Борис Либкинд

Не жаль Нет, мне не жаль, Что пламенем пылаю И, осыпаясь серым пеплом, Рдею вновь, - Ведь это - В жертвенном огне Я тихо таю, Печаль И божество моё - ЛЮБОВЬ...

16 марта 1894 в Москве родилась Эсфирь Шуб, выдающийся мастер документального кино первой половины 20-го века. Уроженка Черниговской губернии, она происходила из местечковой еврейской семьи и испытала на себе все тяготы подобного положения. С трудом стала слушательницей Московских высших женских курсов. В качестве будущей специальности Шуб выбрала русскую литературу. После революции Эсфирь со своим гуманитарным образованием оказалась без работы. Поиски работы привели её в Театральный отдел Наркомпроса, где она исполняла обязанности секретаря с 1918 года. В 1922 году Эсфирь пришла в Фотокиноотдел, вскоре реорганизованный в Госкино, и попросилась на должность заведующей перемонтажом и редактором надписей фильмов. Первым фильмом, подготовленным Эсфирь к прокату, был авантюрный американский детектив "Серая тень". В запасниках проката Эсфирь разыскала маленькие ролики с участием Чарли Чаплина и из разрозненных роликов смонтировала сюжет, пародирующий оперу "Кармен". Зрители много смеялись, и это был едва ли не первый фильм на советском экране с участием Чарли Чаплина. Эсфирь настолько увлеклась новым делом, что принесла в собственную квартиру монтажный стол, маленький проекционный аппарат, короткие ролики из разных фильмов, и по вечерам с энтузиазмом создавала новые этюды, причудливо склеивая кадры. Постепенно Эсфирь Шуб становится признанным профессионалом киномонтажа. Она стала посещать лабораторные занятия в монтажной мастерской Льва Кулешова. Вскоре Эсфирь перевели на новую работу в настоящую киностудию."Волшебницей монтажного стола" назвал её Сергей Юткевич, который также учился азам монтажной речи в маленькой монтажной на киностудии Совкино, где работала Эсфирь Шуб. У неё уже был опыт перемонтажа 200 фильмов, когда она поменяла направление своей работы. В конце лета 1926 года Эсфирь едет в Ленинград и с огромным трудом разыскивает киноархив бывшего российского царя. "Царские" плёнки складировали в каком-то сыром помещении, где они благополучно разлагались, пока Эсфирь Шуб не занялась созданием из них своих перемонтажных фильмов. Она разыскала эти плёнки, высушила их, развесив, как бельё, на верёвочках, а потом вырезала оттуда фрагменты, которые были ей нужны. Шестьдесят тысяч метров пленки за два месяца просмотрела она, пять тысяч выбрала для фильма. Готовая картина в семи частях имела тысячу семьсот метров. Директор студии сам дал название новому фильму - "Падение династии Романовых", и сам же придумал большой плакат для рекламы: двуглавый орел, накрест зачеркнутый двумя толстыми красными линиями. Фильм, смонтированный из хроникальных кадров, имел колоссальный успех у зрителей не только в стране, но и далеко за ее пределами. Эсфирь Шуб создала невиданный доселе в мировом кино жанр исторической документальной кинопублицистики. Кино стало благодаря новаторству Шуб источником исторической науки. Из кинодокументов императорской кинохроники она также смонтировала фильмы "Великий путь" (1927) и "Россия Николая II и Лев Толстой" (1928). Позднее она обратилась к теме современности - сняла фильмы "Сегодня" (1930), "Комсомол - шеф электрификации" (1932), "Испания" (1939), "Москва строит метро" (1934), "Страна Советов" (1937), "20 лет советского кино" (1940), "Фашизм будет разбит" (1940), "Страна родная" (1942), "Суд в Смоленске" (1946), "По ту сторону Аракса" (1947). Работала на Центральной студии документальных фильмов (ЦСДФ) в Москве. В 1959 году вышла книга воспоминаний Шуб "Крупным планом". При жизни Э. Шуб была признана классиком документального кино. Скончалась Эсфирь Шуб в сентябре 1959 года. Автор: Евгения Соколова-Фердман

Неистощимая Тина Кароль Настоящее имя этой симпатичной голубоглазой блондинки – Татьяна Григорьевна Либерман. Не замужем. Детей нет. Народная артистка Украины. Аист принес родителям Тину 25 января 1985 года в пгт Оротукан Ягоднинского района Магаданской области. Закаленная птица была, потому что на улице было минус 50. Отец - Григорий Самойлович Либерман. Инженер. Главный конструктор в строительной компании. Мать – Светлана Андреевна Либерман. Инженер, но сейчас работает в пенсионном фонде Украины. А тогда, когда Тина была ребенком, каждое лето семья выбирались к бабушке. Приезжали в Ивано-Франковскую область (мама родом оттуда), и Тина сразу съедала целый арбуз. Потом семья решила вернуться совсем. Мама посмотрела как-то на бабушкины фотографии, расплакалась и сказала: "Что мы тут делаем? Ребенок же никогда весны не видел!" Там действительно ее нет. В 1992г. семья вернулась в родной Ивано-Франковск. С 12 лет Кароль профессионально занимается вокалом. Тина окончила музыкальную школу по классу фортепиано. А затем легендарное Киевское высшее музыкальное училище имени Р.М. Глиера. Факультет пения, эстрадный вокал. Во время обучения она создала свой инструментальный ансамбль, который смог не только радовать слушателей исполнительским мастерством, но и обеспечил молодых музыкантов материально. А когда Тина училась на 4-м курсе, её таланты и успехи были наконец замечены и государством — Тина стала стипендиаткой Верховной Рады Украины. После окончания, подумав, решила, что знание менеджмента и логистики в жизни тоже пригодится, - и поступила в Национальный авиационный университет. Сейчас она студентка НАУ и солистка Ансамбля песни и пляски Вооруженных сил Украины. Творческий путь: 1996 «Спиваночка-джазочка»— 3 премия. 1997 «Золотые трембиты» — 1 премия, «Юные звезды Прикарпатья» — 1 премия. 1998 «Таланты твои, Украина» — 1 премия, «Шолом, Украина» — 1 премия. 1999 «Рождественские встречи у Братьев Блюза» — 2 премия, «Черноморские игры" — 3 премия, «Золотой ток» — Гран-при, «Под одной звездой» — 1 премия, фестиваль «Мы дети твои, Украина». 2000 Принимала участие в 17 концертах в рамках благотворительного фестиваля по городам США: Нью-Йорк, Филадельфия, Талас, Детройт, Хьюстон, Милуоки. 2001 «Молодая Галичина» — 2 премия, «Эдельвейс» — 1 премия, «Семь культур» — представляла Израиль. 2002 «Первый всеукраинский конкурс артистов эстрады» — 2 премия, «Первый всеукраинский конкурс израильской песни» — 1 премия, представительница Украины на гала-концерте «Славянского базара». 2003 Солистка ансамбля песни и пляски Вооруженных Сил Украины, награждена стипендий Государственного Совета Украины и благодарностью от мера города Киева, основная женская роль мюзикла «Экватор» — Маргарет. 2004 Исполнительница роли Марфы-былицы в спектакле «Духов день», конкурс «Нью-Йорк - Киев - Тель-Авив» — Гран-при, Победительница конкурса «мисс Галичина», мюзикл «Ассоль», главная роль, Ассоль (Австрия), спектакль «Яйцо лошади» — играю роль кармы главного героя и сопровождаю весь спектакль пением acapello, участница полуфинала конкурса «Евровидение«. 2005 Участница Русского Благотворительного Бала в Лондоне, в Королевской резиденции. Работа над сольным альбомом.Певица принимала участие и в миротворческих миссиях: в ноябре-декабре Тина Кароль давала сольные концерты для международного миротворческого контингента в Ираке (Багдад, Эль-Кут) и на Балканах в Косово, за что министр обороны Украины вручил певице государственный орден за миротворческие миссии. Аналогичной награды Тина Кароль была удостоена и от польского военного ведомства. Второе место на Международном конкурсе вокалистов в Юрмале — «НОВАЯ ВОЛНА», получив при этом еще одну очень почетную и престижную именную премию от легенды российской эстрады Аллы Пугачевой. После “Новой Волны” Тину Кароль узнал весь мир. 2006 Седьмое место в конкурсе «Евровидение-2006» в Афинах. 2006 год певица открыла дебютным альбомом "SHOW ME YOUR LOVE". Молодая певица уважает творчество любого направления и жанра, если оно искреннее. Сама всегда в каждое свое выступление вкладывает душу. - Все, что я делаю, я делаю от чистого сердца. Гордость рождает самовлюбленность, а я этого не люблю, - отвечает Тина, когда ее спрашивают, какими своими достижениями она может гордиться. В мужчинах ценит порядочность и надежность, терпеть не может эгоистов, в женщинах ее привлекает интеллект и раздражает бесцельное существование. Уважает людей, у которых слова не расходятся с делом. Заветная мечта Тины - создать школу юных гениев. Вопрос о свободном времени вызывает у Тины удивление. Для нее это непозволительная роскошь. И все же иногда она позволяет себе расслабиться - погулять в лесу, по берегу моря, сходить на концерт органной музыки или в картинную галерею. Долго валяться в кровати не любит - жаль терять время. Пяти часов для сна ей вполне достаточно, чтобы чувствовать себя бодрой. Можно очень долго рассказывать про эту брызжущую энергией талантливую певицу, но лучше слушать её песни и смотреть её клипы. Источник: http://tina-karol.com.ua/2007/03/19/biografiya.html Автор: Fenix Дата публикации: 19 марта 2007 года

26 марта 1932 - В Минске, в семье известного художника Меира Аксельрода(1902-1970) и еврейской писательницы Ривки Рубиной (1906-1987) родилась Елена Аксельрод, прекрасный поэт и переводчик с идиш. Литература и живопись сопутствовали Елене с самого рождения. В их доме бывали Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Лейб Квитко. Её мать, Ревекка Рувимовна Рубина, прозаик и литературовед, писала на идиш, а также переводила с идиша на русский язык Шолом-Алейхема и Ицхока-Лейбуша Переца. Ею написаны творческие портреты еврейских писателей и поэтов, творивших на идиш. Рассказы Рубиной перевела потом на русский язык её дочь. Отец хотел, чтобы Елена стала художником, но дочь выбрала поэтический путь, окончила филологический факультет МГПИ в 1954 году. Дебютировала в 1961 году книгой для детей. Даже перечисление названий её детских книжек звучит как поэзия: "Ванька-Встанька и Санька-Спанька" (1961), "Про луну и про дома" (1962), "Зима играет в прятки" (1963), "Гуляла вьюга по Москве" (1965), "Беспокойный паровоз"(1967), "Куда спешили колёса"(1968), "Кто проснулся раньше всех" (1983). Всего Еленой Аксельрод в СССР выпущено десять поэтических детских книжек. Там она могла печататься, в основном, как детский поэт, но заказы на переводы "хороших" и неожиданных поэтов тоже перепадали. В том числе своего дяди - Зелика Аксельрода, еврейского поэта, писавшего на идиш, погибшего в 1941 году от рук нацистов, а до того сидевшего в сталинских застенках. До репатриации в Израиль в самом конце 1990 года Елена выпустила две книги лирики - "Окно на север" (Москва, 1976) и "Лодка на снегу" (Москва, 1986). Потом в Израиле вышли сборники "Стихи" (Иерусалим - Санкт Петербург, 1992), "В другом окне" (Иерусалим, 1994), "Лирика" (Иерусалим,1997), "Избранное" (Санкт-Петербург, 2002), книга-альбом об отце "Меир Аксельрод" (1993). Печаталась в российских, американских, израильских, австралийских журналах и альманахах: "Новый мир", "Юность", "Огонек", "Апрель", "Дружба народов", "День поэзии", "Россия", "Время и мы", "Диалог", "Встречи", "Антиподы" и др. Стихи Елены Аксельрод включены в российские и американские антологии русской поэзии. Она - лауреат премии Союза русскоязычных писателей Израиля, член ПЭН-клуба. В Израиле Елена поселилась в городе Маале-Адумим под Иерусалимом. Новые пейзажи и краски, иная среда и ритм жизни дали импульс к созданию новых стихов. Её сын, художник Михаил Яхилевич (1956 года рождения), продолжил линию деда. В 2002 году Михаил Яхилевич и Елена Аксельрод издали в Иерусалиме книгу "Стена в пустыне", в которой стихи матери соседствовали со сходными по настроениям картинами сына. А в феврале 2006 года в Москве в Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина состоялась ретроспективная выставка "Общая тетрадь. Три поколения семьи Аксельрод. Живопись, графика, стихи". Выставка объединила произведения Меира Аксельрода, московского художника, его внука Михаила Яхилевича, современного израильского художника, и поэтические работы погибшего поэта Зелика Аксельрода и израильского поэта Елены Аксельрод, сопроводившей своими стихами картины сына. Выставка неслучайно состоялась именно в ГМИИ им. Пушкина, где хранится превосходное собрание графических работ Меира Аксельрода 1920-1930-х годов. Кстати, как говорит Елена, произведения отца приобрели также Третьяковская галерея, Русский музей, множество провинциальных музеев России. А вот вам и стихи Елены, её поэтические волшебные строчки, наполненные израильским неповторимым колоритом: "Альте захен, альте захен", - Бедуин кричит на идиш. Мамэ-лошн - альте захен - Разве этим нас обидишь? Надрывается старьевщик: - Позабудь свое местечко, Был твой дед перелицовщик, Просидел весь век за печкой. Как сюртук того портняжки, Твой язык перелицован, Как братишкины рубашки, Как наследие отцово... Погоди, старьевщик юный, Вынесу тебе, пожалуй, Эти порванные струны, Этот говор обветшалый, От завещанного мамой Мне остались слов осколки. Пыль ее святого Храма Ты трясешь в своей кошелке... Автор: Евгения Соколова-Фердман

Лаудер (Менцер) Эсте (Жозефин Эстер) Дата рождения : 1908, 1 июня - 2004 "Никогда не стоит недооценивать желание женщины стать прекрасной". Э. Лаудер Однажды в Америке Начиналось все, как в сказке. Цветы, поклонники и всеобщий восторг. Обожание, розовые гипюровые волны и волнение перед выходом на сцену... Все это виделось в маленькой комнатке дочери иммигрантов, мечтающей стать актрисой. Эсте Ментцер родилась 1 июня 1908 года в Квинсе, Нью-Йорк. Ее отец - венгерский еврей - держал скобяную лавку и этим содержал семью из восьми детей и красавицу жену - чешскую (по другим данным - французскую) католичку. Первые уроки торгового дела Эсте постигала в семейной лавке под руководством отца, попутно мечтая стать "стопроцентной американкой". В 1914 году шестилетняя Эсте встретила первого в своей жизни "принца". Вместо раздувания алых парусов или хотя бы катания по окрестностям на розовом Кадиллаке он поселился в доме родителей Эсте. Да и монаршим саном он не обладал, а был простым химиком. Звали его Джон Шотц, и Эсте он приходился дядей, а вместо короны принес идею о создании омолаживающего крема для кожи. Это был принц "замедленного действия", благодаря которому Эсте, хоть и не сразу, но таки стала королевой. И уже став королевой, призналась: "Благодаря дяде я осознала свое предназначение". Энергия Эсте питала дядюшкины мечты о "молодильном" креме, и он продолжал свои естествоиспытания. Они вместе колдовали (о, это была, безусловно, белая магия) на кухне и в итоге создали четыре рецепта, которые до сих пор верой и правдой служат Упругости в ее битве против морщин. Казалось, успех был обеспечен, однако, как в борьбе с морщинами нельзя полагаться на один только крем, так и в борьбе за улучшение жизни юной мечтательнице создания крема было мало. Несмотря на все его чудодейственные свойства, крем надо было продавать. И вот здесь Эсте проявила чудеса изобретательности и гибкости, замешанные на еврейском терпения и американской настойчивости. Она первая придумала "пробники" - маленькие "кусочки" предлагаемого товара, которые раздаются бесплатно и дают возможность попробовать его в деле, оценить достоинства. Метод Эсте предполагал безусловно высокое качество продукции. Известен случай, когда Эсте долго не могла заинтересовать своими духами один из престижных магазинов. Устав общаться с несговорчивой дирекцией, она отправилась в торговый зал и разбила об пол флакон с духами. Шум насторожил посетителей, а затем сказочный аромат привлек всеобщее внимание. Возник водоворот из очарованных запахом и съедаемых любопытством посетителей. В центре стояла Эсте Лаудер и повторяла: "Меня зовут Эсте Лаудер, и это мои новые духи!" Фамильные тайны Вторым "принцем" в жизни Эсте стал Джозеф Лаутер, которого она встретила в 19 лет. Тоже без алых парусов, но хороший бухгалтер и тоже цветок еврейской иммиграции. В 1930 году они поженились. Джозеф стал верным соратником Эсте, которая целыми днями продавала свой товар, заинтересовывала простых покупателей и владельцев магазинов. Она становилась настоящей бизнес-леди. Всегда элегантна, всегда все знает и всегда начеку. "Бизнес - это не то, что можно слегка попробовать. Это не развлечение, не приключение и не минутное увлечение. Бизнес женится на вас. Вы спите с ним, вы едите с ним, именно о нем вы постоянно думаете. Это очень серьезное чувство - это акт любви", - писала она позже. В 1933 году семья Лаутеров увеличилась - мальчика назвали Леонард Аллен. А в 1937 году произошло прибавление в парфюмерно-косметической семье - Эсте подарила всем новое имя, новую торговую марку "Эсте Лаудер". Она изменила фамилию мужа, видимо, предпочтя генеалогии эстетизм. "Успешной женщину делает не что иное, как настойчивость и умение рисковать, способность принимать решения, несмотря на предупреждения бухгалтеров и юристов", - решила для себя Эсте Лаудер. Похоже, она серьезно увлеклась своей формулой и стала следовать ей даже в быту. Во всяком случае, своего мужа-бухгалтера Эсте перестала замечать. Она подала на развод, и с 1939 года семья уже не ограничивала ее свободы в бизнесе. Позже она повинилась: "Я слишком мало внимания уделяла семье и не знала, как быть одновременно и Миссис Иосиф Лаутер и Есте Лаудер". Однако через четыре года девятилетний Леонард тяжело заболел. Борьба за жизнь ребенка объединила родителей и показала, что вместе им все же лучше. И в 1942 году Эсте повторно вышла замуж за Джозефа. А в 1944 году у них родился второй сын - Рональд. Теперь их союз был скреплен не только дважды обещанной верностью, но и двумя детьми - будущими наследниками и блистательными продолжателями дела. Все выше и выше... Корпорация "Эсте Лаудер" - один из столпов, на которых покоятся красота, престижность и душевное спокойствие очень многих современников. "Эсте Лаудер" - это Атлант, держащий небо (с облаками лучших запахов) на хорошо ухоженных плечах. "Эсте Лаудер" - это акционерное общество, которое до 1995 года было семейным предприятием. На парфюмерно-косметическом Олимпе более чем 100 стран мира продукция компании занимает достойное место среди прочих небожителей. Эсте Лаудер - одна из самых известных и влиятельных женщин мира. Ей 94 года, она во всеоружии и на посту - на посту Председателя Совета директоров одноименного АО. Президент и гендиректор корпорации - Леонард А.Лаудер, старший сын Эсте и Джозефа, принятый на работу еще в 1958 году. Вице-президент по общекорпоративным вопросам Эвелин Хаузнер Лаудер v жена Леонарда. Второй сын, Рональд С.Лаудер, принятый на работу в 1964 году, сейчас Председатель Совета директоров и Президент компании "Лаудер инвестментс инкорпорейтед". Внуков Эсте (детей Леонарда и Рональда) тоже не минула драгоценная чаша сия. Главный офис расположен, как этого и стоило ожидать, в Манхеттене, естественно, на последних этажах не последнего из небоскребов, рядом с "Централ парком" - кто знает, тот поймет. Ведь они этого достойны (не меньше, чем потребители L"Oreal). Эпилог, или чтоб все это сказкой не казалось "Величайшим из всех мифов является тот, который обещает формулу мгновенного успеха. Я взвалила на себя непосильную ношу. Это была постоянная работа, пристальное внимание к мелочам, недосыпание и боли в сердце", - Эсте Лаудер. Источник: http://www.sem40.ru/famous2/e60.shtml

Глава 8-я. Норильск (окончание) Стояла ветреная погода при температуре -35 градусов и ветре 18 метров в секунду. Я взял машину водителя Калеухина марки ЗИЛ-164 с бензиновым мотором, которая днём развозила продовольствие по столовым и торговым точкам. Датчик наличия горючего был неисправен, и я точно не знал, сколько бензина в баке. Сунул в бак заводную ручку, и мне показалось, что бак не пустой. Над головой полыхало полярное сияние, перекидываясь с одной стороны неба на другую. Я проверил наличие масла и воды. Можно ехать! ЗИЛ бойко побежал по обледенелой дороге. Первые 20 минут всё шло хорошо, а потом двигатель чихнул и заглох. Я полез под капот, чтобы подкачать бензин ручкой бензонасоса. Ветер тут же сорвал с моей машины утеплительный чехол и унёс его в тундру. "Вот достанется мне утром от Калеухина!" - мелькнуло у меня в голове. Но дело было не в чехле. На ногах у меня были резиновые сапоги, а на руках брезентовые рукавицы, да и курточка, в которой я был на смене в гараже, мало подходила для такого мороза. Я стоял посреди дороги один на пустой дороге на полпути к карьеру, с остывающим мотором и вот-вот начинающим замерзать радиатором. Что делать? Попытался крутнуть двигатель ручкой. Он, естественно, не завёлся. Зато я начал коченеть от холода. Вдруг на горизонте замаячили качающиеся вверх-вниз автомобильные фары. Кто-то ехал, на моё счастье, в гараж. Через несколько минут возле меня остановился новенький 25-тонный самосвал, из вновь прибывших. Я нырнул в его тёплую кабину и только там пришёл в себя. Водитель Иван Букин не имел опыта работы на 25-тонке и встревожился, увидев, что прибор не показывает температуру масла. Я взглянул на манометр: "Что с тобой, Букин! Давление в норме, а это - главный показатель. На температуру можешь не обращать внимания. Но это хорошо, что ты приехал. Выручай! Трос есть?" - "Видел по пути сюда. Правда, уж больно здоровенный! Поехали, привезём!" Трос оказался чуть не в руку толщиной и метров 30 длиной. Но выхода не было - с трудом подцепили к буксировочному крюку МАЗа и отправились к моему ЗИЛу. На первых 25-ти метрах буксировки я включил скорость и зажигание, отпустил сцепление, и двигатель ЗИЛа завёлся. Как дать знать Букину, что я уже могу ехать сам? Я помигал фарами, - не заметил. Я безуспешно нажимал звуковую сигнальную кнопку, - никакой реакции. Тогда я сдуру решил тормознуть, чтобы Букин почувствовал рывок. На обледенелой-то дороге и при 300-сильном двигателе на МАЗе! Не успел я дотронуться до тормозной педали, как мою машину, как пёрышко, сбросило под откос. Дорога шла по насыпи высотой 2-3 метра, так что задние колёса ЗИЛа оказались внизу, а передние юзом тащились на тросу за буксировщиком. Я быстро сообразил, что ещё 10-15 метров, и машину перевернёт, вдавит кабину об откос внутрь, и мне конец! К тому же, Букин неотвратимо волочил меня по направлению к маячившей впереди опоре линии электропередач. Если рухнет опора, провода тут же замнутся, неминуем пожар, а посёлок и карьер останутся без электричества... Но тут Букин заметил, что за ним на дороге никого нет, остановил машину и вылез посмотреть, что случилось. На сей раз смерть меня миновала. Второй случай был не так опасен, как этот, но всё же достаточно неприятен. Не помню по какой причине, но мне приспичило опять побывать в карьере. Я взял на этот раз КрАЗ и поехал. Быстро управившись с делами, я беззаботно возвращался в гараж. Был конец смены, день, ярко светило солнце (дело было весной, полярная ночь давно закончилась, но выпавший накануне снег сильно слепил глаза). Впереди меня шёл самосвал той же марки. Дело было в конце смены. Работники карьера (особенно молодые женщины) любили возвращаться в посёлок на наших машинах. Так и на этот раз - КрАЗ впереди меня вдруг резко остановился для высадки пассажиров. Я нажал на педаль тормоза, но машина продолжала двигаться с прежней скоростью. Видимо, тормозные колодки обледенели. Я резко вывернул руль влево, чтобы избежать столновения и попытаться объехать впереди стоящую машину по обочине. Но обочины под снегом не оказалось - это был наметённый накануне сугроб. Мой КрАЗ левой стороной провалился туда и опрокинулся на крышу. Двигатель заглох. Я сидел на крыше кабины с сидением на голове и слышал, как булькают выливающиеся из радиатора и поддона мотора вода и масло. Вскоре подошёл возвращающийся из карьера бульдозер, и мы поставили КрАЗ на колёса. Но воду и масло пришлось везти из гаража... Как и везде в отдалённых местах, в нашей транспортной конторе запасных частей хронически не хватало, особенно для новых марок машин - 25-тонных самосвалов. Фонды были выбраны, но грузы, доставляемые северным морским путём, либо задерживались в дороге, либо сильно запаздывали. Кое-что изготавливал наш авторемонтный цех, но потребности превышали его возможности. Автопарк был на грани остановки. И вот нашему главному инженеру Юлию Гершензону пришла в голову идея использовать в этой ситуации меня. В номенклатуре я разбирался, опыт и знания, наконец, пришли. К тому же, я был внештатным корреспондентом норильской газеты "Заполярная правда" и комсомольцем. "Действуй через ЦК ВЛКСМ, - сказал мне Гершензон. - Подготовь письмо от норильского горкома комсомола, я договорюсь с секретарём, он подпишет..." Так я и сделал. В ЦК комсомола меня пропустили по комсомольскому билету, из Москвы позвонили в ЦК белорусского комсомола в Минск, куда я явился на следующий день, а из Минска - в Жодино, на автозавод. Так я стал "толкачом", добыв для родного комбината запасные части вне фондов. Пробыв в Минске и Жодино 2 недели, я каждый день отправлял Гершензону телеграммы с перечислением содержимого уходящих самолётами контейнеров с запасными частями. Вернувшись в Норильск, где наступил уже полярный день, я оказался перед необходимостью продлить срок командировки у главного инженера норильского комбината Владимира Ивановича Долгих (будущего члена Политбюро ЦК КПСС), с которым встретился лично. С тоской вспоминал места, где ночью не надо спать, заслоняясь от слепящих лучей полуночного солнца, и в столовых на обед можно взять не суп из рыбных консервов, а окрошку со свежими овощами и зелёным луком... Руководство комбината прилагало немало усилий, чтобы облегчить своим инженерно-техническим работникам продвигаться по научной линии, защищать диссертации и получать учёные степени. В частности, из различных вузов приглашались комиссии для приёма кандидатских экзаменов. К примеру, из московского института стали и сплавов в Норильск приехала комиссия для приёма кандидатского экзамена по иностранным языкам, а из томского политехнического института - по марксистской философии. Я некоторое время колебался: какой экзамен сдавать - по немецкому, который изучал в институте, или по английскому, который знал лишь в объёме школьного курса. Сдавать надо было по техническим журналам, содержание переводимых статей в которых надо было пересказать своими словами на иностранном языке. Всё-таки я выбрал английский. После экзамена подарил экзаменовавшей меня преподавательнице свою фотографию за рулём самосвала МАЗ-525, на обороте которой она своей рукой написала: "На экзамене по английскому языку лучшим проявил себя механик норильского гаража самосвалов Борис Кутуков" Так же на "отлично" сдал и экзамен по философии. В Норильск часто приезжали представители заводов-изготовителей как по рекламациям своей продукции, так и для изучения условий эксплуатации. Так я познакомился с шинниками из Ярославля. Расспросил о городе, об имеющихся в нём предприятиях, о возможности прописки и получения жилья. Пришёл к выводу, что стоит попробовать устроиться там на работу на моторный завод с перспективой поступления в аспирантуру, о которой давно мечтал. Срок моего договора с Норильским горно-металлургическим комбинатом подходил к концу. Можно было оформить отпуск за 3 года (примерно это составляло полгода ничегонеделания) с последующим увольнением - на севере такое было чем-то само собой разумеющимся. В Москву встречать меня приехали все - папа, мама, Вета и даже Жанна, с которой я переписывался все эти годы. Отец привёз даже купленный по моему заказу превосходный немецкий аккордеон Firotti на 96 басов (полнее, чем 80, но несколько меньше, чем полный 120-басовый). Я был в восторге. Мы с Жанной поехали на пару дней в Ярославль, где я побывал на моторном заводе и заручился поддержкой начальника экспериментального цеха и заместителя директора завода по кадрам о приёме меня после отпуска на работу инженером-испытателем в экспериментальный цех. Я сделал Жанне предложение, которое мы отметили в привокзальном буфете. После некоторых колебаний она ответила согласием. Потом мы вернулись в Москву и, так как время шло к осени и всем надо было на работу, все разъехались по своим местам жительства. С Жанной договорились, что распишемся, когда будет какая-то определённость. А тем временем я отправился в Железноводск, где "дикарём" рассчитывал привести в порядок свои внутренности после 3-х лет на Крайнем Севере. Перепечатано отсюда.

Электричка Пузиков не был выдающимся деятелем министерства или отрасли. Не был и "краеугольным камнем" ОКБ. И то, что его назначили инженером-конструктором первой категории, вовсе не означало, что он стал фигурой исключительной. Ему не потребовалось перестраиваться под новую должность. Он делал то, что мог, работая без видимых усилий. И этого было достаточно. Его работой были довольны и начальники, и подчинённые и даже жена, постепенно привыкшая к его поздним возвращениям домой. Пузиков не считал себя покладистым малым. Но он не был, пожалуй, и неуживчивым. Во всё, что он делал, он старался внести максимум солидности и порядка. В старое время из него получился бы неплохой коллежский регистратор, а может быть кто-нибудь и повыше. Пузиков был врагом неопределённости в чём бы то ни было. Неопределённость его нервировала. Например, он нервничал, когда с товарищами по работе ёжился на ветру, словно мокрая курица, и смотрел вдаль, приставив ладонь ко лбу: - Будет, в конце концов, этот проклятый автобус?.. Или нет?.. В такие минуты он переставал быть Пузиковым. А ему всегда хотелось бы оставаться самим собой. И он порвал со служебным автобусом. А заодно - и с маршрутными городскими. Пузиков начал ходить пешком. Где-то в глубине души он надеялся "уйти от инфаркта". Теперь он вставал чуть свет, завтракал под ворчанье невыспавшейся жены и топал пешком через весь город к вокзалу. Пузиков любил сидеть у окна. Как только поезд трогался, он раскрывал книгу и читал всю дорогу до завода. Изредка он отрывал взгляд от книги и смотрел, сидит ли на своём обычном месте учительница из интерната. Учительница ему нравилась. Ему вообще многие нравились, причём с годами диапазон нравящихся становился шире. Однако, он никогда не предпринимал попыток установить с кем-то из них даже знакомство. Они нравились ему просто так, не более того. Втайне он даже испытывал перед ними какой-то безотчётный страх. Встретившись с чьим-нибудь взглядом, он пугался и спрашивал себя: "К чему? Ну к чему мне всё это?.." И сам же отвечал: "Ни к чему!" На душе сразу же становилось так радостно и спокойно, будто он одержал над собой крупную победу. Этот день почти не отличался от остальных. Пузиков с утра распределил работу по техникам и младшим инженерам, поделился в коридоре впечатлениями о выступавшей накануне по телевизору швейцарской фигуристке, спокойно и хладнокровно "отбил" от отдела грозившую ему неприятную и объёмную работу и уже было собирался в штатное время отбыть домой. - Василий Николаевич! - прохрипел репродуктор громкоговорящей связи. "Опять совещание," - подумал Пузиков и, нажав кнопку, ответил: - Слушаю! - Сегодня совещание по рассмотрению технических условий твоего изделия. В восемнадцать. Слышал?.. - Всё ясно, вопросов нет! На совещании он сидел спокойно, как и положено ведущему инженеру. Изредка вмешивался и затевал перепалку. Он был неплохим работником, и его за это ценили. Пузиков знал, что каждым дельным замечанием он завоёвывает себе балл, как боксёр на ринге. Главное в его тактике - не получать ударов, и тогда победа по баллам почти обеспечена. А для победы не жаль времени. Время Пузиков считал не часами и минутами, а электричками: - 19-40 ушла... 20-15 ушла... 20-40 ушла... В двадцать сорок пять совещание закончилось. До следующей электрички было минут двадцать пять. Пузиков тщательно оделся и вышел на улицу. Собственно, слово "улица" может быть употреблено здесь с натяжкой. Перед ним висела тьма, в которой неслись почти как в мультфильме крупные капли дождя пополам со снегом. Капли хлестали по лицу, разбивались о него и спокойно стекали за шиворот. На душе становилось неуютно. Но неожиданности не было, и погода не вносила беспорядка в мысли и чувства. Всё шло по плану. Пузиков шёл, согнувшись, навстречу холодному ветру. Ноги скользили по глинистому грунту. Кроме дальних огней посёлка, откуда должен был появиться поезд, в темноте ничего нельзя было разобрать. Пузиков знал, что это вряд ли следует признать правильным. Что, видимо, существуют какие-то люди, которые должны заботиться о том, чтобы до станции была асфальтированная дорожка и чтобы по вечерам она освещалась для таких, как он. Но всё это было лишь теоретически. А практически ему куда проще было запланировать себе отсутствие этой дорожки, чем добиваться, чтобы она была. Жизнь убедила его в этом. А потому он безропотно шёл к невидимой железнодорожной платформе, меся грязь и изредка смахивая с кончика носа щекотящую каплю воды. - Сегодня Женя снова надела эту дурацкую косынку, - вслух подумал Пузиков об учительнице. Он не был с ней знаком, но, тем не менее, знал, что она - Женя, что преподаёт в интернате русский язык, увлекается актёрами кино и телевидения, имеет двоих детей и старушку-маму. - Всё-таки женщины - дуры! Не знают, что кому идёт... Он споткнулся и чуть не упал. Проклятая грязь! Он не видел не только тропинки, но и собственных ботинок. Пузиков обернулся. Завод ответил ему гулом цехов и светом сотен огней. Один из этих огоньков был ярче других и... двигался! Пузиков пригляделся внимательнее. Огонёк чертил ровную траекторию над заводским посёлком, быстро продвигаясь в сторону предполагаемой платформы. Пузиков вздрогнул. Его сердце сжалось. Сомнений не было: это электричка!.. Огонёк быстро миновал поворот и теперь мчался прямо на Пузикова, ослепляя его ярким снопом лучей. Пузиков рванулся и побежал в сторону станции. Он мчался, не разбирая дороги, проваливаясь в ямы и спотыкаясь о кочки. "Упаду! - думал он. - Больше не могу! Сейчас упаду!.." И он действительно упал, но быстро вскочил на ноги и, отряхивая с коленей налипшую грязь, стал ждать приближения состава. Дальше бежать не имело смысла, он опоздал. Яркая фара локомотива вырвала из темноты платформу станции и... пронеслась мимо! Не веря глазам, Пузиков смотрел, как в тридцати метрах от него, дробно выстукивая чечётку на стыках рельсов, мимо проносился... товарный состав! Пузиков машинально достал из кармана платок и вытер моркое от дождя лицо. Красный огонёк последнего вагона мелькнул и унёсся прочь. Минуты две Пузиков стоял неподвижно. Он не мог заставить себя сдвинуться с места. Наконец оцепенение прошло, и он медленно двинулся к платформе. Всё становилось на свои места. До электрички есть ещё несколько минут, скоро она придёт...

Прости меня... Не на меня упал твой быстрый взгляд, Я вновь свободен - не в твоей я власти. Но... Быть в твоей неволе - это счастье, И несчастливой воле я не рад. Невольником твоим хотел бы быть И подчиняться слову, взгляду, жесту... Прости меня. Да! Это всё - не к месту, Ты постарайся это всё забыть...

Алесь, я рад! Пусть все мои ошибки будут такими, как эта!..

Глава 8-я. Норильск (продолжение) Как это со мной иногда случается, знакомство с очаровательной Люсей Слесаренко не прошло даром, а вылилось вот в такие строки: В далёком краю, где лютует мороз, Где ветер сибирский жжёт щёки до слёз, С глазами, лучащими свет и тепло, Ко мне в тёмной шапочке Солнце вошло. Одним только взмахом ресниц покорён, С тех пор безнадёжно в неё я влюблён. Она это знает, однако всегда Со мной холодна, как лесная вода... Шапочка выглядела примерно так Так я проработал на большинстве рабочих мест в авторемонтном цехе около 8 месяцев и, наконец, оказался в одном из отсталых гаражей (Кайеркан, 30 километров от Норильска) за рулём 25-тонного самосвала. Это были самые захватывающие дни моей так называемой практики. Я полностью освоился, хорошо зарабатывал и чувствовал себя настоящим покорителем севера. К этому же периоду относятся и первые шаги в области журналистики. Под влиянием увлечённости Людой Слесаренко я начал писать в газету, познакомился с другими корреспондентами, ответственным секретарём редакции Борисом Руденко, который стал моим близким другом. Руководство ЦАТК было недовольно моими выступлениями в прессе, так как мои материалы были острыми и частенько задевали собственное начальство. Наконец, в один из приездов в Кайеркан Юлий Гершензон, встретив меня, сказал: "А не пора ли, молодой человек, и честь знать? Вы уже полностью выполнили свою программу приобретения практических навыков. Пора бы заняться тем, для чего вас сюда прислали - переходите-ка на работу сменным механиком!". И я перешёл. А что было делать! Работали мы посменно: 12 часов "в день", - 24 часа перерыв, 12 часов "в ночь" - 48 часов отдых. Выходных не предполагалось, праздников - тоже. Мы были связаны с предприятиями с непрерывным циклом производства. За то время, что я работал механиком, ни один из государственных праздников не попал на мои выходные дни - всё время я или был, или заступал на дежурство. Тем не менее у меня хватало времени и на учёбу (вечерний университет марксизма-ленинизма), и на культурный досуг (я был постоянным слушателем лекций по классической музыке, которые читали в Норильской музыкальной школе) и на концерты гастролёров (однажды я слушал Наума Штаркмана), и на спорт - я был активным участником лыжных вылазок на норильские сопки на настоящих, с железным кантом, горных лыжах. Иногда мы со знакомыми ребятами собирались у кого-нибудь дома, курили хорошие сигареты и слушали записи Булата Окуджавы. Мои заметки, корреспонденции и зарисовки в "Заполярной правде" создали мне имидж рабкора, мне даже выдали удостоверение внештатного корреспондента, которое до сих пор хранится у меня дома. Всё это было бы невозможным, если бы у меня не было мест в двух общежитиях - в Норильске и Кайеркане. Я ночевал то там, то там и повсюду успевал, так как в выходное время экономил на сне. Тем не менее, это не сказывалось на моём здоровье - за всё время пребывания в Норильске я лишь 2 дня отсутствовал на работе по больничному листу в связи с ушибом ноги при катании с горы на горных лыжах. И то - больничный был на 3 дня, но я вышел раньше на работу, так как была моя смена, и меня некому было заменить. В Кайеркане я жил в одной комнате с рабочим шахты, бригадиром проходчиков Владимиром Слюсарем, замечательным человеком, ставшим моим большим другом на долгие годы. Родился он в чеченском селении Семашки. Там прошло его детство. Окончив школу, он поступил в финансово-кредитный техникум и стал бухгалтером. Распределение получил в горное село своей родной республики. Всем известно, что в национальных республиках всё так называемое хозяйствование было построено на обмане государства. Каких только изощрённых способов ни изобретали! Но бухгалтер, главное действующее лицо по кредиту и финансам, не мог не быть в курсе этих махинаций. Володя в возрасте 17 лет вступил в партию и с энергией, достойной, возможно, лучшего применения, взялся за своих непосредственных начальников-чеченцев. Володя Слюсарь (наши дни) Естественно, он их всех пересажал в тюрьму. От кровной мести его спас призыв в армию. Служил он далеко от родных мест - на Сахалине, куда не могла дотянуться вооружённая кинжалом рука чеченского мстителя. К концу службы в часть приехали вербовщики Норильского комбината, и Володя оказался в Норильске. "А! Нам позарез нужны бухгалтеры! - сказали ему в отделе кадров. - Пойдёшь работать по своей специальности?" Володя категорически отказался и потребовал, чтобы его направили в шахту. Простым проходчиком стволов. Кадровики долго не соглашались, но он настоял на своём. Через несколько месяцев он был уже бригадиром бригады коммунистического труда, и его показывали по краевому красноярскому телевидению. Всё бы хорошо, да случилась беда (это произошло уже после моего отъезда из Норильска, так что я расскажу об этом позднее). Пока же мы с ним делили двухместную комнату в кайерканском рабочем общежитии и не очень удивлялись тому, что поставленный с вечера на подоконник стакан с водой утром невозможно было оторвать из-за того, что он примёрз. "Хорошо! - говорили мы почти хором. - А ведь где-то сейчас люди купаются в тёплом море и едят мандарины с ананасами. И даже не подозревают, что мы здесь вместо них вкалываем на передовом рубеже коммунистического строительства!..." Между тем, работать в таком месте, как Норильск, определённый в 30-х годах как лагерная зона, было ох как несладко! Ремонтников из-за низкой тарифной сетки оплаты труда хронически не хватало. Гараж имел протяжённую форму с 18-ю воротами, которые зимой чуть ли не на половину высоты заносило снегом. Система отопления то и дело давала сбои - попросту замерзала, если вовремя не слить конденсат. Условия ремонта машин при отсутствии квалифицированных кадров и запасных частей были, как говорится, аховые. А между тем, карьер постоянно требовал на линию всё больше и больше самосвалов. А работа под 4-кубовыми экскаваторами постоянно вызывала трудовые конфликты из-за безобразного состояния подъездных путей, плохой работы карьерных бульдозеров. Шофёры, возмущённые условиями труда, останавливали машины и отказывались работать. Приходилось выезжать на какой-нибудь свободной машине в карьер и на месте разбираться с тамошним начальством. Однажды во время одной из таких поездок я едва не погиб. Было это во время ночного дежурства. Перепечатано отсюда.

Крутоберёга Сергей сделал пару глубоких, скользящих шагов и сильно оттолкнулся палками. Лыжи шли легко, не очень отдавая назад при толчке. Когда он вышел из города, снегопад только начинался, а теперь снег буквально валил густыми сухими хлопьями, легко рассыпающимися при малейшем дуновении. "Хорошо, что нет ветра, - подумал Сергей. - В сухую морозную погоду легко случиться "чёрной" пурге!.." Он оглянулся. Снежный занавес поглотил последние огоньки городских домов. В густом "молоке" утонули и лыжня, и дорога и даже близлежащие сопки. До рыбацкого посёлка Сероглазка было не больше пятнадцати километров. Сергей специально вышел пораньше, чтобы до встречи Нового года оставалось два-три часа и можно было бы спокойно поболтать с Наташкой за приготовлением винегрета. В рюкзаке в такт шагам постукивали шампанское с коньяком, под правую лопатку давил острый край консервной банки. Сергей уверенно шёл вдоль дороги, привычными размашистыми движениями переставляя лыжные палки. Зимой тьма не была такой густой, как летом. Если бы не снегопад, так вообще бы казалось, что на дворе сумерки. Чем дальше он уходил от города, тем тревожнее становилось у него на душе. Всё яснее проступал сквозь снежную пелену милый образ. Светлые локоны, словно золотые сугробы мягко ложились на покатые наташины плечи. Серые, с поволокой глаза смотрели доверчиво и открыто. Он вздохнул. При ясной погоде можно было бы выиграть километров пять, спрямив дугу дороги через сопку Крутоберёгу. Подъём туда нетрудный, минут на двадцать. Зато потом затяжной спуск, до слёз из глаз и свиста в ушах. Он любил быстрые спуски с острыми ощущениями опасности, когда любая чуть заметная ложбинка буквально придавливала лыжника к насту, а каждый бугорок превращался в трамплин. И нужно было обладать хорошей сноровкой, чтобы под дробный стук лыж на почти обледенелых застругах спуска удержаться на ногах и не потерять ориентацию с полными слёз глазами на морозном ветру. "Она где-то здесь, Крутоберёга!.." Сергей остановился и попытался оглядеться. Со стороны предполагаемого расположения Крутоберёги на него дохнуло морозным порывом ветра. Вначале слегка. Потом чуть сильнее. Скорее всего, именно здесь была седловина. "Может быть, рискнуть?.." Он посмотрел на почти занесённую снегом дорогу, едва угадывавшуюся под рыхлым покрывалом. Скоро и она перестанет быть ему ориентиром. "Была - не была!.." Он круто свернул в сторону и решительно пошёл по снежной целине, проваливаясь в глубокие сугробы. С Наташкой он познакомился сравнительно недавно, месяца три назад, когда ворвался в диспетчерскую и заорал: "Опять Мангруппа? Я вам сколько раз буду говорить, что у меня диск по заклёпкам трётся? Не еду! На ремонт становлюсь!" Диспетчер смотрела на него широко раскрытыми глазищами. И тут только Сергей сообразил, что она - не Ангелина, а новенькая. Глаза у неё были прямо-таки огромные. В них, словно в зеркале отражался оконный переплёт и сам он, Сергей, в как всегда расстёгнутой гимнастёрке. "Извините, девушка, я думал, что это Лина меня снова в Мангруппу сунула. Я ей несколько раз говорил, что у меня сцепление буксует, а там - в гору с грузом металла надо переть! У вас жестяно-баночной не осталось? Там бы я смог!.." "Ну, ты даёшь, парень! Прямо-таки чуть живьём не съел! Давай путёвку!.." Вечером после смены Сергей опять пошёл извиняться. И узнал, что Наташа живёт в Сероглазке, после школы год работала фасовщицей на рыбозаводе, а теперь вот перешла к ним в диспетчерскую. Он стал забегать к ней почти всякий раз, когда она дежурила. Пару раз вместе катались на лыжах. Однажды ходили в театр на "Льва Гурыча Синичкина". Кино - не в счёт! Словом, сегодняшний вечер должен был многое прояснить и, если бы удалось и захотелось обоим, - сблизить их. Как-никак, Новый год! Подъём становился всё круче. Сергей повернулся боком к горе и "лесенкой" уминал рыхлую снежную крупу. Подниматься было трудно. Но это не было неожиданным. Кроме того, он был молод, полон сил и уверенности в себе. Как ни крути, армия даёт жизненную закалку! Через полчаса подъёма Сергей почувствовал, что гора начинает сдаваться, становится положе. Наконец, он смог повернуться к ней лицом и, всё ещё глубоко проваливаясь, вышел в центр седловины. Снег продолжал валить без передышки. Сергей достал сигареты. Спичка приятно обожгла пальцы и, зашипев, погасла. Курить ему нравилось. Как дитя века он, естественно, не мог не знать о вреде курения. И всё-таки любил курить. Ему нравился лёгкий дурман от первой затяжки, особенно после солидной физической нагрузки. И рассудочное, с расстановкой докуривание до "точки". Сейчас ему почему-то не хотелось ставить точку. Но сигарета кончалась, и надо было продолжать путь. Он надел перчатку и подъехал к краю седловины. В хорошую погоду он не раз бывал здесь и знал место наощупь. Видимости почти не было. Но он помнил, что лыжный спуск начинался от кривой берёзы и после крутого тридцатиметрового участка переходил в относительно пологий длительный сгон по лощине. Вдоль сгона шла линия электропередач. На твёрдом насте спуск без виражей был бы невозможен. Однако, теперь наста нет, и глубокий снег не даст, видимо, развить большую скорость. Так что можно обойтись без поворотов. Он прошёлся по краю, ища приметную берёзу. Словно слепой, тыкал палкой в белёсую мглу. Вот палка упёрлась в ствол. "Кажется, она!" Он опять подошёл к краю. Спуск казался чересчур отвесным. "Трусишь что ли, брат?.." Он оттолкнулся и ринулся вниз... ... Очнулся Сергей с ощущением брезгливого неудобства от текущей за ворот воды. Налипший на лицо снег, видимо, успел растаять. А за воротом его было предостаточно. Он открыл глаза и попытался высвободить руку. И тут же вскрикнул от острой боли в подвёрнутой ноге. Лицо моментально засыпал рыхлый снежный порошок, быстро превращавшийся в мелкие капли воды. "Спокойно! Не паниковать! Думай, брат!.." Пока он лежал спокойно, боли не было. Сергей попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Левые рука и нога действовали нормально. Пальцев правой руки он не ощущал. Видимо, рука затекла. Правая нога отдавала болью при малейшей попытке напрячься. "Ставим диагноз. Правая рука условно считается здоровой. На ноге крест ставить пока рано: первоначально преполагается вывих..." Он полежал немного ещё. Надо было попытаться высвободить больную ногу и отстегнуть лыжу. Задник лыжи был под ним, а носок повёрнут назад и, может быть, отломан. Сергей осторожно подсунул под себя левую руку, пытаясь дотянуться до креплений. До левого дотянулся свободно, но отстегнуть не смог: не хватило сил сжать рычаг. Правое крепление было под ногой, зажатой перевёрнутой лыжей. Сергей вытянул руку обратно и, собравшись с силами, попытался откинуться назад. Резкая боль пронзила всё его тело, лицо снова засыпало снегом. Он немного передохнул. В правой кисти появилось покалывание сотен мельчайших иголочек. "Вот так-то лучше!" Теперь он уже почти полулежал на подвёрнутой правой ноге. Небольшим толчком ему удалось перевернуться на спину и в воздухе подтянуть к себе здоровую ногу с лыжей. "Раз - это я! - он легко отстегнул левую лыжу. - Два - это телёнок!.." - переваливаясь на другой бок, он попытался под снегом отстегнуть второе крепление. Мешала боль в ноге. Стиснув зубы, он резко надавил на рычаг и сдёрнул с него "собачку". От боли потемнело в глазах. Сергей лежал на спине, вытянув обе ноги и тяжело дыша. "Эх, закурить бы!.." По засыпанному снегом лицу текли ручейки талой воды, смешанной с потом. К своему удивлению, он нащупал в карманах и сигареты, и спички. Тщательно отряхнув их от снега, он, замирая, разжёг огонь и прикурил. "Восторг! - он засмеялся и снова повалился на спину. - Никогда бы не поверил, что сигарета может доставить такое блаженство!.." Он затягивался раз за разом и безудержно хохотал. Хохотал один, в пургу, в горах, с вывихнутой ногой!.. Когда прошёл истерический приступ, он попытался проанализировать ситуацию. "Как ни странно, лыжи целы. Но на правую ногу рассчитывать нечего. Дай Бог, чтобы был вывих, а не перелом!" Если бы Сергей был уже у подошвы Крутоберёги, то до Сероглазки оставалось бы километров пять. На одной ноге - это не меньше трёх часов! Сергей зажёг спичку и посмотрел на часы. Часы показывали восемь. "А что? Я ещё успею!.." Он сунул руку в сдёрнутый со спины рюкзак. Рюкзак был наполнен бутылочными осколками и сильно пах коньяком. "А шампанское не разбилось. Ура!!!" Он высыпал содержимое на снег и вновь уложил в рюкзак всё, кроме кучки битого стекла. Потом поставил рядом лыжи и лёг на них спиной, ногами к спуску. Рюкзак положил на живот. Палки, сложенные вместе, взял в правую руку. "Ну, поехали, как сказал Гагарин!.." Он попытался оттолкнуться обеими руками. Снег набивался под ноги, и лыжи выскакивали из-под него, разъезжаясь в стороны. Надо было что-то придумывать. Сергей слез с лыж и с трудом достал из кармана носовой платок. Потом он крепко связал лыжные крепления. Подумав, размотал с шеи тёплый шерстяной шарф и связал им свои ноги. Взобравшись на лыжи, он вытянул ноги и воткнул в шарф концы лыж. "Теперь готово. С богом!" Он оттолкнулся и заскользил вниз. Вначале лыжи шли медленно. Потом всё быстрее и быстрее. Его движение напоминало ход торпеды по воде. Он ничего не видел, так как был вынужден закрыть глаза. Масса снега накатывалась на него и он, пронзая её связанными ногами, летел вниз на "самобеглой телеге". Снег был везде - впереди, сзади, сверху и с боков. "Сколько же так лететь?.." Он помнил, что в лощине не было серединных столбов. Все они стояли сейчас справа от него, на боковине оврага. Так что удариться ему было не обо что. Но внизу, у подошвы Крутоберёги стояла избушка лесника. Зимой там никто не жил. И именно этой избушки больше всего боялся сейчас Сергей. "Спуск на лыжах занимает в хорошую погоду минут десять. Примерно столько же времени потребуется мне сейчас. Значит надо считать до шестисот. Пусть половину пути я уже проехал. Значит, - до трёхсот..." Он принялся считать. При счёте сто пятьдесят его сильно тряхнуло, сбросило с лыж, и он кубарем покатился куда-то в сторону. Вслед за этим он услышал негромкий треск в отдалении. Потом наступила тишина. Сергей приподнялся на локтях и сел. Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он протёр глаза. "Чёрт побери, вот повезло!.." В пятнадцати метрах от него высился крепкий добротный забор. Рядом с забором валялись разбитые вдребезги лыжи. Он подполз к ним поближе. Потом, цепляясь за забор, встал. "Стою, а? Видимо, на ноге - просто небольшое растяжение. Так что всё почти в полном порядке." Он огляделся, ища глазами рюкзак. Рюкзака нигде не было, так же как лыжных палок. Он нагнулся и взял в руки обломок лыжи. "Сойдёт за неимением лучшего!" Опираясь на "костыль", он обошёл избушку и оказался на дороге, ведущей к Сероглазке. "А сколько же времени?" Он зажёг спичку. "О! Ещё целых три часа до Нового года! Даже на костылях успею!" Сергей спокойно закурил сигарету. Когда он входил в Сероглазку, снегопад почти прекратился, и погода была на редкость новогодняя. А на душе у Сергея было легко и бездумно: так всегда бывает в ночь под Новый год.

Весь я свой Ночь. Я слушаю ночь. И Вселенная мне слышна. Миллиардами звёзд надо мною висит она. Кто в сравнении с ней я? Микроб? Электрон?.. Для чего я живу, ем и сплю? Может быть, это - сон? Так ли мал я, когда в моём сказочном сне Миллиарды миров уместились во мне, Миллионами рек в моём теле пульсирует кровь, И, нетленна, живёт в моём сердце любовь!.. С детской радостью вижу себя на лугу. Ароматами трав полон я на бегу. Мне вдогонку хохочет весёлый ручей. Весь я свой, я пока что ещё ничей! Неуютно (так кажется) жить на земле ничьим, Мы быстрей свою шею подставить колодке хотим. Всё равно - в чьих руках от колодки той цепь, Лишь бы в чьи-то попасть, лишь бы к сроку успеть... И хотя дни за днями в унылой текут пустоте, Открывается сердце навстречу заветной мечте. И мы ценим цветок и букашку за их красоту, Мы добры и умеем ценить доброту, Благодарны природе за право любить, Восхищаться, гореть, растворяться и БЫТЬ!..

Спасибо, Саша! Первая мысль: вот, наконец-то, нашёлся хоть один читатель-друг, который высказался по поводу моего жизнеописания! Мои записки "Между прошлым и будущим" я поместил и в "Загранице" Максима Мошкова, и, конечно же, на своём сайте и за всё время (а воды утекло немало!), твоя реакция - первая. Когда я всё это делал, единственной моей мыслью было успеть, как ты понимаешь. Я эту задачу выполнил. Но то, что на мою писанину абсолютно никто не прореагировал (вернее, одна родственница обиделась: я её маму назвал тёткой, каковой она мне и является, а ей хотелось, чтобы тётей. Бог с ней: она просто начала забывать русский язык!), меня немножко печалило. И вот твой тёплый, дружеский отзыв. Спасибо!

Глава 8-я. Норильск Когда в институт пришёл список распределения молодых специалистов, в нём неожиданно оказалось два места в Норильск, заполярный город Восточной Сибири с горно-металлургическим комбинатом. Дело в том, что писать письмо в "Комсомольскую правду" я уговорил ещё одного студента нашей группы - Валентина Тиевского. И нам по нашей просьбе выделили-таки два места. Когда же надо было подписываться под этим распределением, то кроме меня желающих ехать в Сибирь не нашлось - Тиевского не отпускали родители. Кстати, я, в связи со своим отличным дипломом, мог бы выбрать себе любое место, в том числе в России. Но я решил остаться верным принятому ранее решению и подписался под Норильском. Кстати, Тиевский в последний момент тоже согласился ехать туда. Но его родители поставили перед ним условие - предварительно жениться. Он женился на девочке только что окончившей школу. Было одно обстоятельство, которое серьёзно заботило меня перед тем, как отправиться навстречу своей судьбе - моя уж слишком еврейская фамилия. Моя мама работала главным бухгалтером в ХОЗУ МВД Азербайджана и имела прямой выход на республиканского министра внутренних дел. Это помогло ей обратиться к нему с просьбой избавить меня от этой обузы. Министр внимательно отнёсся к просьбе своей подчинённой, сказав: "Пусть напишет заявление о том, что, дескать, в роду моей матери нет мужчин, поэтому для сохранения рода прошу присвоить мне её фамилию". Это было незамедлительно сделано, и я из Либкинда превратился в Кутукова. Уверен, что это во многом облегчило мне проживание в антисемитской России, так же, как, впрочем, и моим будущим детям. Отцу такой поворот событий был явно не по нутру, но он ничего мне не сказал, так как знал, что в каком-то смысле я прав. Но одновременно такая капитулянтская позиция с моей стороны его и не могла не огорчать. Впрочем, не все люди обладают достаточной смелостью, чтобы отстаивать свои еврейские права. К ним принадлежал и я. Переехав к концу своей жизни в Израиль, я немедленно вернул себе свою настоящую фамилию. Но это уже было, как говорит азербайджанская пословица, "после свадьбы барабан"... Енисей, величественный и могучий Я уговорил Тиевского ехать в Норильск поездом и теплоходом (по Енисею), так как в нашей жизни больше такая оказия вряд ли представится. И не торопиться к месту работы - в любом случае успеем, а после института надо как следует отдохнуть - никто не знает, что нас ждёт впереди. Так что я вместе со своей средней тётей Любой, её мужем Львом Владимировичем Гостхоржевичем и дочерьми Лялей и Таней поехал на 3 недели в Кисловодск, где хорошо провёл время, много купался и загорал. Потом, по приезде в Норильск, меня в общежитии спрашивали: "Где это ты так загорел? В отпуске был?". В Норильске все выглядели, как бледные поганки - ни тени загара за короткое северное лето. Поездка на поезде Баку-Москва и Москва-Красноярск ничем особенным не запомнилась. Зато путешествие на теплоходе Красноярск-Дудинка произвело неизгладимое впечатление. Красота сибирской тайги, постепенно редеющей по мере продвижения на север буквально завораживала. Я много времени проводил на палубе, любуясь красотами проплывающих мимо берегов. Была на теплоходе и кают-компания, где стояло чешское пианино. Я подолгу сиживал за инструментом, отводя душу. Тиевские всё время уединялись в своей каюте, почти не бывая со мной - их можно было понять: медовый месяц. Наконец, мы прибыли в Дудинку. Дальше предстояла пересадка на самую северную в мире железную дорогу Дудинка-Норильск. Вагоны были старые, но колея широкая, поэтому уже через полтора года, когда мне довелось снова ехать "железкой" в Дудинку, я прокатился туда в самом современном купейном вагоне с локомотивом на электрической тяге. А пока мы с интересом наблюдали за меняющимся за окном пейзажем - простирающейся за окном бескрайней тундрой. К концу пути тундра вдруг сменилась высоченными горами. Это и была конечная цель нашего путешествия - Норильск. Наши с Тиевскими пути разошлись: им сразу же как семейной паре выделили комнату в бараке, а меня поселили в рабочее общежитие. Мне повезло - меня поселили в одну комнату с горными инженерами из Харьковского горного института, а не с простыми работягами. Их приехало пятеро, и они разместились в двух трехместных комнатах, где чужаком был только я один. Общежитие представляло собой 6-этажный корпус коридорного типа. В умывальник и душ надо было идти по коридору. Но там круглогодично была горячая и холодная вода, отопление работало отлично - мы постоянно открывали форточку, и было тепло. По утрам я просыпался рано и сразу же шёл в умывальную, где распахивал настежь форточку и делал зарядку, после которой умывался до пояса холодной водой. Это стало моим правилом на всё время пребывания в Норильске. Я. Здесь мне 22 года Мой верный "конь" МАЗ-525 В направлении на работу, которое мне выдали в институте, было написано, что мне предстоит в начале трудовой деятельности трудиться на рабочей должности. В ЦАТК (Центральной автотранспортной конторе) комбината это подтвердили. Выдали рабочую робу, слесарные инструменты и присвоили квалификацию автослесаря 4-го разряда. Гараж, куда пришли мы с Тиевским, поразил нас своими размерами и обилием громадных, невиданных ранее машин. Нас прикрепили в качестве помощников к бригадиру Бурмаге, проинструктировали по технике безопасности и отправили валяться под машинами, об устройстве которых у нас было лишь самое общее представление. Когда распахивались огромные ворота, нас, валяющихся на полу в грязи и солидоле, обдавало потоками ледяного воздуха и окутывало клубами дизельного выхлопа. Казалось бы, всё это должно было вселять ужас. Отнюдь! Романтическое восприятие действительности, сознание того, что мы, комсомольцы, теперь работаем на передовом участке борьбы за светлое будущее страны лишь подстёгивало нашу прыть. Мы были по-настоящему счастливы, хотя даже теперь, по прошествии многих лет, мне делается страшновато и как-то не по себе от описываемых обстоятельств. Довольно быстро мне стало ясно, что становиться механиком (как было написано в направлении на работу) мне не только нельзя, но даже преступно. В институте мы крутили на стендах двигатели ГАЗ и ЗИЛ, ездить учились на допотопных ГАЗ-51, а дизелей - в глаза, как говорится, не видели. А тут приезжает с линии машина-махина МАЗ-525 и шофёр обращается к тебе с просьбой: "Ей, механик , мать твою, что-то у меня там где-то гремит, не пойму! Давай съездим, посмотри!" и уступает тебе место за штурвалом самосвала. Надо было что-то придумывать. И я решился. Написал на бумаге план, как я выразился, приобретения практических навыков и отправился к главному инженеру ЦАТК Юлию Григорьевичу Гершензону. "Вот, сказал я ему, моя программа по превращению молодого специалиста в настоящего автомеханика". Я думал, что он меня прогонит, но он выслушал меня очень внимательно и программу одобрил. На следующий день я приступил к работе в качестве слесаря-ремонтника в авторемонтном цеху ЦАТК. В соответствии с моей программой я должен был поработать по 2-3 месяца на всех постах разборки, дефектовки и сборки узлов ремонтируемых в цехе самосвалов, прощупать всё своими руками. А в завершение программы я запланировал работу шофёром на КрАЗе или МАЗе. И вот, когда я с увлечением был занят сборкой двигателя ЯАЗ-206, ко мне вдруг подошли работники администрации цеха и сказали, что меня ждут. Оказалось, что пришла корреспондент газеты "Заполярная правда" Людмила Слесаренко и намеревается взять у меня интервью. Я, конечно, стал отнекиваться, но потом всё-таки решил побеседовать с очаровавшей меня с первого взгляда корреспонденткой. Через день-два в "Заполярке" вышел "подвал", озаглавленный "Ты правильно поступил, Борис!" с моей фотографией у сборочного стенда. Главный инженер Юлий Гершензон при встрече спросил меня: "Ну, как она описала ваш римский профиль?.." Оказывается, это он пригласил корреспондента. Вообще отношения у меня с нашим главным инженером были очень тёплыми и, можно сказать, дружескими. Он не упускал случая рассказать, при случае, о моей инициативе: "Приятно, когда инженера не проведёшь на мякине! Скажут ему, к примеру, что что-то сделать нельзя. А он засучит рукава и сделает! Да так, что любо-дорого посмотреть!" Приехав из отпуска (из Одессы, между прочим), он встретил меня и, указывая на мою отросшую бороду, спросил: "Что это повергло вас в такой траур, молодой человек?" Я в тон ему ответил: "Ваше отсутствие, Юлий Григорьевич!" Перепечатано отсюда.

Любочка из КОСа У Семёнова болел зуб. Но дело было не в этом. То, что его беспокоило, было хуже зубной боли. Семёнов неожиданно начал рисовать. Женские головки. Одинаковые. Всюду, куда ни прикасалась рука: на полях чертежей, на черновиках расчётов, на страницах справочников, на запотевших окнах в автобусах. И везде была она. Любочка. Из КОСа. - За что такая напасть? - стонал Семёнов, заштриховывая карандашом только что изображённый им на газете знакомый профиль. - Что, Миша? Опять?.. - спрашивал кто-нибудь из сотрудников. - Э-э-э!.. - отвечал Семёнов, делая рукой отмашку, как рефери на старте. И сотрудник отставал. Хуже дело было с зубной болью. И с тем, другим, чему никак не сыграешь отмашку. - Что же делать? - мучительно думал Семёнов, потирая седеющие виски. Работа валилась у него из рук, несмотря на "поджимающие" сроки. Решение пришло неожиданно, как всё в этом подлунном мире. Семёнов приободрился. Карандаш вдруг лихо заскользил по ватману, очерчивая чёткие контуры деталей. Листки сборочных спецификаций складывались в стопки, завершая работу по новому узлу. Сотрудники лишь пожимали плечами, поглядывая на Семёнова издалека. И никто, конечно, не замечал, что между ровными бланками сборочных спецификаций лежат несколько сложенных вчетверо листков писчей бумаги, исписанных убористым почерком... Через несколько дней Семёнов сдал свою работу в конструкторский отдел стандартизации (КОС). На нормоконтроль. Любочке. А Любочка на него даже не взглянула. Он вернулся к себе и стал ждать. Начальник выдал ему новое задание. Но ему не работалось. Карандаш уныло лежал на папке с чертежами и покрывался пылью. Исчезли и женские профили. Как будто их и не было вовсе... Наконец, зазвонил телефон. - Семёнов, тебя!.. Сердце его затрепетало. - Товарищ Семёнов? Зайдите за сборкой в КОС. Голос был ровным и спокойным. Вернувшись к себе, Семёнов развернул чертежи с подколотым бланком замечаний нормоконтроля. - Ничего не понимаю... - он продолжал искать. - А, вот оно! Листки его "признания" были аккуратно расправлены, и к ним тоже был приколот бланк замечаний. Он стал читать: "1) Текст написан на бланках формата А4 без рамки и основной надписи. Необходимо дооформить и подписать. 2) Текст не имеет наименования, по содержанию не соответсвует требованиям стандартов на текстовые документы и содержит значительное количество нетехнических выражений, как то: "изнемогаю от переполняющих меня чувств", "схожу с ума", "не представляю себе жизни без вас" и так далее. 3) В тексте отсутствует раздел "Выводы", который я на вашем месте изложила бы так: "А вообще я - дурак, Семёнов! И трус вдобавок. Разве так признаются женщине?.." Семёнов задумчиво перевернул лист замечаний и одним росчерком нарисовал знакомую женскую головку. - Любочка? - спросила проходившая мимо сотрудница. - Из КОСа, - ответил Семёнов.

Утро рабочее Несёт меня река людская, И отдаюсь потоку я. Знакомый берег-проходная Спешит приветствовать меня. Распахнут шлюз, и я вливаюсь, Вплываю с дружеской волной И дамам уступить стараюсь Черёд, чтоб вплыли предо мной. Я с лёгкой грустью отмечаю На милых лицах сеть морщин И безуспешность (для хозяек) Попыток скрыть их от мужчин. А рядом - прелесть грубой шутки, Души и чувства нагота, Свобода слов, но в прибаутке - Мужская честь и доброта. В руках качаются авоськи, Студент листает свой конспект, Иван забыл спросить у Зойки Себе полтинник на обед. Но вот - всосались, растворились, Гудят моторы и станки. Все коридоры оживились И телефонные звонки.

Глава 7-я. Институт (окончание) Учиться было непросто, особенно мне не давался математический анализ и вообще высшая математика. С иностранным языком получился казус - я сдавал английский, а его на нашем потоке не оказалось. Пришлось с нуля приступать к немецкому, который мне поначалу очень не понравился. Но потом я привык и учился лучше, чем те, кто в школе учил немецкий. Теперь я имею представление об этом языке и могу со словарём разобраться с любым текстом. Особую симпатию вызывал у меня такой предмет, как начертательная геометрия и всё, связанное с черчением. Я с упоением рисовал всё, что требовалось и с блеском сдал экзамен за первый семестр. С остальными экзаменами было сложнее, так как я на первом семестре обучения слёг с диагнозом "мезоаденит кишечника" или туберкулёз кишечных желёз. Позднее он не подтвердился, и мне выдали приписное свидетельство призывника, подтверждающее мою пригодность к военной службе. Жанна Экзамены за первый семестр я сдал без "хвостов", хотя на сдачу высшей математики мне пришлось делать два захода. Впрочем, это не помешало мне по окончании института получить "красный" диплом. Родителям было не по душе жить в таких стеснённых условиях, в которых мы оказались. Они попытались купить что-нибудь поприличнее (кое-какие сбережения у них после Камчатки были). Но в Баку цены были абсолютно неприемлемые.Поэтому отец отправился в Ригу, где ему с помощью маклера удалось приобрести 25-метровую комнату в центре города. Но как быть со мной? Я к тому времени сдал благополучно экзамены за 2-й семестр и получил с большим трудом справку о своих оценках за период обучения. Это было почти равнозначно отчислению (так относились к выдаче справке в деканате и учебной части). Но мы надеялись, что мне удастся устроиться в какой-нибудь вуз в Риге. Рига Надеждам было не суждено оправдаться. Из имевшихся в рижских вузах специальностей ближе всего по профилю к моей была специальность "механизация сельского хозяйства" в сельскохозяйственной академии. Там мне заявили, что не признают полученных мною оценок за первый курс в каком-то там Азербайджане и предложили сдавать вступительные экзамены на общих основаниях. Это был удар. Мне купили билет на самолёт и отправили в Баку, где у меня не было ни кола, ни двора и вдобавок я не был уверен, что меня вообще не отчислили из института. Мама снабдила меня письмом к своему дяде Косте Кутукову (брату деда), в котором просила приютить меня на время, пока я не подыщу себе съёмное жильё. В моём распоряжении был и адрес маминой подруги Клавы Равжаевой, на всякий случай. Этот случай сразу же пригодился, так как дедушка Костя по прочтении маминого письма тут же указал мне на дверь.Так я очутился у Клавдии Петровны и её безумного брата Володи, у которого была белая горячка. Я этого выдержать не мог и переселился к бабуле-соседке, обещавшей меня ещё и кормить за небольшое вознаграждение. Это мне показалось немаловажным, так как я был маменькиным сынком и готовить ничего не умел. В институте меня, как ни странно, приняли хорошо, не помнили, как я с наглым видом (думая, что больше здесь учиться не буду) добивался справки о сданных экзаменах. Питание у бабули длилось недолго - я не мог переносить её приторной готовки и вынужден был от неё отказаться. Приобрёл судки (набор разнокалиберных кастрюлек) и стал ходить за обедами в столовую Баксовета (благо, жил неподалёку). С завтраками и ужинами каким-то образом обходился сам. Постепенно научился готовить различные каши, а по вечерам пил чай с бутербродом. Тем временем, учёба в институте шла своим чередом. Я занимался добросовестно, по выходным дням ходил в библиотеки и, сам того не замечая, превратился в круглого отличника, что давало дополнительно 25% к стипендии. Бабка моя оказалась сектанткой, к ней то и дело приезжали какие-то сёстры по вере. Мне, комсомольцу, это было не по нутру, и я решил переехать на другую квартиру. За время учёбы я сменил их немало. Но на результатах учебного процесса это не отражалось. После очередной экзаменационной сессии я посылал родителям короткую телеграмму: "Экзамены сдал как всегда". Это означало, что все оценки отличные. На летние каникулы я летал в гости в Ригу. Вета, тем временем, закончила рижскую среднюю школу, и родители задумались о том, где ей дальше учиться. Решили поменять рижскую квартиру на бакинскую. Так и сделали. Так что вторую половину 5-го курса я жил не на съёмной квартире, а дома. Наконец, пришла пора защиты диплома, с чем я успешно справился и получил диплом с отличием. Но на руки его не выдали, так как в ту пору действовало правило высылать диплом по месту распределения - не все являлись туда, куда их распределяли. А с распределением я тоже поступил нестандартно. Больше всего я боялся, что меня пошлют в какой-нибудь азербайджанский район и написал в министерство высшего образования заявление с просьбой распределить меня в город Норильск Красноярского края. Ответ пришёл незамедлительно. Мне ответили, что моим распределением займётся азербайджанское министерство и пошлёт меня туда, куда посчитает нужным. Это было ужасно! Я не нашёл ничего лучшего, как переправить копию этого ответа в редакцию газеты "Комсомольская правда" с возмущённым примечанием, что я прошусь не на южный берег Крыма, а в Сибирь. Через некоторое время газета мне сообщила, что моё письмо направлено в министерство высшего образования СССР, откуда я и получу ответ. Круг замкнулся. Вета, тем временем, с блеском сдала экзамены в Краснодарское музыкальное училище и начала свой краснодарский цикл жизни. Жила она у переехавших в Краснодар Веры с Котиком. Периодически на помощь ей отправлялся на месяц-другой наш отец. Училась она очень хорошо, закончила училище с отличием, что давало ей возможность поступления в консерваторию, но об этом я расскажу позднее. Бакинская бухта Перепечатано отсюда.

Птичьи права Молоденькой Хохлатке ни до кого не было дела. Кроме себя самой. - Правда, я хороша?.. Ну просто чудо, да и только!.. И всё вертится, бывало, вокруг блюдечка с зеркально-чистой водичкой. Все смотрится туда, всё щиплет да чистит пёрышки. - Мой хохолок, мои крылышки, моя шейка!.. Ах-ах!.. Снесла Хохлатка яичко. Не золотое, а обыкновенное. Но для неё это значения не имело. - Моё яичко! Моё!.. - и села его насиживать. Вскоре вывелся и цыплёнок. Обыкновенный такой, долговязенький слегка. Но Хохлатка всё не унималась. - Мой цыплёночек - такой хорошенький, нет другого такого! Вот чуть подрастёт, пёрышки кое-откуда выщипать, - отбою от петушков не будет!.. - Соседка, - говорили ей, бывало, куры и петухи, - смотри, какая нынче трава вымахала зелёная да густая. Пойдём, погуляем! - Возле моего курятника лучше! - отвечала Хохлатка. Однажды по простоте душевной Пеструшка хотела ей рассказать о своём пострелёнке Желторотике: - Ты знаешь, соседушка, что учинил недавно мой оболтус?.. - Нет, ты лучше послушай про моего, - решительно перебила её Хохлатка. И у Пеструшки отпало всякое желание впредь делиться с ней радостями и печалями. Время шло быстро. Цыплёнок Хохлатки и впрямь превратился в рослую, статную молодую курочку. Да только радости это Хохлатке почему-то не доставило. Заметила она вдруг, что перестали на неё обращать внимание и подружки-куры, и соседи-петухи. - Мой хохолок!.. - как-то с претензией на игривость попыталась однажды, вспомнив былое, сказать она, подходя к заветному зеркально-прозрачному блюдечку. - Мой лучше! - оттеснила её молоденькая курочка. И Хохлатка вдруг увидела, что это действительно так. Загрустила с тех пор Хохлатка. Так загрустила, что даже забыла о былой поглощённости СВОИМ. Потеряло для неё смысл магическое местоимение МОЁ. Жизнь потекла серо и однообразно, и поэтому не очень огорчилась Хохлатка, когда однажды поутру попала в ощип. - А ведь необычайно наваристым будет МОЙ бульон!.. - в последний раз подумала она.

Ножки Увы! Опять я пленник, И сладок этот плен. Готов служить без денег - Не прячь от глаз колен! Когда б ты повелела, Я под твои ступни Дорожкой лёг бы смело, Ты только помани! Щекой бы тёрся страстно О шёлк твоих подошв; Ты б знала: не напрасно И топчешь, и идёшь! Ведь стал бы я дорожкой (Ты для себя заметь!), Чтоб бросить взгляд на ножки Возможность заиметь!

Елена Соловей 1947 - В Германии, в воинской части, где служили родители, родилась будущая звезда кино и театра, замечательная актриса Елена Соловей. Впоследствии семья переехала в Москву, где в 1965 году, окончив школу и несколько лет прозанимавшись музыкой, Елена Соловей попыталась поступить на актерский факультет ВГИКа. Но приняли ее лишь со второй попытки, и она стала заниматься в актёрской мастерской педагога Бориса Бабочкина, народного артиста СССР. Кинокарьера актрисы началась еще в студенческие годы: сначала были роли в короткометражках, а в 1969 году она сыграла две главные роли - в телефильме "Цветы запоздалые" режиссёра Рустама Хаддамова и в полнометражной сказке Павла Арсенова "Король Олень". По окончании ВГИКа в 1970 году Елене была уготована работа на киностудии "Мосфильм". Также она была приглашена на работу в Малый театр. Но карьера в столице России была принесена в жертву любви -Елена вышла замуж за ленинградца, кинохудожника Юрия Пугача, и уехала в Ленинград. Семья для неё оказалась дороже карьеры. Однако бездна душевного обаяния, потрясающая женственность и яркий актёрский талант сделали её кинозвездой, востребованной лучшими кинорежиссёрами. С 1971 года Елена Соловей - актриса киностудии "Ленфильм", где она снялась в фильмах режиссёров Игоря Масленникова и Ильи Авербаха. Также снималась у московских режиссёров Сергея Соловьёва, Евгения Ташкова, Никиты Михалкова. Славу же Елене Соловей, и не только в СССР, но и за рубежом, принесла лента "Раба любви" (1976), поставленная Никитой Михалковым по сценарию Андрона Кончаловского и Фридриха Горенштейна. Прообразом Ольги Вознесенской, которую сыграла Соловей, была звезда немого российского кино Вера Холодная. История "Рабы любви" - это как предчувствие судьбы самой Елены Соловей, которой предстояло в будущем уехать "на трамвае" в эмиграцию. К лучшим работам актрисы можно отнести также и другие роли в фильмах Никиты Михалкова - Софью Петровну из "Неоконченной пьесы для механического пианино" и Ольгу Ильинскую из "Нескольких дней И.И.Обломова". Среди других фильмов с участием Елены Соловей вниманием критиков и любовью зрителей отмечены картины "Вам и не снилось", "Факт", "Блондинка за углом", "Жизнь Клима Самгина", "Артистка из Грибова", "Драма из старинной жизни", "Анна Карамазофф". Всего до 1991 года - года отъезда в эмиграцию - вышло до 50 фильмов с участием актрисы. В 1991 году Елена вместе с семьей уехала в США. С тех пор живёт в Нью-Джерси. Вначале в Америке Елена как актриса не была востребована. Работала в составе нескольких русских трупп, преподавала актерское мастерство в Нью-Йорке, но приглашений сниматься в американском кино не было. Впрочем, приглашения были. В 1996 году режиссер Майя Меркель сняла актрису в российском полудокументальном фильме "Грация ХХ века" в роли великой балерины Ольги Спесивцевой. Позднее пришло участие в сериале "ПМЖ" об эмиграции в Америке режиссёра Гаврилова. Съёмки новых серий прекратились с уходом из жизни участника съёмок фильма Бориса Сичкина. Потом был фильм "Нелегал" того же режиссёра. Теперь появились театральные работы, связанные с уникальным в Северной Америке русским театром из Монреаля - с театром имени Варпаховского. Вначале это была роль в спектакле "Дядюшкин сон", потом в пьесе "Французская любовь, или Семейный ужин". Здесь Елена Соловей вновь нашла атмосферу театральной жизни. Звезда её не исчезла, не погасла. Судьба по-прежнему сводит её с талантливыми режиссёрами, которые видят в Елене Соловей замечательную актрису. Автор: Евгения Соколова-Фердман

Кало Фрида Дата рождения : 1907, 6 июля В пригороде Мехико 6 июля в 1907 году у некоего венгерского еврея, именуемого Гиллермо Кало, родилась дочка Фрида. Это была его третья дочь, однако для второй его жены - испано-мексиканки Матильды Кальдерон - Фрида была первенцем. Вскоре после родов Матильда забеременела вновь, молоко у нее пропало, и малышку Фриду отдали в руки няни-кормилицы, которая стала для ребенка самым близким человеком. Мать, приходящую навести ревизию, Фрида побаивалась, называла впоследствии "Мой босс", и вообще отношения матери и дочери не складывались. Другое дело отец. Его девочка любила всем сердцем, и он отвечал ей тем же. Фрида была его любимой дочерью. Кало работал фотографом, и Фрида любила наблюдать, как он работает. Он научил ее ретушировать фотографии, девочка была в восторге, наблюдая, как изменяется действительность под ловкими пальцами отца. Не здесь ли начинался ее сюрреализм, о котором, впрочем, она до поры до времени не подозревала. Автопортрет Когда Кало выезжал на съемки, Фрида неизменно сопровождала его. Возможно, в одной из этих поездок она и заразилась полиомиелитом. Ей в ту пору исполнилось семь лет, и год она проболела дома - это было первое испытание, посланное судьбой. После болезни одна нога ее заметно иссохла и стала тоньше другой. Дети дразнили Фриду, и она, стараясь реабилитироваться, вела себя весьма эксцентрично, водилась в основном с мальчишками, даже организовала небольшую банду под названием "Качучас", которая чем только не промышляла, начиная с воровства фруктов и кончая мелкими пакостями нелюбимым учителям. Но этого для душевной жизни одаренной девочки было мало. И тогда она сделала то, что делают все на самом деле одинокие дети. Она придумала себе подругу, которая, в отличие от сухоногой Фриды, прекрасно двигалась и изумительно танцевала. Этой подружке Фрида рассказывала все: жаловалась на то, что мама снова ее отругала, что учительница в школе при всех назвала ее лентяйкой; как бы хорошо было, если бы они с папой поехали в Африку снимать охоту на львов. Позже в своем дневнике она вспоминала: "Я подышала на стекло, а потом пальцем нарисовала на нем "дверь". Исполненная огромной радости, я нетерпеливо последовала за своим воображением в эту дверь. Я спустилась глубоко под землю, где меня всегда ждала моя воображаемая подруга. Я следовала за ней, повторяя ее движения, когда она танцевала, я разговаривала с ней обо всем, и она знала обо мне все. Тридцать четыре года прошло с того времени, когда я испытала эту волшебную дружбу. Каждый раз, когда я вспоминаю ее, она оживает и растет внутри меня". ЮНОСТЬ В 15 лет Фрида поступила в Национальную подготовительную школу, чтобы изучать медицину. В то время это было весьма необычно для женщины, но Фрида особо об этом не заботилась, всю жизнь она, не прилагая особых усилий, выглядела и поступала эксцентрично. Она была талантливой студенткой, ее, с ее дружелюбным характером, хорошо приняли соученики. К тому времени она уже была сформировавшейся маленькой женщиной, бросались в глаза ее необычайно длинные черные волосы и затягивающие взгляд глубокие черные глаза под густыми сросшимися бровями. В отношениях с молодыми людьми ей даже и в голову не приходило, что она в чем-то ущербна, и это давало свои плоды. Вскоре она начала встречаться со студентом своей школы Алехандро Гомесом Ариасом. После занятий молодые люди уезжали на природу и гуляли там подолгу. Солнце и ветер буквально оживляли Фриду, она любила наблюдать малейшие проявления жизни природы, будь то путь жука по качающейся травинке или полет коршуна в знойном небе. В школе она впервые увидела своего будущего мужа Диего Риверу. Он расписывал там стены. Фрида часами могла наблюдать за его работой, поддразнивала его, а то вдруг смущенно просила, чтобы он оценил ее рисунки и раскрывала заранее припасенную папку. Она уже любила его, но пока никому не говорила об этом. Мать Фриды считала Диего некрасивым и старым (он был старше Фриды на 25 лет). СТРАДАНИЯ 17 сентября 1925 года Фрида и Алехандро вместе ехали из школы в автобусе, их беседу прервал ужасный лязг и скрежет. После этого Фрида ничего не помнила. Их автобус столкнулся с трамваем, и среди жертв, получивших серьезные ранения, оказалась Фрида Кало. Металлический прут проткнул ее тело, на правой ноге насчитывалось 11 переломов, пострадали позвоночник, таз и ребра. Многие считали чудом, что она выжила, а Фрида, скорее всего, считала чудом свою последующую жизнь - ведь она научилась не только жить с постоянно преследующей ее болью, она стала много рисовать, избывая этим свою боль, и люди приняли ее картины. Всего за свою жизнь она перенесла около 30 операций. Несмотря на рок, преследовавший ее, она не впала в уныние, очень любила устраивать вечеринки, любила наблюдать веселье и веселиться сама. Тайно от мужа (они все-таки поженились с Риверой через несколько лет после аварии) ходила на боксерские матчи и отчаянно болела - возбужденно и с ругательствами метала на ринг монетки, когда проигрывал ее любимый боец. Когда ее преследовали злые боли, она выпивала, или закуривала, или опять-таки ругалась от души последними словами, или, что греха таить, принимала наркотики, но она так хотела жить, причем жить не скучно, а полнокровной красивой жизнью! Она очень любила наряжаться, особенно в яркое, мексиканское, очень любила богатые, крупные украшения, любила мужчин и женщин, представители обоих полов побывали у нее в любовниках, причем это весьма знаменитые артисты, художники, политические деятели. В числе ее коротких любовных связей был Лев Троцкий, который не мог миновать в Мехико этой яркой семьи художников. Он ненадолго останавливался вместе со своей женой в доме Диего и Фриды, ему она посвятила один из своих автопортретов, и потом ее даже вызывали в полицию в связи с его убийством. Она была знакома с Василием Кандинским, Сальвадором Дали и Пабло Пикассо. Но главным ее увлечением помимо рисования стал ее муж Диего. ДИЕГО Диего - начало Диего - строитель Диего - мое дитя Диего - мой любовник Диего - художник Диего - моя любовь Диего - "мой муж" Диего - мой друг Диего - моя мать Диего - мой отец Диего - мой сын Диего = я = Диего - Вселенная Многообразие внутри единства. Эти стихи Фрида посвятила мужу. То была странная любовь. Странная для обыкновенных людей. Даже внешне они были столь различны, что друзья называли пару "слон и горлинка" - огромный мясистый Ривера и маленькая, худенькая, 153 сантиметра, Фрида. Она прощала ему все: на расспросы любопытствующих подруг, знает ли она об одной, и другой, и третьей связи Риверы, молчаливо кивала головой, но ничего не предпринимала, так что у окружающих создавалось впечатление, что она боится обидеть его. Впрочем, она и сама была не без греха, но уже в этом случае тщательно скрывалась от мужа, представляя его (о мачизм!) ярость. Среди ее любовников, помимо мужчин, называют таких известных актрис, как Полетт Годар и Долорес Дель Рио, знаменитую женщину-фотографа Тину Модотти. Но на первом месте всегда был Диего. Это был известнейший художник-монументалист своего времени, крупная личность, наконец, коммунист, и Фрида тоже вступила в коммунистическую партию. Когда они поженились, Фриде было 22 года, а Диего 47. Они прожили несколько лет, а потом разошлись, но не выдержали жизни поодиночке и сошлись вновь, чтобы жить в одном доме до самой смерти Фриды. Детей у них быть не могло по причине болезней Фриды, и она ужасно переживала всякий раз, когда у нее случался выкидыш. Диего много путешествовал - писал фрески в самых разных концах мира, Фрида повсюду следовала за ним. Несколько раз были они и в Америке. Американская действительность оттолкнула ее, она оказалась невероятной патриоткой и даже нарисовала "Автопортрет на границе Мексики и Соединенных Штатов". На картине она стоит с мексиканским флагом в руках между промышленным американским пейзажем и древними руинами Мексики. Это, правда, не помешало ей выставиться в Нью-Йорке, где профессионалы сразу оценили ее, равно как и в Париже, где устраивать выставку помогал Андре Бретон, поэт-сюрреалист, зачисливший Фриду в стан сюрреалистов. Диего был ее учителем и ценителем, к его слову она прислушивалась, его изобразила в множестве своих картин. Творчество и Диего были связаны у нее намертво. А Ривера считал, что творческую женскую мощь по-настоящему первой выразила его жена. Он тоже несколько раз изобразил ее на своих фресках в виде бойца коммунистической партии. Когда она умерла, Ривера плакал навзрыд: "Пока Фрида не умерла, я и не знал, что так сильно люблю ее". АВТОПОРТРЕТЫ Они занимают в творчестве Фриды огромную часть. Когда ее упрекали как бы в излишнем любовании собой, она простодушно отвечала, что, во-первых, никого не знает так хорошо, как себя, а во-вторых, ей так долго во время болезней пришлось лежать в четырех стенах, что она поневоле занялась изучением собственной персоны. Диего Ривера как-то сказал: "Фрида - единственный художник в истории искусства, который разорвал свою грудную клетку и сердце, чтобы раскрыть биологию своих чувств". Ее картины - географический атлас человека, где каждая деталь философски многозначна. Так, после потери очередного неродившегося ребенка она рисовала себя спящей со скелетом, или разорванной пополам, или использующей палитру из человеческого сердца. В 1932 году Фрида нарисовала картину под названием "Мое рождение" (кстати, Мадонна, большая поклонница и коллекционер картин Кало, выбрала эту картину, чтобы повесить ее у входа в свой дом). На ней изображена роженица, а между ее ног в луже крови ребенок, на лице которого выражение не ребенка, но тридцатилетнего человека, много страдавшего в своей жизни. Портрет плачущей Девы Марии над кроватью говорит о трудностях, что ждут только что родившуюся Фриду. Фрида никогда не обучалась рисованию специально. Она любила рассматривать книги по искусству, много знала о художниках и направлениях просто из любознательности. Первым настоящим учителем Фриды был Фернандо Фернандес, гравер. Она очень любила художников итальянского Ренессанса, особенно Боттичелли. Ее "Автопортрет в бархатном платье" - выражение чувств, которые она испытывала к этому направлению в искусстве. Стиль Фриды определяют как сюрреалистический. Но она противилась этому. "Они считают, что я сюрреалист. Но я никогда не рисовала сны. Я рисовала мою реальность", - говорила она. Большая часть работ художницы написана на холсте, дереве или жести. Фрида нередко изображала себя в национальной мексиканской одежде, окруженной животными и растениями. Иногда она рисовала на лбу лица людей, события своей жизни. Яркие цвета, отсутствие перспективы, четкие силуэты и детали - все это характерные особенности ее работ, и, конечно, они говорят о сильном влиянии народного мексиканского искусства. Больше всего на нее повлияла техника retablo (масло по дереву или металлу), используя которую, в мексиканской католической традиции изображали святых или библейские события. Последняя ее выставка прошла в Мехико за год до смерти, когда она уже не могла ходить, ей ампутировали ногу и она периодически впадала в страшную депрессию. Она не только не ходила, но уже не могла рисовать, потому что у нее дрожали руки, а побывать на своей выставке ей очень хотелось. В день открытия зрители были ошеломлены: к зданию с сиреной и мигалкой, в окружении эскорта полицейских на мотоциклах подъехала "скорая помощь", торжественно внесли на носилках Фриду и установили эти носилки в центре зала. Оттуда Фрида принимала поздравления, беседовала с посетителями, пила шампанское и острила. Автор: Елена Заварзина, Источник: "Новый комок" Дата публикации 29.02.2008

Глава 7-я. Институт Как я уже писал, родители к моему окончанию школы приурочили завершение своих дел на Камчатке и окончательный отъезд на материк. Со мной никто не заговаривал о моей будущей профессии, никто мне ничего не навязывал. Рассчитывали на мою сознательность и то, что я не выберу что-то несусветное. И я, собственно, заранее не планировал своего будущего: вот поеду поступать, тогда и решу. Но всё-таки я знал точно, что не должен идти по гуманитарной стезе, это не мужское занятие. Техника - вот моё призвание! Когда мы прибыли в Москву, я с родителями отправился первым долгом в технические вузы. Увы, меня там никто не ждал, общежитие студентам давали лишь с третьего курса, конкурс был 6-7 человек на место. Мы приуныли и принялись листать справочник для поступающих в вузы. К моему удивлению, в Баку тоже было немало интересных институтов, в том числе, технического профиля. Но это был родной город моей мамы и хотя бы на первую пору было куда приткнуться. На семейном совете решили: всё, едем в Баку, и нечего больше голову ломать над этой проблемой! В Баку мы остановились у младшей сестры мамы Веры, которая жила в двухкомнатной квартире их родителей с мужем Константином Николаевичем Аваловым и маленькой дочерью Танечкой. Несмотря на то, что мама как старшая сестра всю жизнь помогала ей и Любови (средняя сестра) материально и вообще по количеству членов семьи (четверо) имела право на большую площадь, нам выделили 12-метровую спальню. А Вера с мужем и дочкой продолжала жить в гостиной, 18-метровой. Котик (так его все называли) вёл себя вызывающе, Вера всё время нарывалась на скандал и однажды даже запустила в маму ножницами. Маме потребовались недюжинные усилия, чтобы удержать меня, - я был готов убить свою тётку за это и с тех пор стал называть Котика дьяволом, а Веру дьяволицей. Обойдя бакинские вузы, я остановил свой выбор на политехе, где было тогда 4 факультета - строительный, механический, гидромелиоративный и транспортный. На механическом факультете было 2 специальности: "технология машиностроения" и "автомобили". Я по мальчишеству остановил свой выбор на автомобильной специальности, хотя быть технологом машиностроения было бы, пожалуй, практичнее. Но меня манила романтика и перспектива освоить в будущем специальность шофёра и автомеханика. Сдавать надо было 6 экзаменов: две математики (устно и письменно), сочинение, физику, химию и иностранный язык. По физике и английскому я получил пятёрки, а остальные сдал на четвёрки - итого 26 баллов. А проходной был на нашу специальность 24, а на технологическую - 26, то есть я попал бы и туда, и туда.Надо признаться, что отвечал на экзаменах я довольно бойко, и преподаватели часто спрашивали меня, какую школу я окончил. Они ожидали, что в ответ я просто назову номер какой-нибудь бакинской школы. Но я говорил, что приехал из города Петропавловск-Камчатский, и это производило настоящий фурор. Баксовет - одно из красивейших зданий Баку Альмаматер - Политехнический институт К этому же периоду относится моё знакомство с Жанной Таран, соседской девочкой, учившейся в 9-м классе. Училась она очень хорошо, поэтому родители договорились с ней о репетиторстве для Веты по математике и физике, в которых моя сестра была очень слаба. Я знал математику неплохо, но совершенно не умел объяснять. А Жанна не только блестяще владела школьным курсом, но имела настоящий педагогический дар, что проявилось в дальнейшем на протяжении всей её жизни - она стала профессиональным преподавателем. Наше знакомство быстро переросло в дружбу, а впоследствии и в нечто большее. Все студенческие годы мы поддерживали самые тёплые отношения, ходили на танцевальные вечера или в кино. Обладавшая острым умом и чувством юмора, Жанна частенько подтрунивала надо мной, и моя спесь бывала причиной необдуманных поступков. Так однажды я в шутку сказал, что вот возьму и подстригусь "на лысину". Жанна тут же сказала: "А вот и не подстрижёшься! Спорим?" - "Спорим!". И подстригся "под ноль". Естественно, это была простая дурость - все надо мной смеялись... Надо сказать, что привлекало меня в Жанне и то, что она, как и я была еврейкой. И тоже не стопроцентной - папа её был украинцем. Но по еврейской Галахе и она, и её дети считаются евреями. Её родственники не были урождёнными бакинцами - бабушка, дедушка, папа и мама приехали в Баку в 30-х годах с Украины, спасаясь от голода. Дедушка и бабушка Жанны (и, естественно, её мама) жили в местечке Сумы Черниговской области. Их родным языком был идиш, на котором они продолжали разговаривать и в Баку. Поэтому Жанна и её старший брат Виктор свободно им владели. Жаннин брат имел восточную внешность, всю жизнь носил усы, и окружающие всегда принимали его за азербайджанца. Это явилось косвенной причиной такого комичного случая, который с ним произошёл однажды в вагоне электрички. Следует отметить, что семья жила небогато, поэтому Виктор рано начал работать. Туда-то он и ехал как-то поутру. Напротив него в вагоне сидели два пожилых еврея и беседовали на идиш, не подозревая о том, что кто-то ещё кроме них знает этот язык. В ту пору в Баку жило немало евреев, и идиш можно было услышать везде - и в трамваях, и в магазинах, и просто на улице. Антисемитизма в Баку никогда не было, не ощущал его на себе и я в студенческие годы, если не считать нескольких русских преподавателей. Итак, один из этих пожилых людей спрашивает другого: - Ну, что твоя Сарочка - так до сих пор и не вышла замуж? - А за кого сейчас её можно отдать? - отвечает другой. - Разве вот за такого "зверя"? - и указывает на Виктора. Тот, естественно не подаёт вида, что их разговор для него не секрет. Зато, когда поезд подошёл к его остановке, и ему подошла пора выходить, он обратился на чистейшем идиш к своим обалдевшим от неожиданности соседям и произнёс такую фразу: - Друзья, если ваша Сарочка такая же умная, как вы, ей не видать замужества, как своих ушей!.. Дедушка Жанны Хаим (Михаил) Бабушка Жанны Хася Жаннин папа Пётр Жанна в возрасте 5-ти лет Перепечатано отсюда.

Зема Зема работала техником в его группе. Техник есть техник, и особенных требований он к Земе не предъявлял. И всё-таки иной раз его брало зло. "Можно подумать, что техник не она, а я," - думал он, подчищая за Земой "хвосты" или бегая вместо неё по этажам, когда вдруг в этом появлялась жгучая потребность, а Зема, как всегда"кстати", оказывалась в легальной отлучке. "Зема, - обращался он к ней, когда она наконец появлялась. - Когда тебя не было, мне пришлось сделать то-то. Вместо тебя. Ты помнишь, я давал тебе это поручение тогда-то?" "Конечно, - без тени смущения отвечала Зема. - А вы забыли, что вы же сами меня от этого оторвали и сунули мне сборку ноль-пять? - Кстати, это вовсе не означало, что "старое" задание можно бросить на полдороге. - Кому только не лень, - продолжала с апломбом Зема, - все норовят дать мне задание, а потом за моей спиной обсуждают мои достоинства и недостатки!.." Он уныло замолчал, а Зема, жестикулируя и заливаясь румянцем, артистично развивала тему собственной значимости. Не зная военных терминов, она безупречно владела техникой обхода, охвата и других видов манёвра. "...Даже Акиф, который вечно ко всему цепляется, когда я вошла, замер с открытым ртом и говорит: "Девушка, вы новенькая?" - Зема звонко рассмеялась, от чего у него по телу побежали мурашки. - Что вы, Акиф Махмудович, сказала я, просто у меня новая причёска. И он моментально всё подписал. А когда я работала в ГИПРОМОРСТРОЕ, меня специально посылали подписывать у заказчика акты приёмки документации. Говорили: "Против тебя, Зема, никакой заказчик не устоит!" Он отлично понимал, что нет людей без недостатков. Но всё-таки, для баланса, каждому недостатку, по его мнению, должен соответствовать свой положительный противовес. А с мысленным "взвешиванием" Земы у него постоянно не клеилось: весы упорно кренились в сторону знака минус. "Зема на работе? - спрашивал у него по телефону бархатным голосом Его Начальник. - Пусть зайдёт ко мне. Кстати, она тебе после обеда очень нужна?.." "Не больше, чем всегда. А что?" "Мне звонил Вагиф, её брат. Говорит, что у их матери сегодня день рождения." "И..." "Отпусти. Ничего страшного с нами не случится, я полагаю..." Он отпускал. И страшного, действительно, ничего не происходило, ибо в той ситуации, в которой все они находились, оно просто не могло бы возникнуть. Как буря в стакане воды... Всё было проще. И одновременно сложнее. Зема не пришла, а, можно сказать, ворвалась этаким смерчем в тихое болото размеренной домостроевской жизни конструкторского бюро. "Это Зема, - сказал ему однажды Его Начальник, указывая на красивую молодую женщину, сидевшую на "гостевом" стуле. - Прошу любить... а это совсем не трудно, хе-хе-хе!.. И жаловать. Правда, по образованию она техник-технолог молочного производства. Но техник есть техник. Бери в свою группу и учи. Ясно? Кстати, Вагиф, её брат, работает на соседнем заводе, ты его знаешь. Вопросы есть?.." Рисунок Л.Шиповой Вопросов было, хоть отбавляй. Но он смолчал. Разговаривать не имело смысла. С приходом Земы жизнь конструкторского бюро преобразилась, словно под вчерашним супом запалили газовую горелку. Конструкторы вдруг стали лазать по горам и играть в футбол, выпускать острые стенгазеты, сражаться в пинг-понг. Всё это было и без Земы, но столкнуть их с мёртвой точки, разбудить спящее царство до неё никому не удавалось. Единственным, кого ей так и не удалось растормошить, был он, её непосредственный начальник. Может быть, причина крылась в нём самом, но он и не пытался это выяснять. Земе удавалось быть на "короткой ноге" почти со всеми: с технологами, с нормоконтролёрами, с продавцами близлежащих торговых точек, с представителями заказчика и... даже с Его Начальником. "Очень милая женщина, - говорил ему, довольно улыбаясь после очередной беседы с Земой Его Начальник. - Само воплощение остроумия. Палец в рот не клади, хе-хе-хе!" Он соглашался, потому что это было действительно так. Но работать с Земой было мучительно трудно. Создавая внешнее впечатление сверхзанятости, она отличалась крайней ненадёжностью и недостоверностью, постоянно всё путала и забывала. И при этом была совершенно неуправляемой, не только ускользая из его рук, но и обидно "щёлкая" его всякий раз по носу. "Зайди-ка на минутку, - пригласил его в очередной раз к себе Его Начальник. - Как ты смотришь на такое предложение. Сегодня республика провожает в столицу делегацию наших писателей. Нужна эффектная женщина для вручения цветов. Будет телевидение..." "Да, - коротко сказал он. - Да, я согласен." Вечером ему крепко досталось за грубую ошибку, допущенную в чертеже Земой в период его отпуска. Зато на следующий день, подходя к заводской проходной, он невольно подслушал такой разговор: "Этот, что-ли?.." "Ага. На-чаль-ни-чек!.. Не везёт Земке. Видела вчера?.. Ну до чего же красивая девка! Оператор, кажется, только её и снимал. А этот... дышать ей, бедной не даёт, совсем заездил!.." "Ты уже пришёл? - бодро и весело прозвучал в телефонной трубке голос Его Начальника. - Скажи Земе, пусть приоденется и едет в фотографию. На Доску почёта мы её выдвигаем." "За то, что техник?.." "Не в технике дело, дорогой! Главное, она - болеющий за наше общее дело человек, активная общественница и, к тому же, хорошая производственница. Разве не так?.." Он молча положил трубку, у него было много работы.

В. Вы в вашем Сормове далёком, В своём широтном "высоке" Своим большушим карим оком Собой любуетесь в реке. И не приходит вам на разум, Что на каспийском берегу, Вас вспоминая раз за разом, Ваш светлый образ берегут!

Не помню чьё, но, может быть, кому-то будет интересно: Милосердие - это не кость, брошенная голодному псу. Милосердие - это когда ты делишься последним куском с голодным псом, когда ты так же голоден, как и он.