Борис Либкинд

Элина Быстрицкая родилась в Киеве. Ее отец - Авраам Быстрицкий - был военным медиком, инфекционистом, мать работала в больнице. В 1937 году в семье Быстрицких родился второй ребенок, и вновь - девочка. Элина росла в основном с мальчишками. Играла в мальчишеские игры, дралась, стреляла из рогатки. Когда в их доме появился бильярд, она уговорила отца научить играть и ее. Тот удивился, но просьбу дочери выполнил. Еще одним детским развлечением Элины был домашний театр. Причем театрализованные представления устраивались для всего дома. В день "премьеры" на лестничной площадке устанавливались стулья для зрителей, сценой служила площадка между этажами, а закулисьем - балкон. Бабушкина широкая юбка (в свое время модная на Украине) служила занавесом. Вместе с подружкой и двоюродным братом Элина разыгрывала театрализованные представления с песнями, стихами, танцами. В 1934 году, после выхода на широкий экран фильма "Чапаев", в репертуаре их домашнего театра появился точно такой же спектакль. В нем роль легендарного комдива играл двоюродный брат Элины, а она сама перевоплощалась в его верного ординарца Петьку. Спектакль заканчивался коронным номером - Элина-Петька выходила на сцену и, грозно поводя бровями, говорила: "Тихо! Чапай думать будет!" Публика была в восторге. Перед самой войной капитан медицинской службы Авраам Быстрицкий получил новое назначение - на Черниговщину, в город Нежин. Там Быстрицких и застала весть о начале войны. Уже через несколько дней Нежин попал во фронтовую полосу, и его окрестности превратились в арену ожесточенных боев. Какое-то время Элина помогала матери - ухаживала за ранеными в госпитале, но затем, когда враг прорвал нашу оборону, им пришлось срочно эвакуироваться. Отступали через Сумы, Харьков до самой Астрахани. Там они задержались надолго, и Элина продолжила учебу в школе. А все свободное время проводила на курсах медицинских сестер. Причем устраиваться на эти курсы ей пришлось чуть ли не с боем. Дело в том, что в свои тринадцать лет роста она была небольшого, и врач, который записывал девушек на эти курсы, увидев ее, решил, что к нему на прием пришла чуть ли не первоклашка. Но Элина проявила такую настойчивость, так горячо требовала допустить ее до экзаменов, что врач дрогнул. Видимо, решил отдать судьбу этой девчушки на откуп экзаменационной комиссии. И страшно удивился, когда она этот экзамен блестяще сдала. После этого Элину взяли санитаркой в госпиталь, а чуть позже она стала лаборанткой в клинической лаборатории. Вспоминает Э. Быстрицкая: "Мне никогда в детстве не говорили о моей внешности. Впервые я услышала об этом в 13 лет, в госпитале. Двое раненых разговаривают: "Посмотри, какая хорошенькая девушка!" Оглянулась- никого... Потом долго смотрела в зеркало - ничего интересного не нашла. Мама воспитывала меня очень строго..." В ноябре 1944 года Быстрицкие вернулись в Нежин (киевский дом был разрушен при бомбежке), и Элина поступила в медицинский техникум. Все ее ближайшее окружение, включая родителей, их друзей, состояло из дипломированных медиков и настоятельно советовало девушке не мучиться выбором профессии. Ее приняли как участницу войны и медсестру, окончившую рокковские (краснокрестные) курсы. Учиться она начала сразу со второго семестра. Однако на первом же практическом занятии ей стало плохо. Их преподаватель-хирург должен был сделать челюстно-лицевую операцию, но во время ее проведения больной внезапно скончался от наркоза. После этого Быстрицкая поняла, что никогда не сможет стать врачом. Однако бросить техникум она не решилась. Доучилась до конца, прошла всю практику (приняла 15 родов) и получила диплом акушера-гинеколога. Но в душе уже мечтала о другой профессии. В те годы всеми помыслами Быстрицкой завладел театр. В медицинском техникуме существовал драмкружок, в который Быстрицкая записалась с первых же дней обучения. Первым спектаклем, в котором она сыграла небольшую роль, стал водевиль "Лейтенант фон Пляшке". И хотя роль была бессловесная, однако Быстрицкой легко удавалось завести публику одним своим выходом на сцену. Кто-то из коллег тогда отметил ее прирожденный талант актрисы и посоветовал не останавливаться на достигнутом. Вскоре Быстрицкая поступила в музыкальную школу, при которой существовал балетный класс. Она хотела научиться профессионально двигаться по сцене, овладеть искусством пластического танца. И ей это удалось. В спектакле "Маруся Богуславка" она так зажигательно исполняла "танец живота" в сцене "гарем султана", что зрители буквально засыпали ее аплодисментами. Правда, ее строгая мама, присутствовавшая на спектакле, испытывала иные чувства, считая, что дочь исполняет что-то непотребное. В 1947 году Быстрицкая окончила медицинский техникум с твердой уверенностью, что никогда не сможет работать в медицине. Всеми ее помыслами теперь завладел театр, о чем немедленно были поставлены в известность родители. Мать восприняла эту новость спокойно, а вот отец был категорически против. "Что это за профессия такая - актер? - возмущался он. - И кто тебе сказал, что у тебя есть актерский талант?" Однако дочь была непреклонна и, утирая слезы, упорно твердила о своем желании поступать в театральный. В конце концов, видя, что его словесные доводы не доходят до дочери, отец принял решение доказать свою правоту на деле, "В институт мы поедем вместе!" - заявил он, тем самым как бы подводя итог первой части дискуссии. В Киев отец и дочь приехали погожим летним днем. В ректорате театрального института высокий, стройный Авраам Быстрицкий в новенькой майорской форме произвел легкий фурор среди присутствовавших женщин, но еще большее впечатление он произвел на ректора Семена Михайловича Ткаченко, когда, войдя в его кабинет, с порога заявил: "Объясните, пожалуйста, моей глупой дочери, что в вашем институте ей делать нечего!" За свою долгую карьеру в звании ректора Ткаченко повидал множество ходоков-родителей, миссия которых обычно заключалась в том, чтобы проталкивать своих чад в его заведение. А здесь все было наоборот. В конце концов разговор с ректором завершился победой Авраама Быстрицкого - Элина отказалась от поступления в театральный и, вернувшись в Нежин, подала документы на филологический факультет местного педагогического института. Во время учебы в этом вузе в нее влюбился молодой аспирант, отношения с которым со временем вполне могли бы перерасти в нечто большее. Однако аспирант оказался слишком идейным. Рассказывает Э. Быстрицкая: "Аспирант все поглядывал на меня большими темными глазами, а в конце концов пригласил не то в кино, не то просто прогуляться. И вот поздно вечером проводил он меня до калитки и совсем уже собрался поцеловать... Но едва он протянул ко мне руки, как с соседнего столба грянул репродуктор. И не "Калинку-малинку", а Гимн Советского Союза! Вы бы видели, что сделалось с моим воздыхателем: он расправил плечи и встал "смирно"..." Учась в педагогическом, Быстрицкая в душе ни на минуту не расставалась с мечтой стать актрисой. Поэтому она продолжала заниматься балетом в музыкальной школе, а параллельно организовала там же свой танцевальный кружок, который уже через несколько месяцев победил на олимпиаде. За эту победу Быстрицкая была награждена путевкой в дом отдыха профсоюза "Рабис" - работников искусств, где отдыхали настоящие артисты. Там-то выдающаяся актриса Наталья Александровна Гебдовская, увидев Быстрицкую на сцене, посоветовала ей бросать филологию и идти в театр. Этот разговор и стал той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Быстрицкой. Вернувшись в Нежин, она забрала документы из педагогического и вновь отправилась в Киев - в институт театрального искусства. И ее приняли. В том же году Быстрицкая впервые вышла на съемочную площадку. Дело было так. До начала занятий в институте оставалось несколько недель, а двухмесячная стипендия, выданная Быстрицкой в педагогическом, растаяла на глазах. Пришлось искать возможность где-нибудь подработать. Кто-то из таких же, как и она, абитуриентов театрального посоветовал сходить на Киевскую киностудию, где за участие в массовках платили пусть малые, но деньги. Быстрицкая отправилась на студию и вскоре действительно получила крошечную роль - в фильме Игоря Савченко "Тарас Шевченко" она должна была сыграть горничную графини Потоцкой. Однако во время съемок эпизода с ее участием Быстрицкой элементарно не повезло. В том эпизоде героиня Быстрицкой танцевала зажигательный танец в хороводе с другими девушками. Но если у всех танцевавших оказались сапожки красного цвета, то Быстрицкой по вине реквизиторов достались черного. В итоге режиссер попросил вывести ее из числа танцующих, и эпизод доснимали без ее участия. Съемки в Киеве продлились до августа, после чего Быстрицкая уехала в Нежин, к родителям. 31 августа она вернулась в Киев, чтобы утром следующего дня начать занятия в институте. Но тут ее ждало неожиданное известие-оказывается, в документах, поданных ею в институт, не хватает справки, разрешающей ей продолжать учебу в новом учебном заведении. Из-за отсутствия этой справки мандатная комиссия приняла решение отчислить ее из института. Думается, не стоит объяснять, каким ударом стало для двадцатилетней девушки это известие. Так мечтать о карьере актрисы, взбаламутить родителей и друзей своим отъездом, и вот вам результат - отчисление. Быстрицкую охватило такое отчаяние, что, выйдя из ректората, она впала в прострацию. И кто знает, сколь долго она пробыла бы в таком состоянии, если бы не преподаватель Яков Иванович Токаренко. Узнав о постигшем девушку несчастье, он посоветовал ей не сидеть сложа руки, а действовать. И Быстрицкая последовала этому совету. В тот же день она добилась встречи с министерским чиновником, отвечающим за работу с абитуриентами, и получила от него гарантии своего зачисления в институт без нужной справки. "Ее вы сможете привезти чуть позже", - пообещал он ей. Так оно и вышло. Быстрицкую вновь внесли в списки студентов, а справку она привезла из Нежина несколько дней спустя. Став студенткой, Быстрицкая буквально с первых же дней учебы принялась доказывать преподавателям, что в институт ее приняли не зря. Уже на первом курсе она числилась в круглых отличницах и за свое усердие была награждена поездкой в Москву. В стенах родного института Быстрицкая считалась не только лучшей ученицей, но и одной из первых красавиц. За ней пытались ухаживать многие студенты, но найти отклик в ее сердце практически никому не удавалось. Дело в том, что, получив довольно строгое воспитание в семье, Быстрицкая в общении с юношами не позволяла себе тех вольностей, на которые были способны ее более раскрепощенные подруги. Стоит отметить, что в отличие от большинства сверстников, которые воспитывались в тепличных условиях, Быстрицкая в 20 лет уже многое успела повидать и пережить - суровые будни в прифронтовом госпитале способствовали ее раннему взрослению. Но не все ее сверстники это понимали. Потому и недолюбливали ее, называли "синим чулком", Тех же из них, кто не понимал слов, Быстрицкая осаживала довольно резко - с помощью пощечин. Так, на последнем курсе института она "наградила" ими сразу троих студентов. Причем последний случай получил широкую огласку и привел к довольно драматическим событиям. Что же произошло? 21 января 1953 года вся страна отмечала траурную дату - 29-ю годовщину со дня смерти Ленина. Как и во многих учебных заведениях страны, в Киевском институте театрального искусства в тот день студенты выступали перед преподавателями с поэтическими виршами, посвященными траурной дате. Не стала исключением и Быстрицкая, которая выучила "Сказку о Ленине" Натальи Забилы. И вот, когда до ее выступления оставались считанные минуты, некий второкурсник незаметно подкрался к ней и, желая подшутить, свистнул ей из пищалки в ухо. Вполне вероятно, что сделал он это не со зла, однако, учитывая реалии момента (траурная дата, общая нервозность и т. д.), он получил вполне адекватный ответ - увесистую оплеуху, от которой отлетел метров на пять. Свидетелями этой сцены стали не только студенты, но и преподаватели, которые и дали этому делу ход. Быстрицкую обвинили в хулиганстве, припомнив ей, что только за последний месяц она умудрилась подобным образом поступить еще с двумя студентами. Короче, в тот же день один из педагогов вызвал к себе Быстрицкую и потребовал от нее, чтобы она немедленно написала заявление о переводе ее в Харьковский институт. В противном случае он пообещал отчислить ее из вуза, Но Быстрицкая ответила ему довольно резко: "Если завтра вывесят приказ о моем отчислении, то послезавтра вы найдете меня в Днепре". Если бы подобное сказала любая другая студентка, вполне вероятно, ее слова сочли бы дешевой бравадой. Но за Быстрицкой еще с первого курса утвердилось мнение как о человеке, который не бросает слов на ветер, поэтому реакция на ее заявление оказалась иной. Руководство института побоялось брать грех на душу и переложило это дело на плечи комсомольской организации. Собрание по "делу Быстрицкой" откладывалось несколько раз - сначала из-за каникул, затем из-за смерти Сталина. Наконец его дата была назначена на середину марта. Обстановка в стране была тревожная, всем мерещились происки врагов народа и заговоры империалистов. Отсюда и атмосфера на собрании была соответствующей. Вспоминает Э. Быстрицкая: "Выступали мои товарищи, которые инкриминировали мне черт знает что. Одни говорили: "Враг не дремлет, мы должны быть бдительными, товарищи!" Другие: "А помните, она отказалась танцевать со студентом X.? От него, видите ли, деревней пахнет?! А деревня пахнет хлебом, товарищи!!!" Я слушала и ужасалась этой демагогии: с кем я учусь? Кто эти люди? Ведь они лгут! Я никогда не утверждала, что от X. пахнет деревней: от него пахло потом, и я не хотела танцевать в паре с неопрятным человеком; прежде чем подойти ко мне в танце, мог бы и помыться..." Собрание длилось до трех часов ночи, В конце концов подавляющим числом голосов было принято решение - студентку Быстрицкую исключить из комсомола и просить дирекцию исключить ее из института. Когда она вернулась к себе домой, ее душа была опустошена, не хотелось жить. Весь остаток ночи она пролежала на кровати, не смыкая глаз. Из института ее так и не исключили, видимо посчитав, что одного наказания вполне достаточно. Однако большинство ее однокурсников считали это несправедливым и практически прекратили с ней всякое общение. Слава богу, что среди преподавателей нашлись люди, которые встали на ее сторону. Один из них - Иван Иванович Чабаненко - даже предупредил студентов, что если кто-нибудь при нем напомнит Быстрицкой о происшедшем - тут же вылетит из института. Именно эта поддержка удержала Быстрицкую от рокового шага - самоубийства. Через несколько месяцев Быстрицкая сдала выпускные экзамены и стала ждать распределения. При ином развитии ситуации ее могло ожидать хорошее будущее - например, труппа самого популярного в республике Киевского театра имени И. Франко. Однако после всего случившегося ожидать такого исхода не приходилось. И действительно- Быстрицкую распределили в Херсонский драматический театр. Забирать студентов приехал лично главный режиссер театра Павел Морозенко. При этом повел он себя так, как будто был султаном, набирающим девушек для своего гарема. Увидев красавицу Быстрицкую, он ткнул в нее пальцем и с ходу назначил ей свидание у ресторана "Спорт" в семь часов вечера. Будь он помоложе, наверняка не избежал бы участи тех трех студентов, которые испытали на себе силу оплеух Быстрицкой. Ему же она ответила коротко, как отрезала: "Я никуда не приду!" - "Ну смотри, тебе у меня работать", - пригрозил он ей. Утром следующего дня Быстрицкая отправилась в Министерство образования и потребовала отправить ее куда угодно, но только не в Херсон. "Почему?" - удивились тамошние чиновники. Сказать правду Быстрицкая не решилась, поэтому в просьбе ей отказали. И тогда она приняла решение всеобще уехать из республики. Но куда? Решение пришло с неожиданной стороны. В те дни в Киеве гастролировал Театр имени Моссовета, и Быстрицкая напросилась на прием к его главному режиссеру - Юрию Александровичу Завадскому. Во время этой аудиенции столичный гость спросил Быстрицкую, кто был ее учителем в институте. "Иван Иванович Чабаненко", - ответила она. "Вот пусть он мне позвонит и отрекомендует вас", - подвел итог разговора Завадский. О том, как Быстрицкая бегала по Киеву и его окрестностям в поисках своего педагога, можно написать отдельную главу. Чабаненко пошел навстречу Быстрицкой и написал Завадскому рекомендательное письмо, в котором в самых лучших словах охарактеризовал свою ученицу. С этим письмом Быстрицкая вновь пришла к режиссеру, и тот устроил для нее специальный просмотр. Он прошел прекрасно, и Быстрицкую зачислили в труппу столичного театра. Однако поиграть в нем ей так и не довелось. Вспоминает Э. Быстрицкая: "Приглашение выдающегося режиссера Юрия Александровича Завадского обещало заманчивые перспективы. Однажды на берегу Днепра мы отмечали свадьбу моей подруги и встретили выпускников предыдущего курса. Надо сказать, я не скрывала своего ликования по поводу того, что окажусь в столице, но кто-то из них меня "пожалел": "Що ж ты, несчастна, будешь там робыть?" - "Що буду робыть? Роли буду грать", - сказала я гордо. И поехала отдыхать к родителям в Вильнюс (ее отца направили туда для дальнейшего прохождения службы.). Но из Москвы вместо вызова получила... отказ. О том, что произошло, я узнала только в 56-м во время съемок "Тихого Дона". Борис Новиков, который был артистом этого театра, на мой вопрос, не знает ли он, что тогда случилось, ответил: "Знаю. Весь худсовет знает". Оказалось, что в театр пришло около двадцати анонимок. Это как раз поработали те самые старшекурсники, которые так язвительно мне сочувствовали. И ведь знали, что кому написать! Сообщили, будто я хвастала, что стану любовницей главного режиссера..." Получив отказ из Москвы, Быстрицкая стала искать возможность устроить свою творческую карьеру в Литве. В итоге ее приняли в Вильнюсский драматический театр. Ее первой ролью на сцене этого театра стала Таня в одноименной пьесе А. Арбузова. Затем были и другие роли: Варя Белая в "Порт-Артуре" И. Попова и А. Степанова, Аленушка в "Аленьком цветочке" П. Бажова, Ольга в "Годах странствий". В 1954 году судьба Быстрицкой совершила крутой поворот - в ее жизнь всерьез вошел кинематограф. События развивались следующим образом. С тех пор как Быстрицкая в последний раз выходила на съемочную площадку, прошло уже без малого четыре года. Это была картина Киевской киностудии "Тарас Шевченко", в которой Быстрицкой так и не нашлось места. После постигшей ее неудачи актриса зареклась сниматься на этой киностудии. Однако со временем обида зарубцевалась, и когда в том же 1950 году режиссер этой же киностудии Владимир Браун пригласил Элину на роль Лены Алексеенко в картину "В мирные дни", она без промедления согласилась. Дебют Быстрицкой в кино оказался успешным. Несмотря на то что роль ей досталась весьма одноплановая и маловыразительная, зритель ее все-таки запомнил. Фильм, в котором собралась целая плеяда молодых звезд советского кино, включая Сергея Гурзо, Вячеслава Тихонова, Георгия Юматова, Виктора Авдюшко, Веру Васильеву, хорошо приняла публика. В середине 1954 года Вильнюсский театр был на гастролях в Ленинграде, и во время одного из спектаклей на Быстрицкую обратил внимание кинорежиссер Ян Фрид. Он тогда приступал к съемкам фильма "Двенадцатая ночь" по В. Шекспиру и искал исполнительницу на роль Виолы-Себастьяна. Пробы прошли великолепно, однако во время того посещения "Ленфильма" на Быстрицкую обратил внимание еще один режиссер - Фридрих Эрмлер. Он искал исполнительницу на главную роль в картине "Неоконченная повесть" и очень хотел, чтобы в ней снялась никому не известная актриса из Вильнюса. Так Быстрицкая была поставлена перед сложной дилеммой - в каком из двух фильмов ей сниматься? В конце концов она сделала выбор в пользу "Неоконченной повести" (в "Двенадцатой ночи" снялась Клара Лучко). Сюжет "Неоконченной повести" был достаточно непритязателен. Талантливого кораблестроителя Ершова (Сергей Бондарчук) паралич ног приковал к постели. Навещать его каждое утро приходит участковый врач Елизавета Максимовна (Элина Быстрицкая). Постепенно между ними возникает любовь. Работа над этой ролью вызывала у Быстрицкой противоречивые чувства. С одной стороны, ей доставляло огромное удовольствие работать под началом такого режиссера, как Эрмлер, а с другой стороны, она испытывала откровенную неприязнь к человеку, который играл ее любимого, - Сергею Бондарчуку. Причем эта неприязнь имела давние корни. Оказывается, еще в 1950 году, когда Быстрицкая снималась в крошечной роли в картине "Тарас Шевченко", Бондарчук (он играл главную роль) повел себя бестактно по отношению к ней, унизил ее в присутствии членов съемочного коллектива. Быстрицкая ему этого не простила. И теперь, когда они вновь встретились на съемочной площадке, их неприязнь друг к другу вспыхнула с новой силой. Дело дошло до того, что Бондарчук опять не сдержался и незадолго до начала съемок очередной сцены вновь оскорбил свою партнершу. Она расплакалась и заявила, что отказывается от дальнейших съемок. Эрмлер бросился ее успокаивать, но все было бесполезно. Тогда режиссер пошел на последнюю меру. Он пообещал Быстрицкой, что будет снимать ее крупные планы отдельно, без присутствия партнера. На том и порешили. Фильм "Неоконченная повесть" вышел на широкий экран в 1955 году. Судя по его рейтингу, любовная история, показанная в картине, взяла людей за душу. Но мало кто из зрителей догадывался, что исполнители главных ролей, так вдохновенно играющие влюбленных на экране, на самом деле испытывали друг к другу совершенно противоположные чувства. По опросу читателей газеты "Советская культура" Быстрицкая была названа лучшей актрисой 1955 года. А в декабре того же года ее включили в официальную делегацию, отправившуюся на первую Неделю советского фильма в Париж. В состав делегации, кроме Быстрицкой, были включены: Алла Ларионова, Людмила Целиковская, Николай Черкасов, Юлий Райзман, Сергей Юткевич, Сергей Бондарчук, Валентина Калинина и др. В отличие от советских зрителей, французская публика довольно сдержанно приняла "Неоконченную повесть". Гораздо большим успехом у них пользовались экранизации классических произведений, в частности "Анна на шее" с А. Ларионовой в главной роли. Именно этой актрисе Быстрицкая во многом обязана тем, что ее дальнейшая кинематографическая судьба совершила еще один счастливый поворот. Во время той поездки Ларионова поведала Элине о том, что Сергей Герасимов приступает к съемкам "Тихого Дона" и ищет исполнителей главных ролей. А у Быстрицкой еще со времени работы в госпитале, где она читала раненым бойцам страницы этого бессмертного романа, зародилась мечта сыграть Аксинью. Поэтому, едва она прилетела из Парижа в Москву, прямо из аэропорта позвонила Сергею Аполлинариевичу домой и попросила допустить ее к пробам. Ответ Герасимова ее ошеломил: "Приезжайте прямо сейчас - тут один Григорий Мелехов уже сидит". Далее послушаем воспоминания самой Э. Быстрицкой: "У меня был опыт участия в отрывке из "Тихого Дона" еще в институте. Но, по мнению моего тогдашнего педагога, Аксинья - роль не для меня. Дескать, мои роли - это романтические героини Шиллера... Но я очень хотела ее сыграть... Ответ Герасимова поверг меня в легкий шок. Но я высчитала, сколько осталось времени до моего вильнюсского поезда, и приехала к Герасимову на квартиру. Он протягивает мне отрывок из "Тихого Дона". Глянула, а это тот же самый, мой студенческий, провальный. Чувствую, я не могу открыть рот. К тому же сидит рядом какой-то горбоносый актер из Орла с кучерявыми темными волосами и синими глазами. Какой же это Гришка? Он же сын турчанки! Он мне сразу не понравился. Но дело было не в нем, а в моем страхе повторения студенческого провала. И я сказала Герасимову, что не могу сейчас читать, что сначала подготовлюсь, а пока переполнена парижскими впечатлениями. Попрощалась я с ним, вышла за дверь - и в слезы. Я очень горевала тогда, предполагая отказ. То, что мне не понравился партнер, меня не смутило - опыт работы с Эрмлером меня убедил: ведь в "Неоконченной повести" мне нужно было играть огромную любовь к герою в исполнении Бондарчука..." Убежденная в том, что пробу она провалила, Быстрицкая уехала в Вильнюс. Однако уже в первой декаде января следующего года из Москвы пришло приглашение участвовать в пробах в "Тихом Доне". Пробы длились вплоть до августа, и все это время Быстрицкой пришлось курсировать между Вильнюсом и Москвой. Причем до самого последнего момента было неизвестно, утвердят ли ее на роль. Дело в том, что, помимо нее, на Аксинью претендовали еще несколько актрис, среди которых были уже довольно маститые. Известен даже такой факт. Сыграть Аксинью захотела исполнительница этой роли в первой по счету экранизации романа в 1931 году - Эмма Цесарская. Но Герасимов поступил с ней довольно жестко: подвел к зеркалу, и все вопросы отпали. С не меньшим энтузиазмом мечтала сыграть Аксинью и другая известная актриса - Нонна Мордюкова. Причем ее притязания имели под собой более реальную почву, чем у Цесарской. Мордюкова была выпускницей курса, который вел Герасимов, и ее дипломной ролью была именно Аксинья. Более того, Герасимов оценил игру Мордюковой на "отлично". Поэтому, когда та узнала, что ее учитель собирается снимать "Тихий Дон", у нее не было и тени сомнений, что именно ее он пригласит на роль Аксиньи. Но роль досталась мало кому известной Быстрицкой. По словам самой Мордюковой, для нее это был столь тяжелый удар, что она едва не наложила на себя руки. Чашу весов в пользу Быстрицкой перевесил сам автор романа - Михаил Шолохов. Однажды ему показали все отснятые пробы, и он, выбрав из них ту, в которой пробовалась Быстрицкая, воскликнул: "Так вот же Аксинья!" Первые две серии фильма "Тихий Дон" вышли на широкий экран в 1957 году и имели грандиозный успех у публики. Его посмотрели 47 млн. зрителей. По опросу читателей журнала "Советский экран" фильм был назван лучшим фильмом года. В 1958 году картина собрала богатый урожай призов на различных кинофестивалях, в том числе в Брюсселе, Москве, Карловых Варах, Мехико. В 1957 году Быстрицкая продолжала разрываться между театром и кино - играла в Вильнюсском театре и снималась в третьей серии "Тихого Дона". Ее мечтой было перебраться в Москву, в Мекку театральной и кинематографической жизни страны, однако все ее попытки осуществить это долгое время ни к чему не приводили. Например, осенью 1955 года в Доме кино ей посчастливилось познакомиться с Фаиной Георгиевной Раневской, и та порекомендовала режиссеру Театра имени Пушкина, в котором сама играла, взять молодую звезду в труппу. В Пушкинском тогда собирались ставить "Белый лотос", и Быстрицкой была обещана одна из ролей. Однако этим планам так и не суждено было осуществиться. И все же в столицу Быстрицкая перебралась. Произошло это в 1958 году, сразу после выхода на широкий экран еще одного фильма с участием актрисы. Речь идет о фильме Юрия Егорова "Добровольцы", в котором Быстрицкая сыграла одну из главных ролей - Лелю. После этого актриса получила приглашение перейти в труппу Малого театра - сначала по договору, а затем (в марте 1959 г.) с зачислением в штат. Первой ролью Быстрицкой на сцене Малого стала леди Уиндермиер в спектакле по О. Уайльду "Веер леди Уиндермиер". Стоит отметить, что несмотря на то, что Быстрицкая была уже достаточно известной и популярной киноактрисой, карт-бланшем для легкого вхождения в коллектив прославленного театра это не стало. Наоборот, это обстоятельство даже в какой-то мере усложнило ей жизнь, потому что корифеи театра относились к кино с некоторым пренебрежением, как к чему-то несерьезному. Кроме этого, Быстрицкой пришлось доказывать свое право играть в труппе театра в жесткой конкуренции с другой киноактрисой, принятой в штат одновременно с ней, - Руфиной Нифонтовой (слава пришла к ней в 1957 году, после трилогии "Хождение по мукам", где она сыграла Катю). По словам самой Быстрицкой, первое время работы в Малом она никак не могла войти в стиль этого театра и почти после каждой репетиции мчалась в медчасть принимать успокоительные таблетки. И все же шаг за шагом Быстрицкой в конце концов удалось доказать, что ее зачисление в штат Малого оказалось не случайным. В итоге за два последующих сезона (1960-1961) она сыграла сразу шесть ролей. Однако затем в течение полутора лет она сидела без новых ролей. Почему? Причину этого следует искать в излишне прямолинейном характере актрисы. Однажды она позволила себе выпад в сторону Игоря Ильинского. Он ставил спектакль "Мадам Бовари" и взял на роль Эммы свою жену - актрису этого же театра Еремееву. Быстрицкую это возмутило, и она бросила в сторону Ильинского такую реплику: "Как вы можете дать роль Эммы Бовари Еремеевой, с ее фигурой?" Эта фраза до глубины души оскорбила Ильинского. И он превратился в ярого врага молодой актрисы. Ильинский был не последним человеком, с кем Быстрицкая испортила свои отношения в начале 60-х. Нечто подобное произошло у нее и с Михаилом Шолоховым. Дело было так. В 1962 году Быстрицкая снималась у режиссера Георгия Натансона в фильме "Все остается людям". Съемки проходили в Ленинграде, где в те же дни был и Шолохов (он участвовал в симпозиуме писателей). Узнав об этом, Быстрицкая захотела с ним встретиться. Знай актриса, что накануне у писателя всю ночь продолжалась шумная попойка, она, может быть, остереглась приезжать в "Асторию". Но она этого не знала. В итоге, когда она пришла в апартаменты Шолохова и увидела, что гулянка по-прежнему в разгаре, ее охватило возмущение. И вот, пытаясь образумить собравшихся, она прокричала им в лицо одну-единственную фразу: "Вам, может быть, наплевать на Михаила Александровича Шолохова, но что вы делаете с русским писателем Шолоховым?!" И что же? В притихшем было зале внезапно раздался пьяный голос самого писателя. Возмущенный тем, что его гульбище прервала какая-то молодая актриса, он принародно попросил ее убраться вон. Причем сказал это в весьма грубой форме. С тех пор они больше не виделись. Вообще стоит отметить, что Быстрицкая могла и может поставить на место кого угодно - табели о рангах для нее не существует. К примеру, однажды она отказала во взаимности одному высокопоставленному чиновнику. Было это в 1967 году. Быстрицкая тогда отправилась по профсоюзной линии в Англию, и этот чиновник, будучи руководителем делегации, попытался склонить ее к определенного рода отношениям. Но нарвался на такое сопротивление, которого не ожидал (видимо, в случаях с другими коллегами Быстрицкой у него осечек не было). И тогда чиновник пообещал Быстрицкой, что она навсегда забудет дорогу за рубеж. И действительно - в течение нескольких лет актриса была невыездной. Еще об одном похожем случае рассказывает сама Э. Быстрицкая: "Как-то пришла к большому начальнику: что-то просить для одного из коллег. А начальник этак зашел сзади, положил мне руку на плечо, и ладонь как бы невзначай заскользила вниз - ну понятно, в каком направлении. Отрезвляющих физических действий я не применяла, просто отскочила в сторону и произнесла выразительный монолог. Жаль, вопрос, по которому я приходила, решен, разумеется, не был..." В силу своего характера Быстрицкая никогда не афишировала отношения с мужчинами. Известно, что у нее была масса поклонников в самой актерской среде, но ни одному из мужчин-актеров так и не удалось растопить сердце этой сильной женщины. Поэтому и замуж она вышла за человека другой профессии, старше ее на несколько лет. Э. Быстрицкая вспоминает: "В молодости мне очень нравился чисто внешне Жан Марэ. Романтичный герой. Но я понимала: влюбляться в артиста-то же, что читать романы Дюма. А в жизни... Мой муж был интересный человек. С ним мне было интересно общаться, разговаривать, ходить по театрам и галереям, потом обсуждать увиденное, спорить. Своим формированием я во многом обязана ему. Сколько он помнил, сколько знал! Он любил историю... Но женщин он любил больше всего. Слишком. Хорошо, если бы я была у него одна. Это невозможно было перенести. Некоторые переносят-я не смогла..." Быстрицкая снялась еще в нескольких фильмах. А потом в ее кинематографической карьере произошел перерыв. Причем надолго - на 27 (!) лет. Почему? Причин здесь несколько. Но главная заключена в характере самой Быстрицкой. Наученная горьким опытом предыдущих неудач, она стала так дотошно подходить к выбору ролей в кино, что большинство режиссеров в конце концов перестали приглашать ее на съемки. Какой толк, рассуждали они, приглашать Быстрицкую, если она все равно откажется. Именно поэтому в последующие два десятилетия Быстрицкая играла только в театре. В 1997 году после длительного перерыва Быстрицкая вновь вернулась на съемочную площадку. В фильме Булата Мансурова "Теплые ветры древних булгар" ей предстояло перевоплотиться в реальный исторический персонаж - княгиню Ольгу. В апреле 1998 года, в дни юбилея актрисы, на сцене Кремлевского Дворца состоялся ее бенефис. В спектакле по пьесе Фердинанда Брукнера Быстрицкая сыграла Елизавету Английскую. Из интервью Э. Быстрицкой: "Так сложилась моя жизнь, что я одна... Выбор заключается в том, что можно было бы с кем-то быть, но для этого, с моей точки зрения, должны наличествовать определенные качества во взаимоотношениях. Мне ближе мудрость Омара Хайяма: "Уж лучше будь один, чем вместе с кем попало". При чем тут гордая независимость? Мне необходимо сердечное увлечение. А все радости общения - это совсем другое. Брак ведь предполагает что-то еще... Конечно, я нахожу для себя дело каждый день и каждый час, но когда женщина говорит, что только в деле находит для себя самое главное, я... не поверю, что она счастлива. Женское счастье - это все-таки радости патриархального быта: семья, дети... У меня есть друзья, с которыми я общаюсь ежедневно, даже несколько раз в день, с ними я советуюсь. Мой круг - это мой круг, и я никого чужого не хочу туда пускать. Это тайна. Друзьями я не обделена. У меня есть все остальное, чтобы чувствовать себя комфортно. Мои учителя, мои партнеры по сцене, по фильмам драгоценны для меня. Но, к сожалению, некоторых уже нет в живых... У каждого человека есть свои потребности. У меня это гантели. По полкило каждая. Для женщины больше не нужной Есть у меня гимнастическая палка, обруч. Пока все это мне доступно. Форма еще не ушла. Конечно, я сегодня не та, какой была 25 лет назад. Я это понимаю. И не притязаю на исключительность в сохранении вечной молодости. Я люблю играть в бильярд. Это увлечение идет от тех лет, когда для нас с двоюродным братом родители купили маленький бильярд, чтобы мы никуда не шастали, а забивали металлические шарики. За войну бильярдик пропал. Уже актрисой, отдыхая в санатории, я увидела большой бильярдный стол. Навыки точно бить по шару не пропали. А увлечения и азарта у меня было достаточно, и я начала играть с мужем. Поначалу проигрывала, а потом победила и воспряла. В санатории устраивали турниры. И когда мы с мужем в паре выходили в финал, вот тут азарт брал верх. Мне хотелось выиграть. И я выигрывала. Потом ездила одна в Архангельское, в санаторий, и выигрывала уже по-настоящему. И маршал Виктор Георгиевич Куликов подарил мне настоящий кий. До сих пор его берегу... Но на деньги я никогда не играла. Я презираю это. Меня не деньги интересуют - меня влечет победа... Я очень люблю своих учеников. Они бывают у меня, или мы ездим на природу. Когда я с ними общаюсь, мне хорошо, но частые встречи не удаются... Родители мои уже ушли. Практически близких у меня никого нет. Но в Москве мой причал..." Автор: Федор Реззаков Сайт: People's History Дата публикации на сайте: 12.12.2000

Поэт и Ольга …ШЕЛ сорок шестой год. Год знакомства Бориса Пастернака и Ольги Ивинской, женщины, которой предстояло стать прототипом Лары из «Доктора Живаго», потерять ребенка, провести годы в тюрьме и испытать безмерное счастье оттого, что она любит Великого и любима Великим… Ей было 34, ему — 56, она — младший редактор «Нового мира», он — известнейший поэт. Она — дважды вдова и мать двоих детей: семилетней Иры и совсем еще малыша Мити, он — женат вторым браком на Зинаиде Николаевне Нейгауз, бывшей жене своего друга Генриха Нейгауза. Никто и не говорил, что им будет легко. Не сразу и не все, но окружение Пастернака приняло ее. Они относились к ней по-разному. Одни утверждали, что она неприятна и бесцеремонна, другие восхищались ею, но все сходились в одном — Ольга была необычайно мягкой и женственной. Невысокая — около 160, с золотистыми волосами, огромными глазами, нежным голосом и ножкой Золушки (она носила 35-й размер), Ивинская не могла не привлекать мужчин. А для Пастернака намного важней было другое — она любила его не только как поэта, но и просто за то, что он был. «4 апреля 1947 года…» Они встречались. Свидания были то долгими и наполненными разговорами, то короткими, в которых едва успевали уместиться нежный взгляд и пара слов. Но одно свидание Ивинская запомнила на всю жизнь. Борис Леонидович позвонил ей в редакцию и просил «срочно прийти» к памятнику Пушкину. Там он, не глядя ей в глаза, произнес: «Я выражу вам свою просьбу: я хочу, чтобы вы мне говорили «ты», потому что «вы» — уже ложь». Она отказывалась, он уговаривал, но до конца свидания так и не смог заставить ее произнести это «ты»… А вечером Пастернак позвонил и сказал, что любит ее и что в этом теперь вся его жизнь. Ивинская никогда не была недотрогой, но Пастернаку и не была нужна недотрога, ему нужна была женщина, в которой решительно все было так не похоже на его жену — Зинаиду Николаевну. Когда он впервые остался ночевать у Ольги (оба они запомнили эту дату — 4 апреля 1947 года), жена ничего не сказала ему. Позже она молчаливо приняла и его решение: отныне, заявил Борис Леонидович, он будет жить там, где ему нравится, захочет — дома, захочет — у Ольги. А Ивинской он тем же утром написал на своем сборнике: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя. 4 апр. 1947 г.» Когда Ивинскую арестовали, ему пришлось вырвать эту запись, но она была так возмущена, что Пастернак повторил ее слово в слово и прибавил: «Надпись вечная и бессрочная. И только возрастающая». Роман на двоих И полусонным стрелкам лень Ворочаться на циферблате, И дольше века длится день, И не кончается объятье. Параллельно с романом Ольги и Бориса Леонидовича развивался еще один роман — «Доктор Живаго». Конечно, в главных героях — Юрии Живаго и Ларе Пастернак вывел себя и свою возлюбленную. Хотя роман задумывался еще до встречи с Ольгой, писатель словно предвидел, что в его жизни произойдет нечто такое, что перевернет ее… В пятьдесят восьмом году за «Доктора Живаго» Пастернаку была присуждена Нобелевская премия, и тут же его начали травить в советской печати, угрожая «выгнать «в капиталистический рай». Всю антипастернаковскую пропаганду Ивинская в мемуарах позже назовет одной хлесткой фразой, взятой из газеты того времени: «Я Пастернака не читал, но…» И перечислит, как «знатные трактористы» и «начальники цехов» признавались в собственной безграмотности, но не забывали клеймить Пастернака. В разгар травли Борис Леонидович пришел к ней с упаковкой намбутала. «Давай покончим с собой! Я знаю, что смертельная доза — одиннадцать таблеток. У меня двадцать две. Представляешь, какой поднимется крик?» Ольга же не разделила его желания уйти из жизни и сообщила секретарю ЦК Поликарпову, что Пастернак задумал самоубийство и ее склоняет к нему. Только после этого давление в прессе стало ослабевать. Единственной возможностью полностью прекратить эту травлю для Бориса Леонидовича было покаянное письмо Хрущеву, в котором он должен был сообщить, что отказался от премии и считает выезд за пределы Родины для себя равносильным смерти. Это письмо написала Ольга и поехала к Пастернаку в Переделкино за подписью. Он подписал — ему хотелось, чтобы «все это» поскорее закончилось. Перед ним стоял жесткий выбор — или премия, или Россия. Он выбрал второе. Цена любви Осенью сорок девятого Ольгу Ивинскую арестовали. Причиной была ее связь с Пастернаком, «английским шпионом». Ее все спрашивали — какие отношения у нее с Пастернаком? И получали в ответ: «Я люблю его». Больше ничего не могли добиться. Она в то время была беременна, но потеряла ребенка после того, как однажды после пыток очнулась и обнаружила, что находится в морге… Потом говорили, что ошиблись — не туда привезли. Но какое это теперь имело значение? Пастернака тоже вызывали на Лубянку, и в один из таких визитов он потребовал выдать ему ребенка Ольги, которого, как он считал, она родила. Борис Леонидович готов был даже вырастить его вместе с женой, пока Ольга будет в тюрьме. «Должен же и я как-то страдать, пока она страдает за меня», — говорил он. Ребенка ему, конечно, не выдали, зато вернули пачку его писем к Ольге и книги с дарственными надписями. Он не хотел брать, говорил: «Я ей это писал, вот ей и отдайте!» Но потом все же забрал, уничтожив большинство автографов. Ивинская вспоминала: «Наступил день, когда какой-то прыщавый лейтенант объявил мне заочный приговор «тройки»: пять лет общих лагерей «за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». Ее отправили в Потьму, где она пробыла три с половиной года, изредка получая письма от Пастернака. После она говорила, что только ожидание этих писем помогло ей выжить там, среди унижений, в сорокаградусную жару. Однажды ночью ее вызвали к начальнику и дали читать двенадцатистраничное письмо и сборник стихов — на руки их выдать не разрешалось. И женщина сидела всю ночь и читала: Засыплет снег дороги, Завалит скаты крыш… Пойду размять я ноги, — За дверью ты стоишь… …А наутро опять шла на развод, и уже не так тяжело было ждать… Когда в пятьдесят третьем она вернулась, Пастернак сначала не решался к ней идти — боялся, что она слишком изменилась. Но увидел ее почти прежнюю, она только похудела, но осталась его прежней Лелюшей… Последняя строка В мая шестидесятого года, когда Пастернак уже тяжело болел и понимал, что дни его сочтены, он просил не пускать Ивинскую к дому — не хотел ссор между ней и Зинаидой Николаевной, только писал записки своей Лелюше. А она сидела на скамеечке неподалеку и тихо плакала. Но не попрощаться с ним она не могла… «…У этой женщины были какие-то свои, совсем особые права на скончавшегося…» — описание последнего свидания Лары и Юрия Живаго было так похоже на прощание Поэта со своей Ольгой! Автор: Евгения Гордиенко Сайт: http://www.peoples.ru/love/pasternak-ivinskaya/ Дата публикации на сайте: 11.02.2005

"Израиль — это миф" — На нашем сайте как-то был опрос: «Когда вы чувствуете себя евреем?» И одним из топовых ответов стал следующий: «Когда читаю Дину Рубину». Как Вы можете это прокомментировать? — Я понимаю это чувство. Дело в том, что ведь «национальное самочувствие» включает в себя огромный спектр разных чувств. Это может быть и чувство причастности к народу, и чувство гордости, и чувство отталкивания, омерзения... — в зависимости от того, какой «стороной лица» к тебе твой народ поворачивается. Я пишу о разных сторонах характера моего народа, пишу без умиления, часто с горечью (писатель обязан говорить правду) но, тем не менее, пишу с любовью — и было бы странно, если б писала без любви, я ведь здоровый человек. После романа «Синдикат», довольно острого, критичного, многие мои читатели были оскорблены, отшатнулись. Ну, что ж, я показала иную «сторону лица» народа. И ничего, как говорят в судебной присяге, кроме правды. — Я никогда не была в Израиле, и эта страна для меня существует именно благодаря Вашим книгам. Вы уже сталкивались с таким восприятием Израиля? — Да, мне говорили не раз об этом. Это очень забавно в хорошем и точном смысле слова. Ведь Израиль — забавная страна. Она увлекает, завлекает, ужасает. Очень отчаянная, очень острая страна. И домашняя в чем-то. В общем, я рада, когда мне говорят, что Израиль заинтересовал и увлек именно со страниц моих книг. В этом я готова послужить путеводителем. Вполне. — Вы можете сказать, что без Израиля Ваше творчество не сложилось бы? Или оно просто было бы другим? — Оно просто было бы другим. Я уехала автором четырех книг, довольно известным писателем. Но, конечно же, эта совершенно новая грань бытия, видения жизни, судьбы, осознание своего существования — это было мне послано с неба. Понимаете, с писателем по жизни могут произойти самые разные вещи. Он может уехать куда-то, приехать куда-то. Он может оказаться совершенно чужим в какой-то стране. Вот, например, у Бунина нет эмигрантских вещей. Ну, разве что «Господин из Сан-Франциско». И все-таки, герой — русский господин. И собственно эмигрантских вещей, чтобы можно было почувствовать влияние французской жизни на бунинскую прозу, — этого нет. У меня же переезд стал совершенно новой главой творчества, жизни. Конечно, без этого я была бы другим писателем. — Смогли бы Вы жить в другой стране? — Я пытаюсь удержаться от возгласа: нет! я бы никогда ни в какой другой стране... По своей природной гибкости и по своей природной жизненности характера я смогла бы жить, где угодно. Другое дело, как бы мне работалось. А в Израиле, в Иерусалиме, так хорошо работается, там интересно, тревожно, трагично, смешно. — А Вам не мешает то, что Израиль окружен большим количеством самых разнообразных мифов? — Есть две страны, действительно окруженные мифами, — Израиль и Россия. Причем как романтическими, так и зловещими. Я где-то слышала замечательную фразу: «Россия — это судьба». И Израиль — это судьба. Остальные страны — это места проживания. — Вы в своем творчестве скорее создаете мифы об Израиле или развенчиваете их? — Любой писатель — это, конечно же, производитель мифов. Грош цена писателю, который мифа не создал. Все творчество должно стать мифом. Вспомните Искандера. Вспомните его горный Чегем. Вспомните Макондо Маркеса. И мой Израиль — это миф. Я уверяю, что в произведениях другого писателя вы встретите другой Израиль, совершенно другую страну. — Какой же это миф? — Израиль — очень романтичная страна. Она создалась из ничего. Из горстки энтузиастов. Из ошметков, истощенного послелагерного отребья — в смысле физическом. Это была такая непарная обувь. У кого-то погибла жена, у кого-то погиб муж, у кого-то сын, у кого-то вообще вся семья! И они создали государство, и отвоевывали его ежеминутно. И сейчас отвоевывают. Молодые люди добровольно идут отдать два-три года жизни, зная, чтo в любой момент с ними может произойти. Отслужили мои дети, служат дети друзей, племянники, соседские пацаны и девочки. Такой вот вечный «дан приказ ему на запад, ей в другую сторону»... Вот, моя дочь на днях вышла замуж. Он — рожден в Израиле. И его родители уже родились в Израиле. Но его бабушки и дедушки с обеих сторон (по счастью все живы!) — они все прошли через концлагеря. Один дедушка через Освенцим, бабушка через Терезин. И у каждого погибли там семьи: родители, братья, сестры. Все ушли в дым. Один дед сейчас лауреат премии Израиля, известный изобретатель, химик, профессор института Вайцмана. Другой — профессор ботаники. Вышел на пенсию и поступил в Иерусалимский университет на факультет археологии. Недоучился человек в жизни, понимаете... Вот так и получается: у всех — романтические, мифические (в высоком смысле слова) судьбы. И все прошли армию здесь, все воевали. В последнюю ливанскую войну у наших друзей погиб сын. Такой мальчик немного неуклюжий, полный. Он был фельдшером на поле боя. И он погиб. И когда к нему домой явились «оповестители», — а у нас, у единственной армии в мире, есть такая часть, которая лично сообщает родителям о смерти сына или дочери (у нас ведь и девочки тоже воюют), — так вот, когда пришли к его родителям (мама психолог по образованию), первое, что она сказала: «Я горжусь, что мой сын погиб за эту страну». Ну разве это не романтика? Звучит, возможно, и ужасно — но я говорю не о песнях у лесного костра, я говорю о высокой романтике государственного мифа. У Израиля такой миф есть. — У нашей страны мифа нет... — Неправда. У России есть миф. Он, правда, претерпевает колоссальные изменения. И уверяю вас, что сейчас, если бы кто-то посмел напасть на Россию (правда, я плохо себе представляю, кому это нужно), то, уверяю вас, точно так же на защиту России поднялась бы вся молодая страна. Уверяю Вас. Но это должна быть настоящая война. Война — защита родины. — Что Вы думаете по поводу недавней истории с израильскими неонацистами? — Я боюсь прозвучать кощунственно, но это неудивительно. Подобная ситуация, увы, сейчас очень распространена в России, и странно было бы думать, что с теми молодыми людьми, которые едут целыми группами в Израиль, в страну не импортируются и антисемитские настроения. Не думаю, что это многочисленные группы. Мы видели в новостях этих 3-4 парней. И знаете, я почти убеждена, что если бы они успели к тому времени пройти через армию, они бы стали другими людьми. Там как-то человек преображается, становится другим. Не знаю, в какие ситуации в Израиле они попадали каждый по жизни, с кем сталкивались. Думаю, что этих ребят просто не стоит удерживать в стране. Зачем жить там, где все ненавидишь? Их просто нужно отправить по российскому месту жительства. Тем более что никто у них российского гражданства не отнимал. Это мы в свое время теряли все. И гражданство, и квартиру. А сейчас все гораздо проще. — Что для Вас чтение? — Это точно такой же рефлекс, как писание. Невозможно без этого жить. Глаза должны бегать по строчкам, это нервный тик. Другое дело, что с возрастом начинаешь уже выбирать и очень отбирать то, что читаешь. Как правило, это книги, посвященные периоду работы. Вот сейчас, например, на моем столе очень много книг по психологии, по истории, по изготовлению зеркал. Потому что в моем новом романе героиней будет зеркальная женщина. Такая женщина, очарованная зеркалами. Ну и есть, конечно, ряд писателей, которых я перечитываю постоянно. В качестве утренней гимнастики. — Если читаешь, легче справляться с жизнью. Вы согласны с этим утверждением? — Конечно, ведь чтение — это наркотик. И если человек с детства на него «подсажен», то, как любой наркотик, он помогает преодолевать жизнь. Особенно в стрессовых ситуациях. Так что ни малейшего нет возражения по поводу этого утверждения. Так оно и есть. — Вы читаете произведения современных израильских писателей? — Тут надо провести границу. Есть израильские писатели, пишущие на русском языке, а есть пишущие на иврите, исконно израильские писатели. Потому что есть еще писатели, пишущие на идише, на арабском, на грузинском, на чешском, на румынском. В Израиле существует целая конфедерация израильских писателей, пишущих на разных языках. Поэтому мы сейчас говорим о литературе на иврите. Я очень люблю нескольких писателей. Во-первых, это Меир Шалев. Это уровень Борхеса, Маркеса. Его романы «Русский роман», «В доме своем в пустыне», «Эсав», «Как несколько дней...» уже переведены на русский язык. Причем, очень хорошими переводчиками. Рафаилом Нудельманом и Аллой Фурман. — А на каком языке Вы их читаете? — Я читаю, конечно же, по-русски. Но как опытный литератор могу — по пластике фразы, по тому, как перемежаются один за другим абзацы, и в то же время, держа в памяти звучание иврита, — могу оценить, как это переведено. Просто понимаю это литературным чутьем. — А Этгар Керет? — Ну, это такой молодежный вариант. И к тому же, перевод не может сравниться с переводом Меира Шалева. Ну и вообще. Керет пока что молодой писатель с короткими рассказами. Он такой, как говорят мои дети, «прикольный». Я же говорю о настоящей, очень серьезной литературе, которая может конкурировать с самыми высокими мировыми образцами. Это Меир Шалев, это Давид Шахар. А.Б. Йегошуа. Натан Шахам — роман «Квартет Розендорфа». Амоса Оза я пропускаю. Это не самое мое любимое. Очень хорошая книга Давида Шахара, называется «Лето на улице пророков». Удивительно тягучая, изысканная, источающая ароматы медленная проза. Немножко похоже на Лоренса Даррелла. — У нас недавно был опрос: «кого из современных женщин-писательниц вы больше любите читать?» И читателям было предложено выбрать между Вами, Л. Улицкой, Л. Петрушевской, Н. Палей, В. Нарбиковой, Н. Горлановой, В. Токаревой, Г. Щербаковой, А. Марининой и Д. Донцовой. Вы с Людмилой Улицкой разделили первое место. А кого бы Вы выбрали? — За исключением последних двух дам, к которым у меня нет никаких претензий (это настоящие профессиональные изготовители детективов, но все же не писатели, а бизнесмены) — ко всем, перечисленным Вами именам, отношусь с уважением. Вы еще не назвали Марину Вишневецкую, Марину Москвину. Все мои коллеги, профессиональные и талантливые люди. Кое-кого читаю. — Нет ли у Вас ощущения, что все Ваши книги — это главы одной книги? — Творчество любого писателя — это всегда одна большая книга. Однако, с разными главами. И эти главы могут весьма отличаться одна от другой. Например, «На Верхней Масловке» невозможно сравнить по стилю с романом «Последний кабан из лесов Понтеведра». Или повесть «Высокая вода венецианцев» поставить рядом с романом «Вот идет Мессия!». Это совершенно разные в стилистическом отношении вещи. Или мой последний роман «На солнечной стороне улицы»: он, хотя интонационно и похож, и связан с повестью «На Верхней Масловке», но во многом это другое, другая жизнь. Что читателей привлекает в том или другом писателе? Исключительная авторская интонация. Это как сочетание биоритмов. На одну картину вы можете смотреть долго, и даже хотели бы, чтобы она у вас висела дома, а на другую категорически не можете. Она, возможно, написана знаменитым художником, и прекрасна, но это сочетание желтого с травянисто-зеленым... не можете вы на это смотреть! Это все совпадение или несовпадение биоритмов. — Я сталкивалась с тем, что мне говорили: «А я не могу читать книги Дины Рубиной». И если не могу, то все. — Да-да, это зависит от биоритмов. — Какое из Ваших произведений для Вас — самое любимое? — Это сложный вопрос. Я отношусь к писателям, которые не бог весть как жалуют свои прошлые вещи. Самые любимые — те, над которыми я сейчас работаю. Сейчас это роман, который будет называться «Почерк Леонарда». — Ваши книги экранизируют. Для Вас это испытание — вдруг Ваше произведение испортят, исказят, или написанная книга — «отрезанный ломоть»? — Я в молодости трепетала, сама пыталась писать сценарии, написала однажды сценарий по собственной повести... и по нему сняли кошмарный фильм. Потом я все-таки еще предприняла попытку...и опять изображение на экране в корне отличалось от того, какой я себе представляла картину. Ну а сейчас пришла к однозначному выводу: что бы ни сделали с твоим текстом, книга остается существовать. Книга — это достояние читателя. А все остальное — не так важно. Как говорит один мой приятель: «Не думай слишком над этим делом. Просят разрешение на экранизацию — давай разрешение. Быстро продала товар, быстро схватила деньги, быстро повернулась и, не оглядываясь, убежала». — Как Вы относитесь к сексуальным сценам в Ваших романах? Вы пишете их, потому что произведение этого требует, или руководствуетесь другими причинами? — Сексуальная сцена — это сильная и сокровенная составляющая текста. Я очень бережно и уважительно отношусь к воображению своего читателя. И умею описывать пространство. Когда вы начинаете читать ту или иную мою книгу, вы представляете этих героев и ярко представляете пространство и обcтоятельства. Поэтому если уж я описываю сексуальную сцену, надо полагать, она будет весьма жизненной и «убедительной». Но этим нельзя долго и часто играть. В романе «На солнечной стороне улицы» такая сцена была необходима. Героиня не должна была быть бесполой. Она была юная, она любила. И в повести «Высокая вода венецианцев», когда героиня умирает, и знает, что умирает, эта сцена была необходима. Такие вещи у меня диктуются только художественными соображениями. Меня часто упрекают в том, что у меня «нет секса». Но в русской литературе не так уж много откровенных сцен. Вспомните Анну Каренину. Вспомните, как долго Анна и Вронский к этому стремились и — что? Читателя вводят в сцену уже после свершившегося факта. Толстой не дал подглядеть нам в замочную скважину. — Ваш муж и дочь очень религиозны. Расскажите, пожалуйста, о Вашем отношении к вере и религии. — Недавно я познакомилась в поезде с одним ученым — я ехала в Питер, а ученый возвращался из Москвы, — и он сказал: «Вы знаете, сейчас сделали открытие. Оказывается, в мозгу человека существует некая зона, отвечающая за религиозность». Человеку, по-видимому, необходимо во что-то верить. Когда в душе и в голове нет Бога, то девушка влюбляется в Киркорова. Или в Элвиса Пресли. Или попадает в какую-нибудь секту. А у евреев, по-видимому, изначально была очень сильная тяга к какому-либо верованию. Не зря они первыми изобрели единого Бога. Зато когда они теряли веру в Бога, то так начинали верить в марксизм, мировую революцию и победу пролетариата, что тошно становилось всем вокруг. Я видела этих людей. Я знаю всех этих новообращенных, которые в Израиле живут в очень опасных местах. Это идейные, пылкие люди. Это все страсть к вере. Я тоже верю в Бога, в высшую духовную субординацию, но основную часть моего мозга занимает исключительно писательство. Прототип старухи из романа «На Верхней Масловке» — Нина Ильинична Нисс-Гольдман. Когда ее пытались обратить, то ли крестить, то ли еще что-то, она говорила: «А знаете, я молюсь. Когда я беру в руки кисть и кладу на холст краску, для меня это — настоящая молитва». Моя молитва — мои книги. — Представьте, пожалуйста, нашим читателям Вашу новую книгу «Цыганка». — Это одна из тех книг, которые случаются на повороте судьбы. Необязательно, что этот поворот должен быть как-то внешне проявлен: переезд или какое-то серьезное событие в жизни. Нет. В жизни каждого человека, каждого писателя случаются такие повороты, когда ты вдруг оборачиваешься и ощущаешь себя на пересечении осей координат. Недаром эта книга поделена на две части. Одна называется «Между времен», а другая «Между земель». «Между времен» — это, условно говоря, вертикальная ось координат, ось «между времен», когда вниз под нами уходят поколения родни, рода, племени — родители, деды, прадеды, прапрадеды, которых мы едва различаем в глубине времени. А ось «Между земель» — это уже горизонталь, те пространства, которые вращаются вокруг каждого человека, места, где мы так или иначе бываем. А если не бываем, то принадлежим в какой-то мере — книгой, когда-то прочитанной, мыслями, мечтами. А на пересечении этих осей оказывается человек, его судьба, его душа, его страсти, его боль, его любовь — это ведь самое интересное, что может быть для писателя. Сборник рассказов «Цыганка» включает в себя все перечисленное. И человека, между времен и между земель, и творчество, и род и древность, и странную кровь, которая приплетается к моей крови. Это все очень глубинные, интимные вещи, поэтому книга эта негромкая, неигровая, она глубинная, интимная, домашняя. Мне кажется, что понравится она именно тем читателям, которые ищут в книгах доверительной интонации, глубины в тексте, причем глубины именно домашней, семейной, сокровенной. Беседовала Анна Кваша, интернет-портал booknik.ru, октябрь 2007 г.

Ливни Ципи - Первый вице-премьер и министр иностранных дел Израиля с 2006 года, осенью 2006 - зимой 2007 года исполняла обязанности министра юстиции. Ранее – депутат Кнессета (с 1999 года – от партии "Ликуд", а с 2005 – от созданной Ариэлем Шароном партии "Кадима"). В правительстве Ариэля Шарона занимала ряд министерских постов, в том числе министра абсорбции иммигрантов и министра юстиции. Ципора (Ципи) Ливни родилась в Израиле 5 июля 1958 года в семье будущего депутата Кнессета Эйтана Ливни, одного из лидеров террористической сионистской группировки "Иргун". Проходила военную службу в Армии обороны Израиля, вышла в запас в звании лейтенанта. Затем окончила юридический факультет университета Бар-Илан. С 1980 по 1984 год служила в израильской разведке "Моссад". Затем занималась частной адвокатской практикой. В 1996 году Ливни была назначена генеральным директором Управления государственных компаний. На этой должности отвечала за приватизацию правительственных корпораций и монополий. В 1999 году Ливни была избрана депутатом Кнессета от партии "Ликуд". Была членом комитета по конституции, праву и юстиции, комитета по проблемам статуса женщин. Была главой подкомитета по подготовке закона о предотвращении отмывания денег. В 2001 году, в первом правительстве Ариэля Шарона, получила пост министра регионального сотрудничества, министра без портфеля, затем министра сельского хозяйства. Во втором правительстве Шарона в 2003 году была назначена министром абсорбции иммигрантов, в 2004 году - министром строительства и 2005 году - министром юстиции. В конце 2005 года покинула партию "Ликуд" и примкнула к созданной Шароном партии "Кадима". После того как премьер-министр Шарон в начале 2006 года впал в кому и его обязанности стал исполнять Эхуд Ольмерт, правительство на своем заседании 18 января назначило Ливни министром иностранных дел. Ее предшественник Сильван Шалом, представлявший партию "Ликуд", вместе с тремя другими министрами-однопартийцами по призыву лидера партии Биньямина Нетаниягу подал в отставку. Одно из первых заявлений нового министра иностранных дел был посвящено отношениям с Палестинской автономией. Ливни заявила, что необходимо добиваться от палестинских властей разоружения террористов. Успех на выборах движения ХАМАС она охарактеризовала как недемократическое явление, сравнив его с приходом к власти в Германии национал-социалистов. В марте Израиль выступил с критикой решения российского руководства о приглашении представителей ХАМАС в Москву. Ливни заявила: "Речь идет о неуместной и несвоевременной инициативе, которая способствует легитимизации террористической организации, пришедшей к власти в автономии". В апреле 2006 года израильское радио транслировало интервью, которое в предыдущем месяце Ливни дала американскому телеканалу ABC. Недовольство многих израильтян вызвали слова министра по поводу понимания термина "терроризм": "Тот, кто сражается против израильских солдат, является нашим врагом, и мы нанесем ему ответный удар, но я убеждена, что такие действия, если целью нападения является солдат, не подпадают под определение терроризма". 1 мая 2006 года Ольмерт обнародовал состав нового правительства. Ливни была назначена на посты первого вице-премьера и министра иностранных дел, которые она официально заняла после принесения новым правительством присяги 4 мая. Своими главными целями Ливни провозгласила развитие мирного процесса и противостояние движению ХАМАС. По словам наблюдателей, назначая Ливни, Ольмерт "подвинул" человека номер два в "Кадиме" – бывшего лидера лейбористов Шимона Переса. Тому досталось менее влиятельное место в правительстве: он стал министром развития провинций Негев и Галилея, а также заместителем премьер-министра. В настоящее время Шимон Перес является президентом государства Израиль. В начале июля 2006 года Ливни посетила Москву. Главной темой ее переговоров с российским руководством стала ситуация, сложившаяся после похищения палестинскими боевиками израильского капрала Гилада Шалита: "Ситуация критическая. Необходимо, чтобы международное сообщество действовало и оказывало давление на тех, кто похитил нашего солдата. Террористы должны понять, что такие действия незаконны. А тот, кто позволяет террористам так действовать, должен понимать, что мир не потерпит этого. Я имею в виду прежде всего Сирию". Целью поездки была попытка заручиться поддержкой Москвы в борьбе против терроризма и антисемитизма. В июле 2006 года началось военное противостояние между Израилем и базирующейся в Ливане группировкой "Хизбалла". Комментируя причины ливанского кризиса, Ливни заявила, что ответственность за начало конфликта ложится на правительство Ливана, в состав которого входят представители движения "Хизбалла" и которое не предприняло должных усилий для контроля над ситуацией в пограничном регионе. Министр иностранных дел также указала, что Иран, Сирия, "Хизбалла" и ХАМАС составляют "ось зла" на Ближнем Востоке и "хотят уничтожить любую надежду в регионе". 18 июля, после переговоров с представителями специальной делегации ООН, Ливни сообщила, что Израиль параллельно с военной операцией начинает дипломатический процесс по урегулированию кризиса. Она отметила, что у Израиля и международного сообщества "в целом, схожие подходы и взгляды на сложившуюся ситуацию", поэтому Израиль будет сотрудничать с международными организациями и прежде всего с ООН. Позднее в том же месяце министр иностранных дел потребовала от властей Ливана установить контроль над всей территорией страны и призвала международное сообщество оказать ливанским властям помощь в противостоянии с "Хизбаллой". В преддверии проходившей в Риме международной конференции по урегулированию ливанского конфликта Ливни заявила: "…мы ни на кого не нападали, мы долго терпели, и ни одна европейская страна не стала бы сидеть сложа руки, если бы ее города без всяких причин подвергались обстрелам. Мы хотим, чтобы ливанское правительство взяло на себя ответственность, и мы пытаемся заставить его действовать. Саммит в Риме может действовать в этом же направлении. Это тест для международного сообщества". 8 августа Ливни выступила перед Кнессетом с достаточно жестким заявлением, в котором утверждала, что израильское вторжение в Ливан было обусловлено слабостью правительства Фуада Синиоры. Глава МИД Израиля порекомендовала ливанскому премьеру "вытереть слезы и начать работать для создания лучшего будущего, более нормального будущего для тех мирных жителей, о которых он плачет". Ливни отказалась изложить официальную позицию Израиля по поводу предложенного США и Францией проекта резолюции Совбеза ООН, но подчеркнула, что Израиль настаивает на том, чтобы в тексте резолюции силой, виновной в начале конфликта, была названа "Хизбалла", а заключенные в израильских тюрьмах арабы не упоминались наравне с захваченными в плен израильскими военными. Ливни не одобряла ход военной операции в Ливане, которая, по ее мнению, исчерпала себя уже в первые дни. Министр иностранных дел голосовала против бомбардировок штаб-квартиры "Хизбаллы" в Бейруте и была наиболее активным сторонником политического урегулирования кризиса - именно Ливни выступила с идеей размещения в зоне конфликта международных миротворческих сил. Хотя формально министр иностранных дел одобряла решения, принимаемые политическим руководством страны, наблюдатели отмечали, что обычно активная Ливни зачастую предпочитала оставаться в тени, тогда как большинство официальных заявлений с израильской стороны в период кризиса исходили от военного руководства. По мнению наблюдателей, Ольмерт был недоволен излишне "левой" и "либеральной" позицией министра, а также ее излишней независимостью. 11 августа премьер запретил Ливни, не известившей его вовремя о своих планах, выехать в Нью-Йорк для участия в обсуждении проекта резолюции ООН по Ливану; вместо Ливни в США был отправлен Перес. После этого наблюдатели заговорили о серьезном охлаждении отношений Ольмерта и Ливни и о том, что премьер исключил Ливни из числа наиболее приближенных государственных деятелей. 13 августа на чрезвычайном заседании правительства Израиля была единогласно принята резолюция Совета безопасности ООН о перемирии в Ливане. Выступая перед журналистами сразу после окончания заседания, Ливни сообщила, что резолюция будет полезна Израилю в случае ее полного выполнения. По словам Ливни, освобождения захваченных боевиками "Хизбаллы" израильских солдат невозможно было добиться только военными методами, и поэтому было необходимо прибегнуть к политическим средствам. Ливни призвала власти Ливана немедленно направить регулярные войска на юг страны и подчеркнула необходимость освобождения похищенных военных без каких-либо условий, призвав мировое сообщество поддержать позицию Иерусалима. 29 октября 2006 года Ливни в последний момент отменила визит в Катар, отказавшись от участия в Международном форуме по проблемам развития молодых демократических режимов. Свой отказ глава израильского МИДа объяснила тем, что на данное мероприятие, проходившее под эгидой ООН, были приглашены члены движения ХАМАС. Несостоявшийся визит Ливни мог стать историческим: Катар и Израиль не поддерживают дипломатических отношений, а после того, как в 1996 году в стране побывал премьер-министр Перец, Катар не посетил ни один высокопоставленный чиновник из Иерусалима. По некоторым сведениям, в августе 2006 года глава внешнеполитического ведомства Катара Хамад бин Яссим бин Джабер аль-Тани (Hamad bin Jassim bin Jaber Al-Thani) провел тайные переговоры с Ольмертом, а в сентябре 2006 года официально встретился с Ливни на Генеральной ассамблее ООН. 29 ноября 2007 года Ливни стала временно исполняющим обязанности министра юстиции Израиля. На этот пост она была назначена премьер-министром и утверждена Кнессетом. Предыдущий и. о. министра юстиции Меир Шитрит рассчитывал, что будет утвержден в этой должности на постоянной основе, и расценил поступок Ольмерта как обман и предательство. Пост министра юстиции Израиля освободился после того, как в августе 2006 года с началом уголовного расследования в отставку вышел глава этого ведомства Хаим Рамон, уличенный в развратных действиях. 31 января 2007 года Рамон был признан виновным, а 29 марта 2007 года мировой суд Тель-Авива приговорил его к 120 часам общественных работ и штрафу в 15 тысяч шекелей. 7 февраля 2007 года, вскоре после того как был вынесен вердикт суда, Ливни лишилась поста исполняющей обязанности министра юстиции, а новым главой этого ведомства на постоянной основе стал профессор Даниэль Фридман. Весной 2007 года Ливни рассчитывала сменить Ольмерта на посту лидера "Кадимы" и премьер-министра Израиля. Она стала добиваться его ухода в отставку после того, как 30 апреля 2007 года был обнародован промежуточный отчет комиссии Элиягу Винограда, в котором Ольмерт и ряд военачальников были обвинены в провале Второй ливанской войны. 2 мая 2007 года Ливни посоветовала премьер-министру уйти в отставку, однако при этом решила не покидать своего министерского поста. В случае своего ухода в отставку Ольмерт мог передать свои полномочия одному из вице-премьеров - первому заместителю премьер-министра Ливни или заместителю главы правительства Пересу. Ольмерт отказался уходить в отставку и даже собирался уволить Ливни с поста главы МИДа, но передумал. 3 мая 2007 года израильские СМИ обрушились с критикой на Ливни, которая из-за своей нерешительности якобы упустила шанс стать следующим премьер-министром страны. Правда, в тот же день стало известно, что Ливни вошла в список ста самых влиятельных людей мира, составленного американским журналом Time. В этом престижном списке она оказалась единственной израильтянкой. Статью о Ливни написала ее коллега - государственный секретарь США Кондолиза Райс, которая тоже попала в этот список в той же категории "Лидеры и революционеры". Несмотря на твёрдый характер Ципи Ливни – очаровательная женщина. Она замужем, у нее двое сыновей. В настоящее время, в случае, если правящая партия «Кадима» не потеряет своих позиций, а премьер-министр Эхуд Ольмерт по результатам многочисленных ведущихся против него расследований будет отстранён от своей должности, у Ципи Ливни не будет конкурентов в борьбе за премьерское кресло. Станет ли она второй Голдой Меир, - покажет время. Источник: http://www.lenta.ru/lib/14162618/full.htm

Ронит Шахар, израильская певица, известный в нашей стране бард, начала сольную карьеру (после работы с Шломо Арци) в середине 90-х с очень успешного дебютного альбома, в котором она написала большинство песен, самая известная из которых - "Прощай, наивность". Ронит балансирует на грани между качественной поп-музыкой и легким роком. После первого альбома, к сожалению, последовали менее сильные вещи, но все равно она остается одной из самых интересных (но малоизвестных) израильских певиц. Вот одна из её песен: Прощай, наивность. Я тоже научилась врать в ответ, Что ничего не случится После смерти. Ведь другого мира нет. Назначила я встречу с одним мудрецом, А он сказал, что я злая Не все я там поняла, Он не ответил, деньги забирая. И я подумала: Вероятно, он тоже ищет покой, Оступившись нечаянно. Может быть ему на пользу Мое отчаяние. Прощай, наивность. Я тоже научилась врать в ответ, Что ничего не случится После смерти. Ведь другого мира нет. Когда-то мои друзья Хотели, чтобы я познала бога. Свои грехи я не отдам, От них ведь к песням прямая дорога И я подумала, Что пожалуй они сами не верят, Что это правда, Что все это верно, Но мне придаст силы наверно. Прощай, наивность... Я не верю больше, нет! О-о не верю больше, нет! Я тоже научилась врать в ответ, Что ничего не случится. И я подумала... После смерти... И я подумала... Я не верю больше, нет! О-о не верю больше, нет! Прощай, наивность... перевод: icemon Источник: http://icemon.livejournal.com/101997.html

Ирина Апексимова родилась 13 января 1966 года в Волгограде, в семье музыкантов. Папа работал в музыкальной школе, мама Светлана Яковлевна - главным хормейстером в театре музкомедии. Ирина была вторым ребенком в семье. Ее старший брат Валерий Свет (сын мамы Ирины от первого брака) в 70-е годы организовал в Волгограде один из первых ВИА. Родители в дочке души не чаяли. "У нее были необыкновенно красивые платья, Светлана Яковлевна одевала Иру лучше всех. Шила ей наряды, где-то доставала модные вещи, баловала дочку как могла", - рассказывала подруга Апексимовой. В Ирину были влюблены многие мальчишки. Черненькая, стройная девчушка с удивительно красивыми глазами, она привлекала к себе внимание. Выделялась она и своим характером - заводная, смелая, веселая, компанейская. Любила мальчишечьи игры и поступки. Сама Апексимова как-то призналась в интервью, что была в детстве ужасной хулиганкой, ходила вместе с мальчишками драться школа на школу и считала позором получать "пятерки". Так как Ирина была театральным ребенком, то ее с детства окружали талантливые люди - друзья родителей. Часто свободное время ей приходилось проводить за кулисами музкомедии. За кулисами она с другими детьми артистов делала уроки, играла. Естественно, что с детства она впитала в себя творческую атмосферу театра. Помимо этого, Ирина училась в музыкальной школе, играла на пианино, очень любила танцевать. Когда Ирина училась в 8 классе, ее родители развелись. Светлана Яковлевна решила переехать вместе с дочкой в Одессу, где жили ее родственники. Там она отдала Ирину в специализированный театральный класс. После окончания школы Ирина поехала в Москву поступать в школу-студию МХАТ. Однако ее постигла неудача - ее не приняли из-за одесского говора, который успел "прицепиться" к ней за два года. Ирина вернулась в Одессу и поступила местный театр оперетты, где протанцевала год в кордебалете. На следующий год Ирина Апексимова вновь поехала в Москву. И опять - неудача по той же самой причине, что и в первый раз. Тогда мама решила отправить Ирину в Волгоград. Она позвонила друзьям в музкомедию, и Ирину приняли танцевать в кордебалет. "Она смотрелась на фоне профессиональных танцовщиц очень достойно, - заверяет одна из солисток Волгоградской музкомедии Зинаида Сергеевна Силкина. - Высокий шаг, выворотность, умение моментально схватывать задумки режиссера". Прожив в Волгограде год, Апексимова избавилась от одесского говора и в третий раз отправилась покорять столицу. В 1989 году она, наконец, поступила в Школу-студию МХАТ (мастерская О.П.Табакова). В одной группе с Ириной учился Валерий Николаев, который впоследствии стал ее мужем. Также вместе с Ириной учились Владимир Машков и Евгений Миронов. Втроем они позже снялись в фильме Дениса Евстигнеева "Лимита" (1994). Окончив школу-студию в 1990 году, Ирина Апексимова десять лет работала во МХАТе им. А. П. Чехова, в январе 2000 года уволилась оттуда. Самыми любимыми ролями в театре у нее были Елена Андреевна в "Дяде Ване" и баронесса Штраль в "Маскараде". Во МХАТе она выходила на сцену с такими замечательными артистами, как Мягков, Невинный, Саввина, Пилявская, Брусникин. Но, по ее собственным словам, хотя в театре ей интереснее, но в кино - денежнее. Ее первой работой в кино был фильм "Башня" Виктора Трегубовича, в котором она снялась в 1986 году. Но по-настоящему известна она стала после грымовских "Мужских откровений" и "Му-му". В 1997 г, благодаря посредничеству компании "Три Т" Никиты Михалкова, Ирина снялась вместе со своим мужем в фильме культового голливудского режиссера Филиппа Нойса "Святой". В фильме также играли звезды Голливуда Вэл Килмер и Элизабет Шу. Затем Ирина снялась в фильме классика французского кино Жан-Люка Годара, где сыграла Анну Каренину. Но, по словам Ирины, сам фильм она так и не видела и не знает, как он называется. Рабочее название фильма - "Эти смешные русские". Однако ее внешность стильной роковой женщины стала и ее "крестом". Режиссеры, похоже, в последнее время видят ее исключительно в образе бизнес-вумен и леди-вамп, и пока кино не балует ее разнообразием предложений. "Все началось с Дениса Евстигнеева,- говорит она.- Это он впервые меня снял стервой в своей "Лимите"". Имидж закрепился. В 2000 г вместе со своим мужем Валерием Николаевым Апексимова снялась в сериале "День рождения буржуя", благодаря которому только укрепила свою известность. "Я играю "новую русскую", богатую, крутую. Как всегда. Посмотрела рабочий материал и сама себе надоела. Ну исчерпала я уже этот образ!" В первой части сериала чудесная пара Николаев - Апексимова играли искренне любящих друг друга людей. Тогда они были вместе не только на экране, и, казалось, ничто не предвещало разрыва. Но после съемок первого сезона "Буржуя" эта актерская семья распалась. Официально они не развелись, однако вместе уже не живут. В "Буржуе-2" остался только Николаев. Героиню Апексимовой, Амину, любимую женщину Буржуя, сценаристы "убили". По словам Ирины, она не имеет ничего общего с героиней "Буржуя" Аминой. "Я видела по телевизору несколько по-настоящему деловых женщин - президентов крупных фирм. Мне до них далеко, как до звезд. Я только внешне иногда на этот образ вытягиваю, потому что ношу черную одежду и сама по себе человек внешне резкий. Я пыталась более-менее органично произносить текст, основываясь на своем опыте и на системе Станиславского. Все эти бумажки, факсы - для меня темный лес". Всего за 15 кинематографических лет она сыграла более 20 героинь, но лучшая роль в кино, считает она, - еще впереди. Как о режиссерах Ирина Апексимова мечтает о Михалкове, Соловьеве. В 2001 году Апексимова снялась в психологической драме "Клетка". "Клетку" я прочитала в три секунды, впервые в жизни мне было по-настоящему интересно читать сценарий. Я впервые в кино пыталась что-то сделать - для меня это была очень серьезная работа..." После съемок в сериале "День рождения буржуя", Апексимова вернулась на сцену. Она сыграла в спектакле Р. Виктюка "Наш Декамерон ХХI" по пьесе Радзинского. Скольких сил, рыданий, безумных нервов стоила ей эта работа, знает лишь она сама. По собственному признанию, она чуть не сошла с ума. Фактически у нее здесь сплошной монолог, и в конце спектакля она почти теряет голос. "Это потрясающая роль, - говорит Апексимова. - Радзинский единственный из ныне существующих драматургов умеет писать для женщин; в этой роли есть все, у нее невероятная амплитуда - от трагедии до фарса. А роль давалась не так уж и просто. Когда я начала репетировать, в моей жизни стали происходить катастрофические ситуации, в частности, уход из МХАТа, развод... Я стала ловить себя на том, что произношу этот текст в жизни". Героиня пьесы "Наш Декамерон ХХI" - провинциальная девушка, которая в 13 лет была изнасилована, приехала в Москву и стала валютной проституткой. Умная и расчетливая стерва, она свой острый ум и изворотливость направляет на циничное использование в своих целях всех встречающихся ей мужчин. Двенадцать лет назад пьеса была поставлена на Татьяну Догилеву. С Ириной Апексимовой режиссер получил актрису нового поколения, нового склада (поэтому многое в "Декамероне" переделано именно под нее), и... продюсера спектакля. То, что Апексимова стала звездой, ее совершенно не испортило. Актриса по-прежнему радуется встрече со старыми друзьями. У Ирины полное несовпадение собственного ощущения себя с внешним обликом. В зеркале или на экране она острая, холодная, нервная, близкие же люди знают ее истинной - теплой и нежной. Впрочем, эта маска, которую она приняла, ее когда-то вполне устраивала. А сейчас не получается что-либо изменить, и ее западная внешняя строгость, подтянутость многими воспринимаются как холодность. Друзья считают, что она ранимый, трогательный и добродушный человек, который не предаст никогда и ни при каких обстоятельствах. Ирина Апексимова не боится рисковать, правда, если это разумный риск. А иногда ее даже тянет на аферы. Например, была идея открыть клуб-ресторан, где артисты время от времени работали бы официантами. Ее тогда затюкали: "Ты с ума сошла! И ты что же, выйдешь официанткой?" - "Да! - отвечала она. - Выйду. И не нахожу в этом ничего страшного". Она даже, был такой эпизод в ее биографии, рыбой торговала. Потому что ей это было интересно. И с мужем она выступала в ночных клубах, и никакого унижения они не испытывали. Одной из первых российских актрис Ирина Апексимова снялась обнаженной (в проекте Анастасии Соловьевой на ТВ-6), правда, заручилась обещанием, что все будет сделано очень достойно. А все потому, что считает себя антюристкой. Ирина фаталистка. Убеждена, что судьба ее не бросает, а ведет. Водит автомобиль БМВ, за рулем любит рисковать. По городу носится, по ее собственному выражению, "на сумасшедшей скорости. Никакого кайфа не чувствую, когда можно разогнаться по пустой трассе. Это мне неинтересно". Любит джинсовую одежду. Очень много курит, и хотела бы избавиться от этого пристрастия. Хобби для нее - это работа и только работа. Ирина - трудоголик, способный работать по двадцать семь часов в сутки. Боится, что когда-нибудь замолчит ее домашний телефон, и ее перестанут приглашать, потому что актерская профессия очень зависима. Апексимова не любит ни от кого зависеть, предпочитая самой зарабатывать деньги. Считает, что их должно хватать на машину, няню (для дочки Даши), домработницу и одежду. Не хочет, чтобы ее ребенок был плохо одет, не был бы самым лучшим и самым избалованным. Боится старости. А больше всего - одиночества в старости. Подвержена депрессиям. В такие минуты срывается на близких, плохо себя чувствует и плохо выглядит. Развод с мужем дался Ирине непросто, но сейчас, как она говорит, ей хорошо и комфортно. Бывшие супруги сохранили дружеские отношения. Валерий по-прежнему работает в Голливуде, но когда бывает в России, с удовольствием занимается дочерью. Дочку Дашу Ирина Апексимова родила в Америке. Хотя ничего специально не подгадывала. Просто Валерий снимался тогда в Чили и ставил спектакль в Принстонском университете, а Ирина была одна в Москве. И они решили, что ей лучше приехать к нему. Теперь Даша, согласно законам США - американская гражданка. Ирина считает, что она ужасная мать, потому что с ребенком постоянно сидит няня. В настоящее время десятилетняя Даша танцует в имперском балете Гедиминаса Таранды, и объездила с гастролями уже полмира. Так дочка осуществила мечту мамы, которая в детстве сама хотела стать балериной. Источник: http://www.maybe.ru/celebs/index.php?id=36

Скарлетт Йоханссон родилась 22 ноября 1984 года в Нью-Йорке. Ее отец, Карстен Йоханссон – выходец из Дании, был сыном сценариста и режиссера Эйнера Йоханнсона. Ее мать, Мелани Слоан происходит из семьи американских евреев. Так как ее родители развелись, Скарлетт жила на два города – Нью-Йорк и Лос-Анджелес. В Нью-Йорке она с самого детства посещала актерскую школу Ли Страсберга, однако актерскую карьеру Скарлетт начала в Лос-Анджелесе: в 1992 году она приняла участие во внебродвейской постановке под названием "Софистика", где играла вместе с Итаном Хоуком. Старшая сестра Скарлетт, Ванесса, также актриса. У Скарлетт есть старший брат Эдриан, брат-близнец Хантер и сводный брат Кристиан. В 2002 году Йоханссон закончила школу в нью-йоркском районе Манхэттен. В 2004 году она участвовала в избирательной кампании кандидата в президенты США от Демократической партии Джона Керри. Недавно она заявила, что поддерживает сенатора из штата Иллинойс Барака Обаму, претендующего на президентское кресло. Скарлетт Йоханссон была лицом рекламной кампании духов Eternity Moment фирмы Calvin Klein, а в 2006 году подписала контракт с фирмой L’Oreal. Вчера, 6 мая, представитель Скарлетт Йоханссон Марсель Паризео официально подтвердил: 23-летняя голливудская звезда обручилась с 31-летним актером из Ванкувера Райаном Родни Рейнолдсом, снимавшимся в фильмах "Козырные тузы" (Smokin' Aces), "Теория хаоса" (The Nines Chaos Theory), "Только друзья" (Just Friends), "Король вечеринок" (National Lampoon's Van Wilder) и др. Никакие детали относительно этой помолвки, в том числе и дата свадьбы, пока не сообщаются. Неизвестно и то, намерена ли галахическая еврейка Скарлетт Йоханссон настаивать на свадьбе по еврейскому обряду. Источник в окружении Йоханссон сообщил изданию E! News, что Скарлетт и Райан не намерены посвящать журналистов в подробности своих отношений. В настоящее время Рейнолдс находится в Бостоне на съемках фильма "Предложение" (The Proposal), где он снимается в паре с Сандрой Буллок. Накануне вечером Скарлетт Йоханссон продемонстрировала свое обручальное кольцо с бриллиантом в музее Metropolitan на открытии новой выставки под названием Superheroes: Fashion and Fantasy. Скарлетт и Райан познакомились и стали встречаться в апреле 2007-го – спустя два месяца после того, как Рейнолдс расстался со своей невестой, известной канадской певицей Аланис Мориссетт. Слухи о предстоящей свадьбе начали курсировать в прессе в начале этого года, когда Скарлетт вместе с матерью была замечена в одном из свадебных салонов Лос-Анджелеса. Однако на вопрос журналистов о том, стоит ли помолвка на повестке дня, Йоханссон отшутилась, заявив, что уже помолвлена с Бараком Обамой. Ряд таблоидов отмечает, что молодые люди выглядят очень ребячливыми и влюбленными, они постоянно держатся за руки и называют друг друга смешными прозвищами. Впрочем, по мнению светских экспертов, Скарлетт и Райану предстоит пережить нелегкий период, поскольку Рейнолдс мечтает о семье, в то время как Йоханссон целиком и полностью сосредоточена на своей карьере. Сегодня Скарлетт работает над дебютным музыкальным альбомом "Anywhere I Lay My Head", который появится на прилавках магазинов уже 20 мая. Она подчеркивает, что для нее музыка – это еще один способ самореализации: "Я поняла, что могу выражать свою сексуальность через песни Дэвида Боуи. У меня появилось немного свободного времени, и это помогло мне реализовать свои музыкальные способности". Источник: http://www.newsru.co.il/rest/07may2008/sc_br_444.html

Те, кому посчастливилось стать свидетелями живого выступления нового открытия world music - Oi Va Voi, возможно, наблюдали на взлете уникальную группу. У команды есть все возможности и способности для стремительного продвижения на самые вершины мировых чартов. Московский концерт команды не оставил зрителей равнодушными. Пообщаться с прекрасной Софи Соломон (Sophie Solomon), скрипачкой и движущей силой группы, нам довелось уже после выступления. Кстати, Софи прекрасно говорит на русском языке, и приветы своим поклонникам передавала исключительно по-русски. - Привет, Софи! Прежде всего хотим поблагодарить тебя и Oi Va Voi за потрясающий альбом Laughter Through Tears! Первый, и самый очевидный вопрос - когда будет следующий? - Все свободное от концертов и турне время мы сейчас проводим в студии. Новый альбом надеемся полностью закончить и свести к концу этого года. - Это при таком-то плотном гастрольном графике? - А что? Самое лучшее, что может быть в турне - это возможность писать новые песни прямо на ходу. Я думала, что сойду с ума от такой плотности событий - сегодня Москва, послезавтра в Тель-Авив, каждый день новые люди, новые встречи - но теперь понимаю, что это не выматывает, а наоборот, заряжает энергией, которую мы вложим в запись нового альбома. - Те несколько новых песен, которые мы услышали на концерте, войдут в него? - Ты имеешь в виду, в частности, "Black Sheep"? Ты знаешь, новых песен у нас набралось уже достаточно много, уже больше, чем может поместиться на одном альбоме. В любом случае, мы еще успеем многое изменить, там добавить соло, здесь убрать тромбон и так далее. - А как у Oi Va Voi складываются отношения с другими музыкантами и группами из мировой еврейской общины? Собственно, вопрос вот о чем: многие певцы и музыканты считают, что определенные ветви еврейской культуры находятся в опасности полного исчезновения, и поэтому им нужно уделять больше внимания. Например, Чава Алберштейн (Chava Alberstein) поет исключительно на идиш, потому что этот язык евреев Восточной Европы вымирает вместе с его носителями, а в Израиле вообще чуть ли не запрещен. Вы с ней согласны? - Да, мы знаем Чаву, она приходила на наш концерт в Израиле. Oi Va Voi ей очень понравились, мы этим гордимся. Я считаю, что Чава, как и многие другие певцы, делает очень важную работу. Ты прав, культура идиш действительно потихоньку исчезает вместе с носителями языка, молодежь на нем уже почти не говорит. Но у Oi Va Voi немного другая музыкальная ориентация, мы не архивариусы, мы хотим работать с живой, а не с вымирающей культурой. Поэтому у нас получается такой многонациональный компот, и аудитория у нас тоже самая широкая. Но, я повторюсь еще раз, Чаве нужно поставить памятник за ту огромную работу по сохранению еврейской культуры, которую она делает. - А какие корни у тебя и остальных членов группы - сефардские или ашкеназские? - Лично про себя могу сказать, что мои предки - ашкеназские евреи из Польши. Все остальные члены группы - тоже евреи из самых разных уголков мира. Тут важно понимать, что на нас влияли и влияют самые разные традиции, но все они принадлежат к одной, очень сложной и богатой культуре. И в этом наша сила. - Может быть, ты прояснишь такой момент: в двух мировых столицах, Лондоне и Нью-Йорке, есть огромные еврейские общины, которые меньше остальных пострадали во время Второй мировой войны, но согласись, что нью-йоркская община в музыкальном плане куда активнее лондонской. У них есть и The Klezmarics, и Ури Кейн (Uri Caine), и Джон Зорн (John Zorn), и огромный клуб Knitting Factory, а из лондонских групп на слуху только Oi Va Voi. Как ты думаешь, с чем это связано? - Я думаю, с тем, что, во-первых, лондонская еврейская община больше ассимилировалась в британскую культуру и быт, а кроме того, английские евреи вообще не ставят перед собой задачи заявить о себе на мировой музыкальной сцене. Во-вторых, как мне кажется, все нью-йоркские музыканты, которых ты назвал, в большей степени относятся к джазу, чем к еврейской музыкальной культуре. Конечно, в Лондоне тоже есть ансамбли, которые играют клезмер, но джаз - более интернациональная музыка, поэтому они известны по всему миру. - Насколько я понимаю, кроме самых разных культурных и этнических идентичностей, члены Oi Va Voi могут похвастаться богатым и разнообразным музыкальным прошлым. Не могла бы ты рассказать, что вы играли по отдельности, до того, как собрались вместе? - О, тут проще сказать, что мы НЕ играли. Классику, рок, Лео (Leo Bryant) играл в фанк-группе, я крутила джангловые пластинки здесь, в Москве, в клубе "Пропаганда". Я думаю, что нам очень повезло, что мы все так хорошо сыгрались вместе. И еще нам помогает то, что мы очень любознательные, любопытные люди. Нам все интересно, мы готовы принять любые влияния, ведь это делает нас и нашу музыку богаче и насыщеннее. - Спасибо тебе и всем Oi Va Voi за отличный концерт, и с нетерпением ждем следующий альбом! Автор: Алексей КОВАЛЁВ Источник: http://allmusic.ru/A/P/48101

ВАСИЛЬЕВА (Ицыкович) Татьяна Григорьевна родилась 28.02.1947 года в Ленинграде. Народная артистка России (1992). Премия "Ника" в номинации Лучшая актриса" (1992). Приз за женскую роль на фестивале "Кинотавр" (1993). Детская мечта Татьяна Васильева с детства дала себе клятву стать актрисой. Она вспоминает, что родители безумно за нею следили, беспокоясь, чтобы ничего не случилось с дочерью. Они никуда не отпускали ее из дома, ни в какие студии и кружки. Однако Татьяна все равно умудрялась заниматься и в театральной, и в литературной студии одновременно. Правда, школьная успеваемость оставляла желать лучшей. По окончании школы она оказалась среди немногих, кого пригласили поступать и во ВГИК и в школу-студию МХАТ одновременно. После выпускного Васильева отправилась в Москву поступать в Школу-студию МХАТ, не посвятив в свои планы родителей. Они решили, что дочь поехала на экскурсию. Поступив в Школу-студию МХАТ (мастерская В. Маркова, В. Богомолова, Е. Морез), Татьяна дала родителям телеграмму. Отец тут же отправился в Москву к ректору - он решил забрать документы дочери, считая, что актриса - это не профессия. Ректор все же уговорили его оставить дочь и дать ей возможность доучиться. Театр. Первое замужество В 1969 году Татьяна (тогда еще Ицыкович) окончила Школу-студию МХАТ и стала актрисой Московского театра Сатиры. В театре она познакомилась с актером Анатолием Васильевым, они поженились в 1973 году. Татьяна поменяла свою фамилию на фамилию мужа. Эта фамилия осталась у актрисы на оставшуюся жизнь, не смотря на то, что впоследствии они развелись. От первого брака у Татьяны остался сын Филипп (1978). Кино. 70-е - 80-е годы В 1971 году актриса впервые снялась в кино в детском фильме "Всмотритесь в это лицо". Нескладная, высокая, с низким трубным голосом, она искала свое место в кинематографе довольно долго. Единственной заметной работой Васильевой в 70-е годы стала роль Энни в телевизионной комедии "Здравствуйте, я ваша тетя!" (1975). Однако это была не та роль, которая могла дать актрисе "путевку" в большое кино. Первой настоящей удачей стала Дуэнья в одноименном телефильме 1979 года. Славу закрепила комедия "Самая обаятельная и привлекательная" (1985), где Васильева сыграла роль всезнающей Сусанны. Другие роли тех лет: Наташа в сатирической новелле "Сто грамм для храбрости", Элеонора в комедии "Вечерний лабиринт", фрекен Розенблюм в сказке "Пеппи длинный чулок", Туанетта в телевизионной комедии "Мнимый больной", Офелия в мелодраме "Салон красоты". Второй брак Сама актриса говорит, что долго сражалась со своими комплексами, постоянно переживала по поводу своей не совсем подходящей внешности, казалась себе этакой неуклюжей дылдой. Но затем все изменилось: "В один прекрасный момент вдруг почувствовала, что завладеваю зрителем, умею держать его внимание - значит, прекрасна. И комплексы улетучились как бы сами собой... А какое это потрясающее ощущение, когда понимаешь, что зрители заворожены тобою! Иногда в спектакле наступает такой момент, что ловится каждое твое слово. А если еще почувствуешь, что "взяла" зал, то можешь держать паузу минуту, а то и больше. И зрители будут сидеть, затаив дыхание столько, сколько я захочу". В театре Сатиры Татьяна Васильева познакомилась с актером Георгием Мартиросяном, который пришел в театр в 1980 году. Они вместе играли в спектакле "Гнездо глухаря". "Спектакль имел успех, а у нас появилась какая-то вольтова дуга - прямо искры летели. И когда я предложил Тане выйти замуж, она согласилась, хотя была замужем за актером Анатолием Васильевым", - вспоминает Мартиросян. В 1983 году Татьяна Васильева перешла в театр имени Маяковского. К тому времени она рассталась с Анатолием Васильевым и вышла замуж за Мартиросяна. В 1986 году у них родилась дочь Лиза. Но и этот брак оказался неудачным - в 1995 году Васильева и Мартиросян развелись. Татьяна Григорьевна утверждает: "Знаете, я любовь представляю себе иначе. А так, как это было у меня, - это к любви мало имело отношения. О женщине нужно заботиться просто как о близком человеке, которого ты боишься лишиться… Вот этого я никогда не ощущала, что меня боятся потерять. Всегда было ощущение, что если меня не будет, то и хорошо". В настоящее время Татьяна Васильева незамужем. Кино и театр. 90-е годы В кино 90-е годы принесли Татьяне Васильевой множество ролей. Причем, не все работы актрисы в кино можно назвать достойными ее таланта. От многих из них можно было бы и отказаться. Актриса засветилась в большом количестве комедий, довольно низкого уровня: "Болотная Street или Лекарство против секса", "Бабник-2", "Большой капкан, или соло для кошки при полной Луне", "Хочу в Америку", "Жених из Майами" и многих других. Но были в те годы и удачные роли (которых откровенно сказать было меньше). Так в 1992 году в драме "Увидеть Париж и умереть" Васильева сыграла мужественную и энергичную женщину Елену Орехову, пережившую сталинские репрессии и лагеря, которая живет в коммунальной квартире и мечтает отправить сына, талантливого пианиста, в Париж. За эту роль она получила приз "Ника" и премию "Кинотавра". С 1990-х Васильева играла помимо Театра им.Маяковского также и в других театрах (Клитемнестра в спектакле Петера Штайна "Орестея", 1993; Ирина Николаевна в спектакле Иосифа Райхельгауза "Чайка", 1998). Работа в настоящее время Несколько лет назад актриса ушла из театра им. Маяковского, а точнее была уволена за прогулы. Васильева вспоминает: "Нашла, как говорится, коса на камень: я задерживалась на съемках и не успевала к спектаклю, где играла одну из главных ролей, а администрация театра не пожелала пойти мне навстречу и произвести замену спектакля". В настоящее время Васильева официально числится в театре "Школа современной пьесы". На самом деле она успевает выступать как в этом театре, так и во многих антрепризах. В последнее время ее почти не бывает в Москве: постоянные гастроли, в основном дальние - Сибирь, Север, Дальний Восток. В кино Татьяна Васильева последние годы снимается крайне редко. Одной из последних работ после нескольких лет перерыва стала роль театрального критика в сериале "За кулисами" (2002). Дети Васильевой не пошли по стопам родителей. Сын Филипп закончил юридический факультет в университете землеустройства. Дочь Лиза учится на первом курсе РГГУ, на факультете радио- и тележурналистики. Источник: http://www.rusactors.ru/v/vasilyeva_t/index.shtml

Лена Яралова – израильская актриса – это знают в нашей стране все. Телеведущая, в программе «Знак качества», – не менее известный факт ее биографии. Певица – особенно дорог этот талант Лены оказался старикам в бомбоубежищах на Севере страны, когда в самое горячее время обстрелов Лена приезжала, чтобы спеть им. Немногим известно, что Лена еще и звукорежиссер, один из организаторов и создателей театра Маленький, обладатель премии имени Авраама Бен-Йосефа, звезда фильмов, с блеском прошедших на Каннском и Венецианском фестивалях… Когда Лена все это успевает, ведь она мама двоих детей? Все просто – спать приходится по 2-3 часа в сутки. И здесь встает главный вопрос этого материала – как при таком графике, отсутствии отдыха и непомерной нагрузке Лене удается так выглядеть – на 10-15 лет младше своего возраста? Надеюсь, что в долгой нашей беседе Лена если не откроет, то хотя бы намекнет – как ей это удается. Рецепты молодости от Лены Яраловой - Я выросла в семье врачей – папа – анестезиолог, мама – гематолог, — рассказывает Лена о своем детстве. — Тогда еще не были так развиты науки о питании, не было такого количества различных диет, но уже тогда родители не давали мне картошку с мясом: если мясо – только с салатом, если картошка – тоже как самостоятельное блюдо, тоже с салатом. И не просили меня есть «с хлебом» – хлеб я ела в виде бутерброда, а никак не закуску к мясу или супу. Рецепт от Лены Яраловой — завтрак Вот уже много лет на завтрак у меня – неизменное меню. Чашка чая – с сахаром и стаканчик «милки 4.5%» – и до 2-х часов есть совершенно не хочется. Когда же я ем что-то другое – то к 11 уже голодна. Много лет как в нашей семье не едят отваров из говяжьих костей – бульон варим только классический, национальный – из курочки. Молока я также не пью – просто не хочется. Важно, что я много двигаюсь – работа мне заменяется спортзалы, не загораю уже 18 лет. И, конечно же, я занимаюсь любимым делом – это делает меня счастливой, а счастье сразу же проявляется во внешности. Рецепт от Лены Яраловой – обед У меня есть один, как мне кажется, очень здоровый, и что для меня важно — быстрый рецепт. Известно, что поправляются от соусов, а не от спагетти. Поэтому мой соус – практически без калорий. Отвариваю спагетти, натираю помидор, добавляю зелень и совсем немного чеснока. Потрясающе вкусно. Дочка все это еще и посыпает сыром. А вообще главный рецепт здоровья и хорошего внешнего вида – прислушиваться и понимать свой организм. Я, например, если есть такая редкая возможность – стараюсь лечь после обеда полежать, хотя это считается не правильным. Но я в таких случаях всегда вспоминаю львов – пообедали, легли поспать – и выглядят прекрасно. Тем более, что я как и львы, знаю, что очень скоро отработаю все обеденные калории. И еще важное мое приобретение из детства – понятие «режима». В детстве у меня был строгий режим, я все привыкла делать в срок и по запланированному графику – школа, уроки, танцы, фигурное катание, помощь по дому. И мне кажется, что сегодняшняя моя спринтерская жизнь, требующая столько сил, возможна именно благодаря здоровой базе, заложенной с детства. Рецепты молодости современной косметологии - Я актриса и мое будущее в профессии зависит, в том числе, и от внешности, — говорит Лена. — Через 10-15 лет, скорее всего, я задумаюсь – что же дальше? - А дальше о твоей внешности могут позаботиться врачи и ученые. Сейчас есть масса способов восстановления красоты – уколы ботокса, пластические операции, — намекаю я Лене. - Среди моих знакомых несколько женщин сделали уколы ботокса – я с ними встречаюсь и просто пугаюсь: вроде хорошо выглядит, морщин нет – но это не она, это ее маска – нет ботокс не для меня. Пластические операции – надеюсь, что никогда их не сделаю – страшно, больно и результат всегда оказывается сюрпризом даже для хирурга – и не всегда приятным. К тому же это на многие месяцы выбрасывает тебя из привычной жизни – а я не могу себе этого позволить. Каждый день на прилавках появляются новые продукты, каждый день коров и птицу кормят новыми препаратами для того, чтобы мяса было больше – никто из нас не знает, что именно повлияет на его здоровье – мобильные телефоны, антенны, дезодоранты, выхлопные газы… Существуют и некоторые другие методы, о которых в последнее время много говорят и пишут. К примеру, процедура омоложения занимает всего полчаса, а потом вы встаете с красивым, нежным цветом лица – ни следов от процедуры, ни припухлостей, отеков или ранок, конечно же нет. Вы смело выходите на солнце, идете на работу, где выслушиваете массу комплиментов – уже после первой процедуры лицо заметно улучшается: кожа подтягивается, морщины уходят, пигментные пятна, следы от лопнувших сосудов, прыщиков исчезают. Как говорится, «каждый выбирает по себе»… И главное – результат. Если он есть, то игра стоила свеч! Источник: New Look

АвтоГрафия: "Я происхожу из семьи, склонной к писанию. Один из моих дедов - по отцовской линии - автор двух книг. Одна - по теории музыки, а вторая - первый русский труд по демографии. Такой был масштаб интересов у человека. Он 17 лет просидел в лагерях, вернулся и практически сразу умер, так что я его видела, можно сказать, один раз в жизни... Прабабушка моя с материнской стороны писала стихи на идише, но, как сказала моя троюродная сестра, одно стихотворение написано по-русски... У прабабушки был сын - литератор, постановщик, человек со своей интересной историей - Михаил Петрович Гальперин. Она очень гордилась этим своим сыном, потому что он был самый успешный и "поднявшийся" в культурном отношении. А стихотворение такое: "Я убираю комнату/ И отдыхаю/ Поэтому это/ что мой сын - поэта". Словом, я начала писать стихи не помню, насколько рано. Писала очень-очень долго и по сей день могу написать стихотворение - это для меня очень хороший внутренний сигнал. Опубликовала одно стихотворение в подпольно-подземном, и притом еврейском, журнале советского времени под названием "Тарбут". Кроме него, единственные мои напечатанные стихи - те, что вошли в роман "Медея и ее дети". Это была, пожалуй, единственная форма, в которой я могла их опубликовать, - подарив своей героине. Конечно, это чрезвычайно существенная сторона моей жизни - но! "Но" заключается в том, что у меня была подруга, которая в отличие от меня - настоящий поэт. Познакомились мы, когда мне было 16, а ей 23. Подруга эта - Наташа Горбаневская. Она с некоторым подозрением относилась к моему творчеству и в конце концов сказала: "Знаешь, Люська, ты лучше стихов не пиши". Я Наташу Горбаневскую уважала, к старшим прислушивалась, особенно в те годы. И действительно перестала писать стихи, вернее, перестала записывать. Они крутились своим чередом в голове, но я их не записывала. Потом Наташа уехала, запрет ее перестал действовать. Стихи, вошедшие в "Медею", написаны после Наташиного отъезда... Стихов у меня три сборника, уже собранных. Издавать я их не буду, и сейчас уже не потому, что так сказала Наташа Горбаневская, а просто для меня это вопрос моей внутренней кухни, скажем так. Я имею в виду кухню жизни, а не творчества. Хотя это вещи сильно пересекающиеся, но не одно и то же. Должна сказать в Наташино оправдание, что, когда я написала первые рассказы и послала ей, она очень обрадовалась и сказала: "Вот это - твое". И была одним из первых моих публикаторов, печатала рассказы в газете "Русская мысль". Вы родились и выросли в Москве. Скажите, какие впечатления и увлечения детства повлияли на то, что и как вы пишете? Знаете, я была всегда читающей девочкой. Когда чтение - основное детское занятие, многие другие впечатления и ощущения гаснут. Поэтому не так существенно, где именно я выросла - в Москве или в другом городе. С книжками же получилось интересно. Мы жили в квартире в некотором смысле коммунальной - там жили две родственные семьи. Мой дед и его брат всю свою жизнь прожили в одной квартире. В коридоре стоял шкаф, в котором были книги брата моего деда - вся "Золотая библиотека", полная дореволюционная русская литература, с одной стороны, совершенно второсортная, с другой - сильно отличающаяся от того, что доставалось советскому ребенку в 50-х годах. Мое первое чтение, таким образом, оказалось очень нетривиальное. Что же до взрослого чтения - взрослая библиотека в доме была очень хаотическая, со многими пробелами, мои привязанности диктовались до некоторой степени книжной наличностью. Скажем, я очень рано прочитала Сервантеса - едва научившись читать, целый год мусолила. Вообще же мои отношения с чтением всегда строились по принципу любовного романа: я открывала для себя какого-то писателя, как правило, самостоятельно, потому что моим чтением и воспитанием особенно не руководили. Родители были научные сотрудники и занимались диссертациями. Поэтому имел место прекрасный самотек. Первый автор, который произвел на меня неизгладимое впечатление - полтора года читала и до сих пор, кажется, помню наизусть, - был О'Генри. Его рассказы были любимейшей моей книгой классе в четвертом-пятом. Я его читала каждый божий день, ничто другое меня не интересовало. Потом я его отложила в сторону и навеки перестала читать. В прошлом году решила открыть - и это было не разочарование, а возвращение в детство. Читала его детскими глазами и оценила по-прежнему очень высоко. Следующее открытие - почти впритык - совершенно неизвестный писатель, найденный на задах книжной полки. Серенькая книжечка 34-го года, изданная в издательстве ОГИЗ. Называлась "Сестра моя жизнь". Так что у меня осталось ощущение, что Пастернак - лично мною открытый поэт. Я была потрясена, и Пастернак меня довольно надолго занял. Мне было очень приятно, когда лет 30 спустя мне эту книжку подарил один друг, привез ее из Вильнюса - именно ту, серенькую, 34-го года. Следом пошла книжка "Детство Люверс", которая была очень трудна для 13-летней девочки, но тем не менее осталась... Еще одна книжка с задов той же библиотеки - "Декамерон", припрятанный, как и Пастернак, от детей. Следующее большое открытие произошло уже в университетские годы. С нами учился канадец русского происхождения, его потом выслали за шпионскую деятельность... Через него ко мне попала книга тоже неизвестного совершенно писателя - "Приглашение на казнь" Набокова. Я испытала ощущение встречи с абсолютно новым миром. Я не знала, что такое бывает. Первое соприкосновение с современной тому времени литературой произошло не через Платонова, хотя эти два автора открылись мне почти параллельно, а через Набокова. Платонов и Набоков - писатели совершенно разного толка, знака, наполнения, и оба абсолютные гении. Известный Платонов - его тогда как раз издали в России - и неизвестный Набоков. Я горжусь тем, что такие мои серьезные "открытия" были сделаны самостоятельно и в общем литературно "невинным" человеком.... В течение очень многих лет я была совершенным фанатиком Набокова и только теперь могу сказать, что это, наверное, закончилось. Хотя время от времени радости с Набоковым происходят: например, прочитанная поздно "Камера обскура" вызвала радость и восторг - читательский и человеческий. Это тема чрезвычайно важная: чем отличается талантливый писатель от гениального. В те же годы я для себя это определила таким образом: гениальный писатель расширяет человеческий мир. Нечто бывшее в языке невыразимым гений переводит в область выразимого - и человеческое сознание расширяется, пройденное гением расстояние становится доступным для людей более посредственных. Так было с Набоковым. Безусловно, такие вещи существуют и по сей день, хотя сегодня люди очень целенаправленно занимаются "озвучиванием" невыразимых вещей. Двадцатый век такой задачи себе не ставил - по крайней мере, в 50-е годы двадцатого века такой задачи, как мне кажется, не стояло. Может, я ошибаюсь... Надо сказать, радость чтения от меня сейчас в большой степени ушла. Может, возрастное отупение, а может, просто не попадается то, что может произвести большое впечатление. Во всяком случае, в детстве чтение было очень существенно. Конечно, был двор, очень тяжелые обстоятельства. Я - 43-го года рождения, то есть в год смерти Сталина мне было 10 лет. Мама работала биохимиком в медицинском учреждении - ее тогда выгнали с работы. Тень, нависшая над семьей, чувство опасности, которое постоянно передавалось через взрослых - все это тоже имело значение. Первые мои рассказы, написанные довольно поздно, поскольку прозу я начала писать поздно, в большой степени связаны с детством, с потребностью вернуться туда, прожить и заново расставить точки... Это было чрезвычайно для меня полезно. Я - человек, у которого страхов в жизни делается все меньше и меньше. Я и по натуре не очень боязлива, и есть у меня сознательное отношение к страхам как к вещам, которые должны преодолеваться, изживаться... Поэтому второе, умозрительное "проживание" детства имело, наверное, для меня еще и терапевтическое значение. Меня туда и до сих пор очень часто "приглашают" - заглянуть, что-то найти... Вы упомянули, что начали писать довольно поздно... Насколько мне известно, поначалу вы были биологом и сделались профессиональным писателем лишь в восьмидесятые годы... То, что называется "ученическим периодом", растянулось у меня лет на тридцать. Этот период происходил, во-первых, в поэтической зоне, чрезвычайно плодотворной для любого пишущего человека, я считаю. Три года, начиная с 79-го, то есть после того как из биологии меня выгнали, я проработала в Камерном еврейском музыкальном театре завлитом. Потом ушла из театра и все восьмидесятые годы занималась литературной работой самого разного жанра - начиная от детских пьес, инсценировок для детского театра, для радио, писала для кукольного театра... Можно считать, что единственный мой профессиональный подход к литературе случился в Доме кино, в семинаре для молодых ребят, которые занимались написанием сценариев для мультфильмов. Микродраматургия очень существенная вещь. Как фраза из слов, так любая книга состоит из драматургических эпизодов. Важно знать, как их строить. Я до сих пор с подозрением отношусь к жанру "потока сознания". Такая литература должна быть либо гениальна, либо не быть вообще, как мне представляется. А драматургия - основа традиционной литературы... Писала очерки, рецензии, в Министерстве культуры рецензировала пьесы. Переводила также стихи по подстрочникам... Я была разведена, с двумя маленькими детьми. Не отказывалась ни от какой литературной работы. Только от той, что смердела советской идеологией, - и не потому, что я такая неподкупная, а потому, что не могу делать то, чего не хочется. Я не такой уж принципиальный человек, но это мне было омерзительно, и делать я этого не могла. Как говорил Синявский: "У меня с советской властью разногласия чисто эстетические"... Так продолжалось вплоть до первого сборника рассказов, который постигла удивительная судьба, потому что он вышел сначала во Франции - на французском - потом в России. Точь-в-точь, как у Золушки... Я дала почитать рассказы подруге, которая жила во Франции. Та - своей подруге-француженке, которая отнесла их в "Галлимар"; они отослали на три рецензии, пришли три положительные - и я получила предложение из издательства. "Галлимар" тоже никогда раньше не делал первую книгу автора, вообще не имевшего публикаций. Удивительная история. Просто так сошлись звезды. При этом литературные связи были ни при чем, потому что я вращалась в то время в кругу московских биологов. Потом уже вышла замуж за художника, и все переменилось. Затем последовали публикации в российских журналах. То было удачное время для старта, потому что советские структуры как раз ломались. Я же занималась тем, что называется "тихой литературой": ни острой проблематики, ни диссидентства... Не могу сказать, что мной очень интересовались. Что-то проходило, что-то нет... Заметной была публикация рассказа "Бронька" в журнале "Огонек" за 91-й год. И в 94-м - одновременно с галлимаровским сборником - вышла моя первая книжка в России... Так что, строго говоря, моей писательской карьере 9 лет. Удачная карьера для такого срока. Кроме того, я очень поздно начала и поэтому ни с кем не соревновалась. Все мои сверстники-писатели были уже зрелые, известные. Смешно соревноваться мне, скажем, с Людмилой Петрушевской, которая к тому времени была зрелым мастером, очень много чего сделавшим в литературе. Чувство покоя было мне замечательной подмогой: я никогда не нервничала. Когда что-нибудь получалось, рассматривала это как случайную удачу. Так и продолжаю: ни с кем не соревнуюсь, никуда не спешу попасть. И это большое счастье в моей жизни. В жизни у меня был момент, когда сломалось решительно все. Развелась с мужем, осталась с двумя маленькими детьми. Биология резко кончилась, и не по моей вине - арестовали машинку, чужую рукопись и выгнали с работы. Сама я бы не ушла из биологии, мне было интересно и учиться в университете, и работать в Институте общей генетики... Было чувство полного нуля, и я полностью сознавала преимущество этого положения. Из точки нуля очень легко начинать - и вот я начала снова. Тогда меня и занесло в театр... Может, знание того, как жизнь может переламываться, предлагать новые колеи, помогает мне и сейчас спокойно относиться к писательской работе. Я знаю: это закончится - произойдет что-нибудь другое, и если будут силы и будут возможности - займусь еще и третьим делом, и это меня совершенно не пугает... Затем вы получили французскую премию за повесть "Сонечка", да? Да. Сборник рассказов, вышедший в "Галлимаре", прошел без всякого успеха, но с очень хорошими рецензиями. Они взяли вторую книжку - "Сонечку" - и она получила премию Медичи в 96-м году. Это премия за лучший перевод года. Книга прошла с большим успехом, который, правда, не имел отношения к моей московской карьере. В те годы все заграничные успехи русских писателей существовали как бы отдельно, объединения эмигрантской и "материковой", скажем так, литературы еще не было. На русском языке "Сонечка" вышла в 93-м году в журнале "Новый мир". Потом вышел роман "Медея и ее дети", который получил довольно незначительную, но для меня приятную итальянскую премию... "Медея и ее дети", как и "Сонечка", были в шорт-листе Букера. Очень рано меня начали переводить и печатать в Германии. В Германии и в России книжки мои выходят почти одновременно, потому что там есть замечательный переводчик. Обычно я посылаю незаконченную книгу, еще до заключения контракта, чтобы они начали переводить... Качество переводчика таково, что из пятнадцати вопросов, которые она мне задает на десять я отвечаю легко, над тремя думаю, а три имеют такой характер, что я меняю текст. Вообще мне с переводчиками очень везло. Французская переводчица была очень хорошая. Американские дела идут пока довольно вяло. Сейчас здесь должна выйти третья моя книга, пресса очень хорошая, но продажа небольшая, что для издательства весьма существенно. Во всяком случае, с 96-го года меня начали переводить и перевели больше чем на двадцать языков, даже на японский и сербский... После "Медеи" была написана американская история - "Веселые похороны". Эта повесть связана с довольно значительным куском моей жизни. Мои дети 10 лет прожили в Америке, и я из года в год приезжала и проживала вместе с детьми - очень отрывчато и очень избирательно - американскую иммиграцию. Общалась с одними и теми же людьми, десятилетие наблюдала развитие отношений, сюжетов, судеб... После "Веселых похорон", в 2000-м году, вышел роман "Казус Кукоцкого", он получил наконец ту премию, которая так долго мне отсвечивала, и с этого момента началась моя известность в России. При том, что у меня, я считаю, очень хорошие читатели, я не массовый писатель. Никогда не рассчитывала на большой успех. Тот успех, что я имею сейчас, очень сильно превышает мои ожидания. С первого моего рассказа у меня всегда было ощущение, что я пишу для нескольких человек, с которыми у меня много общего. Поэтому, когда оказалось, что книжки мои читают еще и другие люди, а также за границей, что вообще мало представимо, это меня поразило и немножко поражает до сих пор. Последняя вышедшая книжка называется "Сквозная линия". Это - цикл рассказов, которые образуют небольшую повесть. Книжкой этой я недовольна. Туда вошли пять рассказов, а на самом деле их шесть. Шестой не успел созреть к тому моменту, как дозрела издательская ситуация. Жду не дождусь момента, когда выйдет "Сквозная линия-2" в полном виде, и говорю всем друзьям: "Подождите, не покупайте". Хотя, может быть, никому, кроме меня, это не покажется столь существенным. Так или иначе, буквально неделю назад Наташа Горбаневская опубликовала этот рассказ в газете "Русская мысль" - он ей очень понравился. Называется он "Искусство жить". Каждый раз я говорю: ну вот написала все, а теперь будем отдыхать. Каждый раз не уверена, смогу ли доволочь до конца то, что начала. Вот - книжка, над которой я сейчас мучаюсь, начата очень давно, больше пятнадцати лет назад. Я от нее ухожу, потом возвращаюсь. Она существовала сначала в виде киносценария, недописанного, напечатанного на самой первой моей машинке. И сейчас снова в работе... Издательство подталкивает в спину... А какая из уже написанных и изданных книг вам милее других? Не могу сказать, что есть особенно любимое. Есть что-то для меня особенно важное. Например, рассказ "Народ избранный". Это - вопрос размера открытия. Каждый раз, когда ты что-то маленькое даже пишешь, это полностью лишено смысла, если там нет твоего личного открытия. Эту точку зрения можно оспаривать, но она соответствует моему внутреннему ощущению. Какое-то внутреннее открытие должно произойти. Читатель может его чувствовать или не чувствовать, но без этого пишущему человеку неинтересно... Рассказ "Народ избранный" - с открытием. Еще - рассказ "Генеле-сумочница", про старушку, которая всю жизнь ходила с сумочкой. Там происходит некоторое открытие, я сама это открыла. Но я совершенно не настаиваю на том, что это лучшее из того, что я написала. Среди моих друзей и читателей есть люди, которые считают самым лучшим "Веселые похороны". А моя самая близкая подруга считает, что это книжка неудачная. Поэтому рассчитывать на оценку вообще нельзя. Особенно если почитать современную русскую литературную критику. Достаточно прочитать один раз подборку, чтобы понять, что точку зрения критика и читателя можно знать, но ею ни в коем случае нельзя руководствоваться. Я крайне редко получала замечания, которые заставляли меня задуматься - а правильно ли это сделано? Можете ли вы хотя бы приблизительно очертить круг своих главных тем - о чем вы пишете? Поэтам такого вопроса задавать нельзя, потому что они всегда пишут "обо всем". Что касается прозаиков - тут дело другое... Или нет? Я ненавижу этот вопрос точно так же, как и поэты. Дело в том, что то, что попадает в боковое зрение, оказывается часто самым важным. Идешь по определенному маршруту из точки А в точку Б - и приходишь в нее. Но самым существенным в путешествии оказывается то, что ты увидел боковым зрением справа или слева. У меня, видимо, такое устройство глаза, что именно побочные вещи вызывают радость открытия... Поэтому я могу сказать самыми грубыми словами, о чем, например, написан достаточно сложный роман "Казус Кукоцкого". Но каждое из простых предложений, сказанных по этому поводу, будет очень неточно и для меня даже оскорбительно. Когда я в первый раз пришла в российское издательство с романом в руке, редактор скучным голосом спросил: "О чем роман?" И я вдруг жутко рассвирепела. "Вы - профессионал. Я вам оставляю рукопись. Прочтете - и будете знать о чем". Это абсолютно не вязалось с моим статусом новичка в издательстве... Все мы знаем разницу между что и как. Новых сюжетов нет - все сюжеты давным-давно отработаны... В очень общем смысле могу сказать, что я продолжаю оставаться биологом, антропологом. Все на свете, имеющее отношение к человеку, относится к области антропологии. И меня интересуют не проблемы, явления, идеи, а собственно человек в соприкосновении с проблемами, идеями и прочим. Мы же знаем прекрасно эту литературу, которая выстроена сегодня достаточно основательно, литературу, которая вообще не касается человека. Что не про человека - мне не интересно. Если определять направление моего интереса, это - человек. Это то же, что и профессия генетика. Вчера исследовала ферменты, сегодня исследую другие качества, которые тоже связаны с человеком, тоже подвержены изменениям, тоже таинственны. В этом смысле для меня наука и искусство растут из одного корня... © Марина Георгадзе, май 2003 Сайт: http://www.litwomen.ru/autogr23.html

Мечта ее сбылась 14 мая 1948 года, когда Организация Объединенных Наций проголосовала за раздел Палестины. Хорошо осведомленные политики говорили: "Если Бен-Гурион - это отец Израильского государства, то Голда - его мать". Она выиграла битву своей жизни, а потом неудержимо рыдала во время церемонии. На самом деле ее борьба продолжалась еще двадцать пять лет - борьба за то, чтобы удержать арабов от попыток сбросить ее народ в Средиземное море. Меир была бы потрясена, если бы кто-то сказал ей, что через двадцать лет, 27 марта 1968 года, она, Голда Меир, будет единогласно избрана четвертым премьер-министром ее любимого народа и единственной женщиной-главой государства в мире. Эта российская иммигрантка, обучавшаяся всего лишь один год в колледже и выросшая в гетто Милуоки, стала единственной женщиной, подписавшей Декларацию независимости Израиля, его первым послом в России, его первым министром труда и социального страхования, первой женщиной-министром иностранных дел, и, наконец, первой и единственной женщиной премьер-министром. Ее дух, упорство, уверенность помогли ей создать государство Израиль и в конечном итоге привели ее к тому, что она стала первой, женщиной-вождем. ИСТОРИЯ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ Меир, урожденная Голди Мабовитц, появилась на свет 3 мая 1898 года в России, в городе Киеве (Украина), седьмым ребенком в семье Моше и Блюмы. Ее родители были очень неортодоксальными людьми, так, они поженились без традиционного сватовства. Жестокая российская действительность оборвала жизни пяти братьев Голды за девять лет между рождением ее сестры Шаны и ее собственным. Шана была настолько старше, что часто в раннем детстве заменяла Голде мать. Шана научила ее читать и писать, так как Голда никогда не могла позволить себе роскошь посещать школу, до тех пор пока не переехала в Милуоки в восьмилетнем возрасте. Клара, младшая сестра Меир, была на четыре года моложе нее. Жизнь в России, где Голди провела первые восемь лет, была очень трудной. Она вспоминала в автобиографии: "Ничего не хватало: ни еды, ни теплой одежды, ни тепла в доме". Она никогда не забывала этот несчастный. период своей жизни и ужасный опыт русских погромов, которые навсегда оставили отпечаток в ее психике. Голди впервые услышала слова "христоубийцы" в воплях погромщиков, которые убивали невинных людей из-за их веры и этнического происхождения. Голда говорила, когда ей было семьдесят: "Я помню, как я была испугана и как сердилась". Отец Голди уехал в "Золотую Медину" (Соединенные Штаты), когда ей было пять. Он нашел работу в Милуоки и вызвал туда семью. Ее мать, набравшись смелости, подделала документы, и Голди должна была изображать пятилетнюю девочку, хотя в действительности ей было восемь. Ее паспорт был оформлен на совершенно другого ребенка, так как семья выезжала нелегально. Ее семнадцатилетняя сестра Шана должна была выдавать себя за двенадцатилетнюю. Весь их багаж и одежду украли, и единственной, кто не заболела во время путешествия, длившегося месяц, была неугомонная Голди. Моше поселился в гетто Милуоки, работая на двух работах - плотником и рабочим на железной дороге. Мать Голди открыла бакалейный магазин в нижнем этаже своей квартиры с двумя спальнями уже через две недели после прибытия в Милуоки. Она даже не говорила по-английски. Какой вдохновляющий пример для юной Голди, которая в девять лет стала работать в магазине! Огромное влияние на жизнь Голди оказала Шана. Она была для Голди героиней, духом революции и учителем в России, а потом и в Милуоки. Для Голди Шана была кумиром, идеалом; она говорила: "Что касается меня, Шана, возможно, оказала самое большое влияние на мою жизнь... блестящий пример, мой самый дорогой друг и мой наставник". Мать для нее тоже была образцом - но другого рода. Она сама, без посторонней помощи вела дела молочного и бакалейного магазина, несмотря на неумение говорить по-английски, нехватку знаний по оптовой торговле, стратегии продажи, продукции. В молодости Голди много читала. Она открыла для себя Достоевского, Толстого, Чехова и Диккенса. Она не начинала своего формального обучения до восьми лет, до переезда в Милуоки, где она закончила начальную школу. Голди говорила на идиш и по-русски дома, по-английски - в школе и с друзьями. Деревянные домики милуокского гетто выглядели для Голди как дворцы. Она была так увлечена книгами и школой, что страстно стремилась стать школьной учительницей в Милуоки. В автобиографии она говорила: "Я с восьми лет мечтала быть учительницей". Голди была очень привлекательной девушкой. Ее школьная подруга Регина говорила: "Четверо из пяти мальчиков были влюблены в нее... Она была так. трепетна и привлекательна". Сестра Голди Шана вышла замуж и уехала в Денвер лечиться от туберкулеза. Девушки регулярно писали друг другу. Родители Голди решили, что детям не нужно формальное образование, и сосватали четырнадцатилетнюю Голди за тридцатилетнего страхового агента. Голди, будучи бескомпромиссным и самоуверенным подростком сбежала из дому в Денвер к сестре, чтобы получить среднее образование. Она прожила в Денвере два года со своей мятежной сестрой, которая устраивала в своем доме еженедельные сионистские собрания. Эти собрания пленили впечатлительную Голди и превратили ее в квазиреволюционерку. Одним из мужчин, посещавших собрания Шаны, был Моррис Мейерсон, за которого Голди впоследствии вышла замуж. Голди была захвачена движением "Poale Zion" ("Рабочие Сиона") и стала его преданным фанатиком. Независимость и железная воля уже глубоко и прочно укоренились в ней. Поссорившись с Шаной, Голди возвращается в Милуоки, чтобы завершить обучение. Она закончила среднюю школу Северного округа в качестве вице-президента своего класса в 1916 году, к тому времени уже глубоко проникшись идеями сионизма. В семнадцатилетнем возрасте Голди вступает в "Poale Zion" и начинает выступать на митингах, будучи еще школьницей и обучая по ночам иммигрантов английскому языку. Она и ее друзья-сионисты благодаря пылкому энтузиазму и горячему участию в движении получили прозвище Zionuts ("сио-чокнутые"). Она поступила на один семестр в Учительский колледж Милуоки, а в свободное от занятий время преподавала идиш в еврейском центре. Она была очень страстной женщиной во всем, что делала, и вдохновенным оратором на английском, идиш и русском. Зимой 1918 года, в девятнадцать лет, она стала самым молодым и симпатичным делегатом Еврейского конгресса, который проходил в Филадельфии. Это было началом большого пути. Голди вышла замуж за Морриса Мейерсона в 19 лет, но к тому времени она уже решила, что ее судьба - жить в Израильском киббуце. Она сообщила Моррису о своих планах и предложила ему присоединиться к ней. Биограф Меир, Мартин, в 1988 году писал: "В своем воображении Голди уже покинула Америку. В душе она уже трудилась где-то в палестинской пустыне." Она сказала Моррису, что он волен последовать за ней или остаться, но для нее это вопрос решенный. Примером ее упорства и верности долгу является то, что через две недели после свадьбы она согласилась поехать на Западное побережье Соединенных Штатов для того, чтобы собирать деньги, произнося речи о сионизме. Ее отец был взбешен: "Кто бросает мужа сразу после свадьбы и отправляется в дорогу?" Меир была одержима идеей сионизма. Она ответила отцу: "Я готова ехать куда угодно!" и "То, что меня просят сделать, я сделаю. Партия сказала, что я должна поехать, и я поеду." Биограф Меир говорит: "Моррис был мягким человеком и ничего не мог противопоставить жизненной силе Голди". Однажды приняв как факт, что нет другого решения еврейской проблемы, кроме возвращения на историческую родину, она сказала: "Я решила поехать туда". Когда ее спросили, могла бы она поехать без своего молодого мужа, Голди ответила: "Я бы поехала одна, но с разбитым сердцем". Голди стала признанным лидером движения. В восемнадцать лет она обратилась за разрешением поехать в киббуц, но ей отказали из-за ее возраста, хотя в уме она уже связала свою судьбу с Палестиной. Эта юная "сио-чокнутая" два года путешествовала по Соединенным Штатам, собирая деньги на оплату судна "Pocahontas", зафрахтованного для поездки в Тель-Авив. Она взялась собирать деньги на это путешествие, так как "свободно говорила как на идиш, так и по-английски, и была готова поехать куда угодно", лишь бы попасть на этот корабль. Так началась ее история, продолжавшаяся пятьдесят лет. Меир уговорила Шану присоединиться к ней, чтобы превратить Палестину в новую родину и будущий дом для "блуждающих евреев". Шана оставила мужа в Соединенных Штатах и вместе с Голди и двумя своими детьми села на судно. "Pocahontas" направился в Тель-Авив как третья волна эмиграции ("алиях"). Беда ждала своего часа, и он наступил. Голди рассказывала: "Это было чудом, что мы пережили эту поездку". Судно вышло в море 23 мая 1921 года с 23-х летней Голди, ее мужем Моррисом, ее сестрой с двумя детьми и еще с двадцатью тремя энтузиастами-сионистами на борту. Путешествие было бедственным с самого начала: на корабле были мятежи, смерть, приближался голод, был убит капитан. В довершение всего брат капитана сошел с ума. 14 июля 1921 года группа прибыла в Тель-Авив, полуголодная и без всякого багажа. Их мечтой, их райским уголком должен был стать Тель-Авив, который на самом деле был городком среди пустыни, основанным лишь двенадцать лет назад, без растительности и естественных ресурсов. Это напоминало "другую планету". Все было так бесплодно и дико, что многие прибывшие заплакали, отчаявшись, и захотели вернуться, в том числе и Шана. Только Голди была возбуждена и говорила: "Я глубоко счастлива". Остальные были глубоко разочарованы. Фактически, треть группы впоследствии вернулась в Соединенные Штаты. По прибытии Голди официально изменила свое имя, приняв имя Голда, чтобы начать жизнь заново. ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ КАРЬЕРА Меир и ее муж оказались в Палестине, на полоске опустошенной земли, 240 миль в длину и 60 в ширину. Эта пустыня была воплощением детской мечты Голды об отечестве для евреев, и она полюбила ее с первого дня. Меир часто говорила: "Еврейский народ имеет право на кусочек земли, где он мог бы жить как свободный, независимый народ." Она решила превратить эту застывшую полоску пустыни в свой постоянный дом. Мейерсоны вступили в киббуц ЕМЕК в Мерхавии, в коммунальную деревню, более коллективную, чем решился бы создать любой коммунист. В деревне все было общим: одежда, продукты, дети и супруги. Большинство жителей были больны малярией, не было уборных, вода была загрязнена, продукты часто были несъедобны или испорчены. Но Меир была всегда полна оптимизма. Она любила жизнь киббуца и вскоре, в двадцать три года, ее избрали в управляющий комитет. Она стала делегатом сионистского конвента и встретила там многих будущих национальных лидеров: Бен-Гуриона, Берла Кацнельсона, Залмана Шазара и Давида Ремеза (все они впоследствии стали ее любовниками) (Мартин, 1988). Шана, сестра и задушевная подруга Меир, говорила о ней: "Голди хотела быть не тем, чем была, а тем, чем должна была быть". Она начинала свою борьбу, собирая миндаль, выращивая цыплят, присматривая за детьми, преподавая английский, в то время как сама изучала арабский и иврит. Жизнь киббуца оказалась слишком трудной для Морриса. Он ненавидел ее, и пара вернулась в Тель-Авив, чтобы начать семейную жизнь. В 1923 году у них родилась дочь Сара, в 1926 - сын Менахем. Меир работала в Иерусалиме секретарем Женского трудового совета и держала прачечную в качестве источника дополнительного дохода. Она была назначена казначеем в 1924 году, что позволило ей участвовать в различных международных конференциях. В 1928-29 годах она стала делегатом Американской Сионистской партии и вернулась в Соединенные Штаты впервые с тех пор, как оттуда уехала. В 1929 году ее избрали делегатом на Всемирный сионистский конгресс. Именно там она увлеклась своим наставником, а вскоре и любовником Шазаром Залманом, который содействовал ее назначению секретарем Организации женщин-пионеров в 1932 году в США, где она организовала американские отделения. Меир переехала в Нью-Йорк и путешествовала по стране в течение двух лет. Ее свободное владение английским, русским, идиш, ивритом, немного арабским не только способствовало выполнению этой работы, но в еще большей мере помогло ей в дальнейшей карьере. В автобиографии Меир говорила: "Я не выбирала карьеру. Я не выбирала профессию. Просто так получилось". На самом деле Меир выбрала - мечту, за которой она следовала до самой смерти. Мужчина, близкий Меир в этот период времени, рассказывал: "Голди была очень инициативной, выполняла разнообразную работу, выделяясь во всем, что бы она не делала". Ее биограф Мартин (1988) говорит: "Она была замечательной, очень хорошо выглядела, и всегда вокруг нее была некая атмосфера таинственности". Он добавляет: "Ее глаза были полны волшебства". Она стала революционной femme fatale несмотря на то, что никогда не имела больше двух платьев одновременно и не пользовалась косметикой в течение тридцати с лишним лет. В личной жизни она никогда не была одинокой, ее постоянно окружал поток тайных романтических связей. В тридцатые годы Меир объездила весь мир как представитель Всемирной сионисткой организации и Еврейского агентства за Палестину. Она занимала множество постов, включая пост секретаря правления "Cupat Holim", фирмы, занимающейся медицинским обслуживанием большей части палестинского еврейского населения. В этот период она была известна как Золотая Девушка сионистского движения, в то время как жила по-спартански. Зачастую у нее не было электричества, газа, персонального телефона, большую часть своей жизни она спала на кушетке. Гиганты Израиля были ее друзьями, близкими и любовниками. Мартин уверяет, что они любили ее, потому что "она была достаточно сильной, чтобы показать свою слабость". Она могла плакать, когда не было еды, но никогда не задумывалась, когда приходилось с хладнокровным спокойствием противостоять вооруженным мужчинам. Когда незадолго до Второй мировой войны арабы присоединились к гитлеровской оси, Меир отправилась в путешествие, произнося речи, призванные убедить ее юных соотечественников присоединиться к Британии. Ей удалось завербовать около 33000 сионистов в Британские вооруженные силы. Во время войны она была назначена главой Сионистского политического департамента и служила в Британском военном экономическом консультативном совете. В 1943 году Меир пришлось судиться с Британией по вопросу управления Палестинским государством. Она приобрела скандальную известность, не отступив перед лицом грозного британского судьи. "Вы не должны так обращаться со мной", - заявила она судье, когда тот пренебрежительно заговорил с ней. Народ любил ее за безрассудную смелость. В послевоенной борьбе за установление независимого еврейского государства Голда присоединилась к группе Бен-Гуриона, которая была арестована и заключена в тюрьму в самое критическое время в истории сионистского государства. Лидеры этой группы назначили Меир номинальной главой правительства. В это время корабль "Exodus", перевозя 4700 перемещенных евреев из Северной Европы, в том числе 400 беременных женщин, направлялся в Палестину. Политические махинации Британии и арабов привели к международному инциденту, когда Британские эсминцы блокировали корабль на пути к Палестине. Меир приняла в судьбе корабля личное участие и вступила на его борт, бросив вызов Британским вооруженным силам и заявив: "Вы все можете присоединиться к нам". После инцидента с "Exodus" Альберт Спенсер, секретарь Британского Военного Совета, сказал: "Голда была самой одаренной женщиной, которую я встречал... Подобно мистеру Черчиллю, она находила простое решение любой проблемы". В 1946 году Организация Объединенных Наций наконец проголосовала за раздел Палестины и независимость Израиля, что дало госсекретарю США Джеймсу Форрестолу повод говорить: "45 миллионов арабов собираются сбросить 250 тысяч евреев прямо в океан". Именно тогда евреи наконец прекратили борьбу за независимость и начали бороться за свои жизни. И эта борьба оказалась безрезультатной. За первые две недели после резолюции ООН 93 араба, 84 еврея и семь британских солдат были убиты. Меир направилась в Иерусалим, где борьба приобрела жесточайший характер. Она проявила стойкость и пережила кошмар смерти и опустошения. Меир спала по четыре часа в сутки в течение нескольких месяцев и на вопросы журналистов о том, как она перенесла это, отвечала: "Мы просто хотели остаться в живых, а наши соседи хотели видеть нас мертвыми. Это не тот вопрос, по которому есть большие возможности для компромисса". Давид Гинзберг, выступая на Еврейском конгрессе в 1946 году, говорил: "Динамизм - вот ее главная черта... Это не стиль или схема, не что-то, что она выработала или выучила. Это просто ее образ жизни, это то, какой она была всю жизнь, то, чем она будет вечно". Всегда красноречивый оратор, всегда умеющая высказаться элегантно и проницательно одновременно, Меир так определила причины их победы в борьбе за выживание: "У нас было секретное оружие - отсутствие альтернативы". Две большие проблемы возникли на пути становления независимого Израиля. Во-первых, у страны не было денег, во-вторых, король Иордании заявил, что, арабы готовы пожертвовать десятью миллионами своих жизней из 50-миллионного арабского населения, лишь бы уничтожить полмиллиона евреев в Палестине. Это была сомнительная угроза. Арабы собирались пожертвовать 25% своего народа за 240-мильную полоску неплодородной недвижимости, которую евреи фактически купили у их предков (Большая часть недвижимости была приобретена за чрезмерно высокую цену в 20-е и 30-е годы у арабов.). Меир блестяще решила обе проблемы. На заре независимости она решилась встретиться с королем Иордании Абдуллахом, чтобы предотвратить надвигающуюся войну. Когда друзья предупредили ее, что она может умереть, Меир ответила: "Я готова пойти в ад, если это даст шанс спасти жизнь хотя бы одного еврейского солдата". Меир переоделась арабской женщиной и перешла границу, чтобы встретиться с Абдуллахом,. который, по сути, больше боялся ее, чем она его. Шофер-араб был "так испуган, что высадил их прежде, чем они достигли места встречи." Король спросил, почему она с таким нетерпением борется за независимое государство. В своей неподражаемой манере Меир отвечала: "Я не думаю, что 2 000 лет можно воспринимать как "большую спешку." Она сказала Абдуллаху, что будет война и что Израиль в ней победит. В автобиографии она пишет: "Это была величайшая наглость с моей стороны, но я знала, что мы должны победить." Еще одной миссией Меир в деле создания новой нации была задача собрать деньги, чтобы спасти ее от немедленного истребления. Десять миллионов арабов, которые окружали их со всех сторон, только и ждали момента для атаки, и евреи на линии фронта просили у Меир разрешения покинуть свои территории, потому что для обороны своих рубежей им нужны были танки, которые стоили 10 миллионов долларов. Она ответила им: "Хорошо. Вы остаетесь, а я достану 10 миллионов на ваши танки". Позже она говорила: "Это был блеф. Откуда мне было взять 10 миллионов долларов?" Она немедленно поехала в Америку, где начала лихорадочно добывать деньги, в первую очередь обратившись с взволнованной мольбой о помощи к своему идеалу - Элеоноре Рузвельт. Во главе американского сионистского движения стоял Генри Ментор. Он был законченным шовинистом и не был сторонником того, чтобы вкладывать такие большие деньги в кучку людей, живущих в пустыне на другом конце земного шара. Ментор, как и многие мужчины до него, был очарован харизмой Меир. В прессе приводились такие его слова: "Голда горела всепожирающим пламенем. Эта женщина была великолепна." Он начал всюду представлять ее как "самую могущественную еврейскую женщину современности," которой она в действительности и была. Преодолев все трудности, она совершила величайшее чудо в истории долгой борьбы Израиля за независимость, Используя свою харизму, свой магнетизм, свою неистощимую энергию, она собрала за три месяца 50 миллионов долларов. То, что она сделала, можно оценить, лишь если принять во внимание, что сумма в 50 миллионов долларов в три раза превышала годовую добычу нефти в Саудовской Аравии в 1947 году. Когда она вернулась, потрясенный Бен-Гурион сказал: "Когда-нибудь, когда история будет написана, там обязательно будет упомянуто, что была такая еврейская женщина, которая достала деньги, сделавшие наше государство возможным". Меир вернулась из Америки совершенно изнуренной. 13 апреля 1948 года она перенесла сердечный приступ. Утомление и стрессы взяли свое. Ее безостановочные попытки повсюду собрать деньги, чтобы предотвратить войну с арабами" были успешными, но она была вынуждена взять трехнедельный отпуск. Меир уже снова встала на ноги, когда в Палестине 14 мая 1948 года было провозглашено государство Израиль. Девизом Золотой Девушки было - "Если ты хочешь этого, то это уже не мечта", и она умела хотеть так, что этого непреклонного желания было более чем достаточно, чтобы превратить ее мечту в реальность. Из двадцати четырех человек, подписавших Декларацию независимости Израиля, пятидесятилетняя Меир была единственной женщиной. Новая нация родилась под аккомпанемент рыданий Меир и национального гимна Израиля "Hatikvah" в исполнении оркестра. Этот документ покончил с блужданиями евреев без родины продолжительностью в 1887 лет. Меир снова предложили пост в Иерусалиме. Там было очень неспокойно, происходили кровопролитные столкновения, и ожидалось, что самое худшее еще впереди. Там ежедневно умирали люди, повсюду стреляли. Меир была готова на то, чтобы носить ручные гранаты в нижнем белье и под лифчиком на линию фронта (Мартин, 1988). В сентябре 1948 года Меир стала первым послом Израиля в Советском Союзе. Она была назначена на этот пост не из политического фаворитизма, который имеет место в большинстве правительств, а потому, что она по своей высочайшей квалификации более всех подходила для этого поста. Она свободно говорила по-русски; родившись в Киеве, она знала культуру; кроме того, она была наиболее проницательным дипломатом в правительстве. Меир взяла с собой в Москву свою дочь Сару. Но в апреле 1949 года она вернулась в Израиль, чтобы принять новый пост министра труда и социального страхования в кабинете Давида Бен-Гуриона, ставшего премьер-министром. На этом посту Меир стала архитектором национального плана страхования соотечественников. Она провела следующие семь лет на этой почетной и полезной работе. В июле 1956 года Меир была назначена министром иностранных дел и стала представителем Израиля в Организации Объединенных Наций. В течение следующих десяти лет она в качестве дипломата объездила весь мир, с огромным успехом исполняя роль Жанны д'Арк перед вновь появившимися молодыми африканскими нациями. Она выполняла почти евангелическую персональную миссию помощи борющимся народам новых государств Южной Африки. Борьбу за их выживание она превратила в свою личную вендетту. В шестьдесят семь лет она подала в отставку с поста министра, чтобы отстаивать уменьшение налогов на посту секретаря правящей партии Мапаи. Меир оставила этот пост в июле 1968 года по причине слабого здоровья и преклонного возраста. Но несколько месяцев спустя она вновь была призвана к общественной жизни из-за внезапной кончины премьер-министра Леви Эшкола. 17 марта 1969 года Голда Меир была единодушно избрана четвертым премьер-министром Израиля. В своей официальной речи она сказала: "Наша судьба не может быть и не будет определена другими". Эта стойкая женщина наконец возглавила нацию, на сотворение которой она потратила всю жизнь. Она не собиралась быть легким противником для арабов. Мир и спокойствие возлюбленной страны были целью Меир как главы государства. Соглашение о прекращении огня было заключено, но на границах часто возникали конфликты. Правление Меир сопровождалось частыми столкновениями между Израилем и его врагами-арабами, и именно поэтому она "в семьдесят... работала долгими часами так, как никогда ранее, и больше путешествовала". Меир отвечала своим критикам, которые говорили, что ей стоило бы больше заботиться об имидже Израиля: "Если у нас есть выбор между тем, чтобы погибнуть, вызвав всеобщее сочувствие, или выжить с плохим имиджем, то лучше уж мы останемся живы, имея плохой имидж". Миру оставалось быть недолго. Рядом всегда была грозящая опасность, но прекращение огня давало обманчивое чувство безопасности для части ее кабинета. Меир интуитивно чувствовала, что война близка, и поделилась своими предчувствиями с членами кабинета и своими советниками, особенно после того как израильский истребитель сбил ливийский "Боинг-727" в марте 1973 года, погубив жизни 106 человек. Самолет внезапно вторгся в воздушное пространство Израиля, что стало причиной этого несчастного случая. Меир немедленно вылетела в Вашингтон для встречи с президентом США Ричардом Никсоном. Йом Киппур - День Примирения - самый главный и торжественный еврейский религиозный праздник. Большая часть кабинета Меир отсутствовала во время праздника 1973 года, но женская интуиция Меир подсказывала ей - что-то не в порядке. Поступали сообщения о перемещениях русских с арабских территорий и другие признаки, которые настораживали ее относительно намерений арабов. Ее советники и члены кабинета уверяли: "Не беспокойтесь. Войны не будет," Ее интуиция подсказывала ей другое. Израильская разведка уведомляла, что русские семьи бегут из голодающей Сирии. Она созвала срочное заседание в полдень 5 октября, за день до Йом Киппура, и в присутствии всего нескольких основных членов кабинета заявила: "У меня ужасное предчувствие относительно всего, что происходит. Это напоминает мне 1967 год... Я думаю, это все что-нибудь да значит". Ее начальник канцелярии, министр обороны, шеф разведки и министр торговли в один голос ответили: "Не существует никаких проблем". Позже Меир вспоминала: "Я должна была прислушаться к голосу своего сердца и объявить мобилизацию. Я уже тогда знала, что я должна была так поступить, и мне предстоит прожить с этим ужасным знанием всю оставшуюся жизнь". Интуиция не подвела - Меир оказалась права. Трагедия унесла 2 500 еврейских жизней, многие из которых могли бы быть спасены, если бы кабинет поверил в силу ее интуиции. Меир всегда была смелой и верила, что сила важна как для стран, так и для людей. Если бы эта женщина не была сильной, то нация бы не выжила. И без своей внутренней силы она не смогла бы работать с такой энергией. Во время войны Йом Киппур ей было далеко за семьдесят, но она никогда не покидала офис более чем на час. Она спала едва ли четыре часа в сутки, иногда задремав прямо на своем рабочем столе, неся постоянную бессменную вахту по защите ее любимого народа и его молодых солдат. На пятый день войны, когда был уже близок полный разгром, она позвонила госсекретарю США Генри Киссинджеру среди ночи. Его адъютант ответил: "Сейчас полночь, подождите до утра". Меир сказала: "Меня не заботит, который теперь час. Нам нужна помощь сегодня, потому что завтра может быть слишком поздно. Я лично полечу инкогнито, чтобы встретиться с Никсоном. Я хочу вылететь как можно быстрее". Киссинджер капитулировал и пригласил ее в Вашингтон. Сила и уверенность Меир сделали свое дело, и американский воздушный мост заработал как раз вовремя, чтобы спасти и битву, и нацию. Эта неунывающая семидесятипятилетняя женщина еще раз использовала свой бескомпромиссный дух, чтобы спасти свою нацию, отказавшись принять слово "нет" в качестве альтернативы действию. Меир ушла в отставку 10 апреля 1974 года, после пяти бурных лет в качестве премьер-министра. Ей было почти семьдесят шесть. "Было выше моих сил дальше нести это бремя," - говорила она. В Палестине было восемьдесят тысяч евреев, когда она приехала сюда в 1921 году, и три миллиона, когда она покинула свой кабинет в 1974-м. Эта всегда уверенная женщина была воплощением силы в течение всей жизни. В своем прощальном заявлении в качестве правительственного чиновника она выразила концепцию выживания с позиций силы и агрессии: "Если Израиль не будет сильным, то не будет мира". Она могла бы сказать: "Если женщина не сильна и не уверена, то она не добьется власти", - и в этом выразилась бы сущность энергичной и властной женщины. МЕЖДУ СЕМЬЕЙ И КАРЬЕРОЙ 27 декабря 1917 года Меир вышла замуж за Морриса Мейерсона, классического музыканта-интроверта. Ей было 19, она уже была страстной сионисткой и взяла с Морриса обещание, что их будущее будет связано с Палестиной. Он обещал, но еще не знал настойчивости, с которой эта женщина шла к намеченной цели. Всего через две недели после замужества партия дала ей задание - собирать деньги на дело сионизма на Западном побережье, и она отправилась в поездку, сказав: "Если партия сказала, что надо ехать, значит, я поеду". Вскоре после этого путешествия Меир решила, что для молодоженов Елисейские поля - это Палестина, и она поехала туда. Моррис не хотел ехать, но капитулировал перед более сильной Голдой. Моррис вел жалкую жизнь в палестинском киббуце и уговорил жену переехать в Тель-Авив, чтобы иметь детей. По такому сценарию они и жили, так как Меир была готова пожертвовать всем для реализации своих мечтаний. Она и Моррис стали жить отдельно вскоре после того, как она встретила в 1928 году Залмана Шазара, хотя они никогда официально не были разведены. Она всегда была готова жертвовать собой, своей семьей и своим мужем ради Израиля. Меир находилась в близких отношениях с некоторыми величайшими умами в истории Израиля. Она была связана с блестящим Залманом Шазаром, "дикарем с энциклопедическим умом", который стал ее наставником и любовником. По иронии судьбы, этот магнетический и гипнотический оратор должен был стать в будущем именно тем президентом Израиля, который привел ее к присяге в качестве премьер-министра в 1968 году. Они путешествовали по всему миру в тридцатые годы. Шазар обещал развестись и жениться на Меир, но так и не сдержал своего обещания. И все же этот динамичный лидер, без сомнения, был тем мужчиной, который оказал на нее наибольшее влияние. Их отношения были началом большого количества подобных связей, что дало повод ее завистникам навесить на нее ярлык "Меир-матрац". Интимные отношения связывали Меир со многими великими мужчинами в сионистском движении. Давид Бен-Гурион, Давид Ремез, Берт Кацнельсон, Залман Аранн и Генри Ментор были самыми выдающими личностями, с которыми она работала и развлекалась на разных ступеньках своей карьеры. Все они помогли ей в продвижении на вершину. Любовь Ремеза длилась всю жизнь, и он добился для нее многих должностей в партии. По словам Меир, он был ее "компасом" и наставником долгое время. Она часто признавалась: "Я любила его очень сильно". Кацнельсон, известный как Сократ Израиля, назначил ее на первую ответственную должность - главы департамента взаимопомощи в тридцатые годы. Меир отмечала, что Аранн внес в ее жизнь фантазию. Ментор был энергичным человеком, руководителем американского фонда. Он стал ее наперсником и любовником, когда она собирала деньги в Америке в тридцатые годы. В ее действиях не было злого умысла. Она просто была страстной женщиной, которая жила естественно, так, как она видела и чувствовала. В ней было столько неудержимой энергии, что некогда было останавливаться, чтобы побеспокоиться о тех, кто уходил. Постоянным ее любовником был Ремез, и даже его жена была очарована харизмой Меир. Ремез описывает Меир как обладательницу "огромной личной магии". Меир признавала для себя первенство карьеры перед семьей: "Я знаю, что мои дети, когда были маленькими, много страдали по моей вине". Она, посвятив всю себя работе, должна была пожертвовать чем-то очень значительным ради идей сионизма, который для нее был синонимом карьеры; этим значительным была ее семья. Голда Меир была сильной, но простой женщиной. Будучи избранной на высший пост своего государства, она сказала: "Я была ошеломлена. Я никогда не рассчитывала стать премьер-министром... Я вообще никогда ни на что не рассчитывала. Я планировала, что поеду в Палестину, в Мехравию, стану активным участником лейбористского движения". Меир приняла свою судьбу с предельным смирением и была так старательна при исполнении своих обязанностей, что порой целыми днями не покидала офис. Многие ли могли бы так поступить?! Израильская пресса писала: "Трудно для людей, чьи религиозные убеждения отводят женщине почетное место в доме, принять идею, что женщина может находиться во главе политического департамента. При всем хорошем отношении и уважении к женщине, ей не место наверху в качестве одной из центральных политических фигур" (Мартин, 1988). Как они были неправы? Единственным Богом Голды Меир был сионизм, мир, в котором у еврейского народа был бы свой дом. Делом ее жизни стало создание такого дома. Меир подтверждала это: "У меня нет амбиций кем-то становиться". Она жила простой жизнью, без запросов, без роскошных платьев, косметики и других символов успеха. Все, что ей было нужно - это реализация ее мечты. Достижению этой цели Меир посвятила всю себя; бесстрашная, она никогда не избегала никакой ответственности. Доказательством смелости является ее заявление: "Я честно могу сказать, что никогда не отказывалась делать что-либо из-за опасения потерпеть неудачу". Голда Меир - одна из величайших женщин мира. Как Мартин Лютер Кинг, она помогла изменить мир к лучшему, потому что у нее была мечта. Она никогда не позволяла личным желаниям и потребностям сбить ее с пути к воплощению этой мечты. Она сосредоточила все силы на создание еврейского государства, а после его появления - на сохранение его безопасности. Когда народ попросил ее стать его вождем, она покинула свой дом, книги и музыку и повела свою нацию сквозь войну за выживание. Ее дочь Сара вышла замуж и живет в Израиле. Ее сын Менахем - концертирующий виолончелист, ученик самого Пабло Казалеса. Меир во всех отношениях была творческой женщиной, провидицей, которая достигла вершины благодаря преданности ума и чувств тому, во что она верила. Голда Меир в детстве приобрела мечту и посвятила свою жизнь погоне за ней. Она оставила этот мир более совершенным, чем нашла его, и добилась этого не чем иным, как своей целостностью и уверенностью в себе. Автор: Джин. Н. Ландрам Сайт: People's History Дата публикации на сайте: 12.12.2000

Международный телевизионный конкурс юных музыкантов «Щелкунчик, в котором могут принимать участие дети, еще не достигшие четырнадцати лет, был создан телеканалом «Культура» в 2000 году для маленьких пианистов, струнников и духовиков. Задача «Щелкунчика» — открыть юным музыкантам из России и других стран дорогу в большое искусство. Елена Шапчиц, старший редактор Студии музыкальных программ телеканала «Культура», «душа» конкурса «Щелкунчик», ведущая конкурса, а также автор и ведущая музыкального еженедельника "БлокНОТ", родилась и училась в Самаре. После окончания музыкального училища поступила в Российскую академию музыки имени Гнесиных на факультет «специальное фортепиано» в класс заслуженного артиста России, профессора А.Г.Севидова. Параллельно обучалась актёрскому мастерству в Лицее «Academia». Играла в пьесах Чехова, Островского, в сезоне 1991/1992 г. принимала участие в репертуарных спектаклях Театра в Царицыно. После окончания РАМ им. Гнесиных училась в аспирантуре на факультете «камерного ансамбля и квартета» в классе профессора Т.Н. Тарнавской. Со времени учёбы в институте и до сегодняшнего дня работает в Московской областной филармонии (сейчас – Московская Концертная организация). Много гастролирует по России, участвовала в фестивалях «Славянский базар» в Витебске, «Охридское лето» в Македонии, III Международном пасхальном фестивале в Новгороде и других. В 2002-2004 гг. училась в Институте повышения квалификации работников радио и телевидения (Мастерская И.К.Беляева, специальность – «режиссёр документальных программ»). С 1999 года работает на Телеканале «Культура», сначала – в качестве корреспондента «Новостей культуры», затем – редактором Студии музыкальных программ. Принимала участие в проектах «Время музыки», «В вашем доме», записях и трансляциях концертных исполнений. В числе любимых работ – цикл авторских программ «Музыкальные дома» о музеях Москвы, ежегодный Международный телевизионный конкурс юных музыкантов «Щелкунчик», программа «Что играем».

НАТАЛЬЯ ВОЙТУЛЕВИЧ-МАНОР - РУССКАЯ ЗВЕЗДА ИЗРАИЛЬСКОЙ СЦЕНЫ Репатрианты из бывшего Советского Союза при каждом удобном случае с гордостью констатируют: "Культуру в Израиль привезли мы!". Театром "Гешер" гордится вся русскоязычная община, да и коренные жители не пропускают ни одной премьеры. Актриса Наталья Войтулевич-Манор работает в "Гешере" с первых дней его существования. И с первых же дней она - одна из наиболее ярких звезд популярного коллектива. - Наташа, красивой девушке, наверное, прямая дорога в актрисы. Куда ж с такими данными, как не на сцену?! - Как куда? Например, в юристы. Дорога моя на сцену была совсем не такой прямой, как тебе кажется. Я ведь сначала поступила на юрфак - серьезная была девушка! Родители мечтали видеть меня юристом, я и не возражала… - И никаких школьных драмкружков? - Ничего подобного! Сказано же, готовилась юриспруденцию изучать. - И наступили суровые милицейские будни… Наташа, прости, я тебя в погонах как-то не очень хорошо себе представляю. - А до этого и не дошло. Увлеклась я театром уже в студенческие годы. И принялась поступать во все подходящие институты сразу - в ГИТИС, во ВГИК… Никуда не взяли, я же приехала из маленького городка, из российской глубинки… - Давай тогда его прославим, благодаря тебе о нем узнают. - Ах, да Ульяновск это... - Ничего себе маленький городок! Так это же Симбирск, родина вождя мирового пролетариата. Теперь, благодаря тебе, люди будут знать, что в нем рождаются не только злодеи, но и деятели искусства. Итак, из города на Волге ты рванула покорять столицу? Страха не было? - Нет. Обратную дорогу я для себя исключила, обрубила концы. Я должна была поступить. - Однако ни в ГИТИС, ни во ВГИК тебе с первой попытки проскочить не удалось. - Но я не стала терять время, перебралась в Ленинград. И вот в ЛГИТМиК меня приняли. - Ага, город Ленина радушно встретил землячку вождя. И твои метания на этом закончились? - На два года. Я поступила в класс Ларисы Ивановны Малеванной. Учиться было безумно интересно, но через два года я решила перебраться в Москву. На моем горизонте замаячила "Маяковка" - знаменитый Театр имени Маяковского. Приглашал сам Андрей Александрович Гончаров… - Прослеживалась ведь четкая дорога: ЛГИТМиК - Малеванная - легендарный БДТ с Георгием Александровичем Товстоноговым. Неужели не привлекало? Или просто не сложилось? - Наоборот, все складывалось как нельзя лучше. С легкой руки Ларисы Ивановны я и в БДТ играть начала, и с Товстоноговым успела порепетировать. Кстати, главный режиссер "Гешера" Евгений Арье тогда тоже работал в БДТ. Но мне хотелось в Москву. Причем манила даже не сама столица, а именно Театр Маяковского. Словом, перевелась во ВГИК и продолжила обучение на курсе Андрея Гончарова и Марка Захарова. - А в Москве видимо-невидимо молодых да ранних… Ты не поверишь, но и там все отлично складывалось. Играть я начала сразу же. Ко мне тепло относился не только Андрей Александрович, но и все знаменитости "Маяковки". Таня Васильева, например… - Я все пытаюсь понять, когда же начались проблемы, подвигнувшие тебя на переезд в Израиль? - Да никаких проблем не было. Просто в какой-то момент на моем жизненном горизонте вновь появился Евгений Арье. На сей раз с проектом создания театра в Израиле. Женя сколачивал компанию, а я в эту компанию давно и прочно входила. Вот и начала собираться вместе со всеми. - И никакие радужные перспективы, которые сулили гончаровское расположение и работа на элитной московской площадке, тебя не остановили? - Как видишь. Меня в тот момент ничего не пугало, был какой-то эмоциональный подъем. Приехала в то время в Москву из Израиля одна женщина-режиссер. Мы уже готовились вовсю к отъезду, а она спрашивает: "Куда и зачем вы едете?". И предрекла нам "скорую кончину". По ее словам выходило, что театров-однодневок в Израиле уже девать некуда, и нас-де ждет незавидная судьба. Все это добрая женщина говорила жалеючи, не со зла. Но остановить нас было уже невозможно. Коллектив - великая сила, мы же прилетели своей командой. - Прилетели - и сразу виктория? Неужто типичные "олимовские" трудности вас миновали? Откуда такое везение? - Трудности наверняка были. Но я их просто не помню. Тогда ни на что вторичное внимания не обращала. Театр Арье создал очень быстро, все сразу же закрутилось. Я по уши впряглась в работу сразу после приезда. Пропадала в театре сутками. - Надо же было и иврит учить… - И это было. И тоже в команде. У нас был свой ульпан, нам помогали театральные "ватики. Все как-то весело и быстро получилось. - И спектакли ваши идут теперь на иврите. Наташа, скажи, "Гешер" - русский театр или израильский? - Наверное, и то, и другое. Театр-то мы создавали для всей страны. В этом как раз и состоит его изюминка, это и интересно. Со сцены хорошо видно, как реагируют на наши спектакли представители различных общин. Это разное восприятие, разный нерв. А мы должны достучаться до всех, быть понятыми всеми. Это сложно, но достижимо. Конечно же, нас нельзя назвать чисто русским театром. И не только потому, что наши спектакли идут на иврите. Я стараюсь не пропускать гастроли российских коллег. Их окружают другая жизнь, другие проблемы. Значит - другой репертуар, другая игра. - Неужели мы так отличны друг от друга? - Я давно заметила, что так называемые русские в Израиле быстро меняются. Это уже не те люди, что были в стране исхода. Их иврит уже не пугает - многие выучили его лучше, чем мы. И жизнь новая привлекает больше "доисторической". Вот, например, репатрианты смотрят российское телевидение, выпуски новостей. Слушать про заморозки в Хабаровске, может быть, и любопытно, но не более того. Прямого отношения ни к кому из нас эта информация уже не имеет. Поэтому нам и свои новостные программы нужны, и свой театр, и своя культура. - Итак, нишу мы определили. Репертуар для этой публики? - Пока Арье предпочитает классический репертуар и еврейскую тематику. - Как тебе показалось, израильтяне приняли Булгакова, точнее - поняли они его? - Конечно! Булгаков создал шедевр мирового масштаба, и спектакль был прекрасно принят. Я слышала, что "Гешер" буквально открыл Булгакова для многих израильтян. А книга "Мастер и Маргарита" в переводе на иврит стала одной из самых покупаемых в стране. - Меня как внимательного твоего зрителя давно интересует один вопрос. В спектакле "Город" ты появляешься на сцене в роли уборщицы… - Да-да, помню, конечно. - Так вот, глядя в зал и не поворачивая головы, ты (твоя героиня?) швыряешь за спину половую тряпку. Пролетев несколько метров, тряпка попадает точно в ведро. Как удается достичь подобной меткости? - Достигается упражнениями (смеется)! Этот эпизод вынесен в самое начало спектакля. И для меня он носит знаковый характер. Каждый раз я загадываю: попаду - значит все пройдет хорошо. - А бывает, что промахиваешься? - Бывает. - И как реагирует Арье? - Он вызывает к себе провинившихся актеров, распекает. Мы ведь продолжаем работу над каждым спектаклем и после премьеры. Знаешь, мы всегда ждем новых его проектов. Еще и потому, что только переключившись на что-то новое, он дает нам хоть немного отдохнуть от предыдущего. - Ты никогда не сравниваешь свои работы с творчеством коллег? Вот, например, Алиса Фрейндлих блестяще сыграла Хариту Игнатьевну в знаменитой "Бесприданнице" Эльдара Рязанова. Спустя годы Евгений Арье поставил на сцене "Гешера" спектакль "Река", где ты создала образ Огудаловой-старшей. - Я, разумеется, видела рязановский фильм. Но очень плохо его помнила. И специально решила не смотреть еще раз до премьеры. Чтобы образ, созданный Алисой Бруновной, не довлел надо мной. Потом, конечно, посмотрела. Работы абсолютно разные. Харита Игнатьевна в трактовке Фрейндлих - просто мать, из последних сил пытающаяся помочь дочери. И все. У меня она более энергичная, в ней больше собственного "я". Она как бы все время говорит: "Только дайте мне волю, уж я вам покажу! Да вот я вас!" В общем, на мой взгляд, образы наши не пересеклись. - Если честно, ты не жалеешь, что в свое время ушла из "Маяковки", от Гончарова и перебралась в Израиль? - Ничуть. И никогда не жалела. Я люблю эту страну. Люблю свою работу, свой театр, своих друзей и ни на что не хотела бы все это променять. - Но в Израиле практически отсутствует русскоязычный кинематограф. Оставшись в Москве, ты - с твоими-то убийственными для мужской части населения внешними данными! - снималась бы у лучших режиссеров и давно бы стала секс-символом России. Почетно, да и денежно. Не жаль такого лишиться? - У каждого своя судьба. Я довольна своей. Я ведь, как и многие актеры "Гешера", снимаюсь и в израильском кино. Да и границы сейчас легко преодолеваемы. Это раньше уезжали - рубили концы. А теперь, пожалуйста! Леня Каневский, например, летает в Москву, снимается в продолжении "Знатоков". Существуют различные антрепризы. Так что все возможно. Если появится хороший сценарий и соответствующее приглашение… - Хорошо, объявляем через наш сайт конкурс на лучший сценарий для Натальи Войтулевич. Ты открыта для предложений, по-прежнему в поиске? - Да, так много всего интересного. Я поздно пришла в профессию, хочется успеть сделать как можно больше, попробовать себя в различных амплуа. - Ты живешь в быстром темпе? - В бешеном. Не знаю, правильно ли это, но мне так жить нравится. - Ты не только драматическая актриса, ты подготовила прекрасную концертную программу… - Уже появилась и вторая! Меня в это "втравил" Володя Фридман. Песни под гитару. Недавно записала новый альбом. Я всегда была поющей драматической актрисой. И все же я выбираю "игровые" песни. Помню, что певица я все-таки "во-вторых". - Что еще от тебя ждать? - Ну, например, сейчас я начала работать в качестве телеведущей. Это тоже очень интересно. - А дома-то при такой нагрузке ты хоть иногда бываешь? - А как же?! Я все-таки жена и мать. У меня прекрасный муж Гад Манор, замечательный, знаменитый архитектор и очень интересный человек. Мой сын уже в четырех кинокартинах снялся… - Господи, Наташа, сколько же ему лет? - Шесть с половиной. Пока это, конечно, на уровне развлечений, но он такой разносторонне развитый молодой человек… - Театральную звезду обычно сопровождает шлейф светских сплетен, а о тебе я как-то ничего "жареного" никогда не слышал… - А я стараюсь все скрывать (смеется). Видишь, мне удается. - То есть в ближайшее время мы так и не узнаем о романах знаменитой актрисы Натальи Войтулевич, скажем, с Ариэлем Шароном, Исраэлем Демидовым или, на крайний случай, с каким-нибудь известным журналистом… - Да ладно тебе! Ты и так уже достаточно заинтриговал читателей. Автор:Сергей Бавли http://www.ear-org.ru/vestnik/3.5763/i04.shtml

Анна Франк родилась 12 июня 1929 г. во Франкфурте-на-Майне, в еврейской семье. Отец Анны, Отто Франк, был офицером в отставке, мать, Эдит Холландер Франк, — домохозяйкой. Анна была младшим ребёнком в семье Франк. Старшая сестра Анны, Марго Франк родилась 16 февраля 1926 года. После прихода Гитлера к власти в стране и победы НСДАП на муниципальных выборах во Франкфурте в 1933 году Отто Франк эмигрирует в Амстердам, где становится директором акционерного общества Opekta. В сентябре того же года в Амстердам переезжает мать Анны. В декабре к ним присоединяется Марго, а в феврале 1934 года — и сама Анна. До шести лет Анна Франк посещала детский сад при школе Монтессори, потом пошла в первый класс этой школы. Там она проучилась до шестого класса, а потом перешла в Еврейский лицей. Жизнь в убежище В мае 1940 г. Германия оккупировала Нидерланды, и оккупационное правительство начало преследовать евреев. 6 июля 1942 г. семья Франк, опасаясь репрессий, переселилась в убежище, устроенное сотрудниками фирмы, в которой работал Отто Франк по адресу Принсенграхт 263. 13 июля к ним присоединяется семья Ван Пельс из Оснабрюка в составе Германа ван Пельса, его жены Августы и сына Петера. 16 ноября 1942 года в убежище принимается восьмой житель — дантист Фриц Пфеффер. В убежище Анна вела дневник в письмах. Эти письма она писала вымышленной ею подруге Китти. В них она рассказывала Китти, всё что происходило с ней и с другими обитателями убежища каждый день. Свой дневник Анна назвала Het Achterhuis (В заднем доме). В русской версии - «Убежище». Первую запись в дневнике Анна сделала в день своего рождения, 12 июня 1942 года, когда ей исполнилось 13 лет. Последнюю - 1 августа 1944 года. Сначала Анна вела дневник только для себя. Весной 1944 года она услышала по нидерландскому радио Оранье выступление министра образования Нидерландов Болкестейна. В своей речи он призывал граждан сохранять любые документы, которые станут доказательством страданий народа в годы фашистской оккупации. Одним из важных документов были названы дневники. Под впечатлением от выступления Анна решила на основе дневника написать роман. Она тут же начинает переписывать и редактировать свой дневник. Параллельно она продолжает пополнять первый дневник новыми записями. Обитателям убежища Анна, включая себя, дает псевдонимы. Арест и депортация В 1944 году власти получили донос на группу скрывавшихся евреев, и 4 августа дом, где пряталась семья Франк, был захвачен полицией. Анна умерла 12 марта 1945 года от тифа в концлагере Берген-Бельзен. Публикации дневника Могила сестёр Анны и Марго Франк находятся на территории бывшего концлагеря Берген-Бельзен. Дневниковые записи Анны были опубликованы её оставшимся в живых отцом в 1947 г. Он их сократил, убрав интимные (по его мнению) подробности жизни девочки-подростка. Впоследствии эти сокращения были полностью восстановлены. Ведь ничто человеческое вовсе не лишне, и теперь образ Анны Франк предстаёт перед нами в неискажённом виде. На русском языке впервые записи под названием «Дневник Анны Франк» были опубликованы в 1960 году (перевод Р. Райт-Ковалёвой, предисловие И. Эренбурга). Чтобы дать некоторое представление об этом дневнике, я приведу небольшой его фрагмент: "...Зайдя к Петеру, извинилась, что опять его беспокою. Тут он поднялся, встал между стеной и лестницей и, схватив мою руку, попытался меня удержать. "Я сам пойду, я и так туда собирался". Я ответила, что это совсем не нужно, тем более, сейчас мне нe обязательно отыскивать маленькие картофелины. Он, наконец, отпустил меня, но когда я вернулась, снова открыл люк. Уже у двери я поинтересовалась: "Чем ты сейчас занимаешься?" "Французским". Я спросила, могу ли я взглянуть на его учебник, вымыла руки и уселась на диван. Объяснила ему кое-что из французского, а потом мы разговорились. Петер сказал, что когда повзрослеет, хочет уехать в голландскую колонию - Индонезию -- и стать там фермером. Потом стал рассуждать на разные темы: о своем прежнем доме, черной торговле и о том, что он неудачник. Я подтвердила лишь, что он страдает комплексом неполноценности. Еще он говорил о войне: о том, что русские вместе с англичанами наверняка победят, а также - о евреях. Он сам предпочел бы быть христианином не только сейчас, но и после войны. Я спросила, хочет ли он тогда принять крещение, но этого он как раз не хотел. Все равно настоящий христианин из него не получится, впрочем, кто будет знать после войны, что он еврей? Эти слова меня больно кольнули. Меня всегда коробил в нем этот элемент нечестности. Петер также заявил: "Евреи всегда были и останутся избранным народом!" Я ответила: "Надеюсь, что эта избранность когда-то обернется и хорошей стороной!". Потом мы очень уютно поболтали о папе, о жизненном опыте и еще о разном - не помню уже о чем. Я спустилась вниз только в полпятого, когда пришла Беп. Вечером он сказал что-то очень хорошее. Мы обсуждали одну кинозвезду. Когда-то я подарила ему ее портрет, который с тех пор - уже полтора года - висит у него в комнате. И вот сейчас я предложила ему фотографии других кинозвезд. "Нет, - сказал он, -- оставим лучше все по старому. Я каждый день смотрю на это фото, и мне кажется, что мы друзья". Теперь я лучше понимаю, почему он так крепко прижимает к себе Муши. Ему просто не хватает тепла!" Обычный дневничок обычной девчонки. Если, конечно, отвлечься от мысли, что Анна Франк погибла всего лишь оттого, что в её жилах текла еврейская кровь. Она сыграла до конца отведённую ей судьбой роль - роль свидетельницы Холокоста. Того самого, который отрицают Ахмеди Ниджат и ему подобные "теоретики" типа нашего Абу Мазена, написавшего на эту тему докторскую диссертацию и успешно защитившего её... в Москве.

Загадочной femme fatale Анук Эме – действительно 75 лет. Какая она, Анук Эме? Если задать этот вопрос французам, первым ответом будет «великолепная», вторым – «загадочная». Настоящая женщина, к тому же француженка, наверное, и должна нести в себе загадку до гробовой доски, но Анук Эме, кажется, возвела загадку в абсолют. Причем на первый взгляд – без всяких усилий и даже без особого на то желания. Просто так сложилось. Франсуаза Сорья Дрейфус – настоящее имя Анук. Она родилась в семье актеров 27 апреля 1932 года. В детстве Анук вовсе не «болела» ни театром, ни кино, как это принято рассказывать. Собственно, болеть ей было некогда и негде – детство выпало на войну. Бабушка и дедушка Анук погибли в Освенциме. Она их почти не помнит, но при слове «война» непроизвольно сжимается, словно пытаясь спрятаться от кого-то. Ее бабушка тоже пыталась спрятаться от немцев. Уже взрослой, Анук съездила в Освенцим. Ей казалось, что она обязательно должна это сделать, это все равно что побывать на могиле близких людей. Они ехали с мужем на машине, и еще за несколько километров ей стало плохо, она начала задыхаться. А войдя на территорию концлагеря, шумно разрыдалась. Отец Анук, Генри Мюррей (это его сценический псевдоним, настоящая фамилия – Дрейфус), до конца жизни переживал за родителей и привил дочери стопроцентное, порой болезненное неприятие всякой войны. Даже когда ее внук был совсем маленьким и как все дети сооружал себе стрелялки и кричал «Паф! Падай, я тебя убил!», Анук передергивало. Впрочем, назвать ее детство безрадостным нельзя. Все переживания, связанные с войной и концлагерем, пришли потом. А в детстве Анук буквально бредила балетом. Сначала ее не хотели брать в балетную школу – крупновата, но педагоги очень быстро вынуждены были признать, что у девочки талант. Но тут заговорили гены – Анук передумала становиться великой балериной и поступила в актерскую школу. Впервые она появилась на экране в маленькой роли, когда ей было 15. В титрах даже не указали ее фамилию, а написали просто «Анук». Именно тогда девочка задумалась о том, что надо бы сменить фамилию. Сорья Дрейфус – очень несценично. Долго думать не пришлось. Рассеянно слушая признания в любви очередного несчастного, Анук вдруг радостно вскрикнула. Тот думал, что любимая вскрикнула от радости, но он, бедолага, переоценил свое место в ее жизни. Анук вдруг представила экран, на котором идут титры, и первый титр: «В главной роли – Анук Эме». «Эме», «aimee» – «любимая». Что может быть лучше? Анук Любимая... В 17 Анук уже сыграла первую крупную роль – Джульетты в «Веронских любовниках». Загадочная немногословная красавица как нельзя лучше подходила на роли юных одухотворенных девиц с вулканическим темпераментом, который прячется глубоко в глазах. Она переиграла с десяток таких ролей, пока одухотворенная романтика не набила оскомину. Стало скучно. Небольшим развлечением на фоне этой скуки стало ее неожиданно раннее замужество – в 17 лет Анук вышла замуж ровно на год. Когда это приятное романтическое приключение закончилось, Анук, не долго думая, выскочила замуж снова – за режиссера Никоса Папатакиса, от которого родила дочь Мануэлу. На этот раз она опять задержалась в браке недолго и через три года с маленькой дочкой ушла от мужа искать новое счастье. Новое счастье Анук нашла не под боком у нового мужа, а в работе – она снялась у Феллини и стала полноценной звездой. Закончились одинаковые одухотворенные девушки, Анук вышла на прямую столбовую дорогу, ведущую к славе. «Через тернии к звездам» – это не про нее. Не был тернистым ее путь. Мало кому удается на скользкой актерской дорожке удерживать равновесие годами. Это одна из загадок Анук Эме. С того момента, когда она решила, что ее загадочную интеллектуальную внешность нещадно эксплуатируют, а она меж тем давно уж перестала чувствовать холодок тщеславия от вида собственного имени в титрах, актриса раз и навсегда постановила: сниматься только для души. Никакой работы ради карьеры, никаких съемок ради денег. Искусство не может и не должно становиться поденщиной. А решила она так сразу после того (вернее, еще во время того), как сыграла у Феллини в «Сладкой жизни». Ее героиня – утомленная интеллектуалка-аристократка, холодная и несчастная – стала трагическим олицетворением целого сословия, уходящей натуры и наступающей катастрофической эмансипации, отобравшей у женщины нежность и всучившей ей знамя, с которым они отправились побеждать мужской мир. Горе, да и только. Анук сыграла блестяще. Впрочем, разве у Феллини возможно было по-другому? Потом были «8 1/2» – нелюбимая жена, любящая, с огромными страдающими глазами и тщательно спрятанной красотой. Великий режиссер, скрывающий за солидной внешностью вечную бурю эмоций, поспешил объявить Анук Эме лучшей актрисой всех времен и народов. Эме это льстило, но опыт общения с творческими мужчинами подсказывал, что через пять минут тот же Феллини может объявить ее самой бездарной актрисой всех времен и народов. До этого не доходило, но ссорились они мощно. А мирил их всегда Мастроянни, тоже, прямо скажем, не человек-скала, но безмерно миролюбивый. Когда Феллини распалялся – Бог весть отчего, как канистра бензина от брошенной спички, – Анук задирала голову и молча отворачивалась. В эти моменты она вспоминала, что она лучшая актриса всех времен и народов, звезда и талантище, и вот сейчас она плюнет на все и уйдет от этого вредного Феллини, и пусть он ищет себе другую актрису, а она уж как-нибудь обойдется без его злобных заскоков, и тогда... Но тогда раздавались голоса: «Эй ты, хватит дуться, иди, мы пиццу приготовили!» Оказывается, Мастроянни уже давно успел утащить Феллини готовить пиццу, и Анук, секунду поразмыслив, стоит ли еще немножко подуться или бежать сразу, радостно бежала глотать обжигающую пиццу. Феллини с Мастроянни готовить умели. Она поначалу переживала, что Феллини слишком демократичен на съемочной площадке. Уж как боялась она к нему идти. «Он жуткий деспот», – предупреждали ее знакомые. Он и был деспот, только с обратным знаком, что ли. Феллини никогда не говорил ей, как надо играть, чего он от нее хочет. Он только спрашивал перед тем, как гаркнуть «Мотор!»: «Сценарий помнишь?» Анук кивала. «Тогда вперед», – командовал Феллини и выталкивал ее на съемочную площадку. Он действительно считал ее гениальной. А гениям он доверял. Правда, назвав ее лучшей актрисой всех времен и народов, он оговорился: «После Джульетты Мазины». Несколько лет назад она давала в Берлине интервью трем журналистам, среди которых был и автор этих строк. Интервью проходило в пятизвездочном отеле возле Бранденбургских ворот. Берлин вовсю строился и реставрировался, и вокруг отеля тоже кипело строительство. Анук что-то весело рассказывала и вдруг замолчала, уставившись в окно. За окном на тросе болталась белая статуя, которую медленно опускали на газон возле отеля. Ни дать ни взять – знаменитая сцена из «Сладкой жизни». Актриса долго смотрела в окно, потом грустно помолчала и, показав пальцем в окно, вздохнула: «Это было самое счастливое время в моей жизни. Удивительно, но я до сих пор так скучаю по Феллини. И по Марчелло». Анук стала очень разборчива. Ей было совершенно все равно, кто ее приглашает, пусть это будет сам Орсон Уэллс – но если не нравился сценарий, она даже не вступала ни в какие переговоры. И наоборот – если попадался восхитительный сценарий, роль – мечта всей жизни, но брался за сценарий серенький режиссер, – альтернативы не было. Она говорила короткое «нет», и все знали, что заставлять и уговаривать бессмысленно. О больших актерах, особенно в дни юбилеев, принято говорить: «Ему не свойственна звездная болезнь». Не будем лукавить, Анук Эме – настоящая звезда, талантливая, красивая, все еще пленительная и очень капризная. Клод Лелуш до сих пор не может взять в толк, как ему удалось справиться с этой мадам. Но он справился, создав ей «визитную карточку» фильмом «Мужчина и женщина». А ведь ему не было и тридцати. Еще сценарий не был готов, а он уже знал, что главные роли будут играть Жан-Луи Трентиньян и Анук Эме. Трентиньян даже не стал читать сценарий, он готов был сниматься у Лелуша в любом фильме. А когда дело дошло до Анук, Лелуш вдруг распаниковался: «Я боюсь ей звонить», – совершенно по-детски заявил он. И, как показали дальнейшие события, правильно делал. Трентиньян, хорошо знакомый с Анук, вызвался позвонить ей сам и предложить роль Женщины. Та согласилась неожиданно легко. Лелуш готов был носить на руках весь свет. Но он зря расслабился. Явившись на съемки, Эме тоном, не терпящим не то что возражений, но даже молчаливого несогласия, потребовала немедленно дорогого парикмахера и дорогого визажиста. Лелуш был беден, как церковная мышь, и при слове «визажист» впервые застонал. Потом он будет еще много стонать и отчаиваться, пока они не станут с Анук друзьями. Но тогда... Тогда Клод был молодым начинающим режиссером с большими амбициями и крохотным кошельком, не рассчитанным ни на дорогого визажиста, ни даже на цветную пленку. Но, с другой стороны, – кто сейчас может представить себе «Мужчину и женщину», этот шедевр 60-х, в цвете? Абсурд. Что ж, отсутствие денег иногда ох как на пользу, как бы нелепо это ни звучало. Роберто Росселлини, основатель итальянского неореализма, вышел снимать на улицы и начал приглашать непрофессионалов вовсе не потому, что хотел основать новое течение в кино, а просто потому, что профессиональным актерам надо было больше платить, а киностудии были разрушены войной. Так же и Клод Лелуш – он хотел, конечно, снять красивый цветной фильм, но денег хватило на скромную черно-белую мелодраму. И до сих пор она считается одним из истинных шедевров кино второй половины ХХ века. Ну так вот, сначала привели ей парикмахера и визажиста, сожравших чуть ли не половину бюджета фильма. Потом в первый же съемочный день, когда снималась сцена, где герои со своими детьми плывут на катере, Эме наотрез отказалась. «Я не ступлю на этот чертов катер», – сказала она тоном капризной звезды. Лелуш бросился убеждать актрису, что эта сцена – ключевая, без нее фильм развалится. «Снимайте в ририроекции», – потребовала она. «В чем?» – не понял Лелуш. «Феллини снимал всегда в ририроекции», – продолжала Анук. Лелуш сообразил, что это способ, при котором актер, скажем, сидит в машине и делает вид, что едет, крутя руль, а потом на кадр накладывают задник с вьющейся дорогой. Он быстро подсчитал в уме, сколько будет стоить снять героев на стоящем у причала катере, а потом наложить воду, брызги, горизонт, – и застонал во второй раз. «Мы не можем, это дорого и не нужно». – «Феллини прекрасно снимал в ририроекции», – проронила Анук, не слушая Лелуша. Вечером Трентиньян убеждал впавшего в тоску Клода, что Анук – да, не подарок, но она очень талантлива и ее надо принимать такой, какая она есть. Но отчаявшемуся Лелушу уже пришла спасительная мысль: другая актриса! Черт с ней, с Эме, он прямо сейчас найдет другую. И среди ночи бросается названивать знакомым актрисам. Некоторые даже заинтересовываются, но, узнав, что завтра в 8 утра надо быть в Довилле, бросают трубку. Анни Жирардо – единственная, кто обещает перезвонить после двух ночи. Лелуш бродит вокруг гостиницы, около двух он в номере. Сразу после двух раздается звонок. «Ну что, мадам Жирардо?!» – нервно кричит Клод. «Я не Жирардо, – раздается насмешливый голос Анук, которая все сразу поняла. – Но у меня к вам предложение. Попробуем завтра прокатиться на этом вашем гнусном катере. В вашем распоряжении ровно час. Если за час ничего плохого не случится, буду сниматься. И даже на катере. Спокойной ночи». Жирардо так и не перезвонила. Иногда человеческая необязательность тоже бывает ох как на пользу... В первый же съемочный день Лелуш влюбился в Анук. Он все ждал, когда же можно будет подкатить к ней с признанием. Пока он думал, Анук влюбилась в актера Пьера Бару, игравшего в «Мужчине и женщине» покойного мужа героини. Любовь оказалась взаимной, и по окончании съемок вся съемочная группа гуляла на свадьбе. Лелуш опять стонал: «Ну почему я такой медлительный?!» Когда меньше чем через три года не слишком постоянная Анук ушла от Пьера, Лелуш понял, что и медлительность бывает ох как на пользу. Анук ушла к английскому актеру Альберту Финни. Этот брак оказался самым прочным – шесть лет! – и последним. С 1978 года Эме живет одна. Дочь Мануэль вышла замуж, внуку Анук Эме сейчас 25, и загадочная красавица вот-вот рискует стать прабабушкой. Это прекрасно, но вымолвить страшно. Анук Эме – гордая, своенравная, разборчивая – прабабушка. В отношениях с мужчинами Анук никогда не терпела фальши и профанации. Она всегда считала, что жить с человеком, если уже не любишь его, – пошло и подло. И как только она начинала хоть чуть-чуть тяготиться семейной жизнью, она уходила. Бог не дал ей гибкости характера, зато щедро отвалил максимализма. Впрочем, максимализм и разборчивость характерны для Анук не только в отношениях с мужчинами. Она так общается со всем миром. С кино – в том числе. Она снялась в 80 фильмах, делая перерывы в работе на несколько лет и не боясь затеряться. Кто может представить себе Анук Эме затерявшейся? То-то. Она, видимо, тоже не может. Поэтому она позволила себе не сняться ни в одном плохом фильме. Приходится признать, что максимализм тоже бывает ох как на пользу. Автор: Екатерина Барабаш, «Независимая газета»

Быть женой гения. Каждая ли женщина может вынести эту ношу? Конкордия Дробанцева (её гениальный муж называл жену Корой) смогла. Чего ей это стоило, она подробно изложила в книге «Академик Ландау. Как мы жили». Уверен, что очень многие читали эту удивительно откровенную книгу, благодаря которой мы теперь так хорошо знаем об одном из самых выдающихся учёных-физиков своего времени. Мне довелось более 30-ти лет прожить в городе, где родился и он, и величайший музыкант 20-го столетия Мстислав Растропович, ходить мимо дома, на котором висела его мемориальная табличка. Во времена его юности улица носила имя Торговой. Сейчас её именуют по-другому. Тот, кто когда-то жил в Баку, не найдёт улиц со старыми наименованиями – Баку изменился. Говорят, что в лучшую сторону. Не мне судить. Не восприняли однозначно читатели и написанную Корой Ландау-Дробанцевой книгу-исповедь, о которой шла речь выше. Полемику на эту тему я помещаю здесь. Считаю, что она поможет разобраться в сути проблемы и поможет лучше узнать и o женщине, которая много лет прожила рядом со своим гениальным мужем и тоже вовсе не бесталанна, а является автором многих поэтических и прозаических сборников, владела несколькими иностранными языками и, на мой взгляд, не случайно была избрана Львом Давидовичем Ландау в спутники своей жизни. Г.Е.Горелик "Подлинный Ландау" (по поводу рецензии М. Золотоносова на книгу Коры Ландау-Дробанцевой, МН, 2002, вып. 30, сокращенная версия опубликована в МН, 2003, вып. 1) Кто знает человека лучше, чем его родная жена?! Из такого нехитрого постулата исходил, видимо, М.Золотоносов. Приняв за истину взгляд "жены гения", он оклеветал его ближайшего друга и оскорбил тех, кому о выдающемся физике Льве Ландау известно не только из книги его покойной вдовы. Знаменитый физик -- сталинский, ленинский и нобелевский лауреат -- указанному постулату во всяком случае не подчинялся. Не подчинялся и многим неписанным правилам хорошего тона. Правила своей жизни он выработал себе сам. И это не потому, что был гением в теоретической физике. Ландау был очень необычным человеком, сочетавшим глубину и мастерство экстра-класса в мире науке с чертами подростка в делах мирских. Подростка честного, свободолюбивого, иногда очаровательного, порой несносного, не терпевшего "мути" в отношениях между людьми. Самые наглядное проявление необычности Ландау как раз то, насколько он был неизвестен и непонятен своей законной супруге, что убедительно запечатлелось в ее книге, написанной после смерти мужа в 1968 году. Это была его вторая телесная, юридическая смерть. Первая смерть случилась в январе 1962 года, когда удар грузовика на обледенелой дороге оборвал его жизнь в науке, оставив ему шесть лет мучений и бессмысленного существования. Духовная смерть Ландау в 1962 году, или его полная духовная инвалидность, была очевидна всем, кто знал его в главном его деле жизни - в науке. Никогда больше он не дотронулся до своей любимой науки, никогда больше не ощутил родной стихии теорфизического мышления. Это ясно видели его коллеги и друзья-физики. Но его жена была настолько далека от этой главной его жизни, что не поняла проиcшедшего, бытовую вменяемость приняла за возвращение к полноценной жизни. Это и говорит о том, сколь крошечна была часть жизни Ландау, доступная его жене. Рукопись законной супруги Л.Д.Ландау, Конкордии Терентьевны Дробанцевой (1908-84), которая предпочитала именоваться "Корой Ивановной", в послесоветское время, спустя 15 лет после ее смерти, отредактировали и издали под названием "Как мы жили". Конкордия Терентьевна и в советское время не делала секрета из своего труда - давала читать многим. Сама писательница была вполне советским человеком, членом партии (понятно какой), носительницей стандартных советских понятий о том, что такое хорошо и что такое плохо, что такое любовь и что такое дружба, что такое здоровая советская семья и что такое аморалка. Как следует из ее книги, такого же советского человека она видела в своем гениальном законном муже. Ныне совершенно ясно, что она заблуждалась. Политические взгляды Ландау надежно зафиксировали документалисты от КГБ с помощью подслушивающей спецтехники: “наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система и она такой осталась и измениться так просто не может. Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, даже смешно. Наши есть фашисты с головы до ног. Они могут быть более либеральными, менее либеральными, но идеи у них фашистские.” Это выдержка из "Справки по материалам на академика ЛАНДАУ Л.Д.", направленной из КГБ в ЦК КПСС в 1957 году и многократно уже опубликованной. В 1934 году, когда Ландау познакомился с будущей женой, он действительно считал себя подлинно советским человеком. Его позицию коренным образом изменил "37-й год", который вместил в себя разгром физического института в Харькове, где работал Ландау, его бегство в Москву, антисталинскую листовку и арест. То, что, живя много лет рядом с Ландау, жена не заметила разительной перемены в его взглядах, говорит о ней самой и о степени близости между супругами. Она смотрела на жизнь мужа если не через замочную скважину, то через дверную щелку. Немудрено, что особенно ей были непонятны научные друзья Ландау. Никого из них она особенно не жалует. Безоговорочное ее одобрение вызывает только один деятель науки (А.В.Топчиев), образцово-исполнительный сталинский чиновник, сделанный академиком за его усилия провести "лысенкование" физики по примеру биологии. А безоговорочную свою ненависть она обращает на ближайшего друга, ученика и соавтора Ландау Евгения Михайловича Лифшица. Можно тут предположить и что-то вроде ревности, ведь Ландау проводил со своим ближайшим сотрудником, вероятно, больше времени, чем с ней. Но свое чувство она выразила в убийственно-советской форме. Вспомнив, как она в 30-е годы хотела, чтобы Ландау вступил в партию, она добавила: “в те далекие молодые комсомольские годы у меня было твердое убеждение: вне партии, вне комсомола должны оставаться только мелкие людишки вроде Женьки Лифшица, чуждые нашей советской идеологии”. Что да, то да - Е.М.Лифшицу советская идеология была чужда с юности. Причины этого неясны - в ближайшем окружении Ландау 30-х годов он один был такой, но последствия весьма значительны. Можно представить себе, как нелегко ему было переносить просоветский пыл своего обожаемого учителя в первые годы их знакомства. И насколько легче стало после того, как Ландау сделал свое политическое открытие в 1937 году. Об их антисоветском единомыслии знали – кроме стражей Госбезопасности – только самые близкие люди. Для Конкордии Терентьевны намерение Ландау вступить в Коммунистическую партию, высказанное им после клинической смерти, ничего тревожного не говорило о его состоянии. Иначе на это смотрели его друзья. Они помнили совсем иное отношение Ландау к коммунизму. Летом 1961 года Е.М.Лифшиц с женой и Ландау со своей возлюбленной проводили отпуск на черноморском побережье. Снимали квартиру в доме, где "удобства" располагались далеко во дворе. Вернувшись как-то из этого заведения, академик Ландау назвал соответствующую тропинку "Путь к Коммунизму" и пояснил аналогию: "Воздействует на все органы чувств сразу". Разумеется, не политика была главным содержанием жизни Ландау и Лифшица, а физика. Их дружба и научное сотрудничество воплотились в знаменитом “Курсе теоретической физики” Ландау и Лифшица. Тома курса переиздавались не раз на многих языках и обучили несколько поколений физиков мастерству профессии. Курс этот иногда называли кратко “Ландафшиц”, что вполне отражает незаменимость каждого из соавторов. Как бы ни были значительны научные исследования Ландау и Лифшица, по своему влиянию на развитие науки их превосходит Курс. Во всей литературе по теоретической физике нет ничего сопоставимого по влиянию. Вот мнение академика Виталия Гинзбурга, ученика и соавтора Ландау: “В наши дни выдающихся теоретиков в мире все же немало, а вот Курс теоретической физики Ландау и Лифшица только один. Ландау нашел в Лифшице не только достойного ученика и ближайшего друга, но и, я бы сказал, писателя. Обычно этот термин не применяется к авторам научных книг, но это факт, что писать научные книги очень трудно. Сам Ландау, физик исключительного калибра, один из корифеев теоретической физики, писать не мог или, во всяком случае, так не любил, что почти никогда не писал даже собственные статьи, не говоря о книгах. Напротив, Лифшиц умел писать четко и выразительно. Все 5300 страниц Курса написаны рукой Лифшица, и его роль в формировании текста никогда не вызывала сомнений.” Конкордия Терентьевна обо всех этих научных материях не имела ни малейшего представления. И она использовала всю силу женской логики, чтобы поссорить Ландау с его ближайшим другом. Пока Ландау был здоров, ей это не удавалось. Когда же он стал безнадежным инвалидом, она преуспела. Этот свой успех она старалась закрепить своей книгой, добавляя к своей логике обыкновенную фантазию. Например, по ее словам, Ландау якобы препятствовал избранию Е.М. Лифшица в Академию наук. На самом деле в 1958 году Институт Физических проблем представил Е.М. Лифшица для избрания в члены-корреспонденты. Это означает, что заведующий теоротделом ИФП Ландау и директор института П.Л.Капица поддержали его кандидатуру. (Е.М. Лифшица избрали в Академию в 1966 году, а что препятствовало и помогало выборам в советскую Академию под контролем отдела науки ЦК КПСС, это отдельный непростой сюжет). Увы, как оказалось, комбинация страстной женской логики с заурядной фантазией действует и на некоторых мужчин, раз книга Коры Ландау завоевала сердце и борзо пишущую руку М. Золотоносова. Правда, он не знаком с Корой и понятия не имеет о мире физики. Лично знал Кору и был хорошо знаком с людьми науки известный журналист Ярослав Голованов, о котором та пишет вполне положительно. Что касается Евгения Михайловича Лифшица, любовь к своему учителю и другу он сохранил на всю жизнь. Это чувство воплощалось прежде всего в заботе о научном наследии Ландау. И в истории физики имена Ландау и Лифшица соединены навсегда.

Канал израильского кино yes Израиль (180-ая кнопка), к счастью, предоставляет телезрителям постоянную возможность знакомиться с фильмами отечественного производства. Так, недавно в течение двух недель в рамках проекта "Короткие истории о любви" на канале транслировались девять 40-минутных фильмов, в каждом из которых раскрывалась вечная тема любви. Фильмы были поставлены представителями нового, молодого поколения сценаристов и режиссеров и вышли на экраны в конце 90-х годов. Литературная основа этих короткометражек очень достойная. В жанре фантастической притчи поставил свой фильм "Домино" (1997) с актрисами Сарит Ларри и Розиной Камбос в главных ролях режиссер Ори Сиван (трансляция 23.12.07 в 12.37). Это история 30-летней Элианы, которой во время консультации у психоаналитика предлагают... вернуться в прошлое, чтобы его слегка подкорректировать. Но цена такого путешествия высока: годы жизни. Сделку заключили в лучших классических традициях, и современная Маргарита отправилась "чинить прошлое". Главное, что ей удалось сделать, – это спасти от авиакатастрофы Юваля - свою детскую любовь. Еще в детстве он обещал найти ее в будущем. И вот будущее наступило: очнувшаяся героиня обнаруживает, что прошло... 50 лет, и спустя год ей предстоит отправляться в гораздо более длительное путешествие. Однако психоаналитик, не менее изобретательная, чем ее гетевский прототип, предлагает шанс на спасение: если Юваль все-таки придет на свидание, о котором он некогда договаривался с Элианой – жизнь будет продолжаться как раз те 50 лет, которые были растрачены в путешествии. А если встреча не состоится – конец наступит с заходом солнца... Героиня решается на риск лишь бы встретиться со своей детской любовью. И… всё случается так, как и предсказала психоаналитик. Юваль не стал лётным штурманом и не погиб. Но зато он женат, и у него трое детей. Старшая подбегает к отцу, когда он уже почти расстаётся с Элианой. Элиана собирается уйти, но вдруг слышит из уст девочки: «Мама! А ты здесь что делаешь?..» И в прекрасных голубых глазах Сарит Ларри снова вспыхивает совсем было уже потухший огонёк… К сожалению, мне не удалось отыскать в Интернете приличную фотографию красавицы Сарит Ларри. Помещаю то, что есть...

ДЛЯ ТОГО чтобы представить, какой же все-таки была эта легендарная женщина, мы решили обратиться к единственной оставшейся в живых свидетельнице Лилиной жизни — искусствоведу Инне Генс, которая была женой пасынка Лили Брик Василия Катаняна. Инна Юльевна по-прежнему живет в квартире, где Лиля Брик провела последние 20 лет своей жизни. В небольшой квартирке на Кутузовском проспекте все напоминает ее прежнюю хозяйку: и множество книг с ее портретами, вышедшими и в России и за рубежом, и обстановка с прекрасными картинами на стенах, которые Лиле дарили ее знакомые художники, и украшающие стены русские дореволюционные подносы, которыми она увлекалась, и коврик над кроватью, подаренный Маяковским, и многое, многое другое. — Инна Юльевна, вы последний свидетель жизни Лили Брик, у вас осталось после смерти вашего мужа множество писем и документов. Поэтому вы, как никто другой, можете рассказать нам правду о Лиле Брик, ее отношениях с Владимиром Маяковским. Какой она была в повседневной жизни, в чем секрет ее удивительного обаяния, где проходит граница между истиной и легендами. — Прежде всего самая большая ложь — это обывательские сплетни о жизни втроем — Маяковский, Лиля и Ося Брик, то, что французы называют «менаж а труа». Лиля вышла замуж за Осипа Брика в 1912 году, безумно его любила и преклонялась перед его интеллектом. Интересно, что сначала, в 1913 году, у молодого поэта-футуриста Владимира Маяковского был роман с сестрой Лили Эльзой, и лишь через два года ее место в сердце Маяковского заняла Лиля. Это была любовь с первого взгляда, любовь, которую Маяковский сохранил до последнего дня жизни. Вскоре после их знакомства вышла поэма Маяковского «Облако в штанах» с посвящением «Тебе, Лиля». — При этом Брик сохранила отношения и со своим бывшим мужем. Вы согласны, что такие отношения не совсем обычны? — Естественно, даже мои знакомые, вполне интеллигентные люди, скептически покачивают головами, когда я им рассказываю о своей беседе с Лилей на эту тему. Но ведь Осип Брик, Лиля и Маяковский и не были обычными людьми. Они в своих взглядах резко возвышались над обычными пошловато-житейскими понятиями о любви. Для них любовь меньше всего ограничивалась сексом, а были они связаны куда сильнее необычным родством душ, полным взаимопониманием во всех вопросах, а в особенности в том, что касалось искусства. И именно поэтому Лиля и не изменила своего отношения к Осипу Брику даже после его любовной связи, а затем и женитьбе на Евгении Соколовой-Жемчужиной, с которой он прожил долгие годы, не расставаясь с Лилей. Повторяю: духовно, а не общей кроватью. Правда, Лиля Брик сочувственно относилась к ней, так как под одной крышей они не жили, кроме военных годов эвакуации в Перми. — Но известно, что у Лили Брик было немало романов при жизни Маяковского. Как она это объясняла? — Лиля Юрьевна, безусловно, любила Маяковского, была его музой в подлинном смысле этого слова, постоянно восхищалась им, внушала уверенность в себе, что ему было так необходимо. Ведь при всей своей физической мощи и внешней самоуверенности он был крайне ранимым человеком. Она никогда ему не льстила, искренне считала его гениальным поэтом, но порой ей было с ним крайне трудно. Человек он был нелегкий, подверженный всепоглощающим страстям, прежде всего по отношению к самой Лиле. Она знала о его хронических мыслях о самоубийстве, они ее безмерно тревожили, и дважды она его спасала от этого шага. Кроме того, Лиля Юрьевна очень любила жизнь и самых разных людей и только чисто физические отношения ни настоящей любовью, ни изменой не считала и к многочисленным интрижкам Маяковского относилась абсолютно без ревности. Первые признаки ревности она проявила, когда появились его стихи, посвященные Татьяне Яковлевой. Маяковский познакомился с ней и влюбился в нее в Париже. Но многие годы спустя Татьяна Яковлева, уже живя в Америке и будучи замужем за очень богатым человеком, Александром Либерманом, признавалась, что порвала с Маяковским, потому что поняла: никто в его душе Лилю не заменит, а быть на вторых ролях ей не хотелось. — Чем можно объяснить успех Лили у мужчин? Была ли она красавицей? На фото этого не заметишь. Или кокеткой, умевшей вскружить голову мужчине? — Нет, даже в молодости в обычном смысле этого слова красивой она не была. У нее были прекрасные лучистые глаза, но фигура была не из лучших. У нее были тонкие ножки, которые она с присущим ей вкусом тщательно скрывала под длинными юбками или брюками. Ведь она была первой женщиной в Москве, надевшей брюки. Вообще вкус у нее был отменным. Но ее мистическое обаяние заключалось главным образом в том, что она была великолепным собеседником. Разговаривая с мужчиной, она как бы погружалась в него, жила только его интересами, а кому из мужчин это не польстит? Кроме того, она была очень образованным человеком, могла беседовать на самые разные темы. И всегда шикарно и модно одевалась. Никто никогда не видел ее непричесанной, неухоженной или небрежно одетой. Я провела с Лилей Юрьевной 15 лет, после того как вышла замуж за Василия Катаняна, и, даже живя вместе на даче в Переделкине, не могла не удивляться, как она следит за собой: тщательно, но так, что посторонние этого не замечали. А в том, каким вниманием она окружала каждого, кто с ней сталкивался, Лиля Юрьевна была несравненна. И неудивительно, что ее последний муж Василий Абгарович Катанян, мой свекор, ушел от красавицы-жены, оставив ее с подростком сыном, прожил с Лилей Юрьевной 40 лет и до последнего ее дня боготворил Лилю в полном смысле этого слова. И даже мой муж, который очень любил мать и болезненно переживал уход отца из семьи, благодаря такту и доброте Лили Юрьевны тоже очень привязался к ней, сохранив на всю жизнь не только уважение, но и восхищение ею. — По всей видимости, Лиля Юрьевна была человеком, обладавшим огромной волей. Достаточно вспомнить, что она сама ушла из жизни, когда решила, что страдания от возраста и болезни превышают радости. — В мае 1978 года в возрасте 86 лет Лиля Юрьевна упала и сломала шейку бедра. Она прекрасно понимала, что в этом возрасте ей уже не подняться с постели. Выбрав момент, когда муж уехал по делам, она проглотила припасенный нембутал — сильнейшее снотворное и стала писать предсмертную записку, которую закончить не успела: «В смерти моей прошу никого не винить. Васик, я боготворю тебя. Прости меня! И друзья простите…» Вся Лиля Брик в этой записочке. Найти в себе силы сказать самые теплые и ласковые слова мужу фактически с того света, да еще и извиниться… Когда после ареста ее предыдущего мужа Примакова в 1936 году и его расстрела в 1937 году от нее все отвернулись и лишь ее давний друг и друг Осипа Брика Василий Абгарович Катанян был с ней, она не только оценила это, а была предана ему все последующие годы. И несмотря на то что она была еще сравнительно молодой женщиной 47 лет, она никогда ему не изменяла, даже при всех своих авангардных взглядах на верность. — Была ли она добрым человеком? Вы ведь могли наблюдать ее не только в светской обстановке. — Она была не просто добрым человеком. На ее счету огромное количество добрых дел. Когда она еще получала деньги за переиздания трудов Маяковского, она помогала даже незнакомым людям. А получала она за переиздание, поскольку в своей предсмертной записке Владимир Маяковский написал: «Лиля, люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры… Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12/IV — 30 г.» Когда срок получения денег истек, у нее все равно всегда находилось время помочь больным друзьям. А чего стоит история ее отношений с режиссером Параджановым! Она лишь дважды встречалась с ним до его ареста, но знала многое о нем от моего мужа Васи, который с ним дружил, и была покорена его талантом. А помогать и по мере сил поддерживать таланты она всегда считала своей первейшей обязанностью и долгом. И, несмотря на годы застоя и, естественно, далеко не благожелательное отношение к Параджанову со стороны официальных властей, она регулярно писала ему письма со словами поддержки и посылала посылки, которые его так выручили. И при помощи Арагона сумела освободить его раньше срока. Чем, несомненно, спасла ему жизнь. В послевоенные годы, когда ее сестра Эльза Триоле и ее муж писатель Луи Арагон буквально голодали в разрушенном послевоенном Париже, она любыми путями переправляла им продуктовые посылки и тем самым спасала их от голода. Ее отличительной чертой было всегда помнить, что именно любят ее многочисленные друзья. Она никогда не забывала, что кому подать, когда к ней приходили гости. А гости приходили ежедневно и к обеду, и к ужину. Ее жажда и интерес к жизни поражали и притягивали к ней людей. Так она познакомила Майю Плисецкую, талант которой ее восхищал, с Родионом Щедриным — талантливым и начинающим тогда молодым композитором, и стала посаженной матерью на их свадьбе. Она всячески помогала поэту Андрею Вознесенскому, через своих многочисленных знакомых на Западе рекламируя его и помогая ему в его контактах во Франции и Америке. — Вы говорите, что Лиля Юрьевна очень любила вашего мужа. Как она отнеслась к вашему браку? — С присущей ей широтой и демократизмом. Она ничего обо мне не знала, я была для нее провинциальной девочкой из Эстонии. Но тем не менее я не почувствовала никакой вражды или снобизма. Конечно, у меня было немало провинциальных привычек, так как я росла в суровых условиях военного и послевоенного времени, без семьи и дома. И я всегда буду благодарна Лиле Юрьевне за то, как тактично она меня от этих привычек отучала. Она обожала делать подарки, и практически никто не уходил из ее дома без подарка, меня и моего мужа это коснулось в полной мере. — С ваших слов Лиля Брик предстает каким-то безгрешным розовым ангелом. — Нет, она никак не была розовым ангелом. Даже ко мне она часто бывала резка и несправедлива, и порой я уходила от нее в слезах. Но как только я приезжала домой после ее резких реплик, раздавался звонок, и она полным очарования голосом не только извинялась передо мной, молодой девчонкой, а признавала себя неправой. Думаю, что, будь она менее широкой, более злой и завистливой, она никогда не снискала бы уважение и восхищение не только Маяковского и Брика, но и всех своих мужей и поклонников, среди которых были более чем незаурядные люди. Когда в 60-е годы у нее случился инфаркт и ее госпитализировали в обычную больницу, где в палате было еще четыре совершенно простые женщины, то ее простота и доброта снискали ей любовь всех этих простых работниц, которые и о Маяковском-то толком не знали. — Каковы были отношения между Лилей и ее сестрой Эльзой Триоле? — Они очень любили друг друга, но это были скорее отношения «любовь — зависть — ревность». Эльза никак не могла забыть, как Маяковский, с которым у нее был бурный роман, перекинулся на Лилю. Успех Лили у мужчин плюс любовь одного из талантливейших поэтов ХХ века вызывали у Эльзы ревность, так как, несмотря на то что она была красивее Лили, такого успеха у мужчин Эльза не имела. А потом Эльза стала популярной французской писательницей, издававшей под именем Эльзы Триоле по роману в год. Кроме того, она была женой известного поэта Луи Арагона, а Лиля оставалась лишь музой Маяковского — сама ничего не создав, хотя была способным скульптором, имела литературные способности и вообще была натурой артистичной. — Создается впечатление, что Лиля Брик прожила какую-то нереально красивую жизнь, несмотря на страшные годы войн, голода и репрессий, через которые прошла наша страна со времени 1917 года. — Это очень далеко от истины. Мы просто сосредоточили свое внимание на ее качествах, таких как обаяние, доброта и внимание к людям. А пережить ей пришлось с лихвой все «прелести» коммунистического режима. До последних дней она не переставала винить себя в том, что ее не было в Москве во время самоубийства Маяковского. «Я знаю, — не раз говорила она мне и моему мужу, — что, будь я в Москве около него, я бы сумела отвести его руку от пистолета». С какой стойкостью она переносила всю хулу от рапповцев и других гонителей Маяковского, когда его перестали печатать и считали лишь «попутчиком»! Так продолжалось до того, как Иосиф Сталин произнес свое известное изречение о том, что Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи. А ведь произнес он эти слова после длинного письма к нему Лили Брик, сумевшей через своих друзей передать это письмо ему лично в руки. А арест ее мужа, комкора Примакова, после чего она, ставшая женой врага народа, висела на волоске от того, чтобы превратиться в лагерную пыль. Никто не может сказать с уверенностью, но из достоверных источников известно, что ее имя стояло в списках Лаврентия Берия на расстрел и Сталин лично вычеркнул ее фамилию. А смерть Осипа Брика — самого близкого ей человека, ее первой любви. В 1945 году у него случился сердечный приступ на лестнице в их арбатской квартире и он уже не смог подняться. Лиля в течение нескольких месяцев не могла прийти в себя и говорила: «Когда застрелился Володя Маяковский — погиб он. Когда умер Ося — умерла я». Нет, жизнь этой выдающейся женщины, несмотря на кажущуюся легкость и красивость, вовсе не походила на сплошной праздник. Хотя сама Лиля Юрьевна для нас — тех, кому посчастливилось знать ее лично, — была настоящим праздником. Автор: Елена Кореневская Сайт: Аргументы И Факты Дата публикации на сайте: 16.07.2005 А вот ещё один любопытный материал на ту же тему: "Маяковский знакомится с Бриками в июле 1915 года. Осип Максимович и его жена, Лиля Юрьевна, были очень обеспеченные выходцы из буржуазной среды, которую так ненавидел Маяковский. Снова двойственность, снова противоречие, которое потом обернется разрывом. Познакомила их младшая сестра Лили - Эльза, впоследствии французская писательница Эльза Триоле. После первого прочтения стихов все и случилось. Брики отнеслись к его творчеству восторженно, назвали "невиданным чудом", тут же Владимир Маяковский полюбил Лилю Юрьевну, "ослепительную царицу евреев". Вскоре Маяковский переезжает к Брикам. Что же это были за отношения? Даже самые близкие терялись в догадках. Вероника Полонская пишет: "Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Юрьевны". Так или иначе, в неотлучное приложение к возлюбленной Маяковский получил ее мужа. Но только ли для друзей их отношения были непонятны, запутанны и двусмысленны? Понимали ли они сами - кто кому кто? В письмах Маяковского нежность Брикам была разделена чуть ли не поровну. "Целую 1000 раз тебя и 800 Оську". Все же Оську на 200 меньше. Любые чувства соперников можно понять, но чтобы любовник обожал мужа - это представить трудно. Луначарский называл Осипа Максимовича злым демоном. Брик был начитан, знал языки, точно чувствовал конъюнктуру, сам сочинял художественные произведения. В рукописях любых стихов Маяковского нет ни одной запятой. С 1916 года все знаки препинания расставляются Бриком. Он принимал участие во всех замыслах Маяковского. Собирал материалы для поэмы "Ленин", обсуждал идеи, сдавал в печать готовые произведения. Они действительно хорошо дополняли друг друга. Черновик каждой новой вещи он прежде всего отдавал Брику: "На, Ося, расставь запятатки". На протяжении пятнадцати лет Маяковский пользовался эрудицией Брика, Брик же выжимал из него все соки и ограничивал его движения. Несомненно, это был деловой союз, основанный на взаимовыгодных обстоятельствах. Так что можно сделать вывод о том, что не только любовь к Лиле Юрьевне вынуждала Маяковского дружить с Осипом Максимовичем. Если Маяковский и ревновал, то лишь в самом начале их знакомства. Потом Осип стал для жены другом, и эта роль его устраивала. Видимо, поэтому Маяковский мог так долго и ровно дружить с соперником. Сама же Лиля Юрьевна на полях какой-то рукописи напишет: "Физически О.М. не был моим мужем с 1916 г., а В.В. - с 1925 г." Маяковский носит кольцо с инициалами, подаренное Лилей. Он, в свою очередь, дарит ей кольцо с выгравированными инициалами "Л. Ю. Б.". Монограмма читается как бесконечное "люблюблюблюблюблюблюб". Внутри кольца написано "Володя". Когда советские люди перестали носить кольца, Маяковскому присылали на выступлениях записки: "Товарищ Маяковский! Кольцо вам не к лицу". Но товарищ Маяковский не расстался с кольцом, он надел его на связку с ключами. В письмах к Лиле поэт подписывается "Щен" и рисует забавные картинки, отображающие его самого: "Щен болен. У него грипп", "Щен в Мексике, на пальме, смотрит в бинокль на Москву", "Щен в Крыму, на вершине Ай-Петри, с шашлыком в руке". Его любовь - романтична, возвышенна, всепоглощающа. Маяковский пишет поэму "Флейта-позвоночник", в которой героиня - предмет сделки. Она опутана мещанским благополучием, ее могут продать, украсть, перекупить. Нет ничего странного в этой аллегории, образе, ведь его Лиля Брик опекалась в молодости гувернанткой, училась в частной гимназии, живет в буржуазной среде и сейчас. Посвященные ей "Флейта-позвоночник" и особенно "Лиличка! Вместо письма" - самые подлинные признания в любви. Никогда еще вся гамма чувств - ненависть, любовь, обида - не была так талантливо выражена в стихах. Но Лиля Юрьевна Брик - бесспорный центр внимания не только Маяковского, но и многочисленных поклонников и близких друзей. Переменчивая, жгучая, естественная, умная, избалованная во всех своих капризах и порывах. На свет ее "горячих до гари" глаз мужчины тянулись как мотыльки. По-видимому, и Маяковскому отводилась сходная роль, на которую он в отличие от Брика согласен не был. В конце декабря 1922 года возникает странный разрыв в отношениях Маяковского и Бриков. Поэт безвылазно сидит на Лубянке под строгим домашним арестом. Выходит только за папиросами, ни с кем не видится и пишет, пишет, пишет. Что же произошло? Маяковский утверждает всем, что пауза произошла "по взаимному уговору" и ему необходимо пересмотреть свой внутренний багаж. Лиля Юрьевна пишет о другом: "Жилось нам хорошо, привыкли друг к другу, обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился "старенький, старенький бытик". Мы испугались и решились разбить это "позорное благоразумие". Маяковский приговорил себя на два месяца одиночного заключения проверить себя". Проверка удалась на славу. Он может жить без варенья. Но он не может жить без Лили. Да и варенье, оказалось, здесь ни при чем. Из писем Маяковского вдруг выясняется, что есть какая-то его вина: "Я не грожу, не вымогаю прощения...", "Я вижу, ты решила твердо...". А в одном из писем двухмесячной изоляции он написал прямо: "Я знаю, что мое приставание к тебе - для тебя боль". Оказывается, на самом деле причина разрыва - настойчивые требования Маяковского верности и постоянства от Лили. Снова двойственность, снова парадокс. Разве постоянство - не мещанская добродетель, от которой он бежал и которую обличал в стихах? Как верно заметил Сэленджер, мы боимся признаться себе в каких-то очень простых и искренних вещах, потому что на поверку они оказываются самыми банальными. Маяковского буквально раздирают противоречия и чувства: обида, ревность, ненависть. В эти два месяца ссылки Маяковский пишет более чем странную поэму "Про это". Тема впрямую не названа. Про что про это? Нет более уклончивого произведения, но здесь его традиционная маяковская ненависть изливается во что-то абстрактное, в предельно максимальное ничто. Маяковский не выдерживает два месяца. Бегает подслушивать на лестницу под дверь Бриков. Брики чай с вареньем пить перестали, перешли на шампанское. ЛЕФ, который возглавлял Осип Брик, становится одновременно и салоном, и вертепом, и коммерческим предприятием. И снова обман самого себя. Оказывается, против обыденщины, вкусной еды и теплой ванны Маяковский ничего против не имеет. Повседневное окружение его любимой, друзья-соперники, поклонники - вот главное препятствие его любви. А самое страшное в том, что и сама Лиля - часть ненавистного ему быта. Но он ее не может обвинять. Потому что любит. Скажу: - Смотри, даже здесь, дорогая, стихами громя обыденщины жуть, имя любимое оберегая, тебя в проклятиях моих обхожу. Что же это была за женщина? Женщина, чутко оберегающая свое первенство в душе поэта. Легко относясь к его увлечениям, не терпела и намека на что-то глубокое. Публичное прочтение стихов, посвященных Татьяне Яковлевой, навсегда осталось в ее глазах самой страшной изменой. А после смерти Маяковского все письма к нему Татьяны Яковлевой были сожжены Лилей Юрьевной лично. Сложная любовь Маяковского и Брик не раз подвергалась испытаниям, однако лишь к ней чувство поэта было безмерным вне времени и событий. На самом деле трагедия "треугольника" заключалась в том, что Маяковский любил Лилю, которая по-настоящему не могла любить никого, кроме своего мужа. Осип Максимович же, по-видимому, ее не любил. Отсюда постоянная смена поклонников у Брик, суета, вечная смена развлечений, обеды, премьеры, вернисажи, желание везде успеть первой. Как оказалось, все это лишь средство заполнить ту пустоту, которую не смог заполнить равнодушный к ней человек. Когда Маяковский и Лиля сходились, они обещали обязательно сказать друг другу, если разлюбят. В 1925 году отношения Маяковского с Лилей Брик становятся чисто дружескими. Лиля пишет, что больше не любит его. И добавляет, что едва ли это признание заставит его страдать, так как у него самого за последнее время было два сильных увлечения. Тем не менее они до конца жизни (его) бережно заботятся друг о друге. Более того, влияние Лили Брик настолько сильно над Маяковским, что она берет на себя смелость не разрешать ему жениться. Когда в 1927 году были обнародованы его отношения с Натальей Брюханенко, Лиля написала ему: "Володя, до меня отовсюду доходят слухи, что ты собираешься жениться. Не делай этого..." Неизвестно, повлияла ли просьба Лили Брик или нет на его решение, но Маяковский так ни разу и не женился. Трудно объяснить, что такое обаяние, еще труднее понять женскую силу. Если кто и знал тайну своей поразительной привлекательности и власти над мужчинами, то это сама Лиля Брик. Одно можно сказать с уверенностью: Лиля Брик помимо несомненной одаренности и в слове, и в уме обладала самым главным даром - быть женщиной. И не только в молодости, но и в восемьдесят лет она была окружена мужчинами, роскошью и богатством. Кто смог понять незаурядность этой женщины, тот сразу же попадал под ее почти безраздельную власть. Помимо безукоризненного вкуса она обладала поразительным чутьем на все новое и талантливое. К ней на суд приносили свои стихи Слуцкий и Вознесенский, она безошибочно угадала в молодой дебютантке великую балерину Майю Плисецкую, с первых же слов поняла феномен Параджанова. Умерла она восьмидесятишестилетней старухой, покончив с собой из-за несчастной любви. Говорят, гибель Маяковского была воспринята Лилей Юрьевной с искренним удивлением. После похорон у Бриков пили чай, шутили, говорили о жизни и смерти. Но несмотря на, казалось бы, такие резкие различия в жизни Маяковского и Лили Брик, смерть обоих до ужаса похожа: неудачная любовь, болезнь и самоубийство." Сайт: www.stm.ru/current/lovemuz.shtml

По воспоминаниям П. Л. Вульф, среди начинающих актрис Феодосийского театра зимой 1918–1919 годов была и Ф. Г. Раневская, дебютировавшая в роли Маргариты Кавалини (пьеса «Роман»). Затем она сыграла роль Шарлотты («Вишневый сад»), добившись первого успеха. Это была неопытная актриса с большим дарованием, которая вызывала восхищение товарищей и зрителей, несмотря на длинную нескладную фигуру, смешную до невозможности и в то же время трагически одинокую. Начиная с 1920-х годов она играет в театрах Симферополя, Баку, Архангельска, Смоленска. С 1931 года работает в Камерном театре в Москве, в 1933–1939 годах – в Центральном театре Красной Армии. С 1934 года Раневская начала сниматься в кино. Среди ее ролей были госпожа Луазо в кинофильме «Пышка» (1934), мать невесты в «Свадьбе» (1944), Маргарита Львовна в «Весне» (1947), мачеха в «Золушке» (1947). Лучшей ее ролью в кино считается Роза Скороход в кинофильме «Мечта» (1943). Блестяще исполняла она эпизодические роли: Попадья в «Думе про казака Голоту» (1937), жена инспектора гимназии в фильме «Человек в футляре» (1939), мадам Бергер в «Ошибке инженера Гарина», Леля в «Подкидыше» и другие. В поисках «своего театра» она не раз переходила из одного коллектива в другой: играла в Московском драматическом театре (ныне им. Маяковского), Театре им. Моссовета, Театре драмы им. Пушкина. Небольшая роль Маньки-спекулянтки («Шторм» Биль-Белоцерковского, 1951) благодаря исполнению Ф. Г. Раневской стала одним из ярчайших образов. Многие зрители ходили только для того, чтобы увидеть великую артистку и после ее сцены уходили из театра. Возмущенный руководитель театра Завадский эту сцену из спектакля убрал, тем более что Ф. Г. Раневская давала ему нелицеприятные оценки: «Завадский – маразматик-затейник», «уцененный Мейерхольд», «перепетум-кобиле» и «Завадскому дают награды не по заслугам, а по потребностям, у него нет только звания “мать-героиня”». В 1961 году Ф. Г. Раневской было присвоено звание народной артистки СССР. Огромный успех, которым она пользовалась, не радовал ее, а мучил, потому что способна она была играть выдающиеся роли, а вынуждена была сниматься в незначительных фильмах, не имея возможности реализовать свое незаурядное дарование. Всем известны ее талантливые афоризмы, изданные отдельной книгой. Общественная атмосфера оценивалась ею так: «Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней»; «Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация масла с касторкой»; «Если человек умный и честный, то беспартийный. Если умный и партийный, то нечестный. Если честный и партийный, то дурак». Поэтому она не вступила в Коммунистическую партию и отказалась стать агентом КГБ. Сергей Юрский говорил: «Я нахожусь через одно рукопожатие с великим Качаловым: с ним дружила Раневская, а я имел счастье дружить с ней». Она дружила не только с Качаловым. Задушевная подруга Ахматовой, близкий человек Таирову, Алисе Коонен, Михаилу Ромму, Дмитрию Шостаковичу, Борису Пастернаку… Они видели ее большой, практически невостребованный актерский талант, но главное – талант ее личности. Долгая жизнь Раневской – трагедия одиночества, счет потерь. Она имела всё, о чем может мечтать любой человек, – и всё потеряла. Наследница миллионов – после революции страшно бедствовала, падала в голодные обмороки (свою так и не опубликованную «Автобиографию» Фаина Георгиевна начала так: «Я – дочь небогатого нефтепромышленника…»). Актриса огромного дарования – она могла заменить собой всю труппу – знаем же и цитируем мы ее крошечные, эпизодические роли, изначально даже бессловесные: главных ролей за ее рекордно долгую сценическую жизнь можно насчитать единицы. Раневская сокрушалась: «Когда мне не дают роли в театре, я чувствую себя пианистом, которому отрубили руки». Она потеряла семью, эмигрировавшую в Америку, потому что, как многие еврейские дети из состоятельных семей, была отравлена романтизмом революции и фанатически предана театру. Друзья – смысл ее существования – уходили из жизни раньше нее и уносили души и осмысленность бытия. Она оставалась – огромная и цельная, как глыба; язвительная дама с «толстым голосом», но с нежной и ранимой душой. Бесконечно одинокая, обладавшая редкостным даром остроумия – едкого, но философического, с привкусом горечи: «Б-же, какая я старая! Я ведь еще помню порядочных людей»; «Всю жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй»; «Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя»; «Сняться в плохом фильме – всё равно что плюнуть в вечность»; «Одиночество как состояние не поддается лечению»; «Если больной хочет жить – врачи бессильны»… Раневская умерла 19 августа 1984 года и, как и Михоэлс, похоронена на кладбище крематория около Донского монастыря. Британская энциклопедия включила Фаину Раневскую в десятку великих актеров ХХ века. А что касается любви народной… Кассирша одесского театра говорила так: «Когда Раневская идет по городу, вся Одесса делает ей апофиёз!» Апофеоз Раневской – не на целлулоидной пленке и не в перечислении ее наград и регалий. Она живет в нашей памяти, в нашем сердце, в каждом «как говорила Раневская…». Авторы: И. Шварцман, Е. Моршович Сайт: www.lechaim.ru

ЖЕНЩИНА И МУЖЧИНА ГЛАЗАМИ РАЗНЫХ ЭПОХ В детстве у моей сестры было два совершенно «железных» аргумента, благодаря которым она всегда выходила сухой из воды наших ребячьих разборок: ее возраст и ее пол. Она была довольно непоседливой и боевой девчонкой и частенько меня «доставала». За что, естественно, получала по полной программе. Родители, заслышав ее плач и, как правило, особо не разбираясь, призывали к ответу меня. На все возражения («она же первая начала», «я ее вообще не трогал бы, если бы она сама бы не» и т. д.) я всегда слышал одно и то же: «Она же младше, она же девочка». В глазах родителей это извиняло любую провинность. Вскоре так или примерно так стал считать и я, тем более что бережное отношение к женщине прививала нам не только семья, но и школа – что бы сейчас ни говорили о недостатках советской педагогики. Впервые с другим отношением к женщине я встретился, открывая для себя Америку. Будучи в Сан-Франциско, я отправился на пикник с моими американскими друзьями. Одна из женщин несла тяжелую сумку с продуктами. Практически машинально (советская школа!) я предложил ей свою помощь. Она охотно согласилась, но минут через двадцать спросила у меня, не устал ли я. На что я – опять же не раздумывая – веско заявил: «Ну что Вы! К тому же, в этом смысле между мужчиной и женщиной недаром существует разница!» Дальше случилось то, чего я никак не мог ожидать. Моя спутница практически вырвала у меня свою сумку и жестко отпарировала: «Никогда никому в Америке больше этого не говорите!». Так я впервые пережил то, что американцы называют культурным шоком – встречу с неожиданным. Наверное тогда я впервые задумался, что тот ОБРАЗ ЖЕНЩИНЫ, который сложился в моей голове, отнюдь не единственный, что он меняется с разными странами и разными эпохами. И поскольку стран мне пришлось пока объездить меньше, чем перечитать книг об эпохах, предлагаю небольшой экскурс в историю культуры. А БЫЛ ЛИ МАТРИАРХАТ-ТО? Большинство известных нам древних культур – культуры патриархальные, т.е. такие, в которых мужчина занимал господствующее положение в семье, роде, государстве. Что же касается матриархата – общественного устройства, в котором главенствующее положение занимает женщина, то на сегодняшний день представления о существовавшем когда-то «царстве женщин» являются научным анахронизмом. Хотя, по мнению некоторых специалистов, существование матриархата подтверждается некоторыми древнейшими мифологическими сказаниями. Прежде всего речь идет о встречающемся во многих древних культурах почитании женского божества – великой богини-матери, какой была, например, древнеегипетская Исида. Согласно мнению современного православного богослова диакона Андрея Кураева, свидетельство о матриархате встречается даже в Библии! Именно так, считает профессор Кураев, следует интерпретировать знакомую всем фразу ветхозаветной книги Бытие: «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; будут два одна плоть» (глава 2, стих 24). В словах о том, что именно мужчина оставляет семью и приходит в дом к женщине – а не наоборот, как было в большинстве последующих культур, – православный богослов видит указание на матриархальный порядок устройства общества. Действительно, рассказ о творении не дает никаких оснований для устоявшихся на бытовом уровне представлений об изначально бесправном положении женщины. Некоторые мужчины любят шутить, что женщина сотворена из ребра – единственной кости, в которой нет мозга. Однако эта шутка не имеет никакого отношения к библейскому повествованию, да и остроумием особым не отличается. Остроумие – это ведь острота ума, а умному человеку пристало бы знать, что древнееврейское слово «цела», которое в русской Библии переведено как «ребро», означает не только ребро, но и часть, грань. В данном конкретном случае – эмоционально-чувственную грань, более тонкую душевную организацию, которая отличает прежде всего женщину. Поэтому с помощью этого примера можно доказывать не столько превосходство мужчины, сколько обратное. Потом с первыми людьми, согласно библейскому повествованию, происходит трагедия. Не будем сейчас вдаваться в подробности библейского рассказа о первородном грехе. Отметим лишь то, что результатом грехопадения стал не только разрыв человека с Богом, но и изменение во взаимоотношениях мужчины и женщины. Эмоционально-чувственная женщина первой поддалась на призыв соблазнителя и, искусившись, повлекла за собой и мужчину. Равновесие было нарушено, мужчина получил над женщиной власть, которая ему ранее не принадлежала. Можно соглашаться или не соглашаться с библейской интерпретацией человеческой истории, но факт остается фактом: известное нам общество – это общество патриархальное, в котором царит, если уместно употребить здесь это слово, женское бесправие. ЦАРСТВО МУЖЧИН В древние времена женское начало в большинстве культур считалось началом темным, губительным, искушающим. Напомню, что слово «искушение» звучит усладительно лишь для современного человека, задавленного тяжестью рекламных роликов на темы «искушение вкусом», «секрет обольщения» и т. д. Для большинства традиционных культур искушение – это когда плохо, это то, что сбивает с истинного пути. Поэтому в Древнем мире женщина – всегда источник соблазнов. Японская пословица гласит: «Красавица – это меч, разрубающий жизнь». Этой мысли вторит древнееврейский мудрец Екклесиаст: «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы» (Екклесиаст, глава 7, стих 26). Естественно, такое отношение к женщине не могло не сказаться на ее социальном, как сказали бы мы сейчас, положении. И сказывалось, да еще как… На Древнем Востоке от женщины требовалось абсолютное послушание мужу во всем. Семейные законы были суровы: непокорную жену супруг мог наказать, и наказать довольно жестоко. Согласно одному древнеассирийскому закону, муж имел право за непослушание, лень или отказ от исполнения супружеских обязанностей избить жену, остричь ее, отрезать ей уши, нос, выжечь на лбу рабское клеймо или выгнать ее из дома. При этом, что бы ни совершил мужчина, никто не мог привлечь его к ответственности, тогда как он мог все. Например, имел право вернуть бежавшую от его жестокости в родительский дом жену, если она пробыла там более четырех дней. При этом мог еще и подвергнуть ее унизительному испытанию: заставить доказывать, что за время своего отсутствия она не спала ни с одним мужчиной. Способ для этого избирался весьма оригинальный: «Такую жену надлежит связать и бросить в воду; если она выберется благополучно, значит, она невиновна, и муж должен оплатить судебные издержки». Ну, а если нет… Любое подобное «доказательство» измены означало для женщины неминуемую смерть. О каких-то иных правах женщины говорить вовсе не приходится. Согласно законам Хаммурапи, женщина была бесправной во всех отношениях: даже овдовев, она не могла заключать договоров, вести денежные дела, ставить свою подпись – все делалось только через опекуна. Кому-то может показаться странным, однако исключением в плане отношения к женщине не были ни Древняя Греция, ни Древний Рим. В Греции женщина практически не участвовала в общественной жизни. В греческих полисах (городах-государствах) женщины никогда не имели гражданства (т. е. фактически приравнивались к рабам), не обладали властью распоряжаться имуществом (исключением была Спарта), целиком находясь под опекой мужчин. Опекуном до замужества являлся отец либо ближайший родственник-мужчина, после замужества вся власть переходила к законному супругу. Конечно, образ женщины в эпоху античности будет неполным, если ограничиться описанием женского социального бесправия и мужского произвола. Древние памятники искусства и литературы свидетельствуют о том, что античный идеал красоты нашел свое отображение в том числе и в женских скульптурах, изображавших красоту и совершенство женского тела. Греки считали, что женщины способны вдохновлять мужчин, влиять на мужское поведение. Правда, большей частью это относилось к гетерам, «спутницам», которые специально привозились из других краев для увеселительных приемов греческих мужчин, чьи жены не имели возможности разделить мужское веселье. Кстати сказать, супружеская измена и в Древнем Риме каралась смертью. Естественно, если изменяла женщина. (Понятие мужской измены возникает довольно поздно и, как представляется, не без влияния христианства.) Такое отношение к женщине, а также постоянное пребывание мужчин в исключительно мужском обществе породило еще одну особенность греческой культуры – широко распространившийся гомосексуализм, высокая степень развития которого несколько непривычна даже в наше время, отличающееся терпимостью и либерализмом. Многие греки даже считали, что любить может лишь мужчина мужчину, женщина же предназначена лишь для рождения детей и ухода за мужчиной, но никак не для любви. Поэтической, высокой, красивой может быть лишь мужская любовь. Чтобы убедиться в том, что греки действительно так считали, достаточно прочесть диалог Платона «Пир». «А ЖЕНА ДА УБОИТСЯ МУЖА!» Христианство, явившись вызовом всей римской культуре, не могло не затронуть и взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Конечно, евангельская проповедь не была направлена на подрыв социально-политического порядка и не задавалась целью изменить отношения между полами, и все же христианство радикально утверждало новые принципы взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Конечно, пройдут века, прежде чем человечество сможет всерьез заговорить о равноправии полов, но только благодаря произошедшей две тысячи лет назад «христианской революции» вышеописанные картины бесправия женщины в Древнем мире кажутся нам сегодня ужасными. Именно в христианской культуре утвердился моногамный брак. Именно христианство впервые в человеческой истории провозгласило, что супружеская измена мужчины настолько же недопустима, насколько недопустима измена женщины. Вспомним евангельский рассказ о женщине, которую застали в прелюбодеянии (т. е. супружеской измене) и которую, по ветхозаветному закону, следовало побить камнями. Фарисеи-законники, строго соблюдавшие все древние предписания и искавшие возможности обвинить Христа в нарушении принятых правил, привели ее к Иисусу, спрашивая его, что с ней делать. Ответ прозвучал для них неожиданно-ошеломляюще: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 7). По одному из древних толкований этого евангельского места, Христос имел в виду тех, кто без такого же греха, то есть кто не изменял своим женам. И толпа разгоряченных законников разошлась, не смея осудить женщину, так как они были «обличаемы совестью». Пафос этого эпизода не в том, что Иисус оправдывал измену. Напротив, Он расстается с грешницей со словами: «Иди и впредь не греши». Но главное в том, что Христос впервые заявил о необходимости сохранения верности не только женщинами, но и мужчинами. Дохристианское общество не знает такого уровня нравственности. Вообще христианство возносит брак на недосягаемую дотоле высоту: венчание именуется таинством, а любовь супругов сравнивается с любовью Бога и человека. Кстати сказать, понимание любви в христианстве очень сильно отличается от понимания любви в язычестве. В античной греческой литературе понятие любовь чаще всего выражается словом «эрос». Эрос – это всегда страстная любовь; любовь, приносящая одновременно наслаждение и страдание. Эрос – это желание заполучить другого, это любовь для себя. Интересно, что в евангельских текстах слово «эрос» не встречается. Вместо него евангелисты используют слово «агапе». Агапе, в отличие о эроса, есть любовь дарующая, а не вожделеющая. Любовь для другого, а не для себя. В средние века, когда на смену языческой культуре приходит культура христианская, семья становится не просто «ячейкой общества», но таинством, в которое вступают два христианина, заявляя о совместном решении перед своей общиной. По христианскому учению, семья есть малая церковь. А церковь не может созидаться «на время» – она создается навсегда, скрепляемая любовью, которая не ищет лишь своей выгоды и удобств. Кстати сказать, венцы, которые во время венчания в Православной Церкви надевают на жениха и невесту, это не царские, как думают многие, а мученические венцы. Конечно, не в том смысле, что брак – это сплошное мучение, нет. Имеется в виду другое: по толкованию одного христианского святого, муж не должен останавливаться ни перед какими страданиями, даже смертью, если они нужны для блага жены. Венчающиеся здесь уподобляются раннехристианским мученикам, которые страдали за Христа… Что же касается пресловутой фразы «жена да боится своего мужа» (послание апостола Павла к Ефесянам 5, 33), то, по мнению большинства православных богословов, эта фраза не означает, что жена должна испытывать страх и трепет перед грозным супругом, а лишь то, что она должна бояться оскорбить мужа, бояться стать поруганием его чести. Это не животный страх от ненависти и ужаса, а страх охранительный, проистекающий из любви. Так дети боятся обидеть родителей, боятся причинить им боль… TEMPORA MUTANTUR… (Времена меняются) Несмотря на серьезность изменений, привнесенных в культуру христианством, наивно было бы утверждать, что в христианском обществе сразу покончили с женским бесправием. Еще долгие столетия женщина не принимала никакого участия в общественно-политической и интеллектуальной жизни. Справедливости ради надо отметить и то, что это положение все же не было результатом «украденных женских прав», а, напротив, медленно готовило почву для будущей эмансипации. Согласно мнению большинства ученых, первые ростки эмансипации проявились еще в эпоху эллинизма, однако тогда им не дано было развиться. Всерьез же против положения женщины «босой, беременной и на кухне» восстает лишь сознание европейца конца XVIII – начала XIX века. В России борьба женщин за свои права в XIX веке является важной составной частью борьбы за всеобщую социальную справедливость. Мужчины с трудом расстаются с привычной картиной женщины-супруги, жены-хранительницы семейного очага. В этой мужской горечи есть своя правда: процесс женской эмансипации пошел таким образом, что социально-экономическое освобождение женщины нередко приводило к появлению «новых женщин», лишенных привычного женского обаяния. Именно на это жаловался русский мыслитель Николай Бердяев в своей работе «Метафизика пола и любви». Соглашаясь с тем, что женщина должна быть экономически независима от мужчины, должна иметь свободный доступ ко всем благам культуры, а также иметь право восставать против «рабства семьи», философ замечал, что все это само по себе не решает проблемы. Более того, женской эмансипации, согласно Бердяеву, помимо позитива, присуща и ложная тенденция, которая разрушает прекрасные мечты, «мистические грезы о божественном Эросе, об Афродите небесной». ЖЕНЩИНА И ФЕМИНИЗМ Справедливость мыслей Бердяева я очень ясно ощутил в США. Еще не успел забыться вышеописанный случай с нервной дамой-феминисткой, обидевшейся на меня за то, что я посмел сказать о разнице между мужчиной и женщиной, как меня ждал новый культурный шок. Одна моя знакомая американка наотрез отказалась от того, чтобы я заплатил за нее в кафе, хотя я сам ее туда пригласил. Причем для нее это было настолько принципиально, что если бы я продолжал настаивать, то мы бы всерьез поругались. Сначала я пытался относиться ко всему философски: это ведь даже хорошо, рассуждал я, и платить за них не надо, и дорогу тебе уступают (действительно, уступают!). Наверное, как слабому полу. Но вскоре американский феминизм начал вызывать по меньшей мере недоумение. С одной стороны, получив абсолютно равные с мужчинами права и возможности (за что, собственно, и боролись первые эмансипе), феминистки не остановились на достигнутом. Сегодня они выдвигают требования, повергающие в шок даже видавших виды борцов (т.е. «борчих» – пардон за новояз – еще один результат патриархальности культуры: многие слова, в том числе слово "человек", мужского рода) за женские права, а в бесправном положении часто оказываются уже мужчины, каждый неосторожный взгляд которых может быть истолкован как посягательство на женскую честь. Да и вообще, по мнению таких феминисток, современные мужчины должны постоянно испытывать комплекс вины за разгильдяйство своих предков. Может, это где-то и справедливо, но равенства опять не получается. С другой стороны, в борьбе за равенство женщина зачастую не только приобретает новые права, но и теряет прежнее обаяние – то, о чем писал Бердяев, – и превращается в нелепое подобие мужчины. Для современного общества, слава Богу, тяжелое и унизительно прошлое женщины – не более чем древняя и не самая приятная страница истории человечества. Вместе с женским бесправием из нашей жизни ушло и отношение к женщине как к существу второго сорта и источнику бед. При этом, одновременно с появлением женских прав, из жизни стало понемногу исчезать обаяние женственности. Виноваты же в этом, естественно, мужчины. Автор: Владимир ЛЕГОЙДА Сайт http://umniki.ru

Не могу удержаться от соблазна представить на обозрение читателей нескольких работ замечательной художницы Аиды Лисенковой-Ханемайер: