Перейти к публикации
Форум - Замок

Мы пьём в любви отраву сладкую


Рекомендованные сообщения

На набережной

 

«Финита ля комедия», - сказала она себе, медленно идя вдоль набережной, в этот теплый не по весеннему день. «Еще 2-3 месяца и конец. Конец всему. Впрочем, чему конец? Пустоте, которая является моей жизнью? Одиночеству? Душевному холоду? Что было в моей жизни такого, из-за чего я стала бы теперь отчаянно цепляться за неё?»

Она остановилась у лавочки, минуту помедлила и села. «Бабушка меня бы отругала. Она никогда не разрешала садиться на улице. Даже летом, даже на деревянные скамьи. Говоря, что я могу застудиться, и из-за этого не смогу иметь детей. Как глупо! Вот уже и бабушки нет, чтобы запрещать мне. И детей никогда не было и уже никогда не будет. Так стоило ли так беречь себя всю жизнь? Стоит ли беречь себя сейчас? Все кончено. Кончено! Хоть камень в руки и на дно».

Какое-то время она без всяких мыслей смотрела на реку – вода была мутной, бурлящей, из-за дождей, которые лили всю прошлую неделю, и, которые все еще идут в горах. А здесь сейчас было тепло. Удивительно тепло.

Мимо прошла парочка и она проводила их взглядом. Молодые парень и девушка – красивые, счастливые, явно влюбленные друг в друга. Они держались за руки, о чем-то разговаривали, впрочем – больше глазами, нежели губами – и улыбались друг другу, никого не замечая вокруг. А потом, уже, будучи метрах в пятнадцати от неё – остановились и долго целовались. Ей нужно было бы отвернуться от них в этот момент, но она не могла отвести глаз. «Как они красивы. Как счастливы. Как уверены, что счастье их будет длиться вечно. А жизнь преподносит разные сюрпризы. И не всегда эти сюрпризы приятные. Но как же им хорошо сейчас! Сколько им сейчас? Лет двадцать? Почему я не была ни в кого влюблена в свои двадцать лет? Почему не ходила ни с кем за руку, не целовалась на улице? Да потому, что папа тогда ушел к другой женщине, а мама так переживала, что заболела. Долго болела, тяжело. Я ухаживала за ней вместе с бабушкой, но мама все равно умерла. Папа приходил на похороны, просил прощения, а через месяц и сам погиб – попал под машину. Наверное, ему все же суждено было быть с мамой, вот он и отправился за ней вдогонку. Я тогда ни о какой любви и думать не могла – училась, подрабатывала, да еще и за мамой ухаживала. А когда родители умерли – пришлось искать уже не приработок, а настоящую работу – на бабушкину пенсию совсем не реально было прожить вдвоем. Какая уж тут любовь? Для нее не было бы времени, да и сил».

Влюбленные уже давно ушли, а она все продолжала сидеть, греясь на солнышке, размышляя о себе, о своей жизни. «А если бы я тогда влюбилась? Если бы любовь была взаимной, и мы бы поженились? Что тогда? Сейчас я должна была бы идти домой и думать, что сказать мужу, детям? Как можно объяснить любящим тебя людям, что ты умираешь? Как можно продолжать жить с ними, зная, что они знают, что им больно, что они страдают оттого, что бессильны перед твоей болезнью? Может быть, это и хорошо, что я не влюбилась ни в двадцать, ни в тридцать лет? Может быть, это и хорошо, что я одна, а значит – никто и не будет страдать, когда я уйду. Жаль только…» Она мысленно запнулась, поерзала на скамейке, устраиваясь поудобней. «Жаль только, что вспомнить мне нечего. Обо мне никто не вспомнит, но и я не могу вспомнить – с благодарностью, грустью, улыбкой или тоской – никого. Никого…»

Она не была замкнутой – нет. Не чуралась людей. И все же, все ее общение ограничивалось коллективом, и заканчивалось с концом рабочего дня. Какое-то время после окончания учебы, она еще общалась с одноклассницами, с сокурсницами, но время шло – подруги выходили замуж, менялись их интересы, и она чувствовала себя в их кругу лишней. Она не могла наравне с ними участвовать в обсуждении достоинств детей и недостатков мужей – у нее не было ни тех, ни других. А это серьезное упущение в глазах практически всех женщин. Её подруги пытались влезть в ее жизнь, давать советы, пытаться знакомить ее с мужчинами, которые были еще свободны. А она не хотела, чтобы советы ей давали женщины, сами, по большей части, несчастливые в своих браках. Их мужья то пили, то гуляли, то не работали – жили на содержании у жен. Даже, если внешне брак казался удачным, находились какие-то минусы – невнимание к детям, жесткость, скупость, слабый темперамент и т.д. и т.п. Что уж говорить о тех, чьи мужья, сделав женам по одному или парочке детишек, благополучно «линяли» в поисках лучшей жизни, забывая о детях еще быстрее, чем о женах. Нет, разумеется, были и счастливые браки, но это был свой круг, обособленный, не желающий присоединяться к «неудачницам», чтобы не дай бог, не потерять, не расплескать свое счастье. Она и в этом кругу была лишней, ненужной, чужой. Одинокие женщины ее возраста, как правило, были «разведенками», жаловавшимися на жизнь, на мужчин. Утверждавшими, что счастья в мире нет. Она не могла с этим согласиться. Она верила. И ждала. И не желала размениваться на сплетни, склоки и неподходящих мужчин. А подходящий, так и не встретился. И ей никогда не переступить сорокалетний рубеж – возраст, в котором тоже порой приходит любовь. Ей навсегда останется 38. Бабушка ее дожила до 83. Те же 2 цифры, а какая между ними огромная разница! Бабушка прожила сложную жизнь – все было в ней: голод, война, разруха, стройка. Но был и любимый мужчина – муж – весь израненный, искалеченный войной, умерший рано от своих ран, но сумевший дать счастье жене (пусть и недолгое) и ребенка – дочь – её маму. Бабушка умерла этой зимой, во сне. Не подозревая даже, что ее единственная внучка переживет ее не на много. Она надеялась, что та еще сумеет встретить человека, создать семью. Еще будет счастлива. «Бабушка, бабушка. У меня не осталось времени на счастье. Но и несчастий больше пережить я не сумею».

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...
  • Ответы 155
  • Создано
  • Последний ответ

Лучшие авторы в этой теме

Лучшие авторы в этой теме

Выставляю на суд еще один рассказ. Пока тоже не оконченный, но более реальный ( в движении к окончанию).

 

Дневник

 

В доме было несколько тайников. Виктор знал об этом еще тогда, когда только планировал, как подобраться к тайнам и сокровищам этого дома. Он и сам никогда «не клал яйца в одну корзинку». Его «клиенты» придерживались того же мнения, усложняя работу домушникам и наследникам. Виктор относился к первым. Почти. Ибо, интересовали его не столько деньги и драгоценности, сколько документы – компромат.

Розыск и изъятие компрометирующих документов, вот уже десять лет было его работой – источником его основного дохода. Нет, в качестве премии, поощрения, он позволял себе запускать руку в «хозяйские закрома», но без особой жадности – ведь он приходил не за этим.

В этом доме было чем поживиться. Находя, и, вскрывая тайник за тайником, Виктор удивлялся все сильнее – неужели этот человек вообще не доверяет банкам в том, что касается сохранения капиталов и ценностей? Иметь столь солидный бизнес, ворочать такими огромными деньгами и хранить ТАКОЕ количество этих самых денег, а также – прочих ценностей – дома! Даже, если это «грязный» доход – его нужно было «отмыть» и спрятать на одном из оффшорных счетов – где-нибудь на островах.

Но нет – дом был буквально наводнен валютой, акциями, драгоценными металлами, камнями. Виктор не удивился бы, даже, обнаружив тайник с произведениями искусства. Несмотря на то, что Прошкин открыто объявлял, будто считает покровительство искусству – глупостью. Его дом и не изобиловал произведениями прославленных мастеров, а то, что все же имелось – чаще всего являлось прикрытием для тайников.

Глупо. Глупо и банально. И все же, Виктор бы не удивился, обнаружив дома тайник – галерею. Чем не вложение капитала – не хуже, чем золото или алмазы. И, тем не менее, в этом вопросе Прошкин оставался верен себе – такого тайника не было.

Виктор бросил взгляд на часы – совершенно зря, кстати – он и так знал, что отведенное на операцию время подходило к концу. А то, за чем он пришел, так и не обнаружено. Он уже стал думать, - а не ошибся ли его заказчик? Но раньше никаких ошибок и осечек не было. А потом, он обнаружил дневник.

Обыкновенный дневник – опросник, какие были популярны в то время, когда он учился в школе. Какими, в свое время, девчонки просто выматывали мальчишек, заставляя отвечать на целый ворох вопросов, хотя – единственный вопрос, ответ на который их в самом деле интересовал, звучал следующее «Кого ты любишь?»

Виктор не знал ведут ли нынешние девочки подобные дневники, но и без этого был уверен, что к отпрыскам Прошкина это дневник отношения не имеет – он был старым, пожелтевшим. Но не заброшенным. В нем были записи, сделанные относительно недавно. Это во-первых. А во-вторых, он был надежно спрятан, скрыт, и, наткнувшись на этот тайник, Виктор в начале подумал – не это ли искомое? Но нет, старая тетрадь не подпадала под описание, данное заказчиком. Дневник, скорее всего, принадлежал хозяйке дома, так как вряд ли приходящая прислуга стала бы что-то прятать в доме у господ, притом – так тщательно. Но почему здесь – в кладовке для хранения всевозможных консерваций, а не в собственной спальне? Если она прячет свой дневник от мужа, то лучше было бы спрятать его среди вороха любовных романов, которыми забиты полки в ее комнате. Ни один уважающий себя мужчина не стал бы ковыряться в подобной литературе. Но она не посчитала это место безопасным. Почему?

Виктор собрался было вернуть дневник на место, но, взглянув на него, усмехнулся и решительно засунул за пазуху, решив почитать на досуге.

Как он и предполагал, тайник с документами обнаружился за любовными романами в комнате хозяйки дома. Ему хватило беглого взгляда на них, чтобы убедиться. Впрочем, убедился он еще кое в чем – почти все книги на этих полках были нечитанными ни разу – их просто купили и водрузили на полки. И снимали, видимо, когда вытирали пыль. Над этим можно было задуматься, но Виктор не стал этого делать. Он свое задание выполнил. Осталось только передать бумаги заказчику и отдыхать.

Он вспомнил о дневнике дня через 3 или 4 после того, как побывал в том доме. У него был совершенно свободный вечер. Он решил провести его за бутылочкой пива и чтением, и вспомнил о дневнике, заброшенным им по возвращению в свою квартиру. Устроившись поудобней, он сделал первый глоток непосредственно из горлышка, игнорируя даже мысль о том, что можно было бы воспользоваться бокалом для этого; взглянул на дневник. Он вспомнил, что в его среде, отвечая на вопрос «Что такое любовь?» - девочки обычно несли какую-то романтическую чушь о доверии, взаимопонимании и прочих возвышенных бреднях, мальчики же, как один, написали, что «любовь – это две пары ног в постели». Виктор бегло пролистал дневник, отыскивая этот вопрос – так и есть – романтика и ноги в постели. Он усмехнулся и, сделав еще один глоток, полистал дневник, отыскивая вопрос «Кого ты любишь?» Значки, инициалы, фразы типа «никого», «это моя тайна» и прочее. И одна фраза, неоднократно выделенная, скорее всего, владелицей дневника «Тебя, конечно же!» Эта фраза была и подчеркнута, и обведена, и окружена множеством восклицательных и вопросительных знаков. Вряд ли это сделали те, кто заполнял этот дневник после автора этой фразы, т.к. эта запись была последней. Или никто больше не хотел заполнять дневник, или же, владелица получила ответы на свои вопросы от тех, кто ее интересовал, и больше не хотела никому ничего давать заполнять.

Что-то в этой фразе вызывало беспокойство. Было что-то смутно знакомое в ней. Виктор решительно вернулся к началу дневника, к странице, где красивым почерком было выведено: «Дневник друзей Поддубной Наталии. 1984 год. 7-г класс, школа №6 г. N…»

- Опаньки! – Виктор аж крякнул от удивления и быстро перевернул следующую страницу, где перечислялись имена тех, кто заполнял этот дневник. Так и есть – последним в списке значился он сам. Этот дневник принадлежал его бывшей однокласснице. – Наташка Поддубная! Кто бы мог подумать? Он дружил с ней с первого класса, но потом эта дружба как-то пропала. Изжила себя. И, вот теперь, он держал в руках ее дневник.

На какое-то мгновение Виктор заколебался – стоит ли его читать? Этично ли это? Но, усевшись поудобней, открыл первую страницу после вопросника. Там, где начинался собственный дневник Наташи.

«13 марта 1984г. Поддалась общей истерии и завела дневник друзей. Глупые вопросы, глупые ответы. Решила – заполню и выброшу. Зато остальные будут видеть, что я такая же, как и все. Наверное, так бы и случилось, если бы не Витька Туманов, заполнявший анкету двенадцатым. Вначале он писал ту же чушь, что и остальные мальчишки, но потом… Витька, это правда? Я знаю, что нравлюсь тебе – мы дружим с 1 класса. Но неужели ты тоже мечтаешь обо мне и о том, что мы будем делать после школы? Или ты пошутил? Витька, я не могу теперь никому показать этот дневник – они будут смеяться. Только ты не смейся, пожалуйста».

« 26 марта 1984г. Я сегодня почти не спала. Витька меня вчера поцеловал. Почти 2 недели прошло после того, как он написал ЭТО в дневнике, но он вел себя так же, как обычно – ни подтверждая и не отвергая своих слов. А вчера поцеловал меня. В правую щеку. Вить, это правда? Ведь, правда, же? Скажи, что ты чмокнул меня не потому, что я пообещала тебе дать сегодня списать физику. Скажи же мне хоть что-нибудь!»

Виктор оторвался от чтения и попытался вспомнить - списывал ли он когда-нибудь физику. Потом смутно припомнил – кажется, он тогда прогонял целый день в футбол, совершенно позабыв о том, что завтра контрольная. Заниматься уже было некогда, да и не было сил – он вымотался от игры. Он и забежал тогда к Наташке. Она еще не спала, хотя явно собиралась ложиться – из-под халатика выглядывала ночная рубашка, косы были распущены, щеки румянились после ванной. Он объяснил ей, что забыл о контрольной и она, не задумываясь, пообещала дать списать. Почему он тогда поцеловал ее? Из-за этого ее безоговорочного согласия или потому, что она была вся такая хорошенькая и теплая? Этого Виктор уже не помнил. Снова открыл тетрадь.

«12 июня 1984г. Мы едем на море, а потом меня отправляют на все лето к бабушке в деревню. Витька, я не увижу тебя почти 3 месяца. Я никогда не думала столько о тебе, сколько теперь. После этой твоей записи. Но ты так ничего и не сказал. И больше меня не целовал. Но ты и не смеялся. Я знаю.

Сегодня, когда мы с тобой прощались, ты заправил мне выбившуюся прядь за ухо, и улыбнулся. И сказал, что будешь скучать. А у меня вдруг стали влажными ладони. И я не смогла сказать, что тоже буду скучать по тебе. Моя нерешительность бесит меня, но и ты мог бы набраться смелости и признаться мне. Словами, а не на бумаге. Я надеюсь, что к концу лета ты повзрослеешь. Я буду все лето думать о тебе».

«1 сентября 1984г. Как все изменились за лето. Мальчишки как-то стали выше, девчонки стали женственней. И все такие загорелые. С тоской смотрела сегодня на себя в зеркало – моя грудь и не подумала вырасти за лето. Мне кажется, что и Витька это заметил. Или, правильнее будет сказать, он не заметил меня за шикарным бюстом Маринки Пфайфер. Он так и пялился на ее груди весь день. Впрочем, остальные мальчишки тоже. У нее самый большой бюст в классе. Из-за ее бюста мы с Витькой даже не поговорили сегодня. Он так вымахал за лето, стал настоящим красавцем. Раньше он мне нравился просто потому, что он – это он. А теперь мне кажется, что он очень красивый. Вить, вспомни обо мне завтра».

«24 сентября1984г. Мне понадобилось почти 4 недели, чтобы убедиться окончательно – чтобы ты ни написал тогда, сейчас это не соответствует действительности. Ты любишь Маринку. Ходишь везде с ней. И после школы провожаешь ее. А мы с тобой уже даже не друзья. Витька, как ты мог?! Значит, ты все же врал тогда? Какие же вы, мальчишки дураки! Я не хочу тебя больше знать!»

Виктор снова прикрыл тетрадь, задумался. Вспоминал. Нет, Наташка была не права. Он не был влюблен в Маринку. Но зато лето он и впрямь повзрослел, в нем заиграли гормоны, и его просто сводил с ума шикарный бюст Маринки. Впрочем, это Наташка в своем дневнике назвала его бюстом, а они тогда пускали слюни, глядя на самые большие «булки» в школе. Впрочем, вскоре выяснилось, что можно не только смотреть – Маринка разрешала лапать их. И он лапал. И в школе, на переменах, прячась с ней по углам, и после школы, когда, проводив ее до дома, они заходили в ее подъезд. Он почти сразу узнал, что она позволяет лапать себя не только ему, но это только добавило ему нахальства, он стал более настойчив. Пересел за одну парту с ней, и во время уроков запускал руку ей под юбку, положив ее руку себе на бедро. Забавно. Наташка сделала запись в дневнике 24 сентября, а он эту дату хорошо помнит – именно в этот день он лишился девственности. Маринка тогда позволила ему зайти к ней домой и они долго целовались, а потом он оказался на ней и в ней. И это было так здорово, что он отмел все слабые возражения Маринки, мол, «им, наверное, не следовало этого делать». Они сделали это тогда еще дважды, прежде чем он ушел домой. И потом делали каждый день. А потом он узнал, что она позволяет это еще, как минимум, двоим старшеклассникам, и решил не отставать – уговорил двух подружек, одна из которых училась в 9, а другая – в 10 классе, которые слыли «доступными». Так и пошло, повелось. Уже к концу октября с Маринкой спал кто угодно, но не он, зато он искал доступных старшеклассниц или ПТУшниц. Разумеется, о Наташке он и думать забыл. Она была не такая. А, значит, и не интересна ему.

Виктор хотел глотнуть еще пива, но обнаружил, что бутылка пуста. Минутным делом было сходить на кухню и вернуться с новой, а потом снова удобно устроиться в кресле.

«27 декабря 1984г. Вить, я подожду. Я теперь знаю о мальчиках и о мужчинах больше, чем ты можешь себе представить. Началось мое «узнавание» так просто – мама застала меня, когда я в очередной раз плакала над этим дневником, не решаясь порвать его. Я ей все рассказала. А она объяснила мне все про гормоны и потребности мальчиков. А еще сказала, что такие девочки, как Марина нужны в период взросления мальчишек, а женятся они на таких, как я. А еще, что период взросления у всех свой, поэтому, многие мужчины в возрасте, которым все еще нужны такие, как Маринка – так и не повзрослели, и их тяга к подобным девочкам-женщинам, говорит об их духовной незрелости. Этого могло бы мне хватить, но я не зря дочь библиотекарши. Я проштудировала множество книг по психологии, и не только, чтобы понять, что же такое мужчина и женщина. Что же такое происходит с тобой, Витенька. Тебе нужны такие, как Маринка? Хорошо. Набирайся опыта с ними. Я подожду. Столько, сколько потребуется, пока ты не созреешь, пока ты не поймешь, пока ты не вспомнишь. Я все еще верю, что когда ты писал ТЕ строки, ты так и думал. И верю, что ты ко мне еще вернешься. Я подожду, Вить».

- Боже, Наташка, я тогда совершенно не думал на каких женятся, а на каких нет. Я познал радость секса и искал его, где мог, и находил, и предавался ему - где и как хотел. И совершенно без меры, без осторожности. Маринка, насколько я знаю, тоже. Она в 9 классе сделала 2 аборта, еще один – в 10. Спала, с кем хотела и не хотела. После 10 ее родители решили сменить место жительства – от стыда за дочь они голов не могли поднять. И это помогло, знаешь. Я встретил ее несколько лет назад – примерная жена и мать семейства. Увидев меня, она очень испугалась, что я расскажу мужу о ее прошлом. Я ее успокоил – мне это было ни к чему. Она тогда долго хвасталась своим мужем, показывала его фотографии, и фотографии троих своих детей.

Нет, Наташка. Женятся на всяких. И остепеняются по разному. Я покончил с неразборчивостью в 9 классе, когда подцепил что-то от одной из девчонок. Не знал ни от кого, ни что с этим делать. И у кого спросить. А идти в больницу – нет уж, увольте. Мне тогда помог Димка, сосед. Он был старше, опытней – учился в медицинском. Он и лекарства достал, и про презики рассказал, и о разборчивости. Мы тогда подружились с ним так, как я никогда до этого ни с кем не дружил – ни с ребятами, ни с тобой, Наташка. Я восхищался им. Он был настоящим, правильным. Мужчиной.

Димка! Димка! Нет, ему не хотелось сейчас вспоминать о Димке. Виктор резко встал, отбросил дневник и пошел на кухню. Достал из холодильника початую бутылку водки, плеснул в стакан, выпил. Водка прошла как вода, не согревая замерзшие вдруг внутренности. Он налил еще. Потом еще и еще. Допил эту бутылку. Поискал другую – не нашел. В баре был целый арсенал напитков, но ему необходима была только водка, поэтому, забыв о своем намерении провести вечер дома, он вышел за выпивкой. А пришел в себя только на следующее утро – в чьей-то чужой постели. Ритуал утреннего знакомства с последующим прощанием навсегда был отработан за долгие годы до безупречности. В этот раз он тоже прошел почти без сучка и задоринки. Почти. Уже на пороге его догнал вопрос ночной подруги:

- А кто это – Наташка, которой ты меня всю ночь величал? Жена, что ли?

Виктор ничего не ответил. Не зачем было, да и некому. Его ожидало следующее задание, он заскочил домой только, чтобы по быстрому собраться. Дневник сиротливо лежал там, куда он его забросил, но Виктор только бросил на него взгляд и отвернулся – пусть лежит – он никуда не денется.

Он и правда лежал на том же месте спустя почти месяц. Но, и вернувшись домой, Виктор позволил себе два дня просто ходить мимо него, будто, не замечая. И только к концу третьего, принял все ту же позу в кресле, и, полистав, стал читать дальше.

«12 октября 1987г…»

Виктор прочел дату и вернулся к прежней записи: «27 декабря 1984г».

- Так. А почему такой разрыв во времени? Более двух с половиной лет. – Он пригляделся и заметил, что несколько страниц аккуратно вырваны. – И что же ты там писала, а, Наташка? Что такого, что даже для себя не оставила? Какие такие признания? О чем? 2,5 года прошли без событий? Нет! Ни в коем случае! Я, например, хотел бы знать, о чем ты думала после того знаменательного пикника в 10 классе, когда ты решила присоединиться к играющим в бутылочку. Я думал, что тебе не хватит смелости. Но – нет, хватило. И я смотрел, как ты целовалась сначала с Петровым, потом – с Фахретдиновым. Тебе эти поцелуи явно не нравились, но ты снова садилась в круг. И я тогда разозлился, и решил тебя наказать. Была моя очередь крутить, и именно на тебя указала бутылочка. Ты вспыхнула тогда, покраснела, но встала, намереваясь отойти в сторонку, где обычно и обменивались поцелуями выпавшие парочки. Но я не позволил тебе этого. Прижав к себе, я стал целовать тебя тут же, в кругу – у всех на глазах. И в моем поцелуе не было ни слюнявой неумелости, ни такой же слюнявой нежности. Я был груб и жесток, запуская язык чуть ли не в глотку. А потом, к грубости добавил еще и унижение – стал лапать тебя, убеждаясь, что ты уже не тот худенький подросток – то ли мальчик, то ли девочка - как когда-то. Ты тогда вырвалась, съездила мне по физиономии и убежала, а я довольно ухмылялся, зная, что к кругу ты больше не вернешься. И, чтобы уж наверняка, проорал вдогонку с издевкой: «Умри, но не дай поцелуя без любви!» Разве тебя мама этому не учила, а, Поддубная?!» Вокруг гаденько подхихикивали одноклассники, а я все больше убеждался – тебе здесь было не место. Только не в этом кругу! Они все были… А ты для меня все еще оставалась «не такой». Ты все еще была «не такая», не смотря на округлившуюся попку и маленькую, но очень аппетитную грудь. И, будучи «не такой» для меня, ты тем более была «не такой» для всех остальных.

Ты не разговаривала со мной вплоть до конца учебы. На выпускном отказалась со мной танцевать. Но здесь – в своем дневнике – что ты писала о случившемся? Что об этом думала? Кем меня считала после того злосчастного поцелуя «собаки на сене»? Страницы вырваны, и, судя по всему, вырваны давно. И я не узнаю – возненавидела ли ты меня.

Виктор хотел снова отложить дневник на неопределенное время, но пересилил себя и вернулся к записи, сделанной 12 октября 1987г. –

«Я наконец-то знаю, куда ты пропал. Тебя забрали в армию. Ты не захотел идти учиться. А армия – что она тебе даст? Ты ведь когда-то хотел стать … Впрочем, к чему это теперь. Тебя уже забрали. Боже! Я – комсомолка, и не должна даже мысленно обращаться к тебе, думать о тебе, верить в тебя, но… Боже, если ты есть! – пусть там ним все будет хорошо! Пусть он спокойно отслужит где-нибудь… Только не в Афганистане, Господи! Только не там!»

Виктор снова прикрыл дневник и мрачно усмехнулся. «Вот и еще одно доказательство, что Бога нет. Нет его! Нет, понимаешь, Наташка?! Потому что, я таки попал именно в Афган. И кому какое дело, что я был единственным ребенком в семье. И кому какое дело, что Димка тоже был единственным, да еще и учился в ВУЗе? Ну, поссорился он с ректором – и хорошо поссорился – смертельно, непримиримо. А тот возьми, и отчислил его, да еще военкому тут же позвонил, что такой-то больше не студент и очень хочет отечеству послужить, да и не просто послужить, а на благо интернациональной дружбы народов – и Димка оказался в армии, а после – и в Афгане на пол года раньше меня. К тому времени, как я прибыл, Димка был уже «стреляным воробьем», поэтому, тут же взял меня под свое крыло. Мы сдружились с ним еще сильней. Даже, если бы у меня был брат, он не мог бы быть мне ближе, чем Димка. Димка!»

Виктор снова вскочил, и, направился, было к холодильнику - за бутылкой водки, но, уже открыв его, и, взглянув на бутылку, с силой захлопнул дверцу – сейчас было не время пить. Не время вспоминать. Он принял душ, и, зная, что вряд ли сможет уснуть, принял снотворное. Таблетки помогли, уснул он быстро, чтобы через несколько часов проснуться от очередного кошмара. Реалистичного кошмара с шумом, свистом, криками, с запахом гари, пота, крови, выжженой земли. Боль, страх, кровь – они были повсюду – снаружи и внутри. А еще – повсюду были удивленные мертвые глаза Димки. Димки, укрывшего его собой, чтобы защитить от рвущихся повсюду мин. Димки, погибшего в свой последний день в Афгане, всего за неделю до дембеля. Погибшего, что бы он – Виктор – остался жить.

Виктор знал, что больше не уснет. Когда он напивался, кошмары его не мучили, но сейчас пить было нельзя – ему предстояло сложное дело, он должен был полностью сосредоточиться на нем.

 

 

Продолжение следует...

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Свет, мне очень нравится))))))))))))) Интересная идея.

Жду с нетерпением продолжения!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Душечка, рассказ "На набережной" очень трогательный, но его лучше в другую тему, он под наши эротические приключения ну никак не подходит.

 

А продолжение "Дневника" ждём-с. :36_1_35:

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дописала лишь немного Дневника. Не было времени, увы...

 

 

Какое-то время дневник валялся забытым. Виктор уехал, весь погруженный в новое задание, и старался не отвлекаться на воспоминания – они только мешали, а всякие помехи были чреваты провалом. И он едва не провалился. Случай тому был причиной, либо же – некоторая рассеянность, а, значит, и небрежность, но, выполняя последнее задание, он едва не попался. Да, он достал компрометирующие документы, и сумел не потерять их во время побега – гонки от преследователей, не стесняющихся палить ему вслед не только из пистолетов, но из автоматов. Сумел их не потерять, несмотря на ранение в плечо, и потерю сил, вследствие потери крови. Он передал документы заказчику, но понимал, что это провал, и за него придется расплатиться – заказчику мало было изъять документы; ему нужно было, чтобы все прошло тихо и незаметно. А тишины в этот раз не получилось.

Виктор понимал, что поставил под угрозу свое будущее, допустив этот промах. Заказчик начнет задумываться – не постарел ли он? Можно ли ему доверять? Можно ли поручать ответственные задания? До этого момента Виктор считался лучшим в своей области, но сейчас ему могут начать искать замену. А, значит, ему предстоит уйти, исчезнуть – иными словами – умереть. Сколько бы он не убеждал заказчика, что никогда не заглядывал во все эти документы, тот постарается обезопасить себя, убрав его, Виктора, на всякий случай, ради лишней подстраховки.

Нет, Виктору не стоит ждать, что там решит заказчик. Он всегда знал, что рано или поздно этим должно закончиться, поэтому, был готов. Были готовы пути к отступлению – деньги, документы, жилище, новая легенда, новое имя, новая судьба. Он не стал дожидаться, пока заживет плечо. Знакомый хирург подлатал его, вынув пулю, вколол несколько уколов – анестезия, антибиотик, - посоветовал покой, отдых и перевязки у молоденьких мед. сестричек. Но Виктору сейчас было не до отдыха. Вернувшись в свою квартиру почти после месячного отсутствия, он стал быстро собирать вещи, которые он не мог ни в коем случае оставить. Вот тогда-то ему и попался на глаза дневник. Он на мгновение замер, поколебался, но потом взял его и сунул в свою сумку.

И, только спустя еще 2 недели, прочно обосновавшись в своей новой квартире, в своем новом городе, в своем новом кресле с бутылочкой пива, он вспомнил о дневнике и решил снова его почитать.

«14 июля 1988г. Мои молитвы оказались напрасными – ты в Афгане. Я даже не знаю, кого сейчас умолять, молить, просить сберечь тебе жизнь. Бога? Но он молчит, и, кажется, глух к молитвам. Тебя? Чтобы ты поберегся? Но ты не написал мне ни одного письма. Впрочем, ты вообще писем не пишешь. И не получаешь. Как ты там без почты? Ну, хоть с родителями ты мог бы поддерживать связь? Дима писал, что ты единственный во взводе, кто не пишет и не получает писем. Почему, Витя? Почему?

Впрочем, я знаю, кого просить о тебе. Да, именно к нему я и обращусь за помощью».

Виктор снова задумался. Страдал ли он от отсутствия писем в те дни? И да, и нет. Кто ему мог написать? Уходя служить, он не оставил дома ни одного родного человека, который мог бы скрашивать его службу в армии своими письмами. Родители? Только не они. Если бы Димка был дома – он бы ему писал, но Димка тоже служил, а потом – они и вовсе служили рядом, и это скрашивало его горечь от отсутствия писем. Да он, в общем, и не страдал. Во всяком случае, он не морочил голову девушкам, как это делали некоторые из ребят, в частности – Юрка Кривонос, который забирал все письма «счастливым солдатам», которые приходили в часть, отвечал на них едва ли не под копирку, и устраивал галерею из фотографий, присылаемых девушками. Юрка никак не мог определиться – какую из девушек осчастливить, к кому из них отправиться после окончания службы. Ни одна из них – тех, кому он обещал – так и не дождалась его.

Виктор стиснул зубы, отгоняя непрошенные воспоминания, и снова раскрыл дневник.

«5 мая 1989г. Нет! Нет! Нет! Дима! Дима!

Сегодня пришла похоронка на Диму. Он погиб. Как же так? Как могло это произойти? Он ведь должен был вот-вот демобилизоваться! Алиска купила свадебное платье – с таким нетерпением ждала его, чтобы скорее пожениться. А теперь – он мертв. Мертв. Погиб. Может быть это ошибка? Может быть, они ошибаются? Не он это? А Витя? Что с ним? Он жив? Все это время я получала известия о Вите через Диму - он часто писал мне, после того, как, набравшись смелости, я написала ему сама, попросив присматривать за Виктором. Попросив, сберечь его живым для меня…»

Виктор с силой захлопнул дневник. «Вот оно что?! Значит, это ОНА просила Диму? Вот почему Дима так заботился обо мне? Вот почему подтрунивал надо мной. Дима, собиравшийся по возвращению тут же жениться (точно, как же я забыл? он встречался со старшей сестрой Наташки – Алисой, у них были очень серьезные отношения), предлагал мне присоединиться к нему и жениться на Наташке, чтобы мы были не просто друзьями, чтобы мы стали братьями. Он согласен был отложить свою свадьбу, чтобы подождать меня. А я все не решался ни согласиться с его предложением, ни отвергнуть его. В тот последний день, за час до обстрела, он снова поднимал эту тему, желая точно знать – откладывать ему свадьбу, дожидаясь меня, или же нет.

Я так и не ответил ему. Не смог. Не успел.

Потому что, выполняя просьбу Наташки, он до последнего защищал меня, сохраняя вверенную ему жизнь. Он просто накрыл меня своим телом, вбирая в себя все осколки мины, предназначенной убивать и калечить.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дописала лишь немного Дневника. Не было времени, увы...

Душечка, а рассказ "На набережной" тоже будет продолжен? Т.е. вся эротика ещё впереди? :))))

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Снежная. Я не знаю, соберусь ли я когда-нибудь, чтобы дописать "Набережную". Мой настрой как-то испарился. Сейчас я потихоньку пишу "Дневник". Взять бы да и его не забросить :))) А то уже терпения не хватает, а еще нужно осветить несколько событий из жизни героев... Но пока добавлю то, что дописала сегодня...

 

 

Он так стремительно меня тогда оттолкнул, падая сверху, что я ударился головой о какой-то камень, и, кажется, даже потерял сознание – во всяком случае, я был оглушен какое-то время. И ничего не видел из-за тела Димки, вдавливающего меня в землю. Когда я осознал, что с Димкой что-то не так, что он слишком тяжел и неподвижен? Тогда ли, когда почувствовал, ощутил ноздрями и губами запах, металлический вкус крови? Или, когда пытался дать ему понять, что мне не хватает воздуха, что он слишком давит на меня. А может быть тогда, когда понял, что вся моя одежда пропитана теплой, липкой кровью? Мне удалось отодвинуть его, спихнуть с себя, и первое, что я увидел – его широко раскрытые от удивления глаза. И только потом, я увидел пузырящуюся на губах кровь, истерзанное тело, слипшиеся, красные волосы. Я не мог этому поверить. Не хотел. Встряхнул его, позвал: «Дима! Димка, твою мать!». Он не отзывался. Он был уже мертв. Его спина, голова представляли из себя сплошное кровавое месиво. Я отпрянул от него, оглянулся по сторонам – везде убитые, раненые, стенающие – Тимур Ахиджаков, пытающийся засунуть вываливающиеся кишки себе в живот; Егор Назаренко, пытающийся зажать струю крови, бьющую из пробитой шеи; Юрка Кривонос, в каком-то оцепенении глядящий на свои перебитые, почти оторванные ноги; Пашка Смирницкий, лишь накануне прибывший в часть, незрячими, мертвыми глазами смотрит в прокопченное небо… И Димка. Димка, отчисленный из медицинского института только за то, что посмел противостоять ректору, возжелавшему его любимую девушку – Алису. Алису, которой больше не суждено стать его женой. Алису, в глаза которой он – Виктор, больше никогда не посмеет посмотреть, вину перед которой, он никогда не сможет загладить…

Последнее, что он помнил из событий того дня, как он, встав в полный рост, расстреливал магазин своего АКМа, выкрикивая: «Суки! Суки! А-а-а!!!!», крик ротного откуда-то сбоку: «Туманов! Туманов! Ложись! Ложись, твою мать!!!». А потом он почувствовал толчок, сбивший его с ног, боль и туман, предвещающий потерю сознания.

Очнулся он уже в госпитале, где и провалялся все оставшееся время до дембеля, борясь за жизнь, и, едва не уступая смерти. Домой он так и не вернулся.

Виктор сходил к холодильнику, достал бутылку водки, сделал несколько глотков прямо из горлышка. В таком состоянии, в каком он был сейчас, водка лилась в горло, как вода. Прихватив бутылку с собой, он вернулся к креслу, уселся в него. Какое-то время смотрел на дневник, решая – стоит ли продолжать его читать, или, может быть, стоит его уничтожить? Сделал еще глоток из горлышка, и потянулся к дневнику, раскрывая его там, где он остановился.

- Итак, я читал запись от 5 мая 1989года. День, когда они получили похоронку. А Дима погиб 30 апреля. Неделя. Почти неделю они верили, что он жив. Почти неделю они еще ждали его. Так…где я остановился? А, вот… «сберечь его живым для меня. И вот, теперь Дима мертв. Нет! Нет! А Витя? Что с ним? Может быть, он тоже погиб? Или нет? Если он погиб, тогда и его родителям должна была прийти похоронка. Или известие от него? Я не могу ждать! Я должна сходить и узнать!»

- Дура! Дура! – прорычал Виктор, снова захлопывая дневник. – Куда ты собралась идти? Ты думаешь, я зря никогда не приводил тебя домой? Думаешь, я без причины не знакомил тебя с родителями? – осознав, что это обращение опоздало, как минимум, лет на 17, что все уже давно произошло, он снова стал читать.

«12 мая 1989г. Прошла уже неделя, а я все еще не могу в это поверить. Я все еще в шоке. Не могу прийти в себя. И, что самое ужасное, я не могу ничего с этим поделать. Я не могу пойти в милицию и заявить на него. Потому что, это его отец.

Этот мерзавец – ЕГО отец.

Виктор! Виктор! Если ты еще жив! Виктор, твой отец изнасиловал меня!! Ты слышишь, Виктор?!

Я пошла узнать о тебе, беспокоясь за тебя, а эта пьяная скотина – твой папаша…

А твоя мать даже не вмешалась. Только смотрела на меня глазами побитой собаки… И теперь из-за тебя, и из-за нее - из-за этого ее взгляда – я даже не могу пойти в милицию.

Почему же ты никогда раньше не говорил мне, что из себя представляет эта твоя семья? Виктор? Виктор?!»

Бутылка водки с силой ударилась о противоположную стену и разбилась. Виктор был в ярости. «Нет! Нет! Как он посмел?!!!» Ярость смешивалась с болью и стыдом. Стыдом, который он всегда испытывал, думая о родителях. Нежелание видеть их – было еще одной причиной, из-за которых, он так и не вернулся домой. А стоило бы! Стоило, чтобы свернуть шею этому проклятому ублюдку! Он посмел изнасиловать Наташу. Чистую, нетронутую Наташу. И он, Виктор, виноват в этом. Потому что не рассказал ей, потому что заставил ее беспокоиться о нем, потому что, не отомстил. И уже не отомстит. Ублюдок, звавшийся его отцом, умер от кровоизлияния в мозг несколько лет назад. Он даже не мучился.

Виктор вспомнил свое детство – вечно злого и пьяного отца, и молчаливую, забитую мать. Мать, которая позволяла этому мерзавцу обращаться с ней, как с рабыней, либо – как с вещью. Она никогда не встала ни на свою защиту, ни на защиту своего единственного сына. За это он не мог любить ее и жалеть. Только презирать. После смерти отца, он как-то навестил ее, но поклялся больше этого не делать – его мать уже жила с одним из дружков своего мужа, ни в чем ему не уступавшему.

Как-то вдруг навалилась усталость. Виктор отложил дневник. Убрал осколки от бутылки на полу, протер стену и пол, удаляя следы водки. Потом отправился в спальню, где и уснул, едва его голова коснулась подушки, сраженный эмоциональным стрессом, смешанным с водкой.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Ужасно...

Нет, написано очень сильно и образно! Но сама ситуация...

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дневник - немного продолжения

 

Он стал бояться дневника. Просто бояться. Что еще он ему поведает? Какие тайны раскроет? Эти тайны причинили ему слишком много боли в последнее время – слишком много воспоминаний. Дневник сиротливо лежал на журнальном столике у кресла, а Виктор только бросал на него изредка настороженные взгляды, избегая не только брать в руки, но, даже, и садиться в кресло, предпочитая диван. Плечо постепенно зажило. Виктор сменил прическу – перестал стричь волосы, отпуская их, к тому же – краской добавив седины в роскошную шевелюру. Его виски поседели еще тогда, в тот злосчастный день, когда погиб Дима. И за все последующие годы вряд ли хоть один волосок добавился к тем, что появились в Афгане. Сейчас же, путем окрашивания, он добился того, что его шевелюра почти полностью приобрела поседевший вид. Он отпустил, к тому же, усы, которые странно гармонировали с его волосами. Нет, он понимал, что ищеек, если те бросятся по его следу, не обманут эти перемены, но он также знал, что первым делом они станут разыскивать среди клиентов пластических хирургов – как наших, так и зарубежных. Поэтому, он и не пытался пересечь границу. Они для него были пока закрыты.

Виктор подумывал, а не утроиться ли ему на работу? Это сбило бы с толку искателей, но пока не представлял в какой отрасли приложить свои усилия.

Сегодня, во время прогулки проходя мимо дет. сада, он услышал нестареющую дразнилку из уст одного из озорников «Жених и невеста. Замесили тесто». Он улыбнулся, но следующая дразнилка заставила его замереть, остановиться. А мальчишка надрывался: «Витька и Наташка – любовь до гроба. Дураки оба!». Виктор попытался высмотреть к кому обращены эти слова, и вскоре увидал маленькую худенькую девочку лет пяти, и крепыша мальчишку, закрывающего ее собой, в попытках защитить от поддразниваний. Они не были похожи на юную Наташку Поддубную и Витьку Туманова, и все же, Виктор решительно направился в сторону дома. Он дОлжен был прочесть, что там дальше…

«27 июня 1991г. Я не знаю с чего начать. Нет, я знаю, о чем я хочу написать, почему я нашла заброшенный мною дневник. Но как подступиться? Начать с главного, как обычно и советуют? Что ж, последую совету.

Я отпускаю тебя, Виктор. Отпускаю. Отныне я хочу прожить свою жизнь без тебя.

Слишком много времени своей жизни я потратила в погоне за фантомом. Да, да, Витя – именно, за фантомом. Я не имею ввиду даже эту неизвестность, которая наступила после последнего письма Димы – жив ты, мертв? Искалечен ли? Так или иначе, ты не вернулся. Но нет, говоря о фантоме, я имею ввиду совсем иное – ты был им изначально – с тех пор, как я тебя придумала. Да, именно так – тот Виктор, о котором я грезила все эти годы – иллюзия, сказка, выдумка – ничего общего не имеющая с настоящим с тобой. Мне нужен был герой, принц – проще всего было выбрать на роль принца того, кто находился рядом, кто сидел за одной партой, таскал портфель из школы и в школу, давал списывать и списывал сам. Я уже примеряла на тебя костюм принца, когда ты влез в мой дневник с этой дурацкой фразой. Да, теперь я более, чем уверена, что те слова были сказаны в шутку, не серьезно, ради смеха. И только такая наивная дурочка, как я, которая и так смотрела на тебя с широко распахнутыми глазами, могла поверить, что твои слова правдивы.

Я поверила, и мой фантом, моя выдумка стала еще ярче. И я долгие годы старалась не замечать, что костюм принца мал на тебя, что он трещит по швам, отовсюду видны нитки и клочья ткани. Я отмахивалась от этого, уговаривая себя, что принц просто обедневший, что у него просто трудные времена, но, что все обязательно образуется…

Ничего не образуется. Иначе и быть не могло. Сказка постепенно превращалась в какой-то фарс, преобразовавшийся в фильм ужаса, в тот день, когда…

Я все еще не могу спокойно вспоминать тот день. И не потому, что в тот день пришло известие о смерти Димы. А потому, что именно тогда моя мечта окончательно была разорвана в клочья. Я упала с небес. И упала очень глубоко. Ты даже не сможешь представить себе насколько. Куда там Маринке Пфайфер с ее выкрутасами.

Это не должно было закончиться чем-то хорошим. Это привело бы меня к полному самоуничтожению. Но на мое счастье я встретила его. И он стал для меня всем – спасением, жизнью, любовью. Нежностью, лаской, пониманием он вытащил меня из той ямы, в которую я погрузилась благодаря мужчинам Тумановым.

Вчера я вышла за него замуж. Я, наконец-то, спокойна, уравновешена, счастлива. И именно поэтому, сегодня я решила раз и навсегда покончить с моим прошлым, покончить с тобой, Виктор. Отпустить тебя на свободу.

Странное выражение, не находишь? Я отпускаю тебя на свободу, хоть пленницей была лишь я сама. И все же, возможно то, что я так упорно цеплялась за тебя, как-то воздействовало и на твою судьбу?

До свидания, Виктор. Нет – прощай! Где бы ты ни был. Будь счастлив без меня».

Виктор прикрыл дневник и устало смежил веки. «Эх, Натали, Натали…»

 

Продолжение следует..

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Душечка, а рассказ "На набережной" тоже будет продолжен?

Продолжила немного.

 

Все-таки, она немного озябла, сидя на скамье, поэтому, решила пройтись. Может быть, оттого, что время было рабочее, но на набережной было немного людей, несмотря на теплую погоду. То старики, то молодежь изредка попадались, как правило, прогуливаясь, и, никуда не торопясь. Но их было значительно меньше, чем обычно. У всех вокруг какие-то свои дела. Она и сама сейчас сидела бы на работе, если бы не визит к врачу. «Дорогая моя. Я мог бы вас обманывать, убеждать, что химиотерапия излечит вас, или, по крайней мере, продлит вашу жизнь. Но мы с вами взрослые люди, вы – не паникерша, а умная женщина, поэтому, ложь была бы неуместной. Химиотерапия не продлит вашу жизнь, а лишь продлит мучения. Я выпишу вам сильнодействующие обезболивающие. Когда они перестанут помогать – вам придется лечь в стационар, чтобы получать морфий. У вас еще есть время, чтобы заняться делами, но, думаю, вам нужно сократить время пребывания на работе – боли с каждым днем будут только усиливаться, слабость нарастать, будут случаться обмороки. В это время вам следует быть в кругу родных и близких, а не пугать сослуживцев». Она мысленно покачала головой: «Ах, доктор, доктор. Где же взять этих родных и близких, чтобы быть в их кругу?»

Из парка, расположенного вдоль набережной, оглушительно запахло цветущей сиренью. И она пошла на запах. Куст сирени находился совсем рядом, и она стояла рядом с ним, вдыхая ее запах полной грудью. «Моя последняя сирень». Она коснулась куста, коснулась кончиками пальцев соцветия, но не стала отламывать для себя ни веточки – пусть цветет. В последний раз вдохнув дурманящий запах, она повернулась лицом к набережной и застыла – почти напротив нее, у парапета стояла инвалидная коляска. Очень близко, вплотную к перилам, а руки мужчины, сидящего в ней, напряженно впились в эти металлические перила. Ей показалось, что она знает, о чем думает человек, сидящий в этой коляске, она почти явственно представила себе, как сильные руки перебрасывают тело через парапет, как это тело исчезает в бурлящей, мутной воде реки. Осторожно, стараясь не издать ни звука, она вышла из-за кустов, тихо подошла к человеку, так сосредоточенному на реке и на самом себе, что он не услышал ее, даже, когда она остановилась у него за спиной. Мужчина – седой, без обеих ног. На левой руке не хватает двух пальцев. Но судить точнее о возрасте пока не могла – лица не видела, а руки… По рукам она поняла, что не старик – и только.

- Собираетесь прыгнуть, - спросила она негромко, но, видимо, для этого человека слова загремели, как гром среди ясного дня – он вздрогнул, потом резко обернулся к ней. Совсем не молодой, но еще и не старик – лет 50-55. Впрочем, она не была в этом уверена – он был каким-то измученным, усталым, неухоженным. Разглядев за собой женщину, неизвестно откуда взявшуюся у него за спиной, он нахмурился, хотя и до этого был мрачен, и выдал такую гору брани, – проклятия были обильно смешаны с матом – что впору было бы закрыть уши и бежать, бежать… Но она просто стояла и спокойно смотрела на него – на давно нестриженные, нечесаные и немытые волосы, на щетину двухнедельной давности, на мятую, несвежую одежду. Она лишь немного поморщилась, услышав его речь, но это не заставило ее ни сбежать, ни смутиться, ни ответить в той же манере.

- Собираетесь прыгнуть, - снова спросила она, когда он замолчал.

- А тебе какое дело? Что ты вмешиваешься?! Тоже мне, мать Тереза нашлась!

- Я просто интересуюсь. Разве я вмешалась?

- Послушай, барышня. Шла бы ты домой, к мужу. Поинтересовалась бы его делами, вместо того, чтобы лезть в чужие. – Он снова стал отворачиваться от нее.

- Это очень легко. Прыгнуть. Раз – и все. И уже никаких проблем. И ненужно страдать и мыкаться, не нужно будет зависеть от здоровых и сильных, не нужно будет пытаться прожить на пенсию по инвалидности. – Она говорила, а он вновь повернулся к ней, лицо его кипело от ярости:

- Я не слабак! Я военный и мужчина! У меня всегда было достаточно смелости, чтобы не ныть и не пускать слюни жалости из-за этого! – он обвел жестом свое тело, укороченное вполовину, так как ноги его были обрезаны почти по самый живот. – Я с этим живу уже 20 лет! И не раскисал! И не собираюсь раскисать!

- Но вы хотите прыгнуть. – Продолжала она, оглядывая его – и в правду, двадцать лет в инвалидной коляске, а он отнюдь не стал толстым, рыхлым, неповоротливым. Под помятой одеждой было сильное тело – значит, регулярно тренировался. А сейчас что-то случилось.

- Да откуда ты взяла?! Кто ты такая? Чего ты лезешь, куда тебя не просят? Я недостаточно далеко тебя послал? Чего ты стоишь тут, как… как…- он не смог сразу подобрать сравнение, а потом и не успел – она успела огорошить его раньше.

- Потому что пол часа назад я думала о том же – прыгнуть или не прыгнуть.

- Несчастная любовь? – саркастически поинтересовался он.

- Нет. Просто я все равно через пару-тройку месяцев умру, а так – быстрее, и без мучений.

- Рак?

- Неоперабельная опухоль в голове. А что у вас?

- А с чего вы взяли, что со мной что-то… - она не дала ему договорить.

- Бросьте. Что еще могло вас толкнуть на это? Не страх перед будущим, ни любовь.

- Есть множество причин, которые могут побудить…- но она снова перебила его.

- Но нас с вами эти причины не касаются. Вы наверняка подъехали сюда прямиком из больницы. Она здесь, рядом. Сколько вам дал врач?

- Больше, чем вам. Но не намного.

- Вера. – Она вдруг протянула ему руку для рукопожатия.

- Что? – он растерялся.

- Вообще-то, меня зовут Вероника Сергеевна, но можно и просто Вера. – Она продолжала держать руку, ожидая этого жеста и от него, и он ответил на рукопожатие.

- Дмитрий Александрович.

- Погуляем?

- Что? – он снова был шокирован.

- Погода отличная. Не хотите прогуляться вместе со мной?

- Да что с вами, барышня?! Вам что – заняться нечем? Или это такое извращенное развлечение у вас? Почему вы не идете домой, к семье?!

- Наверное потому, что нет у меня семьи. Я одна. Так что, не составите компанию?

Он пристально смотрел на нее, но в ее взгляде не было ни издевки, ни коварства. Это смутило его – он коснулся рукой подбородка, и, будто вспомнил что-то – оглядел себя.

- Я не могу сейчас никуда идти. Я грязный и небритый. Пил беспробудно две недели.

- Помогло?

- Что?

- Выпивка помогла?

Он не стал отвечать. Взялся руками за колеса, собираясь отъехать.

- Мне пора. До свидания, Вера.

- Хотите, я провожу вас? – Видя, что он снова с недоумением уставился на нее, она продолжила. – Доктор посоветовал мне избегать работы, чтобы «не пугать сослуживцев возможными проявлениями болезни». А мне кроме работы и идти некуда. А вас я испугать не смогу.

- У вас что, действительно никого нет? Совсем никого?

- Никого.

- А друзья, подруги, бывшие мужья, любовники?

- Никого. – Снова спокойно повторила она. – А у вас? У вас много друзей, близких? Людей, о которых вы не подумали там, у перил?

Он не ответил, внимательно и мрачно разглядывая ее, пытаясь понять – что же ей нужно, в чем тут подоплека. Наконец, он решился.

- На самом деле, вы ошиблись, предположив, что я только что из больницы. Я успел даже попьянствовать вволю. Я просто живу недалеко – в «доме инвалидов». Вы там бывали?

- Нет. Не была. А с кем вы там живете? Где ваша семья?

- Почему вы, черт вас возьми, уверены, что у меня есть семья?!

- Вы сами говорили, что военный. А они редко бывают одиноки.

- У вас такой большой опыт общения с военными? – усмехнулся он. Как-то незаметно они уже отъехали от перил, и ехали вдоль набережной в сторону «Дома инвалидов».

- Нет, - Вера смутилась. – Весь мой опыт основан на фильмах и книгах о военных.

- Книги. Фильмы. Они, как правило, рассказывают об отдельных личностях, а не об армии и военных в целом. И все же вы правы, военные, в большинстве своем, женаты. – Он замолчал. Она какое-то время тоже лишь молча шла рядом с коляской, наблюдая, как сильные руки двигаются по колесам – привычно, ловко. И все же она решилась.

- А вы?

- Я? А вы? Почему у вас нет ни семьи, ни друзей, ни подруг? Почему вы, вместо того, чтобы провести последние дни с ними, пристаете к старому, больному инвалиду?

Ей нечего было ему ответить. Вернее, именно сейчас, именно так, она разговаривать об этом не хотела. Поэтому, они просто продолжала молча идти рядом, вплоть до старого, ветхого здания, который именовался «Домом инвалидов».

- Вот я и дома, - Дмитрий Александрович остановил коляску, и обернулся в сторону молодой женщины. – Спасибо, что проводили, Вероника Сергеевна. А сейчас…

- А можно мне войти? – снова перебила она его.

- Войти?

- Ну, да! Можно зайти к вам в гости?

Изумление в глазах Дмитрия Александровича вновь сменились на недоверие и подозрительность.

- Зачем?

- Да просто хочу посмотреть, как вы живете.

- Да ни хрена не просто! Вы просто сумасшедшая! Чокнутая! Или, что еще хуже – извращенка какая-нибудь!

- И что такого извращенного в моем желании посетить жилище своего нового знакомого?

-О! Почти «ничего такого»! За исключением того, что этого «знакомого» вы то, как раз, и не знаете! Шлюхи и то больше знают о своих клиентах, прежде чем подняться с ними в номера. За исключением того, что этот «знакомый» грязен, вонюч и не брит, как какой-то там сраный бомж. За исключением того, что у этого «знакомого» и ног то нет, а вы даже не соизволили уточнить – имеется ли у него х-й, чтобы хотя бы помочиться, как все мужики. – Дмитрий распалялся все сильней. Краем глаза Вера увидела любопытные физиономии мелькающие в окнах, но она по-прежнему спокойно смотрела только на мужчину, сидевшего в инвалидной коляске.

- Вы собирались привести себя в порядок, после чего – мы отправимся на прогулку. Почему бы мне ни подождать в вашей комнате, пока вы будете заняты собой?

- Черт с вами. Только потом – не жалуйтесь!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...

Душечка! Ты где?! Поклонники ждут! Уже всю воздушную кукурузу съели, сидя в партере, уборщиц на нас не напасёшься, из партера выгнали. )))))

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...

Да туточки я, туточки...

 

Итак - Дневник - немного продолжения.

 

*******

Она отпустила его…

Виктор снова и снова прокручивал в голове эту фразу. Отпустила ли? Тогда почему он чувствует себя таким плененным, связанным, обессиленным? Почему у него все переворачивается в душе, когда он думает о том, что Натали вышла замуж. И не просто вышла, а по любви. Что она полюбила кого-то, кроме него. Ведь он знал это и до того, как прочел это в ее дневнике. Знал с тех пор, как впервые увидел, кому же принадлежит дневник, который он обнаружил в тайнике в кладовой. Но знать и принять – это разные вещи. Он не мог принять, потому что не мог поверить, что Наташка, его Наташка – могла полюбить типа, вроде Прошкина. Только не она! Только не его!

И, тем не менее, именно об это она писала, а, значит, было правдой. Не стала бы она лгать сама себе в своем собственном дневнике.

Виктор снова стал избегать его. Что она могла писать теперь, когда ему в нем места нет? Какие признания? Описывала любовь и дни счастья с мужем? Ему не хотелось этого читать. Но и позабыть о нем он не мог. Поэтому, в конце концов, сдался.

«24 ноября 1993г. Почему я снова взяла в руки этот дневник? Зачем? Какие воспоминания собираюсь ворошить, листая его?

Последняя запись была сделана на следующий день после моей свадьбы. Ну, не забавно ли, что и сегодня тоже такой день. Нет, не забавно. Потому что, тогда я выходила замуж по любви.

Полтора года счастья. Много это, или мало? Это и вечность, и бесконечная малость. И мне хотелось, чтобы счастье длилось и длилось…

В январе этого года Николай Семенович – Коленька – умер. Умер. Он знал, что умирает. Он знал еще тогда, когда женился на мне. Но только смеялся, говоря, что если бы не я, он умер бы гораздо раньше.

И вот сейчас, я вышла замуж за того, кого он выбрал для меня вместо себя. Выбрал потому, что боялся оставить одну.

Выбрал потому, что желал мне счастья.

Выбрал потому, что искал для меня защиты.

Выбрал потому, что считал – я создана, чтобы быть женой и матерью.

И я согласилась. Согласилась, чтобы не быть одной. Согласилась, потому что хочу детей, семью. Согласилась, потому что привыкла во всем доверять ему, его выбору. Согласилась, чтобы не стать таким же подобием тени, как Алиса, которая все еще не может прийти в себя после гибели Димы. Даже этот их сексуально озабоченный ректор, не дававший ей прохода, и отчисливший Диму за то, что тот набил ему физиономию, - даже он перестал приставать к ней. Хотя так настойчиво звал замуж. Мама говорит, что со временем это пройдет, что это у нас семейное – так остро переживать горе…

Наверное, они решили, что я у них подкидыш, раз не подождала даже годы, прежде чем выйти замуж за другого. Но я никогда не забуду Коленьку, и в то же время, я не хочу хоронить себя вместе с ним. Да и он этого не хотел. Я просто не имею права на это после того, что он для меня сделал.

Денис, в общем то, неплохой человек, хотя… Эта его дурацкая фамилия – Прошкин. Уж, не Блошкин, не Плошкин – и то хорошо. А еще лучше, что он не возражал против того, чтобы я осталась на своей девичьей фамилии. Колину оставить не могла – неприлично быть замужем за одним, а носить фамилию другого.

Итак, с новым замужеством меня. С новой жизнью. С новой судьбой. Будет ли новое счастье?

P.S. О нем никаких известий».

**** ****

«30 апреля 1994г. Эти Тумановы, видно решили меня со свету сжить. Что они себе позволяют? Мало мне было этого алкоголика, так теперь и Виктор. И Виктор туда же! Я не могу поверить этому! Я считала его погибшим, а он появился только для того, чтобы изнасиловать меня! Да что за напасть такая с этими Тумановыми?!!!»

- Это неправда, черт возьми! – Виктор вскочил, отбросив дневник в сторону, опрокинув кресло. Был снова вечер, он сидел попивая пиво, а решившись снова взяться за дневник, обнаружил вдруг Это. – Черт возьми, Наташка! Да есть ли хоть слово правды тогда в этом твоем дневнике? Если ты лжешь в этом, стоит ли тогда верить тебе во всем остальном? А ты, несомненно, лжешь! Потому, что я никогда и никого не насиловал. Никогда и никого! И, уж тем более, тебя. Тебя, которую я видел в последний раз едва ли не на школьном выпускном.

Виктор метался по комнате, потом снова подошел к креслу, вернул его на место, и взял в руки дневник.

«1 мая 1994г. Он жив. Слава Богу Он жив!

Денис вчера праздновал в ресторане по поводу заключения какой-то крупной сделки. Я, как всегда, должна была быть украшением вечера, что меня всегда напрягало, так как не все его гости умели держать себя в рамках, и обилие скабрезностей, а также – вечное лавирование от потных чужих лап, меня утомляет до крайности. В этот раз я едва ли не сбежала совсем, от ошалевшего от вседозволенности молодчика, именовавшегося гордо «партнер», который без зазрения совести лапал мои ноги под столом, нимало не смущаясь присутствием рядом моего мужа. Когда его руки полезли под юбку, я просто сбежала, бросившись в дамскую комнату со скоростью, которую только могла себе позволить, не вызывая лишних вопросов. Выйдя в коридор, я хотела просто броситься бежать, и…

Увидела его. Это было так неожиданно. Я не могла поверить. Стояла, как оглушенная, и только повторяла: «Ты! Неужели это ты?!» А потом, будто очнувшись, бросилась ему на шею, обнимая, целуя, шепча «Витя. Витечка. Живой. Ты живой!»

Он был пьян. Вначале, мне показалось, что он оттолкнет меня, что он не узнаёт меня. Но, будто спохватившись, он вдруг так крепко прижал меня, что кости едва не треснули. А потом, схватив за руку, быстро потащил куда-то, не говоря ни слова. Пока мы не оказались в какой-то полутемной комнатушке, которая оказалась личной уборной директора ресторана. Как Виктор умудрился попасть туда, ведь, насколько я знаю, такие апартаменты всегда заперты на ключ. Я хотела спросить у него, но, едва мы вошли, едва я повернулась к нему, Виктор поцеловал меня. Всего один поцелуй… А потом повернул спиной к себе, прогнул и…

Нет. Я не могу писать об этом…»

Этого не может быть, - твердил Виктор, потирая лоб, мучительно пытаясь вспомнить. Просто не может такого быть. Она меня с кем–то спутала, приняла другого за меня.

«5 мая 1994г. Я только сегодня подумала, почему Виктор мог быть пьян тогда. Получив похоронку на Диму 5 мая, мы и считаем годовщины смерти в этот день. Но он был убит 30 апреля. Не это ли обстоятельство заставило его пить? И где же, все-таки, он был эти годы? И почему судьба столкнула меня с ним сейчас? И почему ТАК? Виктор, Виктор…

Он стал еще красивей, возмужал. Уже совсем не мальчик, впрочем, разве я в нем мальчика любила?

Любила? Неужели я снова заговорила об этом? Неужели снова? И только потому, что он взял меня, как какую-то шлюху в общественном туалете. Господи, Господи!!!».

- Это случилось в день, когда был убит Дима, в день, когда я бываю пьян, как никогда. Каждый год 30 апреля я отмечаю поминки. Чем бы я ни был занят, как бы ни был загружен, но этот день всегда мой. Я пью, чтобы почтить память умершего друга, а потом приходит время торжества жизни – я «цепляю» какую-нибудь женщину, и пытаюсь доказать себе, что живой. Каждый год одно и тоже, именно потому, я никогда не пью дома, а всегда иду в ресторан. Какой год она говорила? 1994? Кажется, именно этот год был исключением, потому что, проснувшись наутро, я не обнаружил рядом с собой никакого женского тела, зато мое собственное казалось мне измочаленным, избитым, вонючим. Потому что, проснулся я в каком-то подвале. Голова болела мучительно. Я не обнаружил бумажника, а одежда была грязной, изорванной. Кое-как выбравшись из подвала на улицу, щурясь от яркого света, я понял, что на этом мои потери не ограничились – костяшки были сбиты, грязные пальцы, пройдясь по лицу, утвердились – губы разбиты, один из глаз опух и заплыл. Я с кем-то дрался в ту ночь. Дрался, без сомнений.

Виктор потер виски, пытаясь припомнить вечер30 апреля или утро 1 мая 1994г. Нет, ни о вечере, ни о ночи никаких воспоминаний. А утро… что же было утром, после подвала? Снова заболела голова, как тогда, когда он, выбравшись на свет, пытался определить, где же находится. Его окликнул какой-то голос сзади: «Эй, мужик. Очухался что ли?». Он оглянулся – на него с любопытством смотрел какой-то бомж – не сколько старый, сколько потасканный. «Здорово тебя вчера приложили», - констатировал он, глядя на разбитую физиономию Виктора. «А кто приложил?», - поинтересовался тот. «Да, люди добрые и приложили. А то, как же – ночь на дворе, все нормальные люди спят давно, а тебя нелегкая носит по двору. И носила бы молча. Так нет же – орал на весь микрорайон. Хто ж такое стерпит? Вот мужики спустились и накостыляли тебе, чтобы замолчал. Ты же слов понимать не хотел». «Добрые люди, как же, - процедил Виктор, снова касаясь пальцами распухших губ. – Добрые. И милосердные. Кошелек у меня отобрали тоже по доброте душевной?». Бомж с искренним удивлением уставился на него. «Какой - такой кошелек? Не было при тебе никакого кошелька. Мужики бы не стали. По шее накостылять – это они могут, и милосердны были, т.к. встал ты нынче на свои ноги, а не на костыли. Но монету чужую они трогать не стали бы. Кошелька не брали. Ты сам небось его куда-то дел. Или оставил в другом месте. Может, где пил». «Ладно, проехали. Слушай, а где хоть я нахожусь?». «Вот те раз. Сам не знаешь чего и зачем тут искал? Так Шедринка это». «Понятно. Ну, бывай здоров, приятель».

Виктор вспомнил сейчас, что тогда, удалившись уже на приличное расстояние, он услыхал в спину: «Слушай, а кто та баба, которую ты искал?» «Какая еще баба?» - спросил он тогда хмурым голосом – вот баб никаких ему ни видеть, ни вспоминать не хотелось. «Ну, как же, - отвечал ему в спину бомж, - Да та, что ты звал всю ночь. Даже тогда, когда без сознания валялся на асфальте, а я тебя в подвал перетащил, что бы не замерз. Наташка какая-то».

Тогда, как и сейчас, Виктору пришло видение, как он, шатаясь, бредет по улицам города и орёт, орет – «Наташка! Наташка! Вернись! Прости! Не уходи!». Значит, что-то тогда было. Что-то случилось тогда. И, возможно, что все описанное в ее дневнике, правда? И я видел ее, был с ней. Изнасиловал (вот в это труднее всего поверить)… А потом шатался по городу в поисках приключений, в поисках ее – Наташки. А наутро забыл об этом. Забыл обо всем.

***** ****

Виктор вновь открыл дневник, с неприятным холодком в груди ожидая, что же еще ему следует ожидать от этой тетради.

«14 июня 1994 года. Ну, вот и все мои сомнения развеялись. Только что вернулась от врача, который подтвердил беременность в 6 недель. Виктор, поздравляю тебя! Ты станешь отцом!»

Виктор прикрыл глаза. Еще и это. Что же ты еще приготовила мне, Наташа?

«Наверное, мне бы стоило сомневаться в том, кто отец моего ребенка. Но сомнений никаких нет. Нет. Этим должно было закончиться. 5 лет. 5 лет с того дня, как меня изнасиловал твой отец, я все ждала, что один из актов закончится беременностью. Первые два года я ждала этого со страхом. В браке с Николаем Семеновичем – с надеждой. Последнее время, с Денисом – с отчаянием. Ждала, но не беременела. Мой гинеколог убеждала меня, что со мной все в порядке, что не пришло еще видно время. А я сомневалась. Обратилась в дорогую частную клинику, где врачи после обследования подтвердили – со мной все нормально, я могу иметь детей. А вот Денис – нет.

Не забавно ли – он то убежден обратном (даже отказался сдать семя на анализ – мне пришлось добывать его со всякими ухищрениями), а все потому, что одна из его бывших любовниц заявила ему, что родила от него сына, и он оплачивает его содержание. Что ж, теперь ему придется признать своим, и оплачивать содержание и твоего ребенка, Витя. И он не усомниться в том – чей это ребенок. Я – его верная жена, шарахающаяся от всех мужчин, кроме него. А я и от него бы шарахалась, если бы не мечтала о ребенке. Я не выношу его прикосновений, мне не нравятся его поцелуи. Казалось вначале, что все пройдет, что я привыкну к нему. Но он… господи – какой он зануда!! И в жизни, и в постели. Все, за чтобы он ни брался – все делается по однажды заученному шаблону – никакой фантазии, никакой импровизации. Я однажды подумала – если засечь время, наверняка получится один и тот же результат. Приблизительно так и есть. Исключения бывают только в том случае, если он выпил лишнего, или же слишком устал, чтобы быть ведущим.

Николай Семенович был не таким. Он был таким нежным. Таким бережным, ласковым. В какой-то степени он обожествлял мое тело. И мне это помогло. После всей той грязи, когда я ненавидела себя – от кончиков волос, до кончиков ногтей на ногах – мне необходимо было такое обращение, чтобы поверить в себя, чтобы перестать себя ненавидеть, чтобы гордиться своим телом. И в тоже время…

Да, что уж скрывать от самой себя. Не смотря ни на что – чего-то в его ласках мне не доставало, что-то так и осталось за гранью. Он это тоже понимал, я видела грусть в его глазах, но тогда меня как-то это не тяготило. И он, и я списывали это недостающее на возраст.

И только с Виктором я поняла, что дело не в возрасте. Именно так.

Несмотря на весь ужас, на всю нелепость происходящего, именно тогда – в этой административной уборной – я впервые ощутила радость и сладостность близости. Не приятность, как с Коленькой, не скуку и гадливость, как с Денисом, не ужас, страх и отвращение – как с бесчисленными мужчинами от отца Виктора, до Николая Семеновича, а страсть, желание, восторг. Хватило одного поцелуя – властного, страстного, чтобы зажечь меня, зажечь нас. А потом – хватило этого огня, а еще – его силы, властности, напора, чтобы стоя в позе, приличествующей больше шлюхе, испытывая стыд, радость и желание, я впервые испытала оргазм.

И он был таким сильным, мощным, восхитительным, а стыд и ужас от ситуации – такими всеобъемлющими, что я убежала. Я не стала дожидаться, ни когда восстановится дыхание, ни – когда уйдет слабость и дрожь из ног. Выскочила из уборной, помчалась на выход, каким-то шестым чувством угадывая, где нужно свернуть. Я даже не стала возвращаться в зал, к мужу и его партнерам – опрометью бросилась к той части стоянки, где стояли автомобили нашей компании. Водители находились тут же, устроив на капоте одной из машин, карточные игры. Попросив одного из них передать Денису, что у меня ужасно разболелась голова, я села в свою машину, а водитель отвез меня домой.

И только спустя несколько часов я поняла –неизвестно когда я увижу его в следующий раз. И увижу ли. Зато у меня останется его ребенок. И, мне кажется, что это будет сын».

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***** *****

Теперь Виктор не отрывался от дневника.

«5 марта 1995г. Вчера нашему сыну исполнился месяц. Малыш родился крепеньким, здоровым, красивым. Я родила его так легко, будто и не были мои роды первыми, будто и не произвела на свет младенца в 4 кг.

Денис был так рад рождению наследника, что всю беременность обхаживал меня, больше не водил с собой на свои пирушки, не пытался подложить под партнеров для усиления влияния на них. Он был так доволен, что даже позволил самой выбрать имя ребенку, и согласился с моим выбором.

Я назвала его Димой. В честь нашего друга. Ведь именно благодаря ему - твоей памяти и скорби о нем - и состоялась та наша встреча. И, мне кажется, я понимаю, почему ты так и не вернулся домой. Ты знаешь, Алиса стала оживать. Она единственная, кто знает о тебе, о том, что это твой сын. Именно это и помогло ей выйти из той эмоциональной ямы, в которой она находилась после смерти Димы. Теперь она верит, что не только твой, но его кусочек живет в нашем сыне. Она снова стала улыбаться, радоваться жизни. И, кто знает – возможно, она еще встретит человека, с которым сможет быть счастлива.

А я … Я счастлива всякий раз, когда держу на руках это маленькое чудо, всякий раз, когда думаю о нем, когда его маленькие губки требовательно впиваются в мой сосок, жадно поглощая еду, а его сильные пальчики путаются у меня в волосах. Я счастлива, находя в нем твои черты. И еще тем, что он то – уж, он то точно будет любить меня».

«19 августа 1999г. Неделю назад у Димки появилась сестричка. Как же трудно она мне далась. Не в плане рождения. В плане зачатия. Первые два года Денис был спокоен, рождение сына радовало его, хотя, честно говоря, даже эта радость не сделала из него хорошего мужа или отца. Он мало времени уделяет нам, считая достаточным то, что содержит нас. Но, спустя два года, он стал говорить о том, что неплохо бы родить еще одного ребенка. Стал чаще появляться в супружеской постели, запретил пользоваться контрацептивами. Глупо, ведь я ими не пользовалась. Но не говорить же ему, что он не может зачать.

Когда я поняла, что с каждым месяцем его нетерпение и разочарование нарастает, я поняла – я должна как-то забеременеть, должна родить ребенка. Но как? Искать Виктора? С той ночи в ресторане я ничего не слышала о нем, и, тем более, не видела его.

Мне нужен был кто-то другой. Завести какой-нибудь пошлый романчик, ради оплодотворения? Мне это казалось нецелесообразным, опасным. И, тем не менее, я решилась на это. Записалась на курсы вождения и несколько месяцев совмещала уроки вождения с совокуплениями. Мой учитель был похож немного на Дениса, именно поэтому, я терпеливо выносила на протяжении нескольких месяцев все его сексуальные фантазии (а их у него было великое множество). Я встречалась с ним даже после того, как водительские права заняли свое место у меня в сумочке. А потом подслушала как-то один разговор, из которого поняла – моим надеждам не суждено сбыться – и все эти месяцы прошли впустую. Инструктор этот был тем еще ходоком, его жена терпеливо сносила все его похождения, но она не желала, чтобы разные девицы заявлялись к ней в дом, утверждая, что беременны от ее мужа, и, надеясь, что «старая грымза» сдаст свои позиции и подаст на развод. Она потребовала у мужа сделать вазэктомию. Он, посчитав, что троих законных детей с него достаточно, а незаконные – уже подтвердили его мужественность, и, следовательно, увеличивая их число, он лишь умножает свои проблемы, согласился с ее решением. И к моменту нашей связи он уже несколько лет был стерилен. Я была так разочарована! А Денис стал бросать на меня подозрительные взгляды. И тогда я снова вспомнила о частной клинике, в которой проходила обследование.

Это обошлось мне в кругленькую сумму. Не столько само искусственное оплодотворение, сколько плата за сохранение тайны. Я думала расплатиться деньгами, оставшимися от Николая Степановича, но, т.к. эти деньги не были живыми, а были вложены в недвижимость, обналичивание их заняло бы дополнительное время, которого я себе позволить не могла. И тогда я украла их у Дениса. Этот человек после всех этих инфляций, дефолтов, как будто свихнулся. Он переводит деньги в валюту, золото, драгоценности и прячет, прячет их по всем углам и щелям. Несколько таких мест я и подчистила, будучи уверенной, что он не подсчитывает общую сумму своих «сбережений». Во всяком случае – пока я могу во все эти «схоронки» запустить свою лапку, когда из-за рассеянности и невнимательности к своей семье Денис забывает оставить деньги на хозяйство. Но скоро этому придет конец. Денис строит загородный дом, оснащенный системой сейфов, куда и перенесет все свои сбережения, а также – перевезет нас, свою семью, чтобы мы не мешали ему делать в его квартире то, что ему хочется, чтобы не будили его своим плачем или криками.

О чем это я? Ах, да. Итак, я оплатила искусственное оплодотворение деньгами Дениса. Я не знаю, кто является донором спермы – эта информация строго конфиденциальна, хотя, мне показались странными взгляды молодого помощника врача, проходящего практику в этой клинике. Хотя, скорее всего я преувеличиваю, придумываю.

И вот, неделю назад я родила здоровую девочку. Мы назвали ее Надеждой, Наденькой. Денис правда хотел назвать ее Виолетой или Снежаной, но я воспротивилась. И снова, как и после рождения Димы, обрадованный подтверждением своей мужественности (оказывается – всего то и надо для этого – зачать ребенка), он уступил мне.

Димка очень рад сестричке. Он ждал ее гораздо трепетнее, и нетерпеливее, чем

Денис. Он гладил меня по животу, прикладывал ухо, разговаривал с малышкой.

Сейчас, когда мы уже дома, его практически невозможно оттащить от кроватки. Он даже заявил, что хочет вернуться в свою прежнюю маленькую кроватку, чтобы спать рядом с сестричкой и охранять ее во сне. Мне с трудом удалось отговорить его от этой затеи. 4,5 года – а такой герой! А еще он очень добрый и нежный. И чрезвычайно развит для своего возраста. Он не только выше своих сверстников, он опережает их в развитии.

Да, я понимаю, что все матери считают своих детей самыми умными, красивыми и сильными, но мне кажется, что я не преувеличиваю его достоинства.

И он все сильнее походит на Виктора».

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Ссори, девочки. Когда я начинала Дневник - я не думала, что он окажется таким длинным. Размещаю последние части - остался только эпилог. :36_1_32v:

 

Дневник - продолжение...

 

**** *** ****

 

«15февраля 2000г. Мои опасения оказались верны. Сегодня, когда возила Надюшу в поликлинику на осмотр (нам пол года), столкнулась с тем самым практикантом из частной клиники. Что он там делал, не знаю. Я его не узнала. Он сам меня окликнул. Рассматривал малышку, агукал с ней, расспрашивал о ее здоровье. А потом возьми и скажи: «А неплохая у нас с тобой дочка получилась». Я просто онемела, уставившись на него. Во-первых, до этого он обращался ко мне исключительно на «вы», во-вторых, сами слова были более чем двусмысленны. В-третьих, я сразу поняла, что добром это не кончится. Я догадалась об этом, как только он окликнул меня и напомнил кто он. Но тогда, после его слов, я поняла, что все может быть еще хуже, чем я ожидала.

Так и оказалось. Он предложил мне стать его любовницей. Прежде, чем я успела что-то ответить, он добавил, что в противном случае расскажет моему мужу, что это именно его дочь он считает своей, воспитывает, и гордится.

Я попыталась откупиться, предлагала деньги, и не малые. Он отказался. Он хочет меня в любовницы. И больше ничего. Дал на раздумье неделю. Но это просто издевка. Это просто отсрочка. Он, как и я, понимает – я не могу позволить Денису узнать правду. Не могу.

P.S. Ты будешь рад узнать, что Алиса в сентябре вышла замуж? Она встретила очень хорошего человека. Он отец-одиночка, воспитывает сам дочь. А еще – отличный хирург, у него просто золотые руки. Алиска очень гармонично вписалась в его семью, падчерица полюбила ее также сильно, как и ее отец. А еще – Алиса беременна.

P.P.S. Димка уже читает. Пока еще медленно и по слогам. Но он упорствует в своих занятиях, проявляя излишнее (на мой взгляд) усердие, упорство и целеустремленность. Ручку его рука держит пока менее уверенно, и все же он старательно выводит «Я люблю маму и Надю». О папе ни слова – он Дениса почти не знает».

«24 июля 2000г. Алиса сегодня родила сына. Назвала Даниилом, Данькой. Я знаю, если бы не мой сын, она назвала бы его Димой. Но Данька тоже отличное имя. Мы с Димкой и Надюшей с нетерпением ждем, когда можно будет съездить к ним, чтобы проведать, поздравить, посмотреть на малыша.

P.S. Оказывается, что его отец умер этой весной. Виктор на похороны не явился. Где ты, Витя? Где тебя снова носит? Я бы обратилась к ветру, к солнцу, к звездам, если бы могла понять их ответ.

P.P.S. Я беременна».

«1 сентября 2001г. Первый раз в первый класс. Сегодня Димка пошел в школу. Провожали его всей толпой – я, Наденька, Антошка. Мы вылезли из машины на значительном расстоянии от школы. Димка гордо нес цветы и ранец, отказываясь уступить и то, и другое. И все же, он старался приноровиться к маленьким ножкам сестренки, держащейся за его портфель, чтобы не отстать. Антошка, сидя в коляске, счастливо пускал пузыри. 4 зуба – это 4 зуба.

Я вот думаю, не потеряет ли он интерес к знаниям в школе? Фактически, многое из того, чему его будут учить в первом классе, он уже знает. Что с того, что ему только 6,5 – и ростом, и развитием он ближе к восьмилеткам.

Он сейчас очень похож на своего отца, на того, каким он был, когда мы познакомились друг с другом в первом классе. Я тогда не задумывалась об этом, но в отличие от остальных, пришедших в школу в семилетнем возрасте, Виктор пошел в первый класс, когда ему было уже 8. Именно потому, его забрали в армию сразу после школы. Я только что подумала и испугалась – я не хочу, чтобы моего Димку забирали в армию. Не хочу!!!

Ему очень понравился первый день в школе. И самое забавное, его посадили с девочкой, которую зовут Наташа. Она чем-то похожа на меня. На ту, какой я была в 7 лет. Сейчас, в свои тридцать, я иногда кажусь себе видавшей виды старухой – все знающей, все постигшей. А это не так. И знаю я не все, и постигла лишь малую толику. И в глазах мужчин я читаю интерес, даже если они видят рядом со мною троих моих детей.

Трое. Я думаю, на этой цифре можно и остановиться».

Виктор захлопнул дневник. «И ни слова о нем – об отце этого третьего ребенка. Кто он? Этот студент - медик, или как там его – практикант?

Почему она больше не упомянула о требовании этого мальчишки? Из стыда? Или их теперь соединяет нечто большее? И соединяет ли? Как долго длятся или длились их отношения? Она любила его? Ей было хорошо с ним? Почему она ничего не написала?!»

Виктор с удивлением осознал, что испытывает нешуточный укол ревности. Он чертыхнулся, хотел, было, снова открыть дневник, но, бросив взгляд на часы, понял, что пора ложиться спать. На завтра у него было запланировано одно дельце.

**** **** ****

«28 октября 2003г. Вчера Алиска с Данькой отправились домой, немножко погостив у нас. Помню, в какой-то момент, глядя на играющих детей, мы замолчали, задумавшись. А, очнувшись, поняли, что мысли обеих были о прошлом. Алиса заговорила первой:

- Он приезжал к матери. Его видели во дворе.

- Когда? – спрашивать о том, кто приезжал, было глупо.

- В конце сентября. И пробыл недолго. Скорее всего, больше не появится там.

- Почему?

- Мать его снова живет с каким-то алканавтом. Он едва ли не выбегал из дому, и, говорят, такое презрение было на его лице… Некоторые женщины просто удивляют.

Я промолчала. Никому, даже Алисе, я не рассказывала о причинах своего поведения тогда. Не видела необходимости говорить об этом сейчас. Даже Коленьке я рассказала тогда не всю правду, признавшись, что все дело в изнасиловании, но, не сказав, кто именно был тем насильником. Об этом знаю только я, его мать, и знал его отец. Да еще ты – мой дневник. И этого достаточно.

Да, Алиса права. Увидев, с кем живет твоя мать, ты не простишь, и не вернешься. Нас так разбросали судьбы. И я давно покинула город детства, и ты бродишь неизвестно где. И на помощь может прийти только Его Величество Случай.

Но у меня, по крайней мере, есть Димка. И еще есть Надюшка и Антошка. А что есть у тебя? И есть ли что-то? Что-то, помимо боли и воспоминаний?

P.S. А Димка, все еще сидит за одной партой с Наташей. Их дружба умиляет меня, но и наполняет грустью».

Виктор задумался. «Есть ли у меня что-то? Еще недавно, я бы сказал, что у меня есть работа, которая мне нравится. Но я устал от нее. Она потеряла свою ценность, потеряла свой магнетизм, перестала радовать риском, сложностью, приключениями. Да и нет у меня ее больше. Я потерял эту работу. А другую пока не нашел.

А что есть у меня сейчас? Что? Возможно, всего лишь этот дневник? А, может быть, у меня есть ты и наш сын?»

Виктор снова взялся за дневник. Он таял на глазах. Все меньше страниц оставалось впереди, все меньше записей, меньше откровений.

«4 февраля 2005г. Димочке 10 лет. Боже, какой же он взрослый! Какой красивый! Мне так хочется обнять его иногда, и стоять, стоять часами, прижавшись к нему, сжимая его в объятиях. Но я не могу себе этого позволить. Я не должна показывать, что люблю его сильнее, чем других своих детей. Это было бы неправильно и нечестно.

Денис, как всегда, хотел забыть о празднике, но я ему этого не позволила. Он вообще обнаглел в последнее время. Такое ощущение, что он приезжает домой только, чтобы упрятать очередную часть своих «сокровищ». Он ни разу не лег со мной, с тех пор, как был зачат Антошка. С того дня, как я сообщила ему, что беременна. Какое-то время я даже предполагала, что он догадался, что это не от него. Но он никак себя не проявлял. К Антошке он равнодушен не более, чем к Неденьке или к Димке. И я поняла – и передо мной, и перед детьми он считает, что долг выполнил. Именно потому, в нашей городской квартире постоянные оргии с девочками, пьянки, гулянки и прочие развлечения. Я давно перестала там появляться, даже, когда уверена, что там никого нет. У меня нет ни малейшего желания краснеть под взглядами соседок-старушек.

Но Дениса они, по-видимому, не смущают. Чтобы ни видел когда-то в нем Николай Степанович, либо умерло, либо – что более вероятно – было не более, чем искусной игрой.

Пока дети бегали после поедания сладостей, я стала искать новое укрытие для своего дневника. Денис даже мою комнату не оставил неприкосновенной – и тут очередной тайник. Он еще посмел укрыть его за грудой дешевых дамских романов, наивно полагая, что я им буду рада. И в тоже время, убеждая, забыть и о них, и о том, что за ними скрыто. Дурак. Кому нужны твои тайны?

P.S. Господи, я только что видела, как Димка с Наташкой целовались. Им же только 10 лет! Дети! А туда же. Остановитесь, хотелось крикнуть мне. Но я не крикнула. Я тихо ушла».

«23 февраля 2005г. День защитника отечества. 5 лет моему роману с Ромой. Я устала. Я так устала от него?! Когда же, наконец, все это закончится? Ведь он даже не влюблен в меня. 5 лет он тешит свое Эго, имея в любовницах жену «денежного мешка». Я тщетно пыталась понять, зачем это ему? Не сумела. За это время он успел жениться, родил двоих детей от жены, но в своем отношении ко мне и к нашему договору, ни капли не изменился. Регулярные встречи, регулярные свидания. Регулярный секс. Мы и не разговариваем почти. Но, всякий раз, когда я заговариваю о том, чтобы прекратить наши отношения - он злится, угрожает мне. Уходит, хлопая дверью и заявляя напоследок – «скажи спасибо, что я позволяю тебе больше не беременеть от меня. А будешь надоедать – заставлю понести. Как тогда перед мужем будешь оправдываться?»

Да, он знает, что Денис со мной больше не спит. Я как-то случайно проговорилась, по-глупому. Это только усилило его стремление к близости, его напор, его отчаянную страстность. И, при всем при этом, он - отличный врач, как я слышала.

P.S. Кажется, я поняла. Вот сейчас, пока я писала об этом, я поняла в чем причина этой жажды. За все 5 лет ему так и не удалось заставить меня кончить.

Дурак, какой же он дурак. Неужели не смог понять, что я – женщина одного мужчины?».

«2 марта 2005г. Вчера хоронили Романа. Я не была на похоронах. Была Алиса. Не нужно было ей ходить. Стыдно это. Там место его семье. Его жене, оставшейся вдовой с двумя детьми.

А мне там было не место, ведь это я косвенно виновна в его смерти. Поняв, чего он ждет, и чего добивается, я не стала держать свои знания в себе, а при первой же встрече выложила все начистоту, заявила, что он не добьется своего. Он был так растерян и расстроен. Мне бы остановить его, когда после моих слов он опрометью бросился на выход. Не остановила. Лишь облегченно вздохнула. А он разбился на машине по дороге домой. Не справился с управлением, как было официально заявлено. Он не справился с собой».

***** *** *****

Виктор снова остановился. Снова прекратил читать. Осталась всего лишь одна запись, всего лишь одна страница. Перед тем, как закрыть его, он успел заметить – запись была сделана всего за несколько дней до ограбления им дома Прошкиных. Всего за несколько дней… Интересно, а она уже обнаружила пропажу дневника? И, если да, то, что она думает? Виктор прошелся пальцем по усам – все-таки он еще не смог к ним привыкнуть. А она? Узнала бы его она – в усах и с сединой?

Виктор медлил. Последняя страница. Не только последняя исписанная страница, но последняя страница в дневнике. Что она ему принесет – горечь, боль, обиду, разочарование? За окном шумел дождь, неспешно, плавно омывая дома и деревья, улицы и машины. Виктор подошел к окну и долго стоял рядом с ним, вглядываясь в ночную тьму, освещаемую редкими фонарями. И в свете этих фонарей дождь казался какой-то двигающейся паутиной. «Как там пел когда-то Игорь Корнелюк, - подумал он вдруг. – «Подожди - дожди, дожди. Я оставил любовь позади. И теперь у меня впереди Дожди. Дожди». Не это ли ждет меня там – за последней страницей дневника? Все позади?»

Он вернулся к креслу, долго усаживался, ворочался. Все ему казалось, что кресло стало чересчур неудобным. Потом понял – тянуть дальше не имеет смысла.

«5 февраля 2008г. 05.00 часов утра. Вчера нашему сыну исполнилось 13. Казалось бы – мальчишка еще, ребенок. Ан - нет. Как говорят, называется нынешнее поколение – пепси? Секси? Как ни назови их, они все же совсем иные, нежели были мы. Что уж говорить о времени наших родителей, бабушек. И стоит ли удивляться тому, как трудно бывает понять друг друга подрастающему поколению и поколению пенсионеров, ветеранов.

Я устроила Димке роскошный день рождения. Говорят, что у иудеев 13 для мальчика – возраст, когда он становится самостоятельным в глазах Бога, ответственным за все свои поступки. Они устраивают грандиозные празднования в честь тринадцатилетия. «Ну, мы ничем не хуже», - решила я, и праздник удался. Во всяком случае, именно так я считала, глядя на веселящихся подростков, танцующую, смеющуюся, поедающую сладости толпу детей. Даже Денис вспомнил о дне рождения сына без моего напоминания, впрочем – отделался он, как всегда, серией новых компьютерных «прибамбасов». Дурацкое слово, но как обозвать все эти устройства, вставки, принадлежности и прочие, прочие – я не знаю. Димке – да, все это нравится, он в этом разбирается и он рад новым приобретениям, но я знаю, что Денис сам ничего этого не выбирал, так как и сам владеет компьютером не на много лучше обычного пользователя. Скорее всего, опять передоверил выбор подарка своему программисту.

Вообще, глядя на кучу подарков, возвышавшуюся рядом с именинником, я думала, что в скромности наших юношеских дней рождений, была своя прелесть. Подарков было меньше, стоили они гораздо дешевле, но ценились они нами гораздо сильней, а эти…

Не сомневаюсь, что большинство из полученных подарков, будет забыто или передарено младшим уже завтра-послезавтра.

Вечером, Димка с сияющими глазами благодарил меня за праздник, потом, вдруг, приподнял меня на руки и закружил. Я испугалась. Стала вырываться, не желая, чтобы мальчик надорвался. И только, когда стояла рядом с этим смеющимся мальчишкой, поняла – насколько же он вырос. Мне приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Он худой, но это не угловатая худоба быстро растущего мальчика – благодаря ежедневным занятиям спортом, он жилист, а мышцы его крепки. Его плечи еще будут раздаваться, но он никогда не будет плотным - Димка будет таким же сухопарым, как и его отец. А как он на него похож!!! Я смотрела на него и с болью ощущала – сейчас Димка едва ли не полная внешняя копия того мальчика, из-за которого я и начала этот дневник.

Чтобы не думать об этом, не вспоминать, я оставила сына с еще оставшейся небольшой компанией, смотреть какой-то фильм, а сама отправилась заниматься уборкой, решив, что физический труд изгонит мысли, мешающие работе. Я, конечно же, могла бы все оставить для служащих, но мне хотелось забыться. Уборка, чистка, мытье посуды плавно перешли в пожелания «спокойной ночи», в укладывание младших, в чтение сказок на ночь.

Я уже собиралась ложиться, когда вспомнила, что толком не пожелала спокойной ночи имениннику, и не уточнила – как он распорядился моим ему подарком. Я подарила ему золотой медальон в форме сердечка на золотой же цепочке. Медальон делился на две части – две половинки сердца, да и цепочка была сдвоенной и легко делилась на две. Рисунком медальона была сложная гравировка с замысловатым рисунком, но обратная сторона была почти идеально гладкой – на ней Дима мог заказать выгравировать свои инициалы, а также – инициалы той, кому он захочет подарить вторую половину. Я не сомневалась, что он подарит ее Наташе – их дружба была такой же прочной, как и в 1 классе, и время от времени я видела, как они целовались. И все же, я не осмелилась сама заказать мастеру гравировку их имен – этот выбор и это решение он должен принимать сам. Но сейчас, перед сном, мне захотелось узнать – разделил ли он уже свой медальон?

Из комнаты сына сквозь щель между дверью и полом пробивался слабый свет. Я решила, что он не спит, сидит у компьютера, а, значит, я могу войти. Обычно, я всегда стучусь, прежде чем войти, уважая его как личность, имеющую право на собственное неприкосновенное пространство. А что случилось в этот раз? Почему я не постучалась, а тихонько приоткрыла дверь? Может быть, я все же думала, что устав от всех треволнений дня, он, все же, спит, забыв выключить свой комп или настольную лампу?

Дима не спал. И был не один. Как завороженная, я уставилась на два юношеских тела, переплетенных в кровати. Дима и Наташа продолжали праздновать по-своему. Я смотрела на них, не в силах ни сказать что-то, ни выйти, закрыв за собой дверь, и думала: «Тринадцать. Им же всего тринадцать лет! (Наташе исполнилось 13 в декабре) Они же еще дети!»

Но они уже не были детьми. И, безусловно, сегодня они не впервые занимаются любовью. Я смотрела, как мой сын целует, ласкает свою подругу – в нем не было ни капли торопливости, неуверенности, грубости…

В какой-то момент, я как-то осознала, что стою и молча наблюдаю за собственным сыном, занимающимся любовью со своей девушкой, слежу за его руками, наблюдаю, как сжимаются и расслабляются его ягодицы, когда он…

Именно в этот момент я поняла, что я не должна быть здесь, что, если меня еще не заметили, то только потому, что парочка слишком увлечена друг другом, чтобы оглядываться по сторонам, но, если меня обнаружат, то сгорать от стыда буду именно я, а не они.

Я сделала шаг назад, прикрыла дверь. И в туже минуту силы оставили меня – прислоняясь спиной к стене рядом с дверью сына, я сползла по ней до самого пола, села – ноги отказывались держать меня. А перед глазами все еще стояла картина этой юной любви. И мне так захотелось, чтобы там – на той кровати, были мы с Виктором! Мой сын – он так похож на него. А Наташа – такая же худенькая, почти безгрудая, какой была и я в ее возрасте – ей еще только предстояло расцветать. Тогда, почему мой сын любит именно ее? Почему он не погнался за кем-то, с более внушительными формами, как это сделал когда-то его отец? Почему мой сын сумел пронести свою дружбу через детство, и вступить в юность уже с новым, более сильным чувством? Почему?! Почему?! Почему?! Я сидела под дверью своего сына, из-за которой доносились то шепот, то стоны, и плакала, сжимая зубами руку, удерживаясь, таким образом, от полновесной истерики. Только мыслями, сердцем я позволяла себе кричать эти «Почему?!» А слезы струились по щекам нескончаемым потоком – все мои невыплаканные ранее слезы, и все слезы будущего.

В какой-то момент в комнате стихли все звуки, погас свет – дети уснули. А я стала приходить в себя. С трудом поднявшись на ноги, я поплелась в свою спальню, чувствуя себя столетней разбитой старухой. К чему эти глупые вопросы «почему?»? Какой в них толк, какая польза? Мы получаем лишь то, что заслуживаем, то, чего добиваемся. Его ли вина в том, что мы разошлись? Моя ли? Какая теперь разница? То, что не дано было нам, дано было нашему сыну. Может быть, в этом и есть основная идея наших жизней – дать детям то, чего не смогли получить сами?

Но, так или иначе – пора смириться. Я, ведь, отпускала уже его. Отпускала! А, выходит, так и не отпустила. И не отпущу, пока буду привязана к этому дневнику. Хватит! Наверное, это символически, что он заканчивается тогда, когда я решаю, что ему больше нет места в моей жизни. Вот сейчас, я допишу до конца, и уничтожу его. А с ним – и боль, и надежды, и воспоминания. Так будет лучше всего. Для всех.

А через несколько часов, когда дети встанут, мне нужно будет набраться смелости и поговорить с сыном о птичках и пчелках. Вообще то, на тему секса, предохранения и проч., должен был бы состояться мужской разговор, но что поделать, если я должна быть для своих детей и отцом и матерью. Именно мне предстоит, скрывая смущение, обсуждать эту деликатную тему с сыном, чтобы они с Наташкой не натворили бед, ведь настоящий отец Димки неизвестно где, а тот, который числится, и, якобы воспитывает… - нет! При всем желании я не смогла бы доверить ему эту миссию – он вылил бы на уши мальчика кучу похабщины, грубости, цинизма. Воистину, чем старше Денис становиться, тем больше недостатков выявляет, а его сексуальная озабоченность просто прет из всех щелей – по всей видимости, дело к импотенции идет…

Пора прощаться. Прощай, мой дневник – поверенный моих надежд, обид, боли и разочарований. Прощай, моя любовь – ущербная, односторонняя, неразделенная.

Прощай, Виктор – мой несостоявшийся возлюбленный, жених, муж, любовник.

 

P.S. спустя час. Так и не смогла его сжечь. Отложу исполнение приговора на несколько дней. По субботам мы обычно у камина сказки друг другу рассказываем – отличная бумага для растопки будет…»

Прежде, чем окончательно закрыть и отложить дневник, Виктор вернулся к старым записям, к 27 декабря 1984г., и прочел: «…Я подожду. Столько, сколько потребуется, пока ты не созреешь, пока ты не поймешь, пока ты не вспомнишь. Я все еще верю, что когда ты писал ТЕ строки, ты так и думал. И верю, что ты ко мне еще вернешься. Я подожду, Вить».

Он вернулся к окну, за которым все также моросил дождь, размышляя о том, как прихотлива судьба. Он «изъял» компромат и дневник из дома Прошкиных в четверг, хотя планировал в начале следующий понедельник. Только эти два дня в неделю дом пустеет совершенно – хозяйка дома с детьми проводит время в спортклубе, где каждый из детей занимается своим видом спорта, потом они вместе плещутся в бассейне, ужинают и уже перед самым сном возвращаются домой. Прислуга в это время тоже получает выходные часы, и только охранник у входа караулит.

Он планировал понедельник, но клиент затребовал бумаги к пятнице. Вот так в четверг он и нашел дневник. А в понедельник, скорее всего, от него остался бы лишь пепел в камине.

И что лучше – пепел в камине или пепел в душЕ?

Виктор пригладил свои нестриженные лохмы и пепел его волос мягко скользил между пальцами…

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Светик, спасибо! :224:

остался только эпилог.

Жду с нетерпением)))))))))))))))) :36_1_32v:
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Итак. Дождались... :36_1_32v:

 

 

Эпилог.

 

Наташа в одиночестве прогуливалась вдоль набережной, вдыхая свежий морской воздух. Дети остались на даче, заявив, что хотят смотреть мультфильмы, а ее, едва ли не в шею, вытолкали из дома, чтобы «она могла насладиться вечерним бризом и видом заходящего солнца». Она не возражала. Ей было так спокойно, так хорошо здесь, что она долгое время удивлялась – почему не приезжала раньше в этот райский уголок.

Эту дачу у моря, ей предложила одна из ее подруг (точнее сказать – жена одного из деловых партнеров Дениса), с которой она время от времени поддерживала отношения. Наташа вначале попыталась отказаться, но потом согласилась – в самом деле, почему бы не отвезти детей на каникулы к морю, да и самой развеяться. Денис ехать никуда не собирался, но против отдыха жены и детей не возражал. Спонсировал, пожелал хорошего отдыха и с чистой совестью отправил. Так Наташа с четырьмя детьми и оказалась в этом тихом уголке, который, даже находясь в курортной зоне, все же оставался спокойным и не перенаселенным. Дача была не большой, но просторной, вместительной. Комнат хватило, чтобы разместить всех. У Наташи была своя спальня, Надя и Антошка размещались еще в одной – вместе, а Дима со своей Натой занимали еще одну спальню.

После того, как Наташа, набравшись смелости, поговорила с сыном о том, чему она явилась свидетелем в его день рождения, его подруга большее время проводила в ИХ доме, зачастую оставаясь на ночь. Дима уверил мать, что слишком любит Натку, чтобы быть к ней невнимательным и неосторожным. К тому же, хотя у Натули и нет никаких планов, кроме как стать женой и матерью, но она отлично понимает, что всему свое время. Также она считается с планами самого Димы, который хочет окончить школу, поступить учиться, а уж потом – брать на себя обязанности мужа и отца.

В общем, Наташе старшей, приходилось только молча наблюдать за этими двумя молодыми возлюбленными и смиряться с тем, что они делят постель. И ни у кого даже вопросов или сомнений не возникло в том, останется ли Наташа маленькая дома или же – отправится вместе с ними на море. Семья Наты была непростой. Назвать ее «неблагополучной» не позволяло только то, что оба родителя из последних сил удерживались в этом браке только благодаря единственной дочери. Но с каждым годом, месяцем, днем становилось ясно, что еще чуть-чуть, и семья «лопнет», как воздушный шарик, а Ната… - Ната, как только перестанет быть «сдерживающим фактором» не будет нужны никому. Хотя – нет! Она будет нужна Диме, а значит – не останется одна.

Наташа остановилась, жадно вдыхая свежий морской воздух. Как все же хорошо, что они приехали сюда. И как было бы здорово, если бы можно было бы тут остаться. Навсегда. А почему бы и нет? Дети были бы в восторге, да и сама она – так бы и проводила время у моря, любуясь заходящим солнцем, его отражением в спокойной воде моря, и читая надписи на песке.

Наташка еще раз взглянула на песок, еще освещенный заходящим солнцем. Часть текста отсутствовала – во всяком случае, Наташа видела только обрывки верхней строчки, которую размыло легкой приливной волной, и по этим обрывкам нельзя было предположить хотя бы, что именно было в этой строке, но нижние пока сохранялись:

Скажи - не я ль тебя заметил

В толпе застенчивых подруг,

Твой первый взор не я ли встретил,

Не я ли был твой первый друг? ©

 

«Забавно, - подумала Наташа, - кто-то тут стихотворные записки пишет на песке. Вот только интересно – успела ли избранница прочесть надпись до того, как волна ее подпортила?» Она пошла дальше, вдоль набережной – туда, где в самом ее конце находилась беседка, как правило, пустовавшая в это время суток. Хотя, беседкой ее назвать нельзя – просто лавочка так плотно обвитая плющом и жимолостями, что они как бы являются и крышей и стенами для нее. И только одна сторона, устремленная в сторону моря, была открыта.

Уже который вечер Наташа просиживала на этой лавочке, наслаждаясь морем, заходящим солнцем и свежим воздухом. Почему-то в этой части поселка, народу было очень мало, и те, кто выходили – предпочитали либо более раннее, либо более позднее время. Наташу это, в общем-то, устраивало. Она не желала каких-нибудь непонятных знакомств, ни к чему не ведущих разговоров, или ухаживаний заезжих ухажеров.

Что-то привлекло ее внимание, и она вгляделась внимательней – на ближайшем фонарном столбе висело какое-то объявление, написанное ярко-красным фломастером. Наташа подошла ближе, вчиталась:

 

 

Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит поздное молчанье ночи темной.

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!.. ©

 

Наташа усмехнулась – похоже, стихи на песке – это мелочи. Потом, она задумалась, попыталась вспомнить – кому принадлежат эти строки – в них было что-то знакомое. Но воспоминание ускользало. Ее голова не хотела сосредотачиваться на чем-то серьезном. Она вообще как-то поняла, что последний месяц внес какие-то корректировки в ее внутреннее состояние. Раньше ее все время что-то тяготило, она была на грани – тоска, одиночество, печаль… Если бы не дети… Но даже они не всегда могли улучшить ее настроение. А здесь, у моря, она расслабилась, тяжесть с души ушла, а в душе зрело что-то странное. Как будто, ее спящая душа просыпалась. Просыпалась для чего-то нового, непознанного. Впрочем, она, ругая себя за излишнюю романтичность, отгоняла подобные мысли – ни к чему они, хватит, намечталась уже!

Новый столб и новое объявление – такое же яркое и рифмованное:

 

Простишь ли мне ревнивые мечты,

Моей любви безумное волненье?

Ты мне верна: зачем же любишь ты

Всегда пугать мое воображенье?

….

Но я любим... Наедине со мною

Ты так нежна! Лобзания твои

Так пламенны! Слова твоей любви

Так искренно полны твоей душою!

Тебе смешны мучения мои;

Но я любим, тебя я понимаю.

Мой милый друг, не мучь меня, молю:

Не знаешь ты, как сильно я люблю,

Не знаешь ты, как тяжко я страдаю. ©

 

«Господи, - вдруг прошептала Наташа. – Так ведь это же Пушкин! Кто-то развешивает стихи Пушкина, признаваясь даме сердца в любви. Романтик» - Наташа улыбнулась. Конечно, романтичнее было бы развешивать стихи собственного «приготовления», но если таланта к этому нет – Пушкин – удачный ход. Она поспешила к следующему столбу, ожидая, что он ей принесет – какие еще стихи – опять Пушкин или будет другой автор?

 

Я возмужал среди печальных бурь,

И дней моих поток, так долго мутный,

Теперь утих дремотою минутной

И отразил небесную лазурь.

 

Надолго ли?.. а кажется, прошли

Дни мрачных бурь, дни горьких искушений... ©

 

Нет, опять Пушкин. Хотя этот отрывок любовным не назовешь. А, может, и нет никакого влюбленного? А просто кто-то развешивает поэзию Пушкина, для общего развития населения, так сказать?

 

Увы! Язык любви болтливой,

Язык и темный и простой,

Своею прозой нерадивой

Тебе докучен, ангел мой.

Но сладок уху милой девы

Честолюбивый Аполлон.

Ей милы мерные напевы,

Ей сладок рифмы гордый звон.

Тебя страшит любви признанье,

Письмо любви ты разорвешь,

Но стихотворное посланье

С улыбкой нежною прочтешь… ©

 

А у следующего столба Наташа просто рассмеялась, видя, что «переписчик» намеренно оборвал его, будто намекая на что-то:

 

 

Я был свидетелем златой твоей весны;

Тогда напрасен ум, искусства не нужны,

И самой красоте семнадцать лет замена.

Но время протекло, настала перемена,

Ты приближаешься к сомнительной поре,

Как меньше женихов толпятся на дворе,

И тише звук похвал твой слух обворожает,

А зеркало смелей грозит и устрашает.

Что делать? утешься и смирись…©

 

Оставался еще один фонарь – у самой беседки и стихи на нем так соответствовали ее настроению, что она испытала даже какой-то испуг:

 

Когда б не смутное влеченье

Чего-то жаждущей души,

Я здесь остался б - наслажденье

Вкушать в неведомой тиши:

Забыл бы всех желаний трепет,

Мечтою б целый мир назвал -

И все бы слушал этот лепет,

Все б эти ножки целовал... ©

 

Что-то было не то во всех этих стихотворениях. Что-то не так. Кто оставил их на фонарных столбах? Для кого они? Почему раньше их не был? Наташе стало как-то не по себе, показалось, что ветерок с моря прохладный потянул. Она решила укрыться за стенками лавочки-беседки, считая, что они согреют ее. Вошла внутрь, села, опираясь спиной о жимолость. Прикрыла на минуту глаза. Открыла от вспышки света под веками – солнце уже окончательно село (сегодня она припозднилась), а рядом зажегся фонарь, и именно это всплеск света и заставил ее открыть глаза. «Надо возвращаться, - подумала. – Детей надо спать уложить. Может, почитаю что-нибудь на ночь». Но она не шевельнулась, всматриваясь в темноту бьющегося рядом моря, вслушиваясь в плеск волн. Устраиваясь поудобней, рукой наткнулась на что-то шуршащее – сложенный лист бумаги. Сердце сжалось, но Наташа все же развернула лист, повернула его к фонарю, стала читать:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь - и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женской пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Смехи, вольность - всё под лавку

Из Катонов я в отставку,

И теперь я - Селадон!

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце - Купидон!.. ©

 

Читать до конца Наташа не стала. Значит, это не просто стихи. Они предназначались не кому-то, а Наталье. И, почему-то, оказались на пути ее прогулок. Случайно? Или кто-то выслеживал ее? Маньяк?

Она вскочила, чтобы броситься вдоль набережной в сторону дома, но, пытаясь шагнуть из беседки, стукнулась грудью об какого-то темного субъекта, подошедшего в этот момент неизвестно с какой стороны. Наташа вскрикнула и попятилась назад… Только пятиться было некуда – лавочка упиралась ей под коленки.

Человек, будто бы поняв, что внушает страх, сразу же шагнул назад, пробормотав что-то невнятное, похожее на «прошу прощения». Всего два шага – и он исчез из угла обзора Наташи. Она попыталась прислушаться – слышны ли его удаляющиеся шаги, и если да – в какую сторону? Но так и не была уверена, что расслышала что-то. К тому же, откуда-то сбоку стали доноситься ритмы музыки – тихие, но и настойчивые – где-то началась дискотека.

Наташа постояла еще немного – все также – впритык к скамейке, боязливо прислушиваясь к звукам, потом, обругав себя за трусость, непонятный детский страх, вышла из укрытия беседки. И сразу же взглядом наткнулась на мужскую фигуру. Он стоял у фонарного столба вполоборота к беседке и смотрел в море, туда, где за кромкой освещенного фонарем участка, начиналась чернота. Вся поза его была задумчивой, расслабленной. И все же, Наташа, решила не задерживаться, а проскочить мимо, от греха подальше. Краем глаза, она заметила, что он обернулся в ее сторону, когда она быстро прошла мимо нее. Но, сделав несколько шагов, она почему-то замедлила шаг. Какое-то смутное беспокойство заставило ее оглянуться назад, как - будто, он позвал ее. Мужчина стоял все также, расслабленно прислоняясь к столбу, и, пристально глядя на нее. А кроме пристальности, была во взгляде и напряженность, и, уловив ее, Наташа хотела, было, снова припустить со всех ног в сторону дома, а вместо этого – остановилась совсем и повернулась.

Фонарь хорошо освещал стоявшего под ним человека – он был высок, строен, силен. Его легкая летняя трикотажная рубашка плотно облегала крепкое тело, выгодно подчеркивая мышцы рук, пресс. Низко сидящие джинсы, также плотно облегали его стройные бедра, сильные ноги. Длинные волосы свободно обрамляли худое лицо, под усами угадывались напряженно сжатые губы. Наташа не могла поверить своим глазам. Шаг. Еще шаг в его направлении. Растерянное, тихо вопрошающее «Виктор?», и жгучее желание, как тогда, в ресторане, бросится на шею с поцелуями и возгласами: «Живой! Живой». Желание, которому она не дала воли, просто приблизилась, наблюдая, как напряженность оставляет его, покидая глаза, губы.

И вспомнились все эти годы, и обиды, и их встреча в ресторане, и отсутствие все эти годы, и нежелание искать ее. Нет, она не собиралась бросаться ему на шею. Но и от оплеухи, уже готовой обрушиться на его красивое лицо, тоже отказалась, хоть и с большим трудом. Он молчал – толи, давая ей оправиться от потрясения, толи – просто не знал что сказать, и она, взяв себя в руки, заговорила первой:

- Здравствуй. Вот уж кого не ожидала увидеть. Какими судьбами здесь? Отдыхаешь?

- Здравствуй. – Заговорил он после небольшой паузы и голос его был хриплым – более хриплым, чем она помнила. – Я тоже рад тебя видеть.

- О, извини. Разумеется, я тоже рада. Просто не ожидала тебя увидеть, вот и растерялась. Надо же, какое совпадение. Так ты тоже здесь отдыхаешь?

- Не совсем. Скорее приехал по делам.

- Дела? В этом тихом поселке? Какие же?

Ему хотелось, чтобы она перестала вымучивать из себя спокойный тон. Ему хотелось, чтобы она исполнила свое желание, которое так явно промелькнуло в ее глазах – чтобы она бросилась к нему на шею. Ему хотелось, чтобы она назвала его по имени. Ему хотелось…

– Я приехал за тобой.

- Что? – Наташа растерялась, но, видя, что он молчит, расширила вопрос, - Что это значит? Что значит «приехал за мной»?

- То и значит. Я забираю тебя с собой.

- Куда забираешь? С какой стати? Чего вдруг?

Виктор, до этого момента стоявший неподвижно, вдруг сделал шаг ей навстречу, осторожно коснувшись тыльной стороной ладони, ее щеки.

- Может быть потому, что я больше не могу быть один?! Может быть потому, что я наконец-то… - он замолчал, а Наташа воспользовалась его заминкой, чтобы оттолкнуть его руку и отступить на шаг назад.

- Опомнись! Что ты несешь?! Мы не виделись с тобой вечность, а тут ты являешься, как снег на голову, и делаешь какие-то странные заявления, будто бы мы не случайно встретились только что, у этой беседки.

- Наташ, послушай…

- Что «послушай»? Ты, может быть, не в курсе, но я замужем.

- И что?

- А то! Что это за заявления? Что значит – ты приехал за мной?

Виктор снова сделал шаг ей навстречу, взял за плечи – тоненькие, хрупкие – почти такие же, как когда-то, в школе – и этого обстоятельства не изменили ни годы, не рождение детей. Он заставил ее поднять голову, смотреть ему прямо в глаза.

- Я приехал, чтобы забрать тебя с собой. И отныне мы будем жить долго и счастливо, и умрем в один день – как в сказке. Я понимаю, - чуть повысив голос, чтобы не дать ей заговорить, продолжил он, - что несколько поздновато спохватился, что нужно было сделать это раньше, много раньше! Но, все-таки, не зря народная мудрость говорит: «Лучше поздно, чем никогда».

- А другая народная мудрость, - ей все же удалось вывернуться, - говорит обратное – «Лучше никогда, чем поздно!». Что за выдумки, Виктор? Откуда этот бред сумасшедшего? Что за идея-фикс тебя посетила? – ей было больно, невыносимо больно. Как мог этот человек так легко шутить над тем, что всегда было ее сокровенным желанием? Откуда он взялся? Зачем? Чтобы снова мучить? Взбаламутить и исчезнуть? На новые и новые года? Нет. Нет!

Наташа вдруг бросилась бежать. Подальше от него. Домой. К детям. К реальности. Не оглядываясь. Не пытаясь удостовериться, что он за ней не бежит. Но долго выдержать взятый ею темп она не смогла, перешла на более легкий бег, потом на шаг. И только после этого оглянулась, чтобы убедиться – он за ней не следует. Его не было видно. Наташе стало грустно. Как и тогда, в ресторане, она сбежала. Испугалась. И теперь, когда она его увидит вновь? И почему она уверена, что ей непременно нужно будет его увидеть? Мелькнула мысль вернуться. Найти его на пляже. Узнать, чего же он хочет. Наташа даже остановилась. Но потом, мысль о том, что он даже не попытался ее догнать, заставила ее передумать. Пора, давно пора прошлое оставить в прошлом. Давно пора начать новую жизнь. Может быть, даже окунуться в курортный роман. Впрочем, об этом стоит подумать завтра, а сегодня – домой, к детям – к их любящим и преданным глазам.

Детей дома не было. Никого. Дом был пуст. Наташа подумала – не пошли ли они, на ночь глядя, на пляж, воспользовавшись ее отсутствием. Если так – она им задаст. Но, пройдясь по дому, она увидела следы торопливых сборов. Заглянула в шкаф в комнате у старших – он был пуст. Торопливо заглянула в комнату к младшим – то же самое, лишь под одним из стульев незамеченным лежал плюшевый мишка Антона, с которым тот все еще предпочитал спать по ночам.

Наташа почувствовала слабость и дурноту. Где ее дети? Что с ними? Их похитили? Или же, они сами убежали, устроили себе игру? Записок нигде не было.

Наташа выбежала из дома, намереваясь кричать, призывая детей, но на пороге столкнулась с Виктором, входившим в дом.

- Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашел?

- Наташа…

- Нет, послушай, - тут же перебила его она. – Ты должен мне помочь. Мои дети пропали. Я не знаю, где они. Мне нужна помощь. Их, наверное, похитили. Они не стали бы сбегать, не стали бы так пугать меня. Что-то случилось, наверное. Я не знаю, с чего начать. В милицию бежать? Ждать звонка о выкупе? Что? Что нужно?

- Наташа, - наконец решил перебить ее Виктор.- Наташа, никуда бежать не нужно. Дети у меня.

- Что? Как у тебя? Где у тебя?

- Я же сказал, что приехал за тобой. Вернее, за вами. Дети уже со мной, твои вещи, как и их, тоже со мной. Только ты упрямишься, не даешь себе возможности выслушать меня.

- Дети у тебя? Они на самом деле у тебя?

- Да. Конечно же.

- Ты похитил их? Сколько тебе нужно? Ты говори, говори. Я найду деньги. И муж найдет. Ты только с детьми ничего не делай, хорошо? Не делай им больно, Витя.

- Прекрати! Да прекрати же! Какой еще выкуп? Ты слышишь меня? Я ПРИЕХАЛ, ЧТОБЫ ЗАБРАТЬ ВАС С ДЕТЬМИ С СОБОЙ! Вы теперь моя семья, понимаешь?

- Что? – Наташа стала понемногу осознавать смысл его слов. – Что ты сказал? – И, прежде, чем он ответил, влепила ему звонкую оплеуху. – Как ты посмел?!

- Я посмел.

- Где мои дети? Верни их немедленно, и я не стану обращаться в милицию с заявлением о похищении.

- Если ты хочешь увидеть своих детей, тебе придется пойти со мной.

- Виктор? Во что ты опять ввязался? В какие - такие опасные игры? Ты что, решил взять моих детей заложниками этой игры? Перестань! Повзрослей, наконец! Верни детей их отцу и матери! Верни их в семью.

- Ну, положим, настоящей семьей вы никогда и не были. И дело даже не в том, что твой Прошкин не приходится отцом ни одному ребенку. У вас просто нет ничего общего.

Наташа в ужасе смотрела на него.

- Что ты такое говоришь?

- Я говорю, что в данный момент твое семейное положение меняется. Твой адвокат ведет переговоры с Прошкиным о разводе. И в ближайшее время этот вопрос будет урегулированным, т.к. Прошкин без всяких проволочек подпишет заявление о разводе, а также, заявление об отказе от опекунства над одним или всеми детьми.

Ужас в глазах Наташи не исчезал. Что он говорит? Что он такое говорит? Откуда он знает, что..? Даже мысленно она не хотела повторять эту фразу.

- Адвокат? Какой адвокат? У меня нет никакого адвоката. Виктор, что…

- Не было. Теперь есть. Я взял на себя смелость, наняв его от твоего имени.

- Не много ли смелости на себя ты взял? – Наташа старалась взять себя в руки.

- Не много. Хотя, гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Я, к примеру, подделал твою подпись на заявлении о разводе. А также, осмелился сам выбрать свадебное платье для тебя.

- Что ты сделал? – пискнула Наташа.

- Я мечтал увидеть тебя в свадебном платье с третьего класса. До этого я просто думал, что ты – мой лучший друг, несмотря на то, что девчонка. А потом, я подумал, что не захочу с тобой расстаться после школы, а, значит – нужно будет жениться. И хотел, чтобы у тебя было красивое свадебное платье, как у Золушки.

- Мы окончили школу двадцать лет назад, Виктор.

- Да. – Согласился он. – Ты не знаешь, наши не устраивали встречу выпускников по этому поводу?

- Что? – снова растерялась она. Казалось странным, что в разгар этого сумасшедшего разговора он вдруг заговорил о встрече выпускников.

- Я спрашиваю потому, что если что-то такое планируется этим летом, тебе придется отказаться от планов поехать на встречу.

- Почему?

- Потому что мы будем далеко, слишком далеко от города нашего детства, от школы, от прошлой жизни.

- Далеко? Виктор, Виктор – что ты задумал? Откуда ты взялся? Почему ты решил, что можешь вот так врываться в чужую жизнь, делать то, что тебе хочется?!

- Именно потому, что мне этого очень сильно хочется.

- Чего именно? Разрушить чужую жизнь?

- Нет! – Виктор мягко привлек к себе Наташу, обнимая бережно, словно хрупкое стекло. – Нет! Не разрушить! Наконец-то, склеить то, что было разбито. Собрать воедино наши судьбы.

- И кто же разбил их, по-твоему?

- Я сам. Только я сам. Я знаю. И я прошу у тебя прощения за это.

- И ты думаешь, что все будет так просто? Сказал «прости» и, все наладиться? И все будет так, как ты хочешь?

- Нет, я так не думаю.

- А что же ты думаешь? Ты вообще, думаешь о чем-то, помимо своего «хочу»? Чужие «хочу» и «могу» тебя волнуют?

- Волнуют. Но только твои. Твои и наших детей.

- Наших? Виктор, это МОИ дети. Мои и моего мужа. – Она попыталась снова вырваться из его рук, но он удержал ее.

- Наташ, я не спорю о том, что дети твои. Но они также и мои, потому что, я хочу, чтобы ты была моей, а все, что твое – мое.

- Виктор, что за детский сад? Опять только твои «хочу» учитываются? А «хочу» их отца ты в расчет не берешь?

- А разве у них есть отец? Это кто? Тот человек, который дал им лишь фамилию и деньги на содержание?

- А также дом и защиту! По-твоему, этого мало?

- А, по-твоему? Ты считаешь, что любви, заботы, участия интереса к их жизни, к их увлечениям не требуется?

- А с чего ты решил, что они в этом плане обделены?

- Наташка, ты только не ври мне, хорошо? Он не отец им, не отец! А я – я хочу им быть. Я хочу попытаться стать хорошим отцом нашим детям.

- И, именно поэтому, ты их похитил? Для того, чтобы стать им хорошим отцом?

- Я их не похищал.

- Нет? Тогда где же они?

- Они ждут, пока мы к ним присоединимся и отправимся в наш новый дом.

- Это как так? Ты хочешь сказать, что они добровольно ушли? Ушли с незнакомым человеком? И как ты только успел все обделать так быстро – я же совсем немного погуляла, прежде чем встретила тебя.

Виктор тихо засмеялся. Убрал прядь волос, упавших ей на лицо, провел кончиками пальцев по затылку, шее, спине.

- Устроили мы тебе засаду. Заманили на зачарованную тропку, и, пока ты шла по ней, опутали тебя, одурманили. – Видя, хмуро сдвинутые бровки любимой, он снова тихо засмеялся. – Да все уже было готово к «побегу», когда ты уходила гулять. Я появился сразу, как ты вышла за порог, собрал ребят с пожитками, отвез на машине куда нужно, и поспешил к беседке, чтобы встретить тебя там.

- Откуда ты знал, что я пойду к беседке? – подозрительно сощурившись, спросила Наташа. – И что ты имел ввиду, говоря, что дети были уже собраны и ждали тебя?

- То и значит. Мы с ними давно все подготовили, проследили твой ежедневный маршрут прогулок, расставили тебе приманки на пути следования, чтобы ты ненароком не свернула с него. Димка с Наташкой еще днем собрали свои вещи и вещи Наденьки с Антошкой – даже те, которые были в стирке – у них там был пакет с еще влажными вещами, не успевшими высохнуть. Я им говорил, чтобы собирались по минимуму, что купим все, чего будет недоставать, но Натуля оказалась такой хозяйственной – ни за что не желала расставаться с любимыми вещами. Она же, собрала по - быстрому и твои вещи, как только ты вышла – быстро управилась, видимо, предварительный сбор тоже был сделан заранее.

- Но…как? Когда? Ты давно здесь? Как ты все это организовал? И почему ТАК? За моей спиной?

На этот раз Виктор сам отстранился, отошел от нее.

- Я просто хотел сделать все так, чтобы у тебя не осталось ни малейшей возможности отказать мне.

- И ты считаешь, что преуспел в этом? Я все еще могу позвонить в милицию, заявить о похищении детей.

- Можешь. Но что тебе это даст? Только неприятности. Как ты думаешь, что подумает милиция о странном заявлении женщины, которая не может никак подтвердить свои слова о наличии детей, которых, якобы, «украли», пока она ходила гулять? В доме, где нет ни вещей этих детей (вот уж, хвала хозяйственности Натки), ни вещей самой женщины, ни, даже, документа, удостоверяющего ее личность. Да они или прогонят тебя – в лучшем случае, или же – посадят в психушку или КПЗ – до выяснения обстоятельств.

- Виктор!..

- Да, я знаю. Жестко. Жестоко. Извини, как видишь, мне и в самом деле нужна семья, чтобы смягчить немного эту жесткость.

- Жесткость? Жесткость?! Или жестокость?

Виктор снова приблизился к ней, пресек попытку отстраниться, взяв в руки ее лицо. И тихо прошептал:

- Когда в объятия мои

Твой стройный стан я заключаю

И речи нежные любви

Тебе с восторгом расточаю,

Безмолвна, от стесненных рук

Освобождая стан свой гибкой,

Ты отвечаешь, милый друг,

Мне недоверчивой улыбкой;

Прилежно в памяти храня

Измен печальные преданья,

Ты без участья и вниманья

Уныло слушаешь меня...

Кляну коварные старанья

Преступной юности моей

И встреч условных ожиданья

В садах, в безмолвии ночей.

Кляну речей любовный шепот,

Стихов таинственный напев,

И ласки легковерных дев,

И слезы их, и поздний ропот. ©

 

- Ты? Так тот Пушкин на берегу – это все ты?

- Я же сказал тебе, что мы приготовили для тебя приманку с ребятами, чтобы ты никуда не свернула с намеченного пути.

- Но почему Пушкин?

- Ты же всегда любила его. Я помню. Помню, как ты краснела на уроке, читая наизусть письмо Татьяны. Потому что представляла – себя Татьяной, меня – Евгением Онегиным. – Видя, что она пытается что-то сказать, продолжил настойчиво. – Не возражай! Я знаю! Я помню! И я уверен – ты все еще помнишь его наизусть. Ну, же – почитай мне его, как тогда, в школе. – Наташа попыталась увернуться, отойти, но Виктор не дал. – Ну, же… «Я вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…». Наташ, ты продолжишь?

Наташа только отрицательно кивнула головой, пытаясь удержать слезы, которые удерживаться не хотели. Прорываясь сквозь заграждение из ресниц, они медленно, но неуклонно стекали по бледным щекам. И тогда Виктор поцеловал ее. Сначала в истекающие влагой глаза, потом во влажные щеки, в дрожащие губы, где и задержался. Надолго. До того момента, когда голова уже шла кругом, когда ноги отказывались стоять, когда преграда из ткани одежд казалась невыносимой для двух льнущих друг к другу тел. Виктор, проявив навыки «принца», взял любимую на руки. И их слияние на кровати в ее спальне совсем не походило на то поспешное соитие в туалетной комнате ресторана, где был зачат когда-то Дима.

А потом Наташа снова плакала, уткнувшись лицом в его обнаженное плечо. А Виктор, поглаживая кончиками пальцев ее спину, вдруг заговорил о прошлом.

- Наверное, все дело в воспитании, в среде, в которой мы росли, в нашем окружении, наших семьях. Ты всегда была для меня маленькой принцессой. Но в какой-то момент, я вдруг стал сомневаться, что я – твой принц. И, чем старше я становился, тем больше сомневался.

- Почему?

- Я смотрел на свою семью, на своего отца с матерью и думал – какие предки, какие гены породили этих двух, какие наследственные черты передали они мне? Могу ли я, имея такую наследственность, передавать ее через тебя нашим детям? Я не был уверен, я сомневался. Мне казалось, что ты для меня слишком хороша!

- Глупый…

- Нет, не перебивай. Понимаешь, в тот вечер, когда я тебя впервые поцеловал в щеку, во мне зародились гораздо более низменные желания. Ты была такая чистенькая, розовая, ароматная, как ангел. А мне хотелось запустить руку под ночнушку этого ангела, чтобы нащупать грудь. – Наташа хихикнула. – Не смейся. Я тогда только чмокнул тебя, но каких усилий мне это стоило, а потом – сколько было угрызений совести.

- Почему? Мальчики этого возраста не испытывают угрызений совести за подобные мысли.

- Много ты понимаешь, что испытывают и не испытывают мальчики. Я поставил тебя на пьедестал чистоты, целомудрия и совершенства. И никто не смел посягать на тебя, и я в том числе.

- Поэтому, ты бегал за другими девчонками?

- И поэтому. А еще потому, чтобы убедить тебя и себя, что я тебя не стою. Но, знаешь, если бы приняла это, согласилась бы с этим моим мнением, если бы ты попыталась влюбиться в кого-то другого, я разорвал бы этого «другого» на части, а сам, как Кинг - Конг, бил бы себя в грудь, утверждая, что ты моя. Моя!

- Вить…

- Знаю, знаю – глупо. Я стал склоняться к этой мысли в армии, после встречи с Димкой. Он ни минуты не сомневался, что я и ты созданы друг для друга, он даже хотел подождать со свадьбой, чтобы, когда я вернусь, мы могли бы сыграть ее вчетвером. – Он замолчал. Наташа, чуть помедлив, все же решилась спросить:

- Почему ты не вернулся? Из-за Димы?

- Понимаешь, он умер, закрывая меня собой, до конца выполняя обещание, данное тебе. Он уже отслужил свое, должен был возвращаться домой, жениться на Алиске – и именно это мы и обсуждали в последние минуты его жизни. Он не должен был умирать! Но, когда начался минометный обстрел, он накрыл меня своим телом, спасая, защищая, принимая все осколки, предназначенные мне или нам обоим, только в себя. Я был весь в его крови. Иногда, по ночам, я все еще вижу в кошмарном сне этот день, чувствую запах и вкус его крови, вижу его мертвые, удивленные глаза. – Наташа прижалась к нему крепче, и он был этому только рад. – Я выжил после всего этого, а он был мертв. Я не мог, понимаешь? Не мог вернуться. Как бы я посмел взглянуть в твои глаза? В глаза Алисы?

- Ты не виноват.

- Не знаю. Виноват ли, нет ли. Может быть, он бы погиб, даже если бы не пытался прикрыть меня. Но тогда я винил только себя. И снова был недостойным тебя. Если бы… - он нерешительно помолчал. – Если бы я знал, если бы я только мог предположить…. Я бы приехал. Я бы непременно приехал, чтобы свернуть шею этому старому ублюдку.

- О чем ты? – Наташа напряглась, попыталась отодвинуться. Но Виктор снова не дал.

- Я прочел твой дневник, Наташка. – Тихо сказал он, глядя серьезно в ее испуганные глаза. После этих слов испуг превратился в ужас, но Виктор продолжил. – Я жалею, что не прочел его раньше, гораздо раньше – еще в школе.

- Где?.. Как?.. – попыталась что-то спросить Наташа.

- Я украл его. Выкрал из твоего тайника. Всего лишь, через несколько дней, после твоей последней записи. Я – вор. Именно этим я зарабатывал себе на жизнь долгие годы. Выйдешь замуж за вора?

- Ты прочел все?

- От корки до корки. Ты, разве, не обнаружила его пропажи?

- Нет. Я так и не решилась избавиться от него. Мне было жаль. Решила, пусть лежит там, пока не вспомню.

- Я рад, что ты не уничтожила его раньше, что я его нашел, что я его прочел.

- Но как? Как? Ты вор? Ты искал именно его в нашем доме?

- Нет, конечно же. Но меня не интересовали и сокровища Алибабы-Прошкина. Вернее, не те сокровища, о которых ты могла бы подумать. Всего лишь кое-какие бумаги, которые он хранил в тайнике в твоей комнате. И именно благодаря этим бумагам, похищенным мною, мне удастся добиться его согласия в разводе.

- Ты – вор. Кто бы мог подумать…

- Бывший вор. Я завязал. И вообще, это не совсем так. Можешь считать меня бывшим секретным агентом. – Он попытался отшутиться, но Наташа снова вернулась к теме дневника.

- Так ты решил жениться на мне из жалости? Прочел дневник и решил пожалеть бедняжку?

- Дурочка, - он перекатил ее на спину, укладываясь сверху, прижимаясь бедрами к бедрам. – Я женюсь на тебе, потому что не могу без тебя больше жить, потому что устал, напиваясь, искать в каждой женщине тебя. Потому, что теперь знаю о том, что я отец, и хочу быть настоящим отцом и ему и его любимой, и его младшим братишке и сестренке. Я слишком долго шел к тебе, Наташенька. А ты верно ждала меня все эти годы. Но я пришел. И теперь не позволю ни тебе, ни себе ждать больше ни минуты. Я люблю тебя, Наташка. Ты выйдешь за меня замуж? Уедешь со мной туда, куда я увезу тебя?

Наташа долго всматривалась в его лицо, в глаза. Потом начала:

Я к Вам пишу – чего же боле?

Что я могу еще сказать?...

Виктору достаточно было этих двух строк. Остальные, она не смогла повторять даже мысленно – все они растворились в жаре поцелуев.

 

Эпилог 2.

 

Утро следующего дня приветствовало их радостным пением птиц, ласковым солнечным светом и ощущением безграничного счастья.

- Вить, где дети?

- Упрямая. Все с ними хорошо.

- Где они?

- Настойчивая. Да рядом, рядом. Я снимаю коттедж по соседству. Они обещали мне, что не побоятся ночевать в одиночестве, если я пообещаю им, что смогу уговорить тебя.

- И они все знают?

- Я списался с нашим сыном через Интернет несколько месяцев назад. Не сразу, но, заслужив его доверие, рассказал почти все. Что он рассказал младшим – его тайна, но они тоже считают меня своим настоящим отцом. Им пришлось приложить усилие, чтобы сохранить в тайне свое знание, но они справились. И именно с нашим сыном и его девушкой мы планировали это «похищение», это с его подачи мы организовали эту поездку на море, чтобы проще вас было увозить.

- Ах, дети, дети… Не ожидала от них.

- Зато они уже, наверняка, заждались. Давай, подъем. Пора собираться, забираем детей и в порт – мы должны успеть на пароход, отплывающий сегодня в круиз по Черному и Средиземному морю.

- В круиз?

- Да. Сможешь сыграть жену респектабельного джентльмена, вывезшего супругу и четырех отпрысков отдохнуть?

- Погоди, а паспорта?

- Все есть. Фальшивку не отличишь от настоящих. Изучишь паспорта и свою новую биографию по дороге.

- А почему нельзя под своими документами уехать?

- Потому что мы сбегаем. Я – от своих бывших работодателей, ты – от мужа. А вместе мы – от своей старой судьбы.

- Но когда мы вернемся…

- Мы не вернемся. На Родосе мы сойдем, чтобы, затерявшись в толпе, под другими документами взойти на другой корабль.

- Какие сложности… А как же Наташа?

- А что Наташа? Пока, по всем документам она наша дочь. А, когда они надумают вступать в брак – исправим эту запись – сделаем ее воспитанницей, а не дочерью.

- Но ее родители…

- Успели окончательно разбежаться за время этого отпуска. Более того, успели продать квартиру, разделить деньги и скрыться в неизвестном направлении, предоставляя дочери самой выпутываться из сложившейся ситуации.

- Сволочи!

- Просто несчастные люди.

- Постой, а как же наша свадьба? И мое белое платье принцессы? Ты соврал?

- Будет, будет тебе платье и самое романтическое бракосочетание. Обещаю! Но в свое время! Итак. Ты готова?...

 

Вместо послесловия.

 

Я к вам пишу – чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Но вы, к моей несчастной доле

Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня.

Сначала я молчать хотела;

Поверьте: моего стыда

Вы не узнали б никогда,

Когда б надежду я имела

Хоть редко, хоть в неделю раз

В деревне нашей видеть вас,

Чтоб только слышать ваши речи,

Вам слово молвить, и потом

Все думать, думать об одном

И день и ночь до новой встречи.

Но, говорят, вы нелюдим;

А мы... ничем мы не блестим,

Хоть рады вам и рады простодушно.

 

Зачем вы посетили нас?

В глуши забытого селенья

Я никогда не знала б вас,

Не знала б горького мученья.

Души неопытной волненья

Смирив со временем (как знать?),

По сердцу я нашла бы друга,

Была бы верная супруга

И добродетельная мать.

Другой!.. Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я!

То в высшем суждено совете...

То воля неба: я твоя;

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан богом,

До гроба ты хранитель мой...

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

В душе твой голос раздавался

Давно...нет, это был не сон!

Ты чуть вошел, я вмиг узнала,

Вся обомлела, заплыла

И в мыслях молвила: вот он!

Не правда ль? Я тебя слыхала:

Ты говорил со мной в тиши,

Когда я бедным помогала

Или молитвой услаждала

Тоску волнуемой души?

И в это самое мгновенье

Не ты ли, милое виденье,

В прозрачной темноте мелькнул,

Проникнул тихо к изголовью?

Не ты ль, с отрадой и любовью,

Слова надежды мне шепнул?

Кто ты, мой ангел ли хранитель,

Или коварный искуситель:

Мои сомненья разреши.

Быть может, это все пустое,

Обман неопытной души!

И суждено совсем иное...

Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю...

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна.

Я жду тебя: единым взором

Надежды сердца оживи

Иль сон тяжелый перерви,

Увы, заслуженный укором!

 

Кончаю! Страшно перечесть...

Стыдом и страхом замираю...

Но мне порукой ваша честь,

И смело ей себя вверяю... ©

А.С.Пушкин «Письмо Татьяны Онегину»

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Спасибо, Светик! Опубликованное фотоОпубликованное фотоОпубликованное фото

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...

Значится, можно еще писать, Ленка? ;)

Что значит можно?! Да хоть каждый день! Думаю, если ты сделаешь этот рассказ с плохим концом, вызову тебя на дуэль на фиг, )))) но я так рада, что всё закончилось свадьбой. :11_9_16:

 

Ты умничка! :219:

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Что значит можно?! Да хоть каждый день! Думаю, если ты сделаешь этот рассказ с плохим концом, вызову тебя на дуэль на фги, )))) но я так рада, что всё закончилось свадьбой. :11_9_16:

 

Ты умничка! :219:

дык, я бы не посмела конец плохой придумать :))

Там и так всего было - нужна же была и радость повстречаться.:)))

 

Ну, ладно, я тут начала новую рассказку.

 

отдельным постом размещу.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Электроники.

 

С чего это началось? Да, в общем, началом можно было бы считать мой первый визит в дом Марковых. Моему визиту, естественно, предшествовало приглашение Ольги Николаевны. Я к тому времени уже 2 года работала в фирме, была со всеми в хороших отношениях – никого, впрочем, особо не выделяя – никаких близких подруг и никаких любовников на работе. Ольга Николаевна работала главбухом и была единственной женщиной в возрасте, если можно так сказать. Ей было за пятьдесят, скорее даже – ближе к шестидесяти годам, но о том, чтобы отправить ее на пенсию, и речи быть не могло – она была слишком хорошим специалистом, а еще – просто потрясающей женщиной – энергичная, молодцеватая, с неудержимой фантазией и бездной искрометного юмора. Наш шеф часто вздыхал, что, если бы не его обязательства перед другой женщиной, он бы непременно попытался бы завладеть такой женщиной, как Ольга Николаевна. Так как вздохи эти были принародны, мы все понимали, что это шутка, но, и в тоже время, были убеждены, что в каждой шутке есть доля правды.

Возрастной контингент фирмы состоял из представителей молодежной среды – от 20 до 35 лет. Шефу было 44 года, его заму – 42. Еще 2-3 человека из состава директората были в возрастной группе от 35 до 40 лет. Но О.Н. уважали все – от курьеров - двадцатилеток, до уважаемых членов директората. Но, как и у меня, ее отношения с коллегами ограничивались рабочим временем, да, изредка, корпоративами.

И вот однажды, в конце рабочего дня, она подошла ко мне, и, несколько смущаясь, попросила помочь ей.

- Мариночка Константиновна, вы извините меня. Я, разумеется, не предполагаю, что вы единственная женщина, которая не торопится домой после трудового дня. Но вы, насколько я заметила, живете где-то недалеко от меня и я вас особенно не задержу, обещаю вам. Я сегодня немного не рассчитала силы и в перерыв скупилась гораздо существенней, чем обычно; к тому же, этот милый мальчик, который продавал сегодня сгущенку, оказался так настойчив… Вы, кстати, не соблазнились, Мариночка Константиновна?

- Ну, что вы, Ольга Николаевна! Он же продавал трехлитровыми банками. Куда мне столько?

- Разумеется, литраж великоват. Но и цена соответствующая – гораздо дешевле, чем, если брать маленькими баночками или на развес. К тому же, у меня дома два сладкоежки. Что им эти три литра?

- Так вы все же соблазнились, О.Н.?

- Ох, соблазнилась. Да и мальчика стало жалко – носит такую тяжесть.

- О.Н., вы хотите ли сказать, что купили не одну банку, а две, жалея мальчишку – продавца?

- Ох, Мариночка Константиновна, если бы. Все 4 банки и купила у него. А теперь их надо как-то домой дотащить. Впрочем, я и не собираюсь все 4 сегодня же забирать домой – только одну. Просто, я там еще подкупила всего… Вот и хочу вас попросить помочь мне. К тому же, я давно хотела пригасить вас в гости, да все как-то случая не было.

- Меня? Почему меня?

- Я давно наблюдаю за вами, Мариночка Константиновна. Вы мне очень симпатичны. К тому же, есть в вас что-то, какая-то грусть… Вы только поймите меня правильно, Мариночка Константиновна, я отнюдь не собираюсь лезть вам в душу. Это не в моих правилах. Просто, я подумала, почему бы мне ни пригласить вас в гости – чаю попить, поболтать ни о чем.

- Спасибо, Ольга Николаевна, я с удовольствием помогу вам и «почаевничаю» с вами, так как у меня нет на сегодняшний вечер никаких планов.

- Вот и хорошо. А у меня должны остаться еще блины – если мои «живоглоты» их не подчистили. Если же, все же умяли – я быстренько оладушки нажарю. Со сгущенкой, или с вареньем - что может быть вкуснее.

- О, вот спасибо. Я люблю и блины, и оладьи. Только себя, вот, редко балую.

- А вы одна живете, Мариночка Константиновна?

- Ой, давайте просто «Марина» - без Константиновны. Отчество у меня слишком уж длинное.

- Хорошо, Мариночка. Только и вы тогда зовите меня просто Ольгой, без отчества. Чтобы быть на равных.

- Хорошо, Оля. Вы спрашивали, одна ли я живу? С тех пор, как развелась с мужем – одна. А вы? У вас большая семья?

- Да всей семьи то – два сына. Муж у меня умер 6 лет назад. Сердце. Он старше меня был, но я как-то не предполагала, что он так рано уйдет. Думала – вдвоем сыновей подымем. А приходится мне одной.

- А сколько им? Они, наверное, уже совсем взрослые? Сами должны, наверное, о матери уже беспокоиться?

- Да, нет. Они мальчишки еще. Шестнадцать лет. Поздние они у нас. Мы уже не ждали и не надеялись. Мне уже сорок было, когда я забеременела, да еще – близнецов понесла.

- Близнецы? Как интересно. Я всегда с интересом смотрю на близнецов, раздумывая, - как это богу удается не только создавать столь совершенное творение, как человек, но еще и копировать его. Они очень похожи?

- Внешне – да! Очень! Фактически – одно лицо. Знаете, Мариночка, я ведь переживала очень. Рожать в этом возрасте первого ребенка, к тому же, муж-то мой еще старше – ему уже 52 года было – очень рискованно, очень высок процент рождения детей с болезнью Дауна. К счастью, все обошлось – мальчишки умненькими получились. Никита у меня музыкант – основная специализация фортепиано и гитара, но, фактически, он владеет гораздо большим количеством музыкальных инструментов. А Илья у меня художник – в художественной школе занимается, говорят – подает какие-то большие надежды.

- Тяжело вам с ними? Возраст то сейчас, наверное, самый сложный? Или же они у вас «не проблемные»?

- Не просто, конечно же. Им, безусловно, нужен отец. Они у меня порой любят поозорничать. Но могло быть и хуже. Как посмотришь по телевизору, какие бывают мальчишки в этом возрасте. Мне повезло, что они у меня с «уклоном в искусство», так сказать. Что ни говори, я, ведь, все-таки старовата для того, чтобы быть им хорошей матерью. Я стараюсь не стареть, молодиться, но, иногда мне кажется, я совсем не знаю, чем сегодня живет молодежь.

- Не преувеличивайте, Оля. В нашем коллективе вы ни сколько не отличаетесь от всех нас, вы также молоды, как и мы.

- Я стараюсь, - рассмеялась О.Н. – Но для того, чтобы соответствовать шестнадцатилетнему возрасту, чтобы лучше понимать их – нет, для этого я уже старовата.

- Т.е., на молодежную дискотеку вас уже не затянешь, так что ли? – на это раз мы рассмеялись уже вдвоем. Так, переговариваясь о том, о сём, мы и дошли до ее дома, поднялись в квартиру.

Сыновей не было дома, и Ольга, рассмеявшись, заявила, что это единственная причина, почему блины еще не съедены. Мальчики были на занятиях, скоро должны были вернуться. Пока хозяйка дома разбирала сумки, ставила чайник, я, испросив разрешения, прошлась по квартире. Даже, если бы Ольга не сказала мне, что один из ее сыновей художник, а другой музыкант – догадаться об этом не составило бы труда – квартира так явно свидетельствовала об этом. Я с интересом разглядывала рисунки, картины, украшавшие стены. Здесь были и ранние, детские рисунки, и более поздние работы. На одной из картин была изображена Ольга Николаевна, только, не такая, какой она была сейчас – на картине ей было лет двадцать пять. Она сидела за шахматным столом, собираясь сделать очередной ход – в ее пальцах был зажат ферзь черного цвета, но лицо было обращено не на доску, а, казалось, прямо на меня – и она улыбалась – так весело, так молодо.

- Это Илюша в пятом классе с фотографии срисовал, сохраняя композицию, но, увеличивая объем.

- Я и смотрю, что вы здесь очень молоды. Хотела уже поинтересоваться – не муж ли ваш рисовал эту картину.

- Нет, что вы. У моего мужа математический склад ума, он был экономистом. И именно с ним я тогда играла в шахматы, хотя он в кадр и не попал. Это был день нашего знакомства - мы вместе отдыхали в одном из санаториев, столкнулись за шахматным столиком. Я была уверена в победе, но…- Ольга улыбнулась воспоминаниям, - этот мой «ход ферзем» был фатальной ошибкой. Я, помню, очень расстроилась, готова была подругу обвинить во всем, ведь именно она фотографировала меня и отвлекла от доски, а Всеволод так пытался меня ободрить, предлагал матч-реванш, совместный ужин или прогулку. С этого все и началось. Вот он у меня какой был, - сказала она, подводя меня к следующему портрету. – Это Илья два года назад, по памяти рисовал.

Мужчина, изображенный на портрете, сидя в кресле у журнального столика, на котором стояла дымящаяся чашечка с кофе, листал газету. В тот момент, который был запечатлен, он, будто бы, услышав чей-то голос, оторвал глаза от газеты, и глянул на зовущего. Или на того, кто смотрел на портрет. Мужчине было за шестьдесят. Он был высок, судя по длине ног, небрежно скрещенных в щиколотках, худ и элегантен. Раннее утро это было, или же – вечер, но мужчина был одет с иголочки – костюм, галстук, туфли, идеально причесанные волосы. Аккуратно подстриженные усы и бородка – почти такие же темные, как и шевелюра, в которой лишь виски немного покрылись инеем. И задумчивый, теплый взгляд. Хорош. Очень хорош. Я взглянула на его длинные изящные пальцы, держащие газету – руки музыканта или художника. И, тем не менее – экономист.

- Вам его очень не хватает?

- Вы даже представить не можете – насколько. Когда мы познакомились с ним, мы оба были не свободны. У него была семья, я почти вышла замуж – во всяком случае, мне казалось, что я испытываю серьезные чувства к человеку, с которым мы встречались к тому времени уже года три, наверное. А там – все закрутилось, завертелось – всего две недели, а мы поняли, что до этого и не жили, и не любили никого. Он был моим, я была его. И в этом не было никаких сомнений. Ни тогда, ни потом – за все последующие годы, даже тогда, когда поняли, что детей у нас, скорее всего, не будет. И все же, дети у нас появились.

А я вдруг так явственно услышала другие слова из другого разговора:

- Все это излишне и не нужно! И я не понимаю, как ты можешь спрашивать «почему?». Неужели так трудно понять своим куцым умишком – мне нужна нормальная жена. Полноценная! Я женился не просто так, а потому, что хочу иметь семью. А семья – это еще и дети!

- Но, Игорь…

- Не перебивай меня! Я даже слышать не хочу ни о каком усыновлении, и ни о каких детях из пробирки! Я нормальный, полноценный мужик. И бабу себе хочу такую же. Чтобы дома сидела и детей воспитывала. А ты? Что ты? Ты же сейчас, узнав, что бесплодна, начнешь из постели в постель прыгать. Думаешь, я не знаю? Тебя же только это и сдерживало – страх залететь от другого.

- Как ты смеешь?! Да ты…

- Вот, вот. Кто я? Ну, кто? Ты же только что хотела рассказывать мне о своей любви?

- Я никогда не давала тебе повода подозревать меня в неверности.

- Потому что и сама не знала, что бесплодна. Теперь то тебя не удержишь. Но меня это уже не касается. Я ухожу. Я еще и о здоровье думаю, так что – пусть тебя другие ублажают.

- Какие другие?!

- Которые будут, не сомневаюсь. При твоей-то страстности. Ты же, вечно хочешь, вечно голодная.

- Я хотела тебя, думала – ты любишь меня, сама тебя любила. А ты…

- Хватит! Я ухожу! Мне надоел этот бред!

- Признайся, ты сам уже кого-то завел, не так ли?

- Тебя это не касается!

- Но ты все еще мой муж!

- Скоро стану бывшим. И очень скоро. Я, в отличие от тебя, полноценный мужик, могу и хочу иметь потомство. И не собираюсь держаться за бабу, которая дать мне этого не может!

Марина отогнала болезненные воспоминания, через силу улыбнулась, глядя на Ольгу.

- Ваш сын очень талантлив. По памяти нарисовал такой портрет – я восхищена. А что ему больше нравится рисовать? Я вот вижу прекрасные пейзажные композиции, а вот этот натюрморт – так и манит, так и хочется яблочко утащить и съесть.

- Эти пейзажи, натюрморт – это все «дачные рисунки», т.е. писались на нашей даче. И я не могу вам прямо сказать, что ему нравится рисовать больше - Илюша у меня жадный. Ему хочется всего и сразу. Он пытается рисовать все, что попадается на глаза. Что останавливает его взгляд. Не удивлюсь, если он напишет и вас.

- Меня?

- Конечно же!. Он, наверняка, сочтет ваше лицо интересным.

С кухни донесся свист.

- А вот и чайник закипел. Пойдемте, Мариночка, пить чай.

Именно в этот момент входная дверь распахнулась, и в прихожую ввалились два подростка, хохоча, и, отталкивая друг друга.

- А, вот, и мои мальчики, Мариночка. Прошу любить и жаловать. – Ольга ускользнула на кухню, выключать чайник, а я с интересом разглядывала двух мальчишек. Они отвечали мне тем же. Стоя у входной двери, чуть наклонив в сторону голову, с любопытством и интересом на меня поглядывали два подростка, и отличить одного от другого я не могла. Высокие, худые, кудрявые – они мне кого-то напоминали, но я не могла вспомнить кого. И тут, как будто бы для того, чтобы освежить мою память, у одного из них зазвонил мобильный. Хотя, «зазвонил» - не правильное определение, раздался один из этих сигналов – приколов. «Урий, Урий, прием! Где у него кнопка? Как слышишь меня, Урий?».

Услышав этот звонок, я рассмеялась – вот кого они мне напоминали. Это же Электроники! Только не те мальчишки из фильма «Приключения Электроника», а чуть старше, когда они играли волшебников в фильме «Сюрприз». Только, это были не рыжие, а темноволосые, кудрявые «Электроники».

*

Мальчишки, видя мою реакцию, тоже рассмеялись в ответ. Я смотрела на них и не понимала – как их можно было различить – мне они казались совершенно идентичными. Неужели О.Н. их как-то различает?

Посмеиваясь, они разувались, кидая на меня любопытные взгляды. В них совершенно не было смущения, стеснительности, но и наглости особой тоже заметно не было.

- Ну, что, познакомились? – Снова впорхнула в прихожую О.Н.

- Не-а. – Ответил один из мальчишек. – Она молчит и смеется.

- Илья, что за выражения?! Не «она», а Марина Константиновна. Мариночка, этот «оболтус» – Илья, а стоящий рядом – Никита. Прошу любить и жаловать.

Я постаралась запомнить, в чем они одеты (слава богу, что одевались они не в одинаковые вещи), чтобы хоть так их различать.

- Мне очень приятно, - сказала я, протягивая им навстречу руку для рукопожатия. – Только, Никита, Илья, зовите меня просто Марина, без отчества. Идет?

- Идет, - ответил Никита, крепко пожимая мне руку в ответ. Его пальцы были сильны и длинны, и, также красивы, как и руки его отца на портрете. – А вы кто, Марина? Откуда вы взялись?

Илья фыркнул, а О.Н. многозначительно приподняла брови, глядя на сына.

- Мариночка работает со мной вместе, грубиян. Где твои манеры?

- В комнате. Я оставляю их там, когда выхожу на улицу. С манерами в наш просвещенный век выжить бывает трудновато.

- Да, что вы говорите? Так уж и трудновато?

- Почти невозможно, - поддержал брата Илья. – Демонстрировать манеры варварам на улице может быть чревато всевозможными хаотическими столкновениями двух взаимоисключающих себя культур, одна из которых может погибнуть. Во цвете лет.

- Мариночка, вы видели таких нахалов еще где-нибудь?

- Я вообще с людьми этого возраста не сталкивалась. Видимо, тоже, чтобы не провоцировать конфликт между структурами межвременного цикла.

В этот раз рассмеялись мы все, а О.Н. пригласила всех к столу – пить чай. Мальчишки шумно удалились в ванну мыть руки, но быстро вернулись назад и уселись по обе стороны от меня. Мне хотелось смутиться от столь пристального их интереса, но, почему-то, смущения я не испытывала. Я бросала взгляд то на одного мальчишку, то на другого, улыбалась и думала, что, когда они вырастут – девушки будут бросаться им на шеи. Они уже сейчас ростом были чуть выше меня, а во мне роста 1,75м. Кроме того, прекрасные, густые, вьющиеся волосы, чистые, умные лбы, прямые носы, избежавшие переломов. Такие же теплые, как и у отца, только темнее, глаза – сейчас, светящиеся мягкой насмешливостью, и чувственные губы, унаследованные ими от матери.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Светик, пиши, пиши, дорогая! Мне очень нравятся твои рассказки! :36_1_11::11_9_16:

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

продолжаю...

 

 

- Марина, а кем вы работаете? – спросил Никита.

- Я менеджер.

- А вы замужем?

- Илья!!!

- Нет, - усмехнулась я, отвергая упрек, брошенный мальчишке матерью.

- А были?

- Никита!!!

- Была.

- А дети есть?

- Нет, детей нет.

- А братья – сестры?

- Нет, я одна в семье.

- Уже нет. Мы вас усыновляем, - убежденно заговорил Илья.

- Не усыновляем, а усестряем, - возразил Никита.

- Мальчики, мальчики, ну что за разговоры?! Вы ведете себя, как невоспитанные дикари. Что за идеи?

- А чем плохо? Пусть Марина нам будет сестрицей названной – кому от этого плохо? – настаивал на своем Илья.

- Да, а мы будем ее братьями и защитниками, – поддержал брата Никита.

- И от кого вы собираетесь ее защищать?

- От всех. – В два голоса ответили они.

Я могла только улыбаться в ответ. Мальчишки были забавны. Мы пили чай, болтали мило, я смотрела, как быстро исчезают с тарелки блины, а из вазочек – сгущенка и варенье, поглощаемые двумя растущими подростками. Как-то, как само собой разумеется, они вытянули из меня, какое впечатление произвели на меня. Мы к тому времени уже переместились в зал, и, сидя в креслах, на диване, продолжали общаться. Никита сидела с гитарой в руках, и, когда прозвучал этот вопрос о впечатлении, он, как бы нарочно, вдруг «забрынчал» знакомую мелодию, и я, рассмеялась, а потом стала подпевать ему:

Над нами солнце светит -

Не жизнь, а благодать.

Тем, кто за нас в ответе,

Давно пора понять.

Тем, кто за нас в ответе,

Давно пора понять:

Мы - маленькие дети,

Нам хочется гулять.

- Их, почему-то, многие считают похожими на «Электроника», - сказала О.Н. – Хотя, я ума не приложу – с чего они так решили – мои мальчишки не похожи на тех двух ребят из фильма.

- Вы так думаете? А мне они почему-то именно их и напомнили. Я, правда, не сразу вспомнила, кого они напоминают, но стоило заиграть мелодии на телефоне – и все тут же стало на свои места.

- Я искал, но не нашел другую мелодию для своего телефона. Видимо, придется самим напеть. – Сказал Илья и кивнул Никите. Тот заиграл другой мотив, и Илья затянул другую песню из этого фильма:

Работа в области искусства

Меня влекла к себе давно,

Высокое рождает чувство

Великой кисти полотно!

 

Давайте будем

Нести искусство людям.

Берут они охотно

Старинные полотна!

 

Я снова рассмеялась, О.Н. мне вторила. Мы вспоминали и пели другие песни из этого фильма: «Крылатые качели», «Бьют часы на старой башне», «Ты человек». Потом были другие песни из других фильмов, сказок.

Я просила Никитку сыграть что-нибудь серьезное, но он отказал, пообещав обязательно сыграть в другой раз. Сегодня он не был настроен на серьезную игру, у него было другое настроение. Илья, сидя в дальнем кресле, что-то рисовал в альбоме карандашами. Он и не смотрел в нашу сторону почти совсем, но, тем не менее, пел вместе со всеми – у мальчишек оказались очень приятные голоса, во всяком случае, они не уступали «звездам», блещущим на сценах и телевидении.

Я провела прекрасный вечер в этой семье, мне очень не хотелось уходить. Казалось, им тоже, потому, что они не отпускали меня, не заручившись моим обещанием, вскоре снова их навестить и стать частым гостем. Я, разумеется, не сопротивлялась. Мне было так тепло, так уютно в этой семье.

На последок, Илья преподнес мне в подарок рисунок, который рисовал все это время. На нем была изображена я. И, в тоже время, не я.

Да, Илья рисовал меня, но не такой, какой я сидела в трех метрах от него, а такой, какой виделась ему в его воображении. Он нарисовал меня на берегу моря. Я стояла у кромки воды, в одной руке держала босоножки, другой - прикрывала глаза от солнца, и вглядывалась куда-то вдаль, высматривая кого-то. Мои волосы были длинны и трепетали на ветру, лицо горело надеждой.

Все было бы хорошо, даже, великолепно, если бы не одна мелочь. На рисунке ветер развевал не только мои волосы, он, также, играл мои легким платьем, которое прижалось к моему телу так плотно, и так льнуло к нему, что было отчетливо видно – под платьем я абсолютно голая.

Я растерялась. Рисунок был необычным. Ольга Николаевна и Никита стояли рядом, ожидая, когда я и им покажу его, а я не знала, как поступить. Я была смущена.

- Смело, - наконец проговорила я. – И фантазия бурная. Но одно могу сказать точно – талант в каждой черточке. – С этими словами я передала рисунок Ольге. Та глянула на него, потом – на сына, и повторила за мной: - Действительно, смело. - Но больше ничего не добавила, а Никита, заглянув искоса в рисунок, только ухмыльнулся.

На этом мы и разошлись. Я шла по темной улице, держа в руках рисунок, и радовалась темноте, скрывающей мои пылающие щеки. Что увидел во мне мальчик? Какой смысл вложил он в свой рисунок? Или, именно так я выгляжу в глазах других – ищущей, ждущей? Но, чего?

Я коснулась рукой своих волос – они не были ни длинными, ни короткими – по плечи, чтобы можно было при желании и распустить их, и заколоть. Я очень давно не носила длинных волос, фактически, я обрезала их, когда стала встречаться с бывшим мужем. Кажется, он что-то упомянул о моей «традиционности», о том, что я живу старыми стереотипами, твердящими, что женщина красива лишь с длиннющей гривой. Я помню, как рассматривала тогда себя в зеркале, и думала, а, действительно, чего ради я так упорно держусь за свою косу? Ведь, никогда до этого, ни один из моих предыдущих парней не говорил мне, что им нравятся мои волосы, что они рады их длине. И я отправилась в парикмахерскую. Все-таки, обрезать сразу и все – я не решилась, всего лишь половину, но и этого было достаточно, чтобы ощущать легкость, беспокойство от отсутствия привычной тяжести. С тех пор, я то укорачивала волосы, то немного отпускала их, но никогда не позволяла себе ни короткой, ультрасовременной стрижки, ни возврата к старой длинной косе.

Придя домой, я, отложив рисунок в сторону, некоторое время вглядывалась в свое отражение в зеркале, смотрела на свои волосы, заглядывала в глаза, пытаясь разыскать в них ту надежду, которую увидел в них Илья. Но так и не заметила ничего такого – только привычную, полускрытую тоску.

Зазвонил телефон, и я дернулась – так оглушающ был этот звук в тишине моей пустующей квартиры. Я подошла к телефону, протянула руку, но в последний момент передумала – не сомневалась, кто мне может звонить в такой час. Сработал автоответчик:

«Эй, детка! Где ты там? Я думал, ты скучаешь без меня дома, а ты отправилась развлекаться? Ну, и правильно сделала. Что еще делать. Ты только изменять мне не смей – я этого не люблю. Ах, да, я звонил, чтобы сказать – я тоже по тебе скучаю. Пока».

Михаил, мой любовник. Вот уже почти год. Умный, внимательный, щедрый и … женатый. Как и все те, что были у меня после мужа, после Игоря. Это было безопасно – вступать в связь с человеком, у которого уже есть семья, дети, и, которому ничего этого не нужно - который не станет упрекать меня в бесплодности. Я старалась сильно не затягивать эти связи, избегая излишней привязанности к чужим мужчинам, но с Михаилом наша связь длилась дольше, чем с другими. Он не давал мне повода порвать с ним, он всегда был внимателен и щепетилен в некоторых вопросах. Проводя время с семьей, он всегда находил время, чтобы позвонить мне, чтобы дать понять, что я не забыта. Это и утешало, но и в тоже время, делало вечера еще более одинокими, чем они представлялись до его звонков. А сейчас я отчетливо поняла – пришло время обрывать и эту связь.

Я долго смотрела на свой рисунок перед сном, решив, наконец, что обязательно куплю для него рамочку и повешу в своей спальне. С этим и уснула. А ночью, впервые со времен моей юности, мне приснился эротический сон. Я стояла на берегу моря в легком платье, ветер трепал мне волосы, пытался залезть под юбку. Я отмахивалась от него, и выискивала глазами кого-то, ЕГО, вглядываясь в горизонт. Но, оказывается, ждала не с той стороны, потому что, вдруг почувствовала сильные руки, обвивающие меня со спины, губы, прижимающиеся к моей шеи. И я узнавала и эти руки, и эти губы. И мне не нужно было смотреть на человека, подошедшего ко мне сзади, и я и не собиралась смотреть, а потому – закрыла глаза, и только впитывала, впитывала ощущения, которые дарили мне эти губы и руки. И губы дразнили шею, плечо, впадинку рядом с ключицей, а руки ласкали бедра, живот, груди. А ветер, все также, по-хулигански, норовил залезть мне под юбку. Как - будто, он был живой, как - будто, это вторая пара рук ласкала мои икры, колени, бедра. И кто из них – человек или ветер - первым коснулся моего лона? И вот уже, меня мягко опускают на песок – так, что мягкие волны прибоя присоединяются к ветру и мужчине, и ласкают, ласкают мои ноги нежной, теплой водой. И я не беспокоюсь о платье, так как знаю – оно, вместе с босоножками лежит в стороне и не рискует намокнуть. И тяжесть мужского тела на мне, и, наконец-то, поцелуи в губы – то нежные, то горячие, пылкие. И вдруг, слова, требующие невозможного, невероятного – открыть глаза, посмотреть на него. И я силюсь сделать это. Силюсь приподнять веки, и уже вижу темный силуэт над собой. А слова все звучат и звучат, и что-то в них странное, и я прислушиваюсь. «Открой глазки. Открой глазоньки. Открой глаза, я сказал. Вставай. Вставай немедленно. Ну, вставай же!». Странно, зачем вставать? Почему? А голос продолжал: «Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста. Ну, хорошо. Еще пять минут. Пять минуточек. Поверил? А-а-аа-ааа-а! Вставай! Вставай! Вставай!!»

И я встала. Нет, даже вскочила. Но не во сне. Я проснулась, и со злостью схватила в руку будильник, разбудивший меня в столь неподходящий момент. Я едва не запустила им в стену. Но это был мой мобильный телефон, к которому я привыкла, и который был мне необходим. Я выключила будильник, вернула сотовый на тумбочку и плюхнулась снова в подушки, но, сразу же поняла – сон не вернется. Я взглянула на телефон и нахмурилась – какой такой шутник влезал в него? Кто изменил мои настройки? Я отчетливо знала – по субботам и воскресеньям будильник не должен меня тревожить. А сегодня была именно суббота. И я собиралась повалятся в постели. Вместо этого, я поднялась, выпила кофе и позвонила своей старой подруге – владелице парикмахерского салона, и поинтересовалась – не сможет ли она открыться сегодня пораньше и еще до всех посетителей принять меня. Она не ломалась, и согласилась, заявив, что уже давно хотела «приложить руки» к моим волосам.

Я просидела у нее долго. Уже и салон давно открылся, и несколько ранних клиентов уже успели уйти, а руки моей подруги все колдовали надо мной, и колдовали. Но это стоило того.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

а почему никто ничего не пишет? Где начинатели этой темки? Кто-нибудь, что-нибудь еще сюда разместит????

 

 

 

Электроники...продолжаю

 

Короткая экстравагантная прическа радовала глаз и необычайно шла мне, подчеркивая овал лица. Я смотрела на себя даже с некоторым испугом – до того мне нравилась моя новая головка. Подруга только одобрительно-насмешливо глядела на меня, и никаких тебе: «Я же говорила – давно нужно было прийти!» - отнюдь, она просто была удовлетворена своей работой. Она дала мне последние наставления по укладке и уходу за волосами, и отпустила. А я растерялась, не зная, куда идти – домой, или же немного погулять.

Но, прежде, чем я успела принять какое-либо решение, раздался звонок мобильного – звонила О.Н.

- Мариночка? Доброе утро. Я вас не разбудила?

- Что вы, я давно встала. Доброе утро, Оля.

- Ну, сегодня все же суббота – многие используют этот день для того, чтобы выспаться.

- Я, в общем-то, не лежебока – встаю не поздно.

- Мариночка, я вот по какому вопросу вас беспокою. Мы с ребятами сейчас на дачу едем, не хотите ли присоединиться к нам?

- Я вчера у вас весь вечер просидела, я не хотела бы надоедать вам.

- Ну, что вы?! О чем вы говорите, Мариночка?! Мы будем только рады вашему обществу – ребята в том числе. Но, может у вас свои планы на эти выходные?

- Да нет – никаких планов. Собиралась почитать, да вещи летние пересмотреть – сделать ревизию, так сказать.

- Это вы еще успеете – на следующей неделе снова похолодание будет, так что лето немного опоздает. Давайте, лучше, с нами – на природу.

- Хорошо, я с удовольствием. А что брать?

- Да возьмите что-нибудь переодеться для себя, и на ночь – ночную рубашку, или пижаму – что вы носите.

- На ночь?

- Ну, да. А зачем попусту туда - сюда ездить? Сегодня уедем, а завтра вернемся.

- Ой, а что из продуктов взять? Нужно же в магазин, наверное, сбегать?

- Да ничего не нужно, Мариночка.

- Ну, как это не нужно?

- Да я вчера все взяла – почему, вы думаете, у меня вчера такие сумки тяжелые были?

- Но, мне как-то неудобно..

- Ничего неудобного. Мариночка, собирайтесь скорей, а через час мы за вами заедем.

- Заедите?

- Да, наш сосед по даче подвозит нас частенько на машине, так и сегодня тоже отвезет, а завтра – доставит обратно. Оглянуться не успеете, как будем на месте. Так что, диктуйте скорее адрес и начинайте сборы.

Я не стала говорить, что нахожусь не дома – не хотелось доставлять лишнего беспокойства. Продиктовала адрес, остановила такси и поехала домой.

А там, вдруг задумалась, заметалась – что взять, что не следует? Когда я в последний раз была на даче? И что из себя представляет дача Марковых? Кое-как напихав сумку, уверенная, что все равно – взяла что-то, что не нужно, а необходимое, как раз, и позабыла, я достала коробку конфет, бутылку вина. Чтобы ни говорила О.Н., а я не собиралась ехать с пустыми руками. У меня еще была коробка свежих пирожных – купила перед тем, как подняться домой – благо небольшой кондитерский магазин находился в соседнем доме. Он мне нравился тем, что пирожные всегда были свежими – их готовили тут же, и вкусными. Пирожных я купила, вспомнив, что мальчишки – сладкоежки.

Едва я собралась, как раздался звонок – за мной приехали. Оглядев себя в последний раз, я закрыла дверь и помчалась вниз, удивляясь самой себе – откуда вдруг это оживление и энтузиазм?

Они стояли у машины – мальчишки и Ольга Николаевна, водитель же что-то делал в багажнике. Когда я выскочила из подъезда, кто-то из мальчишек присвистнул, за что тут же от матери получил подзатыльник. На лице второго мальчишки появилась многозначительная усмешка, смысл которой мне пока был непонятен. Да и вообще, я поняла, что снова не знаю кто из них кто.

- Мариночка, вы просто поразительно хороши сегодня! – заявила О.Н. – А ваша новая прическа – это что-то! Она вам необычайно идет!

- Спасибо, Оля. Вы мне позвонили как раз, когда я из парикмахерской выходила.

- Надеюсь, вы успели собрать все, что хотели? Почему же вы не сказали – я бы немного задержалась подольше.

- Мам, посмотри на ее сумку. Думаешь, Марина могла что-то забыть? – насмешливо произнес один из близнецов – тот же, кто свистел.

- Никита!! Во-первых, где твое «Здравствуйте»? И твое, Илья, кстати тоже.

- Привет!

- Зрдасте!

- Привет – привет, мальчики! Кто из вас кто сегодня? Дайте как запомню у кого сегодня кнопка. - Все засмеялись.

- Здравствуйте, - раздалось за моей спиной. Я обернулась, и в это же время услышала, как О.Н. произносит:

- Мариночка, знакомьтесь – это наш сосед и хороший друг, Матвей Александрович.

- Можно просто Матвей, - произнес человек, пять минут назад скрывавшийся за приоткрытым багажником своей машины, а сейчас – с улыбкой и явным восхищением в глазах, протягивающий мне руку для рукопожатия.

- Марина, - я заметила, как моя рука буквально утонула в руке этого человека. Впрочем, не только руки, он весь был большой – рост около двух метров, наверное, массивные плечи под тонким пуловером, длинные ноги в старых джинсах. Он не был худым и стройным, как мальчишки, или, как их отец. Нет, он был ширококостным – именно этим объяснялась некоторая его массивность, а не полнотой. К тому же, он явно не был ни ровесником мальчишек, ни их отца – ему было лет сорок. «Мужчина в самом расцвете сил» - так обычно говорят об этом возрасте, но многие ли соответствуют этому определению? Матвей соответствовал. Он не был красавцем в общепринятом понятии, но был симпатичен, обаятелен. Его нос, в отличие от носов мальчишек, был перебит, о чем говорила не только горбинка, но и небольшой шрам. Еще один шрам – под правым глазом, скорее всего, как и на носу, этот шрам свидетельствовал о детских драках, т.к. оба шрама выглядели старыми, почти стертыми. Его волосы были светлее, чем у мальчишек – русые, выгоревшие почти до рыжего цвета, но такие же густые, хотя и менее волнистые, как у мальчишек. А глаза серые, но отнюдь не холодные – в них не было льдистости, только тепло и симпатия. Я ему понравилась. Мне он тоже показался милым и приятным. После знакомства, мы расселись в машине и отправились на дачу. Я оказалась на заднем сидении между мальчишками. И, хотя, места было предостаточно, они прижались ко мне с обеих сторон. Я попыталась возражать, но была остановлена фразой: «Мы защитим тебя, сестра!», после чего оставалось только рассмеяться. Все равно, долго они так не усидят. И в самом деле, не проехали мы и пяти минут, не завели еще даже толком разговора, а Никита уже потянулся за гитарой. Коснувшись пальцем струн, он, казалось, на миг задумался – что же ему сыграть. Я обратила внимание, что у левой брови его есть небольшой шрам – оспинка, я подумала – есть ли такая же отметина у Ильи? Проверить сразу я не могла – Илья сидел ко мне правой стороной, но решила по приезде присмотреться. Нужно найти различия, чтобы суметь различать их до того, как кто-то назовет их по имени, или же – я увижу их с гитарой или красками – карандашами.

Едва я приняла это решение, как беспорядочный перебор струнами закончился, заиграл мотив, и озорной мальчишеский голос запел:

 

Моря синяя равнина, волны катят не спеша.

Я скажу тебе Марина - до чего ж ты хороша.

Желтый пляж уходит в море, горизонта рвется нить.

Ты меня полюбишь вскоре, а иначе мне не жить.

 

Припев:

Я люблю тебя Марина, все сильней день ото дня.

Без твоей любви Марина, этот мир не для меня.

Наши встречи так не долги, расставания впереди,

Разлетимся как осколки, ты попробуй–ка найди.

 

После первых смешков, песня была подхвачена и припев пели уже все вместе, а новый куплет начал Илья:

 

Ты сказала мне Марина, гордость девичью храня,

Я уйду как субмарина, если тронешь ты меня.

Что ты милая не трону, кто я есть в твоей судьбе?

Лишь прическу как корону, дай поправлю на тебе.

 

Когда он пел о прическе, его пальцы тут же ухватили меня за одну из прядей и слегка дернули за нее. Снова все засмеялись. В том числе и Матвей, который время от времени бросал любопытные взгляды в зеркало дальнего вида.

- Мальчики, ну скажите мне, откуда вы знаете эти песни? Подростки вашего возраста увлекаются совершенно другими песнями и мелодиями.

- Мариночка, каюсь, это все моя вина. Грешна. Люблю Киркорова, часто слушаю его, вот мальчишки и запомнили – они же памятью не обделены, слава богу. Кит, сыграй, спой мою любимую. – И Никита снова запел.

 

Я Вас не стану жалеть,

Нет, капитан, это глупо

Будет нелепой смерть

Что ж Вы уставились тупо?

 

Поздно кричать и браниться

Что за истерика вдруг?

Блажь Вам пришла застрелиться,

Бросьте позерство, мой друг

 

Лучше вспомните

 

Люстры старинного зала,

Бронза, паркет, зеркала

Ах, если б молодость знала,

Ах, если б старость могла

 

Люстры старинного зала,

В вальсе кружатся глаза

Зря танцевали Вы мало

Зря, милый друг, очень зря

 

Вспомним, наполнив бокалы,

Старых друзей имена

Многих так рано не стало,

Многих сломала судьба

 

Вспомним "Прощай" у причала,

Глупый ненужный разрыв

Страшную смерть завещал нам

Этот прощальный мотив…

 

Пока он пел, и пел очень хорошо, я повернулась к Илье, спросила его потихоньку:

- Что за выражение лица у тебя было, когда я только вышла из подъезда?

Он попытался сделать вид, что не понимает о чем я, но я почему-то на эту простодушно-невинную мордашку не клюнула. Последовал продолжительный испытующий взгляд, после чего, Илья с такой же ловкостью, как до этого Никита, достал откуда-то папку с рисунками. После еще одной нерешительной паузы, он раскрыл папку, показывая верхний рисунок. На нем снова была изображена я. Рисунок был выполнен скорее всего разноцветными маркерами или фломастерами, потому что все цвета были очень яркими и насыщенными. Была осень – как раз та пора, когда вся природа дарит нас буйством всевозможных красок. Я была в парке, где смешались зеленые, желтые, оранжевые, красные цвета в листьях с коричневыми стволами и ветками и кое-где черными разводами земли. И все это буйство красок он сумел изобразить всего лишь несколькими штрихами, несколькими линиями. И в центре этого буйства – я, в легком белом платьице и в солдатских ботинках защитного цвета. В руках у меня был букет из опавших листьев, на лице застенчивая улыбка, а на голове…

Я глянула на Илью – он выразительно приподнял брови и пожал плечами, мол, откуда я знаю. Прическа на его рисунке была почти такой же, как и сейчас, после посещения парикмахерской. Что это было? Чудо? Или, развитое воображение вкупе с некоторой долей предвидения? Но вчера, когда он изобразил меня с длинными волосами – тогда-то он ничего не предвидел, не предугадал.

Я вернула ему рисунок, Илья спрятал его в папку и убрал ее.

- Когда ты это рисовал?

- Вчера, после твоего ухода.

Я даже не сразу обратила внимание на это его «твоего», размышляя над возможностью и невозможностью такого совпадения. А когда до меня дошло, и я подняла глаза на Илью, он уже увлеченно пел вместе с братом и матерью. Я бросила взгляд вперед и увидела, что Матвей по-прежнему бросает на меня заинтересованные взгляды.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Присоединяйтесь к обсуждению

Вы можете опубликовать сообщение сейчас, а зарегистрироваться позже. Если у вас есть аккаунт, войдите в него для написания от своего имени.

Гость
Ответить в тему...

×   Вставлено в виде отформатированного текста.   Вставить в виде обычного текста

  Разрешено не более 75 эмодзи.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отобразить как ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставить изображения напрямую. Загрузите или вставьте изображения по ссылке.

Загрузка...

×
×
  • Создать...