубоко личные послания д’О, Сен-Люка и Сен-Сюльписа. Там не существует ни слова, содержащего даже намек на двусмысленность или чего-либо, что давало бы основание для подозрения.

Но Генрих сам давал своим врагам оружие, которое затем было направлено против него. Он был до крайности расточителен ко всем и тем более не жалел средств, когда речь шла о его друзьях. Король знал за собой такой недостаток и писал Виллеруа в записке, датированной 1579 годом: «Мы хорошо знаем себя. То, что я люблю, я превращаю в крайность». Король любил повторять: «Принц скряга, если у него карманы не будут постоянно пусты.

Однажды Бенуаз, который никогда не был королевским фаворитом, секретарь кабинета, забыл свою папку на столе кабинета короля в Лувре. Король открыл ее и обнаружил бумагу, на которой рукой Бенуаза было написано: «Казначей моих сбережений». Генрих, не долго думая, подписал ниже: «Вы выплатите господину Бенуазу сумму в 1000 экю». Бенуаз, вспомнив о своих бумагах, вернулся и начал горячо благодарить Его Величество, после чего Генрих увеличил сумму до десяти тысяч экю.

Что же касается миньонов, то Этьен Паскье писал в 1589 году: «Он чрезмерно любил своих фаворитов, сам не зная за что».

Возможно, подобная черта досталась королю в наследство от отца. Генрих II настолько любил своего коннетабля Монморанси, что повелел, чтобы после их кончины их сердца положили в одном памятнике, созданном Жерменом Пилоном, где эта урна с двумя сердцами поддерживалась тремя грациями. Никому и в голову не пришло упрекнуть Генриха II в такой крепкой мужской дружбе.

Надо сказать, что шедевр Лувра «Три грации» является ранней работой Пилона. Три добродетели возвышаются на пьедестале треугольной формы, поддерживая золоченую урну. Фигуры граций исполнены изысканности, а их немного удлиненные пропорции соответствуют школе Рафаэля и искусству Фонтенбло; в духе школы Фонтенбло переработаны и римские драпировки. Фигуры исполнены гармонии; их отличает свободная грация движений и особая тонкость исполнения.

Хотя Генрих и вошел в историю как «король миньонов», в его жизни наиболее весомую часть занимали женщины. С юности герцог Анжуйский имел склонность к любовным похождениям. Один из итальянских гостей замечал: «Этот принц развлекается охотой в Лувре. Он смело ухаживает за женщинами и, добившись их однажды, скоро не отпускает». Отношения с женщинами по продолжительности были различными, но ни одну нельзя было назвать официальной любовницей.

Свою жену, Луизу Лотарингскую, Генрих искренне любил и не желал унижать супругу тайными удовольствиями. Да и Екатерина Медичи не потерпела бы, чтобы ее сын обзавелся официальной любовницей. И все же король был настоящим мужчиной и, несмотря на атмосферу высокой нравственности, которую королевская чета желала насадить в Лувре, очень трудно было устоять перед таким обилием изысканных красавиц и король порой не мог удержаться и бросал свой платок той или иной даме. Иногда Генрих посылал дворянина из свиты договориться о свидании с понравившейся прелестницей. Одна дама в таком случае ответила посланнику: «Что ответить? Что-нибудь другое, чем то, что я прекрасно знаю, поскольку отказ не послужит на пользу тому или той, кто дал его королю».

Первой в сады Венеры провела принца придворная дама «прекрасная Руэ», однако правила она недолго, вскоре забеременела, и ее сменила мадам д’Эстре.

Деспорт посвятил этому эпизоду целую элегию:

«Так герцоги и принцы будут участвовать в охоте

И не откажутся ни от чего, лишь только б получить ваше расположенье.

Тут вздохи, слезы, клятвы, но как только они добьются вас,

Немедленно к другой красотке они протянут свои сети».

Вот настолько жесток был королевский двор в Лувре к отвергнутым красавицам. Между прочим, и суровый воин Брантом не удержался от эпиграммы и желания посмеяться над дамой, от которой отвернулось счастье:

«Как видим, Руэ теряет румянец,

Карьеру, скрываясь,

В то время как солнечный лик свой

Являет ему Шатонеф».

С госпожой Шатонеф принцу Анжуйскому пришлось нелегко. Он вел осаду этой неприступной крепости по всем правилам. Женщина действительно была очень красива, а величественная осанка делала ее похожей на богиню. Она обладала нежнейшей кожей и длинными золотыми косами. Все придворные поэты боролись за право воспеть ее – Баиф, Ронсар, Депорт и даже безнадежно влюбленный в красавицу Брантом.

.................................

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Гость
Эта тема закрыта для публикации сообщений.

×
×
  • Создать...