WildWind

2. Палестинский джип так и не прибыл на место встречи для совместного патрулирования. Это было совсем не похоже на лейтенанта Хафеса, угрюмого профессионала, ни разу не подводившего Марка и его взвод последние несколько месяцев. Как ни странно, на этого матерого террориста, одного из тех, кто уходил с Арафатом из Ливана в Тунис и обратно в Израиль, можно было положиться как на самого себя. Не нашел нас в этом зеленом тумане? А база на вызовы не отвечалет. Ребята в джипах притихли, чувствуя непривычное смятение своего сержанта. Подавляла мертвая тишина. Они знали цену такой тишине и такому туману на перекрестке в центре палестинского города, где только вчера были настоящие уличные бои со слезоточивым газом, резиновыми пулями и тысячами озверелых подростков с камнями, бутылками, рогатками, ухмыляющиеся палестинские полицейские в сторонке. Три года непрерывной свирепой конфронтации, породили повышенное чувство опасности. Марк дал сигнал двигаться в сторону базы, и тут резко как выстрел прозвучал вызов,. Голос командира был странно дрожащим, словно он сдерживал смех: "Все, кончай воевать, домой, все домой, отбой, полный отбой, хаверим..." "Хафес не прибыл, Дани", -- крикнул Марк, невольно поддавшись неестественному веселью. "Кибенемат! -- счастливо гаркнул офицер единственное освоенное им за годы алии русское выражение. -- Он уже никогда и никуда не прибудет. Домой! Самой короткой дорогой и на полной скорости. Кстати, автоматы можете заткнуть себе в задницу, война кончилась, их больше нет!" "Кого? Полицейских Арафата?" "Вообще никого больше нет, добро пожаловать на глобус Израиля!" "Ничего не понимаю, -- буркнул Марк и добавил водителю: -- Гони короткой дорогой". "Там же осиное гнездо, -- возразил по-русски Дима. -- Даже если Ганди действительно, наконец, пришел к власти и выгнал Арафата обратно в Тунис, а всех его подданых в свою Иорданию, то там, в гнезде хоть кто-то да поджидает нас." Но джип понесся в редеющем тумане узкими улицами, оглашая пустынный город сиреной. В квартале, названном осиным гнездом, метнулась человеческая фигура. Марк окликнул. Пожилой араб послушно подошел к джипу, комкая в руках пустую сумку. "Документы", -- приказал сержант, не спуская глаз с сумки. Араб выглядел не просто растерянным, ошеломленным. Сумку он тут же вывернул наизнанку. Документы были в порядке. "Где народ? -- спросил Марк.-- что происходит в городе?" "Что происходит? -- пролепетал старик. -- Дорого бы я дал за ответ, куда все вдруг подевались." "Да кто все?" -- заорал Марк, чувствуя себя идиотом. "Вы что, радио не слушали? -- удивился араб. -- Сегодня ночью произошла космическая катастрофа. С планеты исчезли все, кроме евреев и их родственников.-- Вам больше не в кого стрелять." "Ну уж и все, -- засмеялся Марк. -- Ты-то вот он." "Я не араб, -- смущенно сказал старик, -- теперь можно признаться. Я бывший советский разведчик, по национальности еврей." "Да уж, теперь под араба не закосишь, -- кивнул Марк. -- Поедете с нами." Как там дома, привычно подумал Марк. Уехав на зависть своим советским одноклассникам за границу, на Запад, Марк отнюдь не попал в рай. Заграница обернулась для него сначала нищетой и отчаянием, драками в школе и на улице с "марокканцами" и арабами, а потом -- на долгие три года -- грязными и пыльными восточными улочками контролируемых территорий, похожими на кошмарный сон. Он жил среди всеобщей ненависти населения палестинских городов и селений, постоянной опасности. Его буднями были изнуряющие учения, уличные бои, где в него и его товарищей летели камни с единственной целью -- убить, а от его резиновых пуль и слезоточивого газа корчились на земле его арабские сверстники, а то и вообще дети с камнями в руках. Зная, с каким страхом и надеждой ждут его появления дома, он представлял то отчаяние, которое охватывает чужих отцов и матерей, когда к ним приносят на носилках так похожих на Марка парней-арабов со следами его меткого выстрела... Единственной отдушиной в этом аду были частые короткие отпуска домой -- в тихую зеленую Хайфу, к морю, к друзьям, к бедным своим немолодым родителям, без конца теряюшим работу и меняющим съемные квартиры. Так и не освоивший иврит отец подходил к почтовому ящику с ужасом. Каждый конверт с надписью на государственном языке он вскрывал с таким обреченным видом, что у Марка просто сжималось сердце. Конверты действительно несли их семье только очередное унижение, поборы, отказы или угрозы, а он, взрослый сын, не мог ни заработать для своей семьи, ни как-то строить свое будущее. Пока его более хитрые сверстники, закосив от армии и наплевав на новую родину, осваивали компьютеры и учились в университетах, Марк бегал с автоматом по территориям, освобождая заложников и преследуя авторов террактов. Марк уже осознал, что он защищает от арабов не только эту вечную нужду и отчаяние, но и право хоть на какую-то жизнь для себя, для своих близких, для откровенно презирающих его умельцев уклониться от службы. Он своими глазами видел ту непримиримую смертельную застарелую ненависть по другую сторону хрупкой и никем не признанной еврейской границы, которая всегда готова проявиться исполинским погромом. Чуть ослабни Израиль -- не будет и нищей жизни -- только мучительная и унизительная смерть для его родителей... Как отец пережил эту ночь? -- подумал Марк, приближаясь к затянутой колючей проволокой базе. Он знал, что отец работает преимущественно в темное время суток и что бывает и в арабских районах Хайфы.

x x x Сирена вдруг промчавшегося навстречу полицейского "форда" заставила Салаха очнуться от видений. Почему он только сейчас заметил шум встречной машины? А ЭТИ ВСЕ!? И как он беспрепятственно пересек контрольный пункт! Когда такое было, чтобы ни один яхуд не проснулся (да и когда они вообще спали там?). Машину не только не обыскали, но и не проверили документы у водителя. Этого быть просто не могло. Туман? Действительно слишком густой, но звук-то от мощной машины в лабиринте бетонных блоков они должны были услышать. И где все звуки сейчас? Салах резко затормозил, свернув к обочине главной дороги страны и прислушался. Зловещую тишину подчеркивало шелестение придорожных сосен на скалистом склоне. Только теперь он осознал, что все машины и навстречу, и вдогонку стояли. Огни фар со всех сторон, много огней, по ту сторону трассы белые, по эту -- красные. Он вышел и осторожно подошел к зеленому "фиату" с ненавистным флажком. В салоне было пусто, двери закрыты, но не заперты, как если бы хозяева были внутри. Он перебегал от одной машины к другой -- то же самое. Больше всего его ошеломило положение ремней безопасности! Они во всех машинах были тщательно застегнуты -- на пустых сидениях!.. Все моторы работали в режиме стоянки, все машины были поспешно, но аккуратно припаркованы. Словно все яхудим вдруг каким-то образом выскользнули из ремней и пошли купить газету, беспечно оставив ключи зажигания и открытые двери. Сотни, тысячи машин, кое-где в два-три ряда! Было ясно, что кто-то, чья-то благословенная воля в одночасье ликвидировала могучих врагов Салаха и его многострадального народа и отдала в его руки весь этот сонм богатых и не очень машин. Тревога не исчезла. но вместе с изумлением пришла радость. Аллах велик! За скалой поворота возник звук мотора. Тот же полицейский форд возвращался. Салах был одет как преуспевающий адвокат: кипа, тонкие очки. У него были безупречные документы, прекрасный иврит, английский и русский. Бежать не было никакого смысла. Он спокойно вернулся к своему "мерседесу". Фары "форда" уперлись в него. Из машины вышел пожилой не похожий на полицейского человек и поздоровался по-арабски. Салах ответил на иврите. Человек извинился на иврите и продолжал по-арабски: "Ваш камуфляж уже ни к чему. Как и все ваши планы о которых давно известно службе безопасности, мой господин... Вас некому больше арестовывать. Они ушли. Боюсь, вам придется теперь взрывать совсем других и в другом месте. Евреев же в Палестине больше нет. И не только в Палестине. Сегодня ночью они исчезли во всем мире, вместе со своими нееврейскими родственниками. Боюсь, господин Салах, что вам следовало бы вернуться домой и как можно раньше, там вы пригодитесь нашему народу больше." "А ты изменился, Фараж. Я уже и не надеялся, что все-таки доберусь до такой опекаемой евреями персоны!.. Что же твои хозяева тебя не захватили с собой? Или ты отказался? Наверное, там неважно, куда их унес шайтан, если ты предпочел остаться с нами, кого предавал всю жизнь?" "Никто ни меня, ни других арабов -- патриотов Израиля -- ни о чем не спрашивал... А вы послушайте-ка лучше радио". В приемнике "форда" говорили по-русски: "...палестинцам самим распорядиться богатейшим израильским наследством, -- взволнованно звучал женский голос. -- Тем более, что это соперничество приняло характер военной конфронтации. Российское правительство готово направить Черноморский флот к берегам Палестины, чтобы защитить здесь наши интересы..." "На этих надеяться нечего, -- буркнул Салах. -- Вот Союз действительно послал бы Черноморский флот в поддержку Арафата, а у этих и топлива едва ли хватит до Босфора дойти, и корабли ржавые..." Он перевел на другую волну. "...когда Египет подписал свои позорные соглашения. Только Сирия имеет неотъемлемое право присоединить к себе свою исконную южную часть, так долго называвшуюся Израилем. Ни империалисты, ни предатели арабского дела не смеют претендовать на Сирию, простирающуюся до Красного моря. Наши танки стремительно движутся на юг и пусть кто-то посмеет их остановить..." "Интересно!" -- Салах повернул рукоятку дальше. Речь на английском была почти истерической: "... кто бы из них первым ни овладел Димоной. Шестой флот уже на полпути к Палестине, а наши силы быстрого реагирования грузятся в самолеты. Действия иракских коммандос в Хевроне и Газе не могут остаться безнаказанными. Уничтожение палестинского руководства и провозглашение власти Ирака над территорией бывшего Израиля вовсе не означают, что мировое сообщество с этим согласится. Президент дал приказ немедленно установить контроль над крупнейшими городами Израиля и главное над Димоной, где сейчас хозяйничают египетские парашютисты. Решение Сирии отбить Димону и присоединить себе всю Палестину никогда не получит согласия Соединенных Штатов..." "... только перед нами, -- кричал по-арабски новый голос.-- Именно мы, а не сирийские демагоги, заставили сионистского агрессора вернуть нам до дюйма нашу территорию, а потому Палестина может принадлежать только Египту. Ни претензии покойного Арафата, ни тем более тех, кто его зверски убил, не заставят Египет поступиться своими правами. Что же касается Америки, то ей теперь придется оставить Египет, простирающийся до Иордана и Хермона в покое! Теперь мы сумеем заставить Шестой флот вернуться обратно, так как наши славные парашютисты уже нашли то, что так успешно прятали от международного контроля сионисты, то, что способно образумить международного жандарма!" "Ты теперь понял? -- с болью закричал Салах, срывая кипу и очки, -- Они, все! Делят нашу родину между собой, словно нас нет и никогда не было на нашей земле!" "Я же сказал вам -- поворачивайте домой, -- тихо ответил Фараж. -- Сегодня ваш враг уже не я". "Они действительно убили раиса? Когда?" "Сегодня ночью. Иракский десант. Саддам двинул сюда танки сквозь Иорданию. Король не посмел ему помешать... А Арафат с правительством двинулся им навстречу, чтобы варазить протест. Он понадеялся на кучу иностранных корресподентов, которые его всегда сопровождают. Но иракцы совсем обезумели. Они..."

x x x "Мне бы только в глаза посмотреть тому еврею, который поселился в моем доме, Толя, -- говорил как-то Салах своему соседу по общежитию в МГУ. -- Посмотреть, можно ли быть счастливым на несчастье другого..." Дом стоял с замурованными серыми камнями окнами и дверями. В нем так никто и не жил. Салах продрался сквозь сад своего детства, потрогал потрескавшийся мрамор заросшего травой и кустарником крохотного бассейна, где он проводил счастливейшие минуты своего детства, и вдруг совсем близко услышал голоса. Говорили по-русски. Пожилая пара ела хурму с хлебом и запивала колой из стаканчиков. Напротив был ульпан Наамат. Руситы учились ивриту. Сейчас у них перемена. Школьная перемена, отдыхают. Набираются сил. Кушают плоды его земли... Всего бы два едва уловимых движения -- и отдохнут руситы в моем саду надолго... Едва ли их найдут в таких зарослях сразу. Он сжал рукоять лучшего друга бойца, того, что не промахнется, не подведет никогда, но вдруг голос мужчины показался ему знакомым. Сад словно исчез, появилась заснеженная аллея на Ленинских горах, белые облака словно светящихся заиндевевших деревьев в свете ночных фонарей, рельефно темнеющие в этом свете монументальные ели и рядом еще совсем юная Лена с ее такими же странно светящимися волосами и глазами. Она восторженно смотрела из-под меховой шапочки на героя сопротивления жестоким оккупантам, как когда-то ее молодая мама на отступившего в Москву испанского коммуниста, едва не ставшего отцом Лены. Салах только что предложил Лене стать его женой и та прямо задохнулась от счастья -- стать женой иностранца! Уехать с ним за границу, девчонки лопнут от зависти! И тут на аллее появились трое нетрезвых парней -- московская шпана. Им-то что до героев сопротивления, освободителей какой-то Палестины. В принципе и они при случае не отказались бы бить и спасать, но сегодня как раз у одного из них грузин с рынка увел подружку. И тут какой-то черный с такой русской лапочкой навстречу, падла! "Ты, чурка с глазами, вали отсюда! Че? Ты возникать, черномазая образина? Наши девушки не для тебя, кавказская тварь!" " Не трогайте его, -- закричала Лена, -- он не кавказец, он иностранный студент, он герой и он мой жених..." "Иди с нами, Маша, не гонись за ними, все они сифилитики! Ишь ты, русские им понадобились, свои черномазые крысы не хороши! А, тебе мало? На, привет от русских!" В глазах Салаха взорвался мир зеленовато-алым шаром, а потом он сразу ослеп от залившей лицо крови -- врезали кастетом по лбу. Очнулся от пронизывающего холода в сугробе. Тряслись не только руки и ноги, дрожь начиналась где-то в животе и сгибала его вдвое смертельным ознобом. Какой-то парень в яркой вязанной шапочке лихорадочно растирал ему снегом побелевшие окровавленные щеки и что-то кричал на все четыре стороны. Потом он долго волочил Салаха, как санки, по снегу аллеи к проезжей дороге, неумело голосовал, пока не подоспела милицейская машина. Салаха уложили на заблеванный пол, на боковых скамейках икали, хохотали, орали и пели пьяные. Спасителю места не досталось. У него взяли адрес, и он мгновенно стал крохотным в открытой двери рванувшего с места газика. Больше Салах его не видел. Избивших его парней не нашли, следствие угасло. Вокруг университета без конца били "черномазых", предпочитавших нежных белых русских девушек своим знойным красавицам. "Скажи спасибо этому незнакомцу, -- говорил Толя, меняя Салаху повязку. -- Без него остался бы ты до весны как мамонт..." "Аллах спас, -- согласился Салах. -- Послал этого человека на аллею. Знаешь, он, по-моему тоже нерусский, хотя вы для меня все на одно лицо. Этот даже как бы на еврея похож..." "Ну и Аллах у тебя, -- смеялся Толя. -- Послать еврея для спасения злейшего врага." "Тебе этого не понять! -- горячился Салах. -- Евреи, с которыми мы здесь учимся, это те же русские, ты бы посмотрел на тех евреев, с которыми борюсь я! Если бы ты их знал, как знаю я..." "Знаешь, Салажонок, мне это до фени, вся ваша борьба, как и еврейский вопрос, но будь я евреем, я бы лучше согласился походить на самого жестокого гориллу, чем на иисусика, покорно идущего в ров. Впрочем, я слышал, что тебя действительно спас еврей, Артур Айсман с Химического. Мы с ним как-то вместе в драмкружке занимались, у него подружка из консерватории -- прелесть какая евреечка! На него похоже: незнакомого человека тащить полчаса по пустынной аллее. Хочешь познакомлю?" "Нет... Все-таки не надо. Я его на всю жизнь запомню. Но друзей среди евреев у меня никогда не будет. Хороший еврей -- мертвый еврей, так учил меня мой отец, а его -- мой дед!" "Неблагодарная ты свинья, Салага, хоть и не ешь свинину. И что у тебя за вера, если ты так о живых людях рассуждаешь? Ты же по полчаса молишься, посты соблюдаешь, значит бога своего боишься или по крайней мере уважаешь. Неужели ислам такая звериная религия, если для тебя хороший человек -- мертвый человек? Вот я лично не только не молюсь, но и не верю ни в какого бога, но человеческая жизнь для меня священна. А распространять людоедские теории только на евреев -- это же чистой воды фашизм. У меня отец погиб, чтобы этого никогда на земле не было. Кстати, фашисты начали с евреев, а кончили теорией об уничтожении славян. Если есть бог, он тебе и всем вам, борцам такого рода, не простит. Вас же и уничтожит тот, кто посильнее, рано или поздно. Ты меня прости, но сегодня ты меня достал, друг мой единственный..." -- заключил Толя их дискуссию. Салах простил его заблуждения, но так и не простил Лене до конца ее жизни: она от страха убежала к себе в общежитие и билась в истерике всю ночь -- в результате его спас еврей!.. "Я думала, что тебя убили, -- лепетала она потом. -- Море крови, ужас." За годы их нелегкой жизни в Палестине, Ливане, Тунисе волосы Лены под мусульманским платком потемнели. Она как-то удивительно быстро состарилась, съежилась, усохла. Нет, зря ей так завидовали подружки: вышла за иностранца, уехала за границу. Только не тот был иностранец, а границы их отгораживали всю ее короткую жизнь от всего мира: палестинцы были разменной монетой в большой политике, им должно было быть плохо всегда. Как ни бедна была рабочая семья Лены в Москве, но единственная дочурка за границей была еще беднее, беднее всех на свете. Салаха согревала ненависть, а Лену преследовало только отчаяние. Как ни странно, то же самое отчаяние прочел Салах в глазах женщины этого русита с бутылкой колы в одной руке и хлебом в другой. Безошибочным взглядом профессионала Салах уже понял скйчас, что это и есть его давний спаситель... Через общих знакомых он тогда узнал, что и Артур Айсман был извещен, кого он вытащил из сугроба и вернул к жизни. И что тот, в свою очередь, отказался от знакомства с вроде бы другом своей советской Родины, но врагом своего еврейского народа. И от этого Салах стал уважать своего спасителя гораздо больше тех еврейских его однокурсников, которые при каждом удобном случае демонстрировали солидарность с борьбой арабского народа за освобождение Палестины от евреев. Айсман оказался откровенным врагом палестинцев, что грозило ему в то время отчислением из университета. Каждый третий мог донести, прочему он отказался встретиться с Салахом. А он отказался. Нормальный честный враг!.. Теперь этот враг-спаситель был новоселом спорной Палестины, но говорили они с женой отнюдь не об этом. Просто обсуждали свои невеселые дела, совершенно забыв о некогда спасенном для чего-то страшного и непоправимого палестинском студенте их общего храма науки. Они сами теперь были такими же беженцами из шатающейся империи. Особенно порадовало Салаха тягостное впечатление от страны и народа, среди которого оказались эти руситы. Он тихо радовался их горечи и разочарованиям, хотя и не желал зла этому уже постаревшему почти до неузнаваемости москвичу. Так вам и надо! Это не ваша земля, думал он, у вас была такая огромная, богатая и роскошная Москва, которой тщетно пытался подражать даже великий Каир. Вам принадлежала необозримая страна, занимающая чуть не пол-материка. Вы могли без виз и таможен за бесценок пересечь полмира от католической Прибалтики до мусульманского Самарканда, от Ледовитого океана до пальм в Гаграх. О какой другой родине можно было мечтать? А вот вам этого всего оказалось мало! Вы бросили могилы предков, отказались от родины-мечты и поторопились прилететь сюда, чтобы окончатально забрать крохотный клочок земли у и так обделенного всем миром палестинского народа, который никогда не делал ничего плохого вам, фактически русским. Но вы по первому зову сионистов привезли сюда своих сыновей, чтобы они убивали наших... Но -- берегитесь! Тебя, твою женщину я так и быть сегодня не трону. Я -- не трону. НО все равно жизни вам тут не будет. Вы еще не знаете своих новых собратьев. Вы думали, что евреи -- это ваша московская элита, интеллектуальный слой российского общества. Как бы не так! Тут вы познакомитесь с квинтэссенцией мирового еврейства в том его виде, который веками ополчал на вас весь мир. И вам самим мало от них не будет. К тому же, и мы ждем своего часа, Аллах учит нас терпению. Настоящий арабский воин -- тигр перед прыжком. Рано или поздно мы всех вас добьем. Я поклялся памятью моего убитого евреями отца, что сделаю все, но будете, будете вы плавать распухшие вдоль всего Израиля и до горизонта, как трупы вокруг "Титаника"!..

1. Зеленоватым, слишком густым даже для конца декабря туманом была затянута вся сионистская территория, по которой Салах мчал свой небесно-голубой мерседес. Тысячи белых фар неслись навстречу, красные огни трассировали справа. Он обгонял решительно всех, не замечая несуразности такого движения -- с любой скоростью. На самом деле машины и слева и справа почему-то сконцентрировались на крайних полосах, как припаркованные. Впрочем, как можно требовать сосредоточенности на таких мелочах от человека, который намеренно торопится к собственной гибели?.. После последних актов возмездия сионисты так закупорили территории, что ни одному из учеников Салаха не светило просочиться сюда. На смерть во имя Аллаха сегодня спешил не мальчик с едва заметными усиками и горящими от счастья высокого доверия глазами, а маэстро, пожилой профессинал, посланный собственной совестью. В Иерусалиме судят его уцелевших ребят. Приговор им известен -- пожизненное заключение. При любой мотивации страшно осознать в двадцать, что вся твоя жизнь пройдет в тюрьме. Ободрить их может только параллельный приговор их судьям -- к смертной казни через полное уничтожение. Салах лично, без ложного человеколюбия вынес приговор фальшивому сионистскому суду и сам намерен привести его в исполнение -- обжалованию приговоры евреям не подлежат и никогда подлежать не будут, у них нет права на жалость со стороны Салаха и его соратников. В его суде нет ни адвокатов, ни присяжных. Он сам прокурор, судья и палач в одном лице. Сегодня ему предстоит и роль смертника, ну и что? Чем его жизнь дороже для близких, чем жизнь заточенных на всю жизнь мальчиков. Что же касается жизни еврейских мальчиков, девочек, стариков и всех прочих, которая сотнями прервется сегодня после того как сдетонирует двойное дно его длинного мерседеса, то это Салаха не заботило: вина случайных прохожих была в самой принадлежности к проклятому племени. Если же среди них окажутся арабы, пусть Аллах примет их в рай вместе с Салахом, они -- невинные жертвы той войны, которая идет на этой земле... Можно попробовать и дистанционный заряд, но сегодня важна абсолютная надежность. Он был готов к смерти, но не к провалу с последующим унижением и муками в их власти... Осталось только выстраданное, осмысленное смирение и удовлетворение, что именно так он кончает свой жизненный путь, что он дожил до конца, достойного для борца его калибра. Они получат от него последний привет. От восьмилетнего перепуганного мальчика на увитой виноградом хайфской веранде. Палестинского малыша, который с ужасом глядел на отца, лихорадочно складывающего утварь в грузовичок. На мать, которая бессмысленно металась по цветущему саду, умоляя отца не уходить: они больше никогда не пустят нас обратно, причитала она. "Молчи, женщина, -- огрызался отец, -- Теперь мы будем решать, кого и куда пустить обратно! Это их мы отправим туда, откуда они тут появились -- в море. И оттуда они уже никогда сюда не вернутся. Утопленников может прибить к берегу прибоем, но еще не было случая, чтобы они после этого вернулись в свои дома. Евреи наконец получат от нас и от наших братьев все, на что так давно претендовали -- нашу землю, но в пределах полосы прибоя, на острых камнях! Если мы останемся, нас убьют вместе с ними. Слышишь? Это пушки. Они не способны различать, кто именно остался в Хайфе. Уходите. Через неделю-две я буду ждать вас в этом же саду." Таким он и остался в памяти Салаха -- в выгоревшей полувоенной форме с допотопной винтовкой. Вокруг клубились дым и пыль, неподалеку грохотали взрывы. Машины, лошади, ослы, телеги протянулись по знакомым улицам прочь от родного города, навстречу грозной каннонаде наступающих арабских армий, чтобы за их спиной переждать очередное решение еврейского вопроса... Через неделю-две!.. Салах вернулся в свой сад, но сорок с лишним лет спустя. и не как победитель, а тайком, очередная вылазка в тыл врага. Был вечер. Одичавший, заброшенный сад цвел и багоухал родными ароматами.

РЕВИЗОР Инспекция в сумасшедшем доме выглядит совсем не так помпезно, как некоторые представляют. Просто звонят в занюханный районный психдиспансер где-то в глубине области и сообщают: у вас будет инспекция, всем присутствовать на месте. А дурдому для полноты счастья вечно не хватает только инспекции. Ну что - приезжает инспектор. Из новых. Представляется. Его сопровождают к главврачу и начинают развлекать разговорами и жаловаться на трудности и нехватку всего. А он отчеты просматривает мельком и норовит поскорее перейти к обходу. Направляется в пищеблок, интересуясь стандартно: "Как у вас с питанием?" С питанием так себе. Он лезет в кастрюли, проверяет котловую закладку и дотошно проводит контрольное взвешивание. И начинает припахивать скандалом, потому что везде, конечно, воруют. Инспектор слушает объяснения, кивает, соглашается, но бездушно требует накладные на получение продуктов. Дотошно сравнивает цифры с наличными запасами - ничего, конечно, не сходится: масло не сходится, мясо не сходится и прочие яйца и ценные овощи-фрукты. Теперь составляем акт о недостаче. Возникают слезы и просьбы. А инспектор, карающий меч закона о здравоохранении, лезет дальше и глубже, сестру-хозяйку трясет: где новое постельное белье? халаты первого срока? полотенца? Сестра-хозяйка мелко жмется, мекает и бумажками шелестит: нового не хватает, старое списано, но наличествует, рваные пополам простыни по ведомостям фигурируют за целые две, стиральные порошок сплыл неведомо куда - переживает сестра-хозяйка, песни о тяжкой доле поет. А несгибаемый инспектор намерен рисовать акт второй. А за инспектором фельдшер ходит, старый змей, всему облздраву давно известный. И что тот пропустит, этот подсказывает, подзуживает: а вот, мол, еще на такой моментик мы должны внимание обратить!.. Начальство клянет вороватых и прожорливых психов. Срочно строит с въедливым инспектором личные отношения, прибегает к обычному испытанному варианту: время, значит, уже обеденное, не угодно ли перекусить. Садятся с ними в казенную машину и везут в наиприличный ресторан, заказывают все лучшее. Причем старый змей фельдшер жрет за двоих и пьет за четверых, норовя исключительно самый дорогой коньяк. На халяву-то. Но после обеда зараза-инспектор со свежими силами продолжает лезть во все дыры. А почему у хроников плохо пахнет? А чему ж там пахнуть - розам?.. А почему вот этому делали сульфидин, а в истории не указано? Как - не делали, а желваки на заднице отчего, от усиленного жевания по системе йогов? не надо, любезный, не надо мне врать! А теперь, командует, выйдите за дверь, я один с больным побеседую, жалобы послушаю. И все, сволочь, записывает себе в журнал. А псих - он летопись бед надиктует! Видя такую напасть, начальство отзывает в сторонку потеплевшего фельдшера. Слушай, говорят по-тихому, ну твой - зверь! Он что - не понимает, или мир хочет перевернуть? Можно как-то решить все вопросы по-человечески, нормально договориться? Облздраву, пойми, скандал тоже ни к чему. Естественно, мы останемся благодарны. Фельдшер держится спокойно, солидно. Да, говорит, человек тяжелый. Но работать с ним можно. Я-то, как старый сотрудник, вас, конечно, понимаю. Если настаиваете - готов попробовать повлиять. Авось удастся... но не знаю... Удаляется с инспектором в кабинет. Через полчаса выходит, утирая пот. Только для вас, говорит, рискую работой и, можно сказать, всем. В общем, между нами, четыре сотни, ну и, презентик там... и я это дело по старой дружбе улажу... Крякают, но какие разговоры. Тут же сбор средств, быстроногого в магазин, вручают конвертик и сверток с парой коньяка. И это действует. Инспектор ликвидирует свои записки, и после рукопожатий и взаимных уверений и добрых напутствий садится с фельдшером в свой москвич с красным крестиком на лобовом стекле, и отбывает восвояси. Неплохо отделались. Кому нужно это ЧП, эта куча актов и грязь из дому? Ведь псих - он что? он существо безответное. Легкие - они у кого-то огород копают, кому-то мебель таскают. Тяжелые - их кухня обкрадывает вообще беспредельно. Сестрички понемногу наркотики прут, шофер втридорога водочку возит. Везде при желании можно откопать недостатки, и даже медицинские ошибки, и завалиться всем дружным коллективом под монастырь. И тем ухудшить показатели по области. Этот инспектор свою службу понял туго, потому что в короткий срок обзавелся дорогим костюмом и плащом, купил однокомнатный кооператив и, повысив таксу за свою сговорчивость, сократил одновременно процедуру досмотра. Хорошо жил. Только однажды при такой инспекции больной ему говорит: - А, Витька, здорово! Отлично выглядишь! Что, опять залетел - обострение? Инспектор говорит: позвольте... Врачи, естественно, насторожились, а больной щебечет: "Так это ж Витька, мы с ним вместе на Пряжке лежали!" Все смотрят на инспектора, и, хотя извиняются, но просят показать документы. Инспектор возмущается и норовит смыться. Его задерживают и вызывают милицию. Это было такое позорище, что областная конференция психоневропатологов держалась за головы и лежала вповалку. Бывший псих, больной, придумал способ, как жить. У него был зуб на врачей, так он решил - я вам устрою, ну держись! И стал ездить по диспансерам как инспектор. Машину он одалживал у знакомого, налеплял крестик и звонил по справочнику: к вам едет инспекция. Быт диспансера он знал, а вдобавок сошелся через приятелей-психов с этим фельдшером, которого недавно выгнали с работы за вечное пьянство. Но мало кому было известно, что его выгнали. Псих-инспектор сгоношил фельдшера, пообещав за сеанс хороший обед, много выпивки и еще четвертной денег, и тот согласился. И никому в голову не пришло - звонок из Облздрава, проверяющий, и главное - при нем этот фельдшер, который всем сто лет в системе примелькался - не то что позвонить в Облздрав и перепроверить, но даже спросить какой-то документ кроме бланка командировки с печатью, которых фельдшер через кого-то из старых друзей спер пачку впрок! Дела заводить не стали, потому что заикаться о факте взяток за сокрытие недостатков было всем причастным сторонам не интересно. Кстати, вполне толковые у этого психа были замечания. Обед и коньяк - вы ж понимаете; как же вы даже не посмотрели, кого вы принимаете?! Так что фельдшер отделался легким испугом, а психа законопатили на пару месяцев полечиться, чтобы он не воображал себя инспектором. Но купленная за это время квартира осталась ему.

ИСКУСАНА ЖИВОТНЫМ С тех пор, как большевики разогнали Смольный институт, в Ленинграде всегда наблюдался переизбыток старых дев. Старость не радость, а девам вообще живется трудно. Интимный же аспект ограничивался общественным осуждением внебрачных связей и жэковскими лекциями о разрушительном вреде онанизма в противоположность безусловной пользе воздержания. И старые девы устраивались как могли. Заводили птичек и кошечек. Причем кошечек, суки, норовили заботливо кастрировать у ветеринара, - для порядка и чистоты в доме и, есть подозрение, из завистливого ханжества. Раз приезжаем на вызов к одной такой старой деве, еще не дряхлой старушечке. Кровотечение из половых органов. Встречает нас, ковыляя с прижатым полотенцем. В комнатке чистота, кружевные салфеточки, пушистая кошка с алым бантиком. Ввели коагулянты, наложили повязку: надо везти зашивать. Изодрана у нее промежность, и как-то странно. Расспрашиваем: что и как случилось, каким образом? Бабушка, нам надо знать, мы врачи: вдруг инфекция, серьезное заболевание - мы должны иметь полную картину, чтобы правильно лечить; место, знаете, деликатное, осложнения ни к чему. Она мнется, жмется, и полную картину рисовать уклоняется. Ну, это, короче... кошка вот исцарапала... Боже! как кошка туда попала?! ничего себе исцарапала, швы теперь накладывать... что за изыск кошачьего бешенства?! Смотрим опасливо на эту тварь с бантиком - сидит, вылизывается розовым язычком. Да нет, она не бешеная... просто рассердилась... Однако! и часто она сердится? вы за свою жизнь не боитесь? Нет, она хорошая киска, ласковая... но вот... недоразумение... То есть? Бабушка, мы врачи! Ну, она сначала-то не драла... ничего... А что? Ну просто... легонько... Что легонько? Бабушка, у нас нет времени! Ну... так... лизала... Что лизала. Ну... это... там... А? Зачем, почему? Да я как бы и дремала... Во сне, значит. А кошка это с чего? Ну... сметана, видно... немного попала... Куда попала сметана?! Бабушка, как вам в промежность попала сметана? Вы что, храните ее там? или сели случайно в миску со сметаной? Да в общем случайно... немного там... намазано было... Что там - трещины были, зуд, воспаление? Вспотели, покуда раскололи. Зуд... Она жила со своей кошечкой. Кошка в любви была сторона страдательная, потому что ей не давали жрать. И когда голодная кошка уже была согласна на все, старушка мазалась сметаной. Таким образом кошка, не имея иных средств к существованию, отдавалась за стакан сметаны. Таким образом старушка, не имея иных возможностей для личной жизни, отдавалась кошке, за тот же стакан сметаны. И даже, по ее словам, познала легендарное явление, именуемое оргазм. У нее специально было знакомая продавщица, чтоб сметану кефиром не разводили. И вот в час утех получают они взаимное удовольствие - бабка от кошки, кошка от кормежки, - и тут не ко времени зазвонил телефон. А она (бабка) ждала важного звонка. Она отпихивает партнершу, чтобы встать. Но кошка, обуреваемая зверским вожделением, преодолеть страсть не в силах - - жрать хочет до дрожи и полного забвения приличий. Угрожающе урчит и дыбит шерсть! Та ее шлепает, оттаскивает, но кошка выказывает решительное отвращение к такому садизму и мазохизму и в ярости вцепляется в свою законную пищу. Старушка вопит и ее отдирает. Кошка вопит и отвоевывает хлеб свой насущный когтями и зубами. Ерунда этот Мцыри с барсом! Такое, можно сказать, изнасилование с причинением телесных повреждений. Это называется дотрахались. Не ломайте мине кайф. Ну что - привезли, подштопали. Поржали. Каких не случается оригинальных форм любви - Общество защиты животных должно бы рехнуться. От античного осла и классической козы до свиней и собак - можно составить список зоопарка. Но кошечка, пушистая, с бантиком... Старушку в гинекологии прозвали "поручик Ржевский".

ПЬЯНАЯ ТРАВМА Одним из халатных упущений Интуриста было то, что иностранцам при въезде в Ленинград не читали технику безопасности. Один лектор мог бы сэкономить труд нескольких бригад скорой. А ведь могли бы организовать с того конца адаптационные курсы и качать дополнительную валюту. А это был вообще невезучий америкашка. Его бы сразу выбраковать - не готов морально и физически, сиди уж дома; нет, тоже поперся. Показать, значит, жене и дочери загадочную страну белых медведей. Какой он храбрый и богатый. Первый раз скорую вызвали с утра. Колитик у него легкий образовался. Приступ геморроя с мелким кровотечением. Ну что: хватил вечером водяры нашу дозу, закусил непривычным, переварить без тренировки не смог. Так отдыхай в номере, лелей свечку в анусе! Нет - потащился с группой по городу; рейнджер. Ах, дворцы, ах, Невский! - как же, деньги уплачены, надо получить все сполна. На Невском у него брюхо и схватило. Переводчик эвакуировал его в ближайший туалет - под телеателье, напротив Строгановского дворца. Ждут десять минут, двадцать, беспокоятся. Выползает америкашка наверх сильно хромая, разъяренный и мокрый. Порывается переводчику въехать по морде. Выяснилось, что когда он влетел в освободившуюся кабинку, его унитаз смутил. Загажен до непривычности. Он лихорадочно вспомнил армейскую службу и туристские рассказы и проявил смекалку - взобрался на стульчик ногами и сел орлом, подобно русскому рядом. Но он был не орел, и не русский, и в кульминационный момент скользнул. Он натужился, ножки старческие дрогнули, и он со скользкого мокрого фаянса слетел. Одна нога, значит, сдрыгнулась на пол, а вторая в унитаз. И он загремел набок. Он чуть не вывихнул колено и соответственно изгваздался. Туалетной бумаги вокруг не оказалось и мыла тоже. Благоухая и кряхтя, пострадавший путешественник обтерся платочком, обмылся ледяной водой, харкнул в зеркало и клокоча похромал наверх воевать за правду. Он припылил на тачке в гостиницу и устроил такой бенц, что группе молниеносно сменили переводчика. Новой переводчице внушили задобрить и сгладить. И девочка объявила группе маленький сюрприз: в Ленинграде открылась первая пиццерия, и вот они за очень дешево пообедают настоящей горячей пиццей и оценят наше качество привычной в Америке еды. Тут она немного промахнулась. В Америке такое качество оценивает уголовный суд. Пицца, унаследовав итальянское имя, была ублюдком от брака русского блина с еврейской мацой: полупрозрачная сухая лепешка, посыпанная крошкой, измельченной до такой степени, чтобы нельзя было определить, колбаса это или иной какой деликатес. И сверху украшена кляксой томатной пасты. Америкашка, в довершение несчастий, оказался по национальности итальянцем. Такое сочетание кого хочешь подкосит: штатник и итальяшка в одном лице, с приступом геморроя и свалившийся с горшка. Американец не согласился, что это пицца. Официантка заменила черствую на горячую. От этих издевательств американец завопил по-итальянски и, кавалерийски потрясая пиццей, заскакал забинтованным коленом вперед на кухню. Бороться, значит, за качество питания. Что за бескультурье, удивляется пекарь, а еще иностранец! Тут вам не там! Живо сдерет милиция валютный штраф и - коленом под зад обратно: дома в Америке гангстера изображай! не такие едали! Наглый халдей, все кругом прикормлены. Американец взрывается английским матом, доступным пекарю и по видеопорникам. Пекарь парирует, что он его фак и клиент может кисс его в эсс. Американец надевает ему пиццу на рыло, бьет посуду, получает слева-справа по уху, к обеим сторонам набегает подмога - итальянский темперамент плюс американская раскованность внакладку на национальную гордость великороссов дают потрясающие результаты! Любо-дорого поглядеть, какой погром! Еле всех растащили. Американец баюкает руку, обожженную кипящим маслом. Янки дудль. В гостиницу приезжает та же скорая, что три часа назад ему ногу вправляла. Подмигивают старому другу и врачуют ожог. Цезарь после такой кампании отступил бы. Но Цезарь не был американцем. Бригада по возвращении на станцию устраивает пресс-конференцию. Третий вызов! ну не климат ему здесь. Так вечером попозже он решил пропустить рюмочку, успокоить нервы. Он пропустил рюмочку, и две рюмочки, и четыре рюмочки, и вышел чуть-чуть прогуляться перед сном, вдохнуть прохлады и полюбоваться зрелищем ночного Ленинграда. Зрелище было хоть куда. У него поинтересовались, который час, попросили закурить, вслед за чем на сносном английском предложили выгодно продать доллары. Вместо шестидесяти официальных копеек - по четыре рубля. Такая подвалила финансовая удача, и он продал стольник. Это компенсировало несчастья прошедшего дня. Микрокалькулятор показал прибыл от операции в шестьсот шестьдесят шесть долларов шестьдесят семь центов, а это даже для небедного американца славный заработок за день отдыха. И он придумал отпраздновать находку покупкой самого лучшего коньяка в ближайшем открытом гастрономе. И у кассы обнаружил, что с верху пачки десятка, и с низу - десятка, а между ними - аккуратно настриженная бумага. Куклу ему задвинули. Один, в темноте, выпивший: лох. Это на него произвело такое сильное впечатление, что по пути в гостиницу его хватил инсульт. Лег он на тротуар и стал тихо помыкивать. Лежит? Мычит? Пахнет? Пьяный! Мало у нас близ винных вечером народу лежит: кто мычит, кто нет. Переступали. Потом луноход приехал. Подняли его загружать, а там лоб разбит и рука забинтована. Милиция вызывает скорую - не хочет ответственности: обвинят в избиении, были прецеденты. Прикатывает скорая: битый алкаш. Кидают на носилки, пихают в машину, и - в 25-е Октября. Эта больница вечно по пьяной травме дежурит. В приемной скатили его на кафельный пол и отбыли. Поскучал он полночи на полу среди алкашей, в порядке очереди. Хлопнули на топчан, стали раздевать - и обнаружили паспорт. Он лежал не в нагрудном внутреннем кармане, как у людей принято, а как бы потайном, изнутри полы. От воров прятал. Скорая и не нашла. Больница имени 25-го Октября для иностранцев не предназначена. Туда и своим лучше не попадать. Дежурный врач звонит в диспетчерскую скорой. Оттуда - в интуру, оттуда - в гостиницу. А там уже группа колготится, экспедицию на поиски организует и чуть ли не в ООН обращаться собирается. И толпа интуристов вламывается в приемное. Ознакомились они с контингентом, глянули на перегоревшие лампочки меж облезлых стен, нюхнули запашку и пришли в тихий ужас. Застонали, завопили, одни камерами щелкают, другие консулу звонят: такие условия!.. Дежурный врач хватается за сердце: нельзя иностранцев, нельзя снимать, провокация западной пропаганды! Узнают, затаскают, выгонят! И узнали, и выгнали, поскольку телефоны посольства на прослушке, стукач при группе: прибыло ГБ в штатском, оттеснило иностранцев, засветили им пленки; одновременно прибыл третий секретарь американского посольства, готовый защищать жизнь соотечественника всей мощью державы; просочилось все на "Голос Америки", и слава больницы 25-го Октября достигла всемирных масштабов. Уволили за недосмотр и переводчика (третьего, последнего). И стукача уволили. Скорая, к счастью, отделалась выговорами. А америкашку перевезли в больницу Куйбышева и положили в отдельную палату, где он через два дня благополучно и помер. Так сообщать приятную новость жене с дочерью врачи выпихнули опять же переводчика, уже четвертого по счету, приставленного лично к больному. Однако когда переводчик утешил, что все хлопоты и расходы по доставке тела на родину советская сторона, верная законам гостеприимства, берет на себя, убитая горем семья обнялась и просияла. Таковы их нравы. Вот после этой самой истории КГБ и потрясло Интурист, что в результате кончилось снятием и посадкой за миллионные хищения бессменного директора Ленинтуры Ванюшина и воцарением в его кресле верного номенклатурщика Сорокина. И Интурист в Питере стал называться не "Дети Ванюшина", а "Сорочинская ярмарка".

СУИЦИД У влюбленных условия всегда были трудные - не было жилплощади, не было денег, не было красивых вещей и романтических путешествий; презервативы, правда, были, но не было книг по культуре секса, разъясняющих, как их правильно использовать. Но все как-то устраивалось. Некоторые однако всех трудностей и препятствий вынести не могли, и иногда кончали с собой. У самоубийц условия тоже были трудные - не было револьверов и патронов, не было ядов, часто веревок не было, не говоря о спокойной обстановке. Но тоже все как-то устраивались. И вот двое несчастных влюбленных никак не могли устроиться. Такие невзрачненькие, славные, с большой возвышенной любовью. С ней родители воспитательную работу проводили: что сопляк, голодранец, неумеха, сиди дома под замком, чтоб в подол не нагуляла. Его норовили просто пороть: нашел хворую замарашку, жизнь себе калечить, пусть дурь-то повылетит. Деться некуда, не на что, никаких просветов и перспектив: нормальный трагизм юных душ. Ленинград, как известно, не Таити, бананом под пальмой не проживешь. Целуются они в подъездах, читают книги о любви и ходят в кино, держась за руки. И тут им в эти неокрепшие руки попадает биография, чтоб ей сгореть, дочери Маркса Женни, как они с мужем-марксистом Полем Лафаргом вместе покончили с собой. Вот упав на взрыхленную ниву марксистского воспитания, это зерно и дало, видимо, свой зловредный росток. Ничего себе перышко свалилось на хилую спинку верблюда. Они ведь с детского сада усвоили, что марксизм есть не догма, а руководство к действию. Это тебе не Ромео и Джульетта. Монахов советская власть повывела, аптекарей тоже крепко прижала, и ждать милостей от природы им не приходится: куда за сочувствием обратишься?.. А у нее была знакомая санитарка. И она обратилась к ней, но тайну не раскрыла. Просто попросила достать сильных снотворных таблеток - от бессонницы... И подробно выспросила: а сколько надо, чтоб покрепче спать? а сколько предельно можно? а если больше? а сколько уже ни в коем случае нельзя, что, и вообще не проснуться можно, умереть? Санитарка отнекивается, берет с нее страшное обещание, что не выдаст, и приносит в конце концов таблетки. Пакетик запечатан розовой бандеролью со штампом, и над латинской прописью черная этикетка с черепом: "Осторожно! Яд!". Сильнодействующее средство, значит: нормальная доза полтаблетки, от двух даже буйный шизофреник заснет, а больше четырех уже очень опасно. И тогда он договорился со знакомым из общаги, чтоб побыть день в его комнате, когда все на работу уйдут. Утром уломали вахтершу, подарили ей коробку конфет, и когда еще трое из комнаты ушли на работу, знакомый оставил их с ключом, велев удалиться до четырех. Остались они вдвоем. Зажгли свечу, выпили бутылку шампанского, съели торт и килограмм апельсинов: венчальная трапеза. Долго писали предсмертное письмо, где всем прощали. И легли в постель. А потом вскрыли пакетик, разделили таблетки по десять каждому, приняли и легли обратно. Обнялись и закрыли глаза. И стали ждать вечного забвения. Снотворное действовало медленно. Перевозбудились. Но постепенно стали тихо и сладко засыпать. От сна отвлекало только металлическое ощущение в желудке. Возник холодок по телу, выступил пот. Кольнуло в животе, там появились спазмы; забурчало. Крутить стало в животе, нет уже мочи терпеть. Он, стиснув зубы, признается: "Мне выйти надо на минуту". Она: "Мне тоже". Они одеваются, сдерживая поспешность, и шагают к двери. И тут выясняется кошмарная вещь. Потому что дверь они, разумеется, закрыли. А ключ, приняв яд, выкинули в форточку. Чтобы уже в последний миг не передумать, не выйти за помощью малодушно. А этаж - четвертый. Они шепотом кряхтят, не глядя друг на друга. Сна ни в одном глазу. Кишки поют, скрипят и рычат на последнем пределе. Он пытается дубасить в дверь, но везде тихо и пусто: обезопасились от помощи и помех! Если им и раньше жизнь была не мила, то сейчас они и умирать тоже больше не хотели, потому что хотели они только одного - в сортир. И любовь, и смерть, конечно, прекрасны, но все это ерунда по сравнению с туалетом в необходимый момент. Шипя и поухивая пытается он подковырнуть как-то замок, выломать дверь, но силенок уже нет, а в брюхе наяривает адский оркестр под давлением десять атмосфер. Убийца-санитарка проявила предусмотрительную гуманность - снабдила их хорошим слабительным. Глупости это, что смерть страшна. Фармацевтика в союзе с природой способны устроить такое, перед чем смерть покажется пикником на взморье. Придя с работы и не достучавшись, хозяева открыли запасным ключом комендантши. И выпали обратно в коридор. Вы не пытались войти в туалет колхозного автовокзала после ярмарки? Две голубые тени беззвучно лепетали об отравлении. Скорая с разгону закатила им промывание и увезла вместе с пакетиком из-под яда, взятым для анализа оставшихся крупинок. По результатам анализа врачи, с характерным и неизменным цинизмом, разумеется, бессердечно гоготали; чего нельзя было сказать о гостеприимных хозяевах комнаты. Так высокая кульминация и низменная развязка завершили отношения злосчастной пары: разбежались. Его потом дважды ловил знакомец и бил морду; а она, напротив, подружилась с санитаркой.

СНАЙПЕР Это неправда, если говорят, что у вахтеров-охранников оружие допотопное и стрелять они из него не умеют и боятся. Вот у Ворот порта работал себе всю жизнь один охранник, по хворости здоровья приспособился сутки через трое греться у батареи, проверял пропуска и пил чай под репродуктором. Безвредное, в сущности, создание, хотя и склочное. И вот проходит днем один из начальства. Охранник его что-то спрашивает. Тот идет молча. Охранник его хватает за рукав. Тот вырывается и посылает его. Охранник цепляется и орет. Начальник рявкает и сулит кары, уходя. Охранник гонится, но он хроменький, и тот удаляется. Охранник вопит: - Стой!!! - Хватается за старинную потертую кобуру на ремне, вытягивает облезлый военной эпохи ТТ (прекрасная, кстати, была машина), дергает затвор: - Стой!!! Начальник оглядывается, резко ускоряет шаг - и получает пулю точно промеж лопаток. Время обеденное, народ по территории туда-сюда ходит. То есть уже не ходит, а остановился на выстрел и смотрит. И ближайший мореман охраннику: - Ты чего?.. Баба заполошная: - Уби-или! Мореман - на охранника. У охранника глаза белые, слюна кипит - шарах мореману под узел галстука! - А-а!! Суки, гады, падлы! Все сволочи!! Народ врассыпную за углы и в подъезды. Охранник садит навскидку - гильзы отщелкивают: один споткнулся, второй сковырнулся - и все чисто. Вымерло поле боя. На выстрелы бежит милиционер из здания: - Стой! Бросай оружие! - А тот хрипит: "Всех перестреляю!" Шарах милиционер над пряжкой ремня! - лежит милиционер. Народ в окна глазеет - шарах через стекло! присели у подоконников. Телефоны накручивают: стрельба, налет, диверсанты, трупы! Мчатся газики с милицией, гремят в мегафоны - охранник озирается, выбегает на тротуар, хватает какую-то проходившую девку и, прикрываясь ею, как в гангстерском кино, начинает отстреливаться. Выглядит все как чистый Голливуд! Милиция, укрываясь за машинами, внушает: "Вы окружены! Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!" А он палит по всем силуэтам в пределах видимости. У ТТ прицельная дальность сравнительно неплохая. Вот вам простой советский охранник. У него было четырнадцать патронов. Две обоймы. Он тринадцать раз выстрелил и тринадцать раз попал. Трое убитых на месте и десять раненых, из них еще двое умерли в больнице. И последнюю пулю пустил себе в висок. По скорой семь машин кинули, летели потом под сиреной, как санитарная автоколонна, население балдело: не то учения, не то стихийное бедствие. Так что потом оказалось. Ему квартиру должны были дать. Лет пятнадцать ждал, как водится. Очередь подошла - и опять дали другому. Потом - еще одному блатному. Квартирный вопрос вообще сильно нервирует, он озверел. Дома пилят, жена больная, дети взрослые, строят планы и мечтают о новой просторной жизни. Он закатил на месткоме скандал, ему пригрозили за давнюю попойку вообще снять с очереди, может увольняться и жаловаться - а тот из начальства как раз был председателем жилкомиссии. Они в проходной слово за слово и схлестнулись: "Не дашь квартиру? - Да пошел ты!.. - Ну я тебе покажу!" И показал. А ту девицу, его заложницу, привезли в милицию и два часа снимали показания: где шла, что видела, что слышала, как была схвачена, да не знала ли его раньше, и прочее. Дали подписать и отпустили с Богом. Отошла она сто метров и села на асфальт, потеряла сознание. Приехали - все по нулям, поздно. Заинтубировали, стукнули, качали - какое там, не откачали. Инфаркт, умерла на месте. Двадцать два года. Не потянула сердечно-сосудистая система такого стресса.

ОТРАВЛЕНИЕ День выдался на редкость: то сосулька с крыши, то рука в станке, то подснежник, то ножевое, - у эвакуатора на Центре халат мокрый. И тут диспетчерша над карточкой затрудняется: звонят из Мельничных Ручьев, из яслей - что-то детям плохо... Что плохо? Похоже на отравление... Что похоже? Тошнота, бледность, боли в животе. И вообще плохо. Скорей. Едем, едем! А что - вообще? Да дышат плохо. Синеют... И у скольки это? Да почти все... Сколько!!! Всего - тридцать семь... Массовое тяжелое отравление в яслях! Гоним все свободные машины. И штурмовиков, и педиатрию, и реанимацию - всем, похоже, хватит. А на тяжелые случаи у детей мы едем быстро, чай не допиваем и в карты не доигрываем - рысью и под сиреной: это тебе не старушка-хроник представляется и не алкаш в дорожное вмазался. Там все признаки интоксикация. Одни кричат, другие хрипят, рези в животе, цианоз. Тихий ужас! ясельники... Рвотное, промывание, сердце поддерживать, кислород искусственно. Трясем воспитательниц: как, когда, что пили? - Накормили манной кашей, уложили спать, тут и началось. Санэпидстанцию сюда! - воду на анализ, молоко на анализ: что за эпидемия кошмарная, что за бацилла, что за яд такой? Детей пачками везем в больницы, кто-то уже помер, лаборатория корпит в поту: в рвоте и поносе - ДДТ и мышьяк! Милиция подваливает, роется и гремит: шуточки делов, террористический акт, диверсия, убийство детей! А каши той самой, заметьте: нет: котел вымыт, тарелки вымыты, помойные ведра тоже вымыты: ну просто образцовый пищеблок. Милиция роется в помойке, откапывает остатки каши, везет на экспертизу: есть мышьяк и ДДТ в каше! Родители уже рыдают по больницам, местное население гудит и собирается сжечь эти ясли, заперев предварительно персонал. Звонок на скорую: повешение. Жив? Какое там, остыла. Кто? А заведующая этими яслями повесилась. Следственная бригада давит их всех так, что серьги из ушей выскакивают: давай все подробности! все мелочи! под какую статью идете - - знаете?! И находится деталь... Выяснилось, что они сварили крысу. Как эта крыса свалилась в бак, а может, сдохла там незаметно, что никто не увидел, - черт ее знает. Дом деревянный, одноэтажный, не упастись. На раздаче повариха зачерпывает со дна - батюшки! из черпака хвост висит. Кричит заведующую. А младшая группа уже кушает... Пришла заведующая. Обматерила повариху. Подержалась за виски. Подумала. Велела выкинуть крысу в помойное ведро и быстро убрать на помойку... Что делать? Снова варить кашу уже некогда, и молока не осталось; да половина уже и поела... А!.. при кипячении микробы погибают, в блокаду вообще всех крыс поели, и не болели... "Если не хочешь увольнения по статье, - говорит поварихе, - то чтоб ни звука! смотри у меня!" А поварихе зачем скандал? заведующей виднее, она и отвечает. И покормили кашкой. А крыса-то - она ведь гений приспособляемости. Она жрет все, и за долгую свою крысиную жизнь в городе столько ДДТ и прочей дряни в себе нааккумулировала, не то что дети - тут бы и кошки подохли. Кошки, кстати, и дохнут иногда сдуру, отведав городских крыс либо голубей. Потому умная кошка крысу задавит, а есть не станет. Да. А эти отравы в кашке отнюдь не разлагаются. Напротив, выварилась химия из крысиного организма и напитала всю кастрюлю до той самой концентрации... Ну что. Заведующую на кладбище, поварихе восемь лет. А из детей шестерых так и не откачали.

ШОК Пятый дивизион Ленинградской милиции был не самый боевой. Он специализировался по охране кладбищ и памятников. Покойники же, равно как и памятники им, народ в принципе спокойный и к бесчинствам не склонный. По пустякам не беспокоят, и взяток не дают. Поэтому милиционеры скучали. Подхалтуривали слегка, конечно. Цветы с могил продавали, реже - могильные плиты в новое владение. И тихой их службе коллеги завидовали: вечная тишина, свежий воздух, от выпивки никто не отвлекает. Особенно завидовали дежурящим на Пискаревском кладбище. Там один сержант очень хороший промысел сообразил. Вечером, после закрытия мемориала, идет он к скорбящей Матери-Родине, снимает сапоги, снимает штаны, берет сачок и лезет в фонтан перед ней. И тщательно тралит. А в тот фонтан интуристы весь день кидают на прощание монеты. Глупый обычай, но прибыльный. Ефрейтор на атасе стоит, рядовой горсти мелочи в мешочки пересыпает. Потом брат рядового, летчик на линии Ленинград - Хельсинки, летит с портфелем рассортированной валюты (экипажи-то не досматривают) и закупает на все колготки. Жена ефрейтора, продавщица, продает их мимо кассы. Прибыль поровну. Такой сквозной бригадный подряд. Быть сержанту генералом! Процедура отработана. После ловли рядовой бежит за водкой, они в дежурке принимают, согреваются и скрупулезно считают в кучки: финмарки, бундесмарки, пятисотлировики и полудоллары. Выпьют, закурят, и считают. Очень были службой довольны. Только сортира в дежурке не предусмотрено. А в общественный - ночью под дождиком - далеко и неохота. А тут сержанту в полночь приспичило по-большому. Вышел он: темь глухая, дождь шуршит; зашагнул в какую-то могильную чащу, присел, полы шинели на голову - Господи, помоги мне удачно отбомбиться. Употребил по назначению газетку "На страже Родины" - а встать не может. Он дергается, а его сзади с нечеловеческой силой тянут вниз. И тут где-то далеко за кладбищем часы бьют двенадцать ударов... Заверещал несчастный от ужаса, заупирался - но нет ему ходу. Гнетет его к сырой земле потусторонняя воля. Осквернил святое место, оскорбил прах - и костлявой рукой влечет его к себе покойник. Ни вырваться, ни вздохнуть, и оглянуться нельзя - жутче смерти. Через полчаса вылезли подчиненные: куда запропастился? Ни зги во мраке, и только собака скулит в кустах гибельным воем. Цыц ты! Скулит. Подходят: это сержант сидит и скулит, глаза зажмурены, уши руками зажал - а полой шинели прочно наделся на сломанное острие могильной оградки за спиной. Окликнули - скулит. Отцепили, подняли - скулит. Привели в тепло, застегнули штаны - скулит. Влили в него водки - крякнул, и дальше скулит! Сначала они, сообразив, что к чему, ржали до колик, потом испугались, потом надоело: хорош, мать твою, все! А он скулит. Утром на смене доложили и вызвали скорую: сдали его психушниками. Пусть теперь им поскулит, полечится. Как пелось тогда - "Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна". А не фарцуй на милостыню с кладбища, не гадь на могилы. Или по крайней мере не пей на службе. Пей, но в меру. Все-таки у него, видно, совесть нечиста была.

ПАДЕНИЕ С ВЫСОТЫ Девочке было семнадцать лет, и у нее первая любовь. А кругом весна, все трепещет, цветет и распускается. Белые ночи: крылья мостов и романтические мечты и клятвы. А он, как водится, подлец. Он ее обманывает, он ее бросает. Столкновение неземного чувства с низменной реальностью вообще болезненно. Цветок сорван, крылья поломаны, идеал поруган. Где же обещанное счастье: жить незачем. И следуя стезей своей великой трагической любви, это бедное юное создание решает покончить счеты с проклятой жизнью. Обычная, к прискорбию, история. Но технические детали всегда связаны с неудобствами в проработке. Стреляться нечем, ядов нет, резать вены неприятно и спасти могут, вешаться неэстетично - мерзкое это зрелище. И вот, когда дома никого нет, она одевается как при первом свидании, выпивает бокал вина, оставляет предсмертную записку, и - распахивает окно... И, прижимая к груди его фотографию, бросается вниз. Шестой этаж! Там внизу бабушка в булочную за хлебцем шла. Так она даже охнуть не успела. Перелом шейных позвонков. Голова буквально меж ребер всунулась, как у черепахи. Сходила за хлебцем. Под ноги смотрела, вот и дошаркалась. Как эта сторона улицы перестал быть наиболее опасна при артобстреле, так она сверху напасти и не ждала. Ветеран блокады. А девица с бабушки свалилась на газон. Все повреждений - перелом ключицы. Даже сотрясения не получила - организм молодой, упругий. Своими ногами в скорую села. Вот такой закон природы: влюбляются одни, а отдуваются другие. Но надо ж смотреть, куда ты падаешь! Тут бутылку в форточку выкинут, и то вечно кому-нибудь по кумполу угодят, а то - шестьдесят кило в свободном полете; оружие возмездия. Романтики...

БЫТОВАЯ ТРАВМА Вот лето, воскресенье, позднее утро. Мама с папой сына отправили в пионерский лагерь - расслабляются вдвоем душой и телом. Она на кухне завтрак готовит, огурчики режет, он в комнате пол натирает - обычная однокомнатная квартира. Одинцовский проспект, верхний этаж, окна настежь распахнуты. Внизу озеро блестит, народ загорает. А жара стра-ашная стояла. И они как встали, так голые и ходят. Еще вполне нестарые, наслаждаются свободой. Трет он паркет, потеет, мышцами поигрывает, а пиво в холодильничке, вода в ванной, жена голая на кухне, - музыка играет. А под окном тихо сидел их сиамский кот. Балдел от духоты, сквознячок ловил. Ну, а поскольку муж голый, все его хозяйство в такт движению соответственно раскачивается. И кот сонным прищуром это движение лениво следит... Сиамские кошки вообще игривые. У них повышенно выражен охотничий инстинкт. Муж, маша щеткой по ноге и своим прочим, придвигается ближе, ближе, кот посмотрел, посмотрел, неприметно собрался - и прыг на игрушку! Когтем цоп! - поймал. Муж от неожиданности и боли дернулся, поскользнулся голой пяткой на натертом паркете, на каплях пота, щетка с другой ногой вперед вылетела - - и он с маху затылком да об пол: бу-бух! Жена слышит из кухни - стук. - Саша, что там у тебя? Никакого ответа. - Сашенька, - зовет, - что там у тебя упало? Что упало. Ага; Железный Феликс споткнулся. Полная тишина. А когда, надо заметить, человек так навзничь башкой падает - звук деревянный, глухой, как чурка. Пошла она посмотреть. Лежит он, в лице ни кровинки, глаза на лоб закатились. "Господи! что случилось!.." Кратковременный рауш. Вырубился. Затылком-то тяпнуться. Кот на шкаф взлетел, смотрит сверху круглыми глазами - тоже испугался. Ах, ох, да что делать; вызывает скорую, брызжет водой, сует нашатырь. А кот следит, как у нее груди болтаются... К приезду он кое-как оклемался: зеленый, в холодном поту, тошнота и головокружение; классическая картина сотрясения мозга. Ну что - надо госпитализировать. Заполняет врач карточку, как да что, а жена излагает детали в трагической тональности: ведь не чужой предмет пострадал. В новые лифты носилки, известно, не лезут, и тащат они его сверху вручную. И как глянут они на страдальческую рожу пострадавшего, представят ситуацию, вообразят себе в лицах эту паркетную корриду с размахиванием гениталиями и охотником-котом, так их хохот и разбирает. Медбрат икает. Врач вздрагивает. И нападает на них дикий гогот, истеричное грохотанье, и отступается врач мимо ступеньки, и они вываливают к черту больного на лестницу. И он ломает руку. Тут медики просто подыхают от хохота. Они хватаются за перила, перегибаются пополам, прижимают животы и стонут без сил. Потом, взрываясь приступами идиотского непроизвольного смеха, накладывают ему шину и тащат лечить дальше. По дороге рассказали шоферу и чуть не въехали в столб. А уж в приемном был просто праздник души, просили повторить на бис. Сотрясение небольшое оказалось, но уж в гипсе он походил.

АРТИСТ Был в Ленинграде вполне известный актер Зиновий Каморный; как бы почти звезда полупервого ряда на вторых ролях. Такой стройный, красивый, дерзко-обаятельный - часто снимался в ролях всяких белогвардейских поручиков или преступников с привлекательной порочностью. Девицы там висели гроздьями и дрыгали ногами. Это дело он понимал. Такой советский плэйбой, душка-киноартист. И хороший, кстати, актер! Мог бы карьеру возвести. Но керосинил по-черному, штопором в брызги: от запоев лечился. Жена с ним не выдержала, ушла. Он ее метелил дико. Как нажрется, так и коммуниздит. Или по знакомым скрывалась, или в травме лечилась; куда же... Его адресок на скорой и в милиции уже знали. И вот он набанкетился в угар и дым с ошалелой поклонницей, с утра сгонял ее за литром на опохмел и стал метелить. Но она сопротивлялась, так он решил ее резать. Соседи на дикие вопли застучали в дверь, задергали, загрозили: привычный случай; опять... А девица вьет адские рулады - спасайте! насмерть убивают! Пока прождешь вызванной милиции, э. А внизу шлепал себе с дежурства милиционерик. Ему замахали, призвали. Прибегает наверх. Из-за двери - радиопьеса ужасов на полную громкость! Он грохочет кулаком, сапогом: милиция! А ни фига. Помогите!!! Вышибли с соседям дверь. Дух ханыжный, в пустых стенах бутылки катаются. И посреди композиции артист Каморный, опухший вампир с парикмахерской бритвой: Иван Грозный убивает свою дочь. А-а. Рычит безумно, бабу в обхват - и лезвие к горлу! Еще шаг! и катайте голову. Кровь показывается на шее. Ай, ой. Ситуация требует мгновенных действий. И милиционер действует: дергает пистолет и первым же выстрелом в упор очень удачно засаживает бабе в бедро. Их на службе мало тренируют на снайперскую стрельбу при скоротечных контактах. Опыта нет: у него все трясется от зубов до колен. Девица оседает, милиционер укрепляет шпалер двумя руками - шар-рах артисту Каморному да посередь лба. Тот, естественно, бритву выпустил и сам лег. Порядок восстановлен. Соседи протолкнули воздух, ахнули, охнули. Все тихо. Блюститель порядка осознал остекленело, соотнес картину с инструкцией и выпалил третий в потолок. В качестве предшествующего предупредительного выстрела. Едет милиция, едет скорая: Бородино! Девица лежит на стеклотаре, стоны испускает. В бедре у нее дыра, на шее порез, под глазом синяк. Артист Каморный лежит смирно. Бритва в крови, из пистолета дымок, у народа глаза по чайнику. Девице - повязка и шина, перебита бедренная кость, артисту Каморному - вызывается транспорт везти в морг, участники и свидетели - - приступаем к даче показаний. Фельдшер милиционеру: благодарим за отличную стрельбу. Профессиональный юмор. Соседи за милиционера горой. Радуются, что отмучились; задоставал их Каморный своим талантом. На похоронах народу была куча. От театра, от кино, венки, речи: скорбь. Девки милицию проклинали. Того парня еле потом оправдали. Упорно дознавались о порядке выстрелов и меткости попаданий. Еле соседи отовраться помогли.

ГОЛОВА Если медик циничен в силу профессии, то первокурсник - еще и в силу возраста. Шик первокурсника не просто позавтракать в анатомичке, но желательно облокотившись на выпотрошенный труп. Так устанавливаются нормальные рабочие отношения с бренной людской плотью. А уж санитарить в морге - законная студенческая халтура. Своя бравада в каждом деле. Правила высшего уже тона, аристократического, рекомендуют студенту иметь дома череп. Не муляж, а настоящий; атрибут священного и древнего ремесла медицины. Как наглядное пособие он полезен, чтобы учить кости черепа, коих числом - непосвященные и не подозревают - сто двадцать семь. Одновременно он является изысканным украшением интерьера и хорош как подсвечник, пепельница, пресс-папье и чаша для вина на пьянках с обольщением девочек. Вещь в хозяйстве ценная. Он и денег стоит ощутимых. Студент и деньги - вещи совместимые редко и ненадолго. И наш студент решил обзавестись сим необходимым предметом просто и бесплатно. Наш студент подрабатывал в анатомическом театре. Анатомический театр отличается от просто театра тем, что умершие от скуки во втором развлекают посетителей в первом. В чане с формалином, где плавали годами препараты, наш студент облюбовал подходящую бесхозную голову и в удобный момент ее выудил. Он аккуратно упаковал голову в полиэтиленовый пакет, обернул газетами и уложил в мешочек. И втихаря вынес. Через город в час пик путешествие с головой доставило своеобразные ощущения. В трамвае просили: да поднимите вы свою сетку, на улице интересовались: молодой человек, не скажете, где вы купили капусту; и тому подобное. Он снимал комнату в коммуналке, в общаге места не досталось. И дождавшись вечером попозже, когда соседи перестали в кухне шастать, он приступил к процессу. Налил в кастрюлю воды, сыпанул щедро соли, чтоб ткани лучше отслаивались, погрузил полуфабрикат и поставил на плиту, на свою горелку. Довел до кипения, сдвинул крышку (можно списывать рецепт в книгу о вкусной и здоровой пище), полюбовался, и удалился к себе. Лег на диван и стал читать анатомию, готовиться к зачету. С большим удовольствием повторяет по атласу кости черепа. Тем временем выползает по ночным делам соседка со слабым мочевым пузырем. Соседка - она любопытна по своей коммунальной сущности. Особенно неугомонна она до студента. А кого он к себе водит? А с кем он спит? А сколько у него денег? А что он покупает? А чего это он вдруг варит, на ночь глядя, да в такой большой кастрюле? он отродясь, голодранец, кроме чайника ничего не кипятил, по столовкам шамает. Оглядывается она, приподнимает крышку и сует нос в кастрюлю. И тихо валится меж плитой и столом. Обморок. Нюхнула супчику. Неожиданное меню. Там и сосед вылезает, попить хочет, перебрал днем. Видит он лежащую соседку, видит кипящую кастрюлю, парок странноватый разносится. Что такое? Окликает соседку, смотрит в кастрюлю... А на него оттуда смотрит человечья голова. Дергается он с диким воплем, смахивает кастрюлю, шпарится кипятком да по ленинским местам, орет непереносимо, а кастрюля гремит по полу, и голова недоваренная катится. На этот истошный крик хлопают все двери - выскакивают соседи. И что они видят: Сосед выпученный скачет, как недорезанный петух, и вопит, как Страшный Суд. Соседка лежит промеж плитой и столом кверху задом, так, что на обозрении только ноги и немалый зад, а верха тела за ним не видно, заслонено. А на полу в луже валяется обезображенная, страшная голова. И все в ужасе понимают так, что это соседкина голова. И тут в пространстве гудит удар погребального колокола, и потусторонний голос возвещает: - Это моя голова!.. Тут уже у другой соседки случилось непроизвольное мочеиспускание. Прочие посинели и воздух хватают. А это студент, сладко усыпленный анатомией, вздрыгнулся от кухонного шума, в панике чуя сердцем неладное тоже вылетел, в темноте коридора тяпнулся впопыхах башкой с маху об медный таз для варки варенья, который висел на стене до будущего лета, и в резонанс проорал упомянутую фразу не своим от боли голосом, искры гасил, которые из глаз посыпались. Хватает студент голову, дуя на пальцы кидает ее в кастрюлю, возвращает на плиту, материт всердцах честную глупую компанию. Соседу спускает штаны и заливает ожоги растительным маслом и одеколоном, остатками одеколона соседке трет виски и шлепает по щекам, она открывает глаза и отпрыгивает от него, людоеда, в страхе за людей прячется. Студент молит и объясняет. Соседи жаждут кары. Звонят в скорую - через одного плохо с сердцем. Ошпаренному особенно плохо на полметра ниже сердца. Обморочная заикается. Заикается, но в милицию звонит: а ну пусть разберутся, чья головушка-то! ...Обычно реакции медицины и милиции совпадают, но здесь разошлись решительно. Эскулапы валялись от восторга и взахлеб вспоминали студенческие развлечения; милиция же рассвирепела и приступила к допросу с пристрастием и даже применением физического воздействия: дал старшина анатому в ухо, чтоб вел себя потише и выглядел повиноватее. С гигантским трудом удержался он в институте, оправдываясь безмерной любовью к медицине и почтением ко всем ее древним традициям. Голова вернулась в анатомичку, студента же с работы в анатомичке выгнали, разумеется, с треском; и со стипендии сняли на весь следующий семестр. К слову уж сказать, зачет по анатомии он с первого захода завалил. Балда.

ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ О старый Ленинград, коммуналки Лиговки и Марата! Только врачи и милиция знают изнанку большого города. Какие беспощадные войны, какие античные трагедии. Не было на них бытописателя, запрещена была статистика, и тонут в паутине отошедших времен потрясающие душу и разум сюжеты: простые житейские истории. Не любил старичок шума. Тихонький и ветхий. Раз в неделю ходил в баньку, раз в месяц стоял очередь за пенсией. Смотрел телевизор "Рекорд" и для подработки немножко чинил старую обувь. И жил в той же квартире, пропахшей стирками и кастрюлями, фарцовщик. Как полагается фарцовщику, молодой, наглый и жизнерадостный. Утром он спал, днем фарцевал, а после закрытия ресторанов гулял ночь дома с друзьями и девочками. Они праздновали свое веселье и занимались сексом, и даже групповым. С этим развратом старичок, ветеран всех битв за светлое будущее, как-то мирился. Хотя чужое бесстыжее наслаждение способствует неврастении. По морали он был против, но по жизни мирился. А что сделаешь. Фарцовщик здоровый и нахальный. А вот что музыка до утра ревела и танцы топотали, это старичка сильно доставало. Сон у него был некрепкий, старческий; да хоть бы и крепкий, рев хорошей аппаратуры медведя из берлоги поднимет. Будь наш старичок медведь, он бы им, конечно, давно скальпы снял. Покрошил ребрышки. Но сила была их, и поэтому он только вежливо просил. Мол, после двадцати трех часов по постановлению Горсовета прошу соблюдать тишину. Обязаны выполнять, люди спать должны. Сначала он активно протестовал, требовательно, но ему щелкали небрежно по шее, и он притих. Пробовал и милицию вызывать, но с милицией они договаривались дружески, совали в лапу, подносили стакан, подвигали обжимать девок, и та миролюбиво отбывала. По отбытии старичка слегка били. Не били, конечно, а так, трепали. Для назидательности. Чтоб больше не выступал. Прочие соседи вмешиваться боялись. Порежут еще эти бандюги. А так выпить угостят. Старичок же не пил. Он был старого закала, очень порядочный. И несгибаемый. И жил, главное, через стенку, весь звуковой удар на себя принимал: каблуки гремят, бляди визжат, диваны трещат - и музыка орет. Спокойно ночи. Постучать в стенку тоже нельзя - в лоб получишь. Так он избрал такой способ сопротивления. Он садился в коридоре на табуретку, под лампочку, между кухней и туалетом. И когда кто-нибудь туда шел, старичок делал замечание: - Прошу вас перестать шуметь, пожалуйста. Иначе я буду вынужден принять меры. Я вас предупреждаю. Он с изумительной настойчивостью это повторял, и к нему постепенно привыкли, как к говорящему попугаю. Пьяные не обращали внимания, а потрезвей иногда откликались: "Добрый вечер, дедуля; конечно". Уснуть это старичку, разумеется, не помогало, но помогало уважать себя. Потому что не смирился, не дал себя запугать, но в культурной и безопасной форме продолжал противостоять безобразию и бороться за свои права. Мирный Китай делал агрессивной Америке четыреста сорок седьмое серьезное предупреждение, и сосуществование различных систем продолжалось своим чередом. Вот он дежурит на своем тычке, а один гость в ответ: - Да пошел ты на ..., старый хрен. Не свисти тут. Старичок побелел и повторяет: - А я вам говорю - чтоб прекратили шум! А гость пьяной губой шлепает: - Ссал я на тебя. - И, глумливо не закрывая дверь, журчит мерзкой струей в унитаз. Старичок прямо затрясся, зазаикался: - Хам. Подонок. Мерзавец. Стрелять таких. - Чего-чего-о? - И пьяный его пятерней в лицо, пристукнул головой о стенку. Старичок заплакал от бессильного унижения. - Последний раз, - плачет, - предупреждаю! - И кулачок сжал. "Он глист плешивый", - слюнявит гость и, скрывшись в комнате, прибавляет музыку. И хохот оттуда: "Наш герой на посту!.." Ружье отнюдь не висело в первом акте на стене. Оно валялось разобранное на антресолях лет тридцать. Старичок долго извлекал меж пыльного барахла чехол, балансируя на стремянке. На кухне из одного соседского столика вытащил наждачную шкурку, из другого - масло для смазки швейной машинки. И стал чистить ружье, не торопясь. Может, у них пока все и стихнет... Но там не стихало. Так что он смазывал ружье и заводился пуще, сатанел сверх предела. Собрал, пощелкал. Вложил два патрона. Долго хранились, но в сухом месте. А может, и не сработает... И отправился на свою табуреточку. Ружье к стенке поставил, заслонил створкой кухонной двери. И когда эта падла снова поволоклась в туалет, старичок одеревенел весь, напрягся и фальцетом пискнул: - Я вас в последний раз предупреждаю! Да вали ты во все места, рыгнул гость. Старичок драматически наставляет свою двустволку: - Не смейте меня оскорблять! В самый последний раз!! Предупреждаю: я буду стрелять!! "Да я т-тебя, старый козел вонючий..." - Я тебя предупреждал! Я тебя предупреждал! Ну, и нажал. Грохот, дым! Я тебя предупреждал! Ну, и нажал. Грохот, дым! Того через весь коридор отшвырнуло - в упор ему засадил два заряда в брюхо. Вполне годные патроны оказались. Когда приехали, он уже, конечно, остывать начал. Какая скорая помощь - все уже сделано: вместо живота дыра. Кругом толпа охренелая, старичок сжался на табуретке, вцепившись в ружье. И на вопрос: - За что ты его макнул-то, папаша? - раскачивается и повторяет: - Я его предупреждал; я его предупреждал; я его предупреждал.

В некотором царстве, в некотором государстве жили были евреи - обыкновенные евреи для погромов, для оклеветывания и прочих государственных надобностей. Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим, из наблюдательных за порядком пунктов, со стороны их благородий раздается чарующий надеждами зов: - Народ, приблизься к седалищу власти! Народ привлечется, а они его совращать: Отчего волнение? Ваше благородие, жевать нечего! А зубы есть еще? Маленько есть... Вот видите - всегда вы ухитряетесь что-нибудь скрыть от руки начальства! И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбития зубов, то немедля прибегали к этому средству, если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку: Чего ж вы хотите? Землицы бы... Некоторые в свирепости своего непонимания интересов государства шли дальше и клянчили: Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать! Тут их благородия и начинали усовещевать: Эх, братцы! К чему эти мечты? "Не о хлебе едином" - сказано, и еще сказано: "За битого двух небитых дают"! А они согласны? Кто? Небитые-то? Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились - вот как! Сошлите - просят - весь ваш народ в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата, и вообще... Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся... Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы, да жидов потрепать, а? К чему они? Коренное население подумает, подумает, видит - нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается. Ну, ин, айдати, робя, благословясь... Разворотят домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоятся в желаниях , а порядок торжествует!... Кроме их благородий, коренного населения и евреев, для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, - заявляли миру письменный протест: "Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим - со всех точек зрения - выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей. Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет мальчик". И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма - по случаю неожиданного выезда его в одноименный город - Колымская подписывалась. Иногда на эти протесты отзывалась провинция: "Сочувствую и присоединяюсь" - телеграфировал из Дремова Раздергаев, Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова - "Самогрызлов и др.", причем для всех было ясно, что "др." - он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких "др." не было. Евреи, читая протесты, еще пуще плачут, и вот, однажды, один из них, человек очень хитрый - предложил: Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом и спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим, - что они будут делать тогда эти шестнадцать и с Гришем? Народ дружный - сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья и спрятали, а чернила в Черное море вылили и ... сидят, дожидаются. Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев - нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда не дают! Ишь вы! - говорят. - Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет вы обойдетесь без этого! Хлопотунский умоляет: - Да как же? Ну уж, - говорят, - достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь.. Гриша, - ему уже сорок три года минуло, - плачет: Хосю плотестовать! А не на чем! Фигофобов мрачно догодался: На заборе бы, что ли? А в Питере заборов нет, одни решетки. Однако, побежали на окраину, куда-то на бойни, нашли старенький заборчик, и только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг, якобы с небес спустясь, подходит городовой и стал увещевать: - Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные, будто, господа - ай-яй-яй! Конечно, он их не понял, думая, что они - литераторы из тех, которые под 1001 статью пишут, а они сконфузились и разошлись - в прямом смысле - по домам. Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты - без удовольствия. Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас: хитрый народ евреи! __________ Бессмысленно, стыдно, вредно для нас угнетать народ, который дал миру величайших пророков правды и справедливости и который по сей день одаряет мир людьми великого таланта и ума. Пора нам выступить на защиту евреев со всей слой, какую мы способны развить, пора оказать им полную и всемерную справдливость. Да будет слово делом! 1919

Жизнеспособно и культурно только то общество, которое построено на идеях права и справедливости, ибо лишь эти идеи помогают людям побеждать зоологические начала эгоизма, только они способны внести в хаос темных чувств человека облагораживающий его свет разумной воли. Справедливость - это та "Песнь песней", которую должны неутомимо петь все разумные люди мира, все, кто уважая себя, требует уважения к себе. Признай за всеми те права, которых жаждешь сам, и все признают за тобою твое право быть тем, кем ты в силе быть, - это единственно прямая, честная тропа, которая приводит человека к свободе. Русь, как это всем известно, особенно нуждается в развитии и защите идей политический и социальной справедливости, - что иное, кроме этих идей, может объединить все живые силы нашей страны, разноплеменной и неустроенной? Русскую землю населяют свыше ста разноязычных, разноверных народностей; людей державного великоруссого племени только пятьдесят пять миллионов из ста семидесяти, не ясно ли, что нашим культурным лозунгом должен быть лозунг - свобода и единство? Ни одно из государств мира не имеет пред собою столь грандиозной организаторской работы, ни одно из европейских обществ на обязано так энергично и чутко заботиться о внутреннем свободном слиянии всех своих творческих воль и умов, как это выпало на долю русского общества. И нет ни одного общества, которое относится так пассивно и невнимательно к интересам и культуре инородных племен, как пассивно относимся мы, русские, к жизни племен и народностей, входящих в состав нашей империи. Может быть, пессимисты скажут, что люди, неспособные бороться за свои права, тем более неспособны действенно защищать права иноплеменного народа; но ведь сказать так, это значит признать русское общество, русский народ духовно мертвым. Мы непоколебимо верим в молодые, еще скрытые силы русского народа, мы верим в разум страны, в ее волю к доброй, справедливой жизни. Но посмотрите: государство и общество берут у евреев все, что они могут дать,- ум, энергию, жизнь, - не давая им необходимейшего - возможности жить, учиться, свободно развивать свои богатые способности. Есть люди, которые жалуются, что евреи эксплуатируют русский народ, есть даже люди, которые будто бы боятся, что евреи способны поглотить всю Россию. Никто не эксплуатирует человека столь безжалостно и нагло, как его собственная глупость. Смешно говорить о том, что пять миллионов евреев способны чем-то и как-то помешать правильному ходу жизни государства с населением в сто шестьдесят пять миллионов. Еврейский вопрос в России - это первый по его общественной важности наш русский вопрос о благоустройстве России; это вопрос о том, как освободить наших граждан иудейского вероисповедания от гнета бесправия. Этот гнет постыдно и социально вреден для нас, убивает энергию народа, живая и свободная энергия коего необходима росту культуры нашей в неменьшей степени, в какой необходима для России творческая энергия коренных русских людей. Из всех племен, входящих в состав империи, евреи - племя самое близкое нам, ибо они вложили и влагают в дело благоустройства Руси наибольшее количество своего труда, они наиболее энергично служили и служат трудному и великому делу европеизации нашей полуазиатской страны. Нет области, где бы еврей на работал рядом с русским и не менее успешно, чем русский, - это неоспоримо. Именно евреи наиболее стойко несли и несут те великие обязанности, за которые их вместе с лучшими русскими людьми награждают ссылкой, тюрьмой, каторгой, и эта стойкость, может быть, косвенно влияет на развитие антисемитизма и погромного дела в России. Наиболее трудоспособные люди, евреи, наименее обеспечены в своих человеческих правах, - с этой несправедливостью мы, русские, не должны мириться, это - пятно позора на совести каждого из нас. Помните, - речь идет не о каких-либо особенных, исключительных правах для евреев, а только об уравнении их в бесправии с нами, русскими. Яростная мировая война привлекла в ряды нашей армии свыше 200.000 евреев; десятки их получают ордена за храбрость, тысячи погибают на полях битв. И солдату-еврею, который защищает Русь, приходится видеть, как русские люди, рядом с которыми и для блага которых он проливает свою кровь, эти люди разоряют города и деревни его единоверцев черты оседлости, насилуют женщин и девушек, убивают и вешают стариков, подростков, заподозренных в шпионстве. Подумайте, - что же чувствует еврей-солдат, отдающий мужественно свою жизнь для блага нашего, что чувствует этот человек, защищая страну, откуда его гонят, где ему не дают свободно дышать, где так часты еврейские погромы и возможны такие преступления против духа справедливости, против культуры, каковым был процесс Бейлиса и попытка создать подобный же процесс в Фастове. Мы обращаемся к совести и разуму русских людей - подумайте о трагедии еврейства. То, что происходит сейчас, чревато последствиями еще более тяжкими для еврейского народа, еще более позорными для нас. Распространяются слухи о шпионстве и предательстве со стороны еврейского населения польских губерний. Письма солдат, рассказы раненых разливают .эти слухи по всем глухим углам русской земли, создают в ней настроение, способное вызвать новые погромы, создать повод для новых ограничений еврейства в его праве на жизнь и труд, необходимый нам. Граждане! Уже и без этого мир утопает в крови, проливаемой силою ненависти. Может быть, слухи, позорящие еврейство, создаются именно теми людьми, которые заинтересованы в гонении на евреев, в дальнешем развитии политической и социальной реакции. Мы, разумеется, ни в чем не обвиняем солдат и армию: солдаты не судят, они не творят слухов, а только повторяют их. Мы знаем также, что нет народа, который весь состоял бы из праведников и святых людей, мы не отрицаем отдельных случаев предательства и шпионства со стороны евреев, измученных и разоренных войною. Обезумевший от горя человек, у которого сожгли дом, изнасиловали жену или дочь, убили сына или отца, может быть предателем из чувства мести, - но разве он мстит, как еврей? Он мстит, как оскорбленный человек, так же точно может мстить поляк и русин, эльзасец, хорват, босняк, - это месть оскорбленного и разоренного. Фереггальный закон осудит предателя, хотя бы он предал из мести, его осудят и убьют, но мы должны помнить, что этот осужденный - жертва тех трагических условий, которые созданы стихией войны. Но разве весь народ ответственен за грехи десяти единоплеменных ему? Не отрицаем, что существуют люди, для которых деньги дороже родины, - такие люди есть во всех племенах, не исключая и русского; многими деньги ставятся выше всего в мире, но эта оценка дана им не сегодня и не евреями. Есть еще одно условие, способное порождать слухи, враждебные евреям, это - польский антисемитизм, вызванный русской политикой гонения на еврейство. Установив для евреев черту оседлости в тесных землях Польши, мы создали этим ненавитсь поляков к пришельцам, к чужому. И возможно, что известная часть польского народа, оберегая свою старую европейскую культуру, подозревает евреев в стремлениях руссификаторских. Когда людям очень тесно, они толкают друг друга безжалостно. Мы должны помнить, что в трагические дни изнурительной борьбы нашей против врага, наши евреи, - народ, который поставил себе и миру заповедь "не убий", этот народ беззаветно проливает свою и чужую кровь, защищая Россию, страну где он бесправен и гоним. Мир живет не преступлениями грешников, а деяниями праведных, и нет подвига более светлого, чем отказ от себя ради блага и свободы других. Этот подвиг евреи совершают с таким мужеством самозабвения, как совершает его француз, серб, англичанин. Но каждый из них защищает свое отечество, в котором он полноправный гражданин, свое общество, которое его уважает, считается с его правами. А что защищает бесправный еврей? Он отдает нам свою жизнь, мы награждаем его за это именем предателя, только потому, что и среди евреев есть дурные люди. Но не то, что позорит человека должно останавливать наше внимание, а то, что возвышает человека пред нами. Многими из нас принято думать, что русский народ обладает в высшей степени развитым чувством совести, что ему свойственна особенная сердечность, выдвигающая его из среды всех народов на первое место. Обращаясь к сердцу и уму русских людй, мы протестуем протв огульного обвинения целого народа в предательстве, в отсутствии чувства чести и любви к России, хотя она и мачеха этому народу. Мы протестуем против всех ограничений еврейства в его праве на свободный труд, на гражданство русское. Нам нужны сильные, трудоспособные люди, - разве не силен духом древний народ, который с таким мужеством поднял на рамена свои тяжкое иго рассеяния в мире и десятки веков несет иго это по земле, не уставая сеять на ней идеи торжества свободы и красоты.

Это невыносимо видеть, что люди, сотворившие столько прекрасного, мудрого, необходимого миру, живут среди нас, угнетенные исключительными законами, которые всячески ограничивают их право на жизнь, труд, свободу. Нужно - потому что справедливо и полезно - уравнять евреев в правах с русскими; это нужно сделать не только из уважения к народу, который так много послужил и служит человечеству и нам, но из нашего уважения к самим себе. Следует торопиться с этим простым человеческим делом, ибо вражда к евреям растет у нас на Руси, и если мы на попробуем теперь же остановить рост этой слепой вражды, она отразится на культурном развитии нашей страны пагубно. Надо помнить, что русский народ слишком мало видел хорошего и потому очень охотно верит во все дурное, что нашептывают ему человеконенавистники. В русском мужике не заметно органической вражды к еврею, напротив - он обнаруживает особенное внимание к религиозной мысли Израиля, обаятельной своим демократизмом. Насколько помню - секты иудействующих существуют только в России и Венгрии. У нас за последние годы субботничество и "Новый Израиль" развиваются очень быстро. Однако, несмотря на это, когда русский мужик слышит о гонениях на евреев, он говорит с равнодушием восточного человека: Невиноватого - не судят, не бьют. Уж ему-то надо бы знать, что на святой Руси слишком часто судят и бьют невиноватых, но его представления о правом и виноватом издревле спутано, чувство несправедливости слабо развито в его неясной душе, искаженной татарщиной, боярщиной и ужасами крепостного права. Деревня не любит людей беспокойных, даже и тогда, когда это беспокойство выражено в стремлении к лучшей жизни. Мы все - очень восточные люди, мы любим покой, неподвижность, и бунтарь, даже если это Иов, восхищает нас только отвлеченно. Люди шестимесячной зимы, туманных мечтаний, мы любим красивые сказки, но желание красивой жизни не развито у нас. И когда в плоскости ленивой нашей мысли является что-то новое, беспокоящее, - мы заботимся не о том, чтобы принять и доверчиво изучить новое а чтобы поскорее загнать его в темный угол души и похоронить там, - пусть не мешает привычному прозябанию в бессильных надеждах, сереньких мечтах. Кроме народа, есть еще "чернь" - нечто внесословное, внекультурное, объединенное теимным чувством ненависти ко всему, что выше его понимания и что беззащитно. Я говорю о той черни, которая - у Пушкина - определяет сама себя такими словами: "Мы малодушны, мы коварны. "Бесстыдны, злы, неблагодарны, "Мы сердцем хладные скопцы, "Клеветники, рабы, глупцы". "Чернь" и является, главным образом, выразительницею зоологических начал таких, как юдофобство. А евреи беззащитны, и это качество особенно пагубно в условиях русской жизни. Достоевский, глубоко зная русскую душу, не однажды указывал, что беззащитность возбуждает в ней сладострастное влечение к жестокости, к преступному. За последние годы на Руси развелось довольно много людей обученных думать что они - самые лучшие люди на земле и что враг у них - инородец, и прежде всех - еврей. Этих людей долго и настойчиво убеждали в том, что все евреи - беспокойные люди , забастовщики, бунтари.. Потом их осведомили, что евреи любят пить кровь ворованых мальчиков. В наши дни им внушают, что евреи Польши - шпионы и предатели. Если вся эта проповедь ненависти не принесет плодов кровавых и позорных, то только потому, что столкнется с равнодушием русского народа к жизни и исчезнет в этом равнодушии, разобьется о китайскую стену, за которую спрятан наш, все еще неразгаданный народ. Но если это равнодушие будет возмущено усилиями проповедников ненависти, - еврейство встанет перед руссим народом, как племя, обвиненное во всех преступлениях. И не впервые еврей будет поставлен виновником всех бед русской жизни, он уже не однажды являлся козлом отпущения за грехи наши, уже платил имуществом и жизнью за то, что помогал нам в судорожном нашем стремлении к свободе. Я думаю, не надо напоминать о том, что наши "освободительные движения" странно заканчивались еврейскими погромами.

Время от времени - и все чаще! - обстоятельства понуждают русского писателя напоминать соотечественникам своим некоторые неоспоримые, азбучные истины. Это очень трудная обязанность - мучительно неловко говорить взрослым и грамотным людям: - Господа! Нужно быть человечными, человечность не только красива, но и полезна для вас. Нужно быть справедливыми, справедливость - основа культуры. Необходимо заботиться об усвоении идей права и гражданской свободы, - полезность усвоения идей этих наглядно доказана высотою культуры западно-европейских стран, например, Англии. Необходимо также развивать в себе нравственную чистоплотность, воспитать чувство брезгливости к проявлениям в человеке начала зоологического; одним из таких проявлений является унижающая человека вражда к людям иных племен. Ненависть к еврею - явление звериное, зоологическое, с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры. Евреи - люди такие же, как и все, и - как все люди - евреи должны быть свободны. Человек, исполняющий все обязанности гражданина, тем самым заслужил, чтобы за ним были признаны и все права гражданина. Каждый человек имеет право применять свою энергию во всех отраслях труда, на всех поприщах культуры и чем шире границы личной и общественной деятельности, тем более выигрывает жизнь страны в силе и красоте. Есть и еще целый ряд столь же простых истин, которые давно должны бы войти в плоть и кровь русского общества, а все еще не вошли, не входят. Повторяю: это очень тяжелое дело - становиться в позицию проповедника социальных приличий и убеждать людей: нехорошо, недостойно вас жить такой грязной, небрежной, азиатской жизнью - умойтесь! И при всей любви к людям, при всей жалости к ним порою застываешь в холодном отчаянии, и уже с ненавистью думается: где же эта прославленная широкая, красивая русская душа? Так много говорили и говорят о ней, но где же, в чем действительно проявляется ее ширь, ее мощь, красота? И не потому ли широка душа эта, что совершенно бесформенна? Может быть, именно благодаря бесформенности ее все мы так легко поддаемся внешним давлениям, столь быстро и неузнавемо искажающим нас? Мы добродушны, как сами же говорим про себя. Но когда присмотришься к русскому добродушию, видишь его очень похожим на азиатское безразличие. Одно из наиболее тяжких преступлений человека - равнодушие, невнимание к судьбе ближнего своего; это равнодушие особенно свойственно нам. Позорное для русской культуры положение евреев на Руси - это тоже результат нашей небрежности к самим себе, нашего равнодушия к строгим и справедливым запросам жизни. В интересах разума, справедливости, культуры нельзя допускать, чтобы среди нас жили люди бесправные: мы не могли бы допустить этого, если бы у нас было развито чувство уважения к самим себе. Мы имеем все основания считать евреев нашими друзьями, нам есть за что благодарить их - много доброго сделали и делают они на путях, по которым шли лучшие русские люди. Но, не брезгуя и не возмущаясь, мы носим на совести нашей позорное пятно еврейского бесправия. В этом пятне - грязный яд клеветы, слезы и кровь бесчисленных погромов. Я не сумею говорить об антисемитизме, о юдофобстве так, как надо бы говорить об этом. Не потому не сумею, что нет сил, нет слов, а потому что мне мешает нечто, чего не могу преодолеть. Я нашел бы слова достаточно злые, тяжелые и острые, чтобы бросить их в лица человеконенавистников, но для этого я должен опуститься в какую-то грязную яму, поставить себя на один уровень с людьми, которые мне органически противны. Я склонен думать, что антисемитизм неоспорим, как неоспоримы проказа, сифилис, и что мир будет вылечен от этой постыдной болезни только культурой, которая хотя и медленно, но все-таки освобождает нас от болезней и пороков. Это, конечно, не снимает с меня обязанности всячески бороться против развития антисемитизма, всячески, в меру сил моих, оберегать людей от заразы юдофобства, ибо мне близок еврей сегодняшнего дня, и я чувствую себя виноватым перед ним: я один из тех русских людей, которые терпят угнетение еврейского народа. А это хороший народ; мне известно, что некоторые из крупных мыслителей Европы считают еврея, как психический тип, культурно выше, красивее русского. Я думаю, это верная оценка; поскольку я могу судить - евреи больше европейцы, чем русские, хотя бы потому, что у них глубоко развито чувство уважения к труду и человеку. Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необратимая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле. Старые крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему. Все люди - равны; земля - ничья, а только Божья, человек в праве и в силе сопротивляться своей судьбе и даже с Богом может спорить, - все это написано в еврейской Библии, в одной из лучших книг мира. И заповедь любви к ближнему тоже древняя еврейская заповедь, как и все другие: не убий, не укради. В 1885 г. немецко-еврейский союз в Германии опубликовал "Принципы еврейского учения о нравственности". Вот один из этих принципов: "Иудаизм предписыывает: "люби ближнего как самого себя" и объявляет эту заповедь любви ко всему человечеству основным началом еврейской религии. Он запрещает поэтому: всякого рода враждебность, зависть, недоброжелательство и нелюбезное обхождение ко всякому, без различия происхождения, национальности и религии". Эти принципы были утверждены 350 раввинами и опубликованы как раз во время еврейских погромов у нас на Руси. "Иудаизм повелевает относиться с уважением к жизни, здоровью, силам и добру ближнего." Я - русский человек, когда я наедине сам с собою спокойно рассматриваю достоинства и недостатки мои, мне кажется, что я даже преувеличенно русский. И я глубоко убежден, что нам русским, и есть чему и следует учиться у евреев. Например, седьмой параграф "Принципов еврейского учения о нравственности" говорит: "Иудаизм повелевает: почитать труд, принимать участие личным физическим или духовным трудом в деятельности общественной, искать жизненных благ в постоянстве труда и творчества. Он требует поэтому ухода за нашими силами и способностями, совершенствования их и деятельного применения. Он запрещает поэтому всякое праздное, не основанное на труде удовольствие, праздность в надежде на помощь других". Это прекрасно, мудро и как раз то самое, чего недостает нам, русским. Если бы мы умели воспитывать наши недюжинные силы и способности, если бы хотели деятельно применять их в нашей неустроенной, нечистоплотной жизни, страшно засоренной всяческой праздной болтовней и доморощенной философией, которая все больше и больше насыщатся весьма неумной заносчивостью и ребячливым хвастовством!.. Где-то в глубине души русского человека - все равно барин он или мужик - живет маленький и скверный бес пассивного анархизма, он внушает нам небрежное и безразличное отношение к труду, обществу, народу, к самим себе. Я уверен, что мораль иудаизма очень помогла бы нам побороть этого беса, если мы хотим побороть его. В ранней юности я прочитал - не помню где - слова древне-еврейского мудреца - Гиллеля, если не ошибаюсь: "Если ты не за себя, то кто же за тебя? Но если ты только для себя - зачем ты?" Смысл этих слов показался мне глубоко мудрым, и я истолковал его для себя так: я должен сам действительно заботиться о том, чтобы мне жилось лучше, я не должен возлагать забот о самом себе на чужие плечи. Но если я стану заботиться только о себе, только о моей личной жизни - эта жизнь будет бесполезна, некрасива и лишена смысла. Это очень крепко въелось в душу мою, и я уверенно говорю - мудрость Гиллеля была крепким посохом в пути моем, неровном и нелегком. Трудно сказать с точностью, чему обязан человек тем, что устоял на ногах во дни бурь, душевного отчаяния, на запутанных тропах жизни, но я повторяю - Гиллель нередко помогал мне своею ясною мудростью. Я думаю, что еврейская мудрость более общечеловечна и общезначима, чем всякая иная, и что не только вследствие древности, вследствие первородства ее, но и по силе гуманности, которая насыщает ее, по высокой оценке ею человека. "Истинный Шекинах есть человек!", - сказано у евреев; это очень дорого мне, я считаю это высшей мудростью, потому что убежден: до поры, пока мы не научимся любоваться человеком, как самым красивым и чудесым явлением на планете нашей, до той поры мы не освободимся от мерзости и лжи нашей жизни. С этим убеждением я вошел в мир, с ним уйду из него и, уходя, буду непоколебимо верить, что когда-то мир признает: Святая святых - человек!

Аморалка Одна вполне почтенная гражданка лет пятидесяти с гаком как-то ночью проснулась в холодном поту. Ей приснился страшный сон. Будто бы она лежит на диване и читает какой-то серьезный роман про двойную итальянскую бухгалтерию. И вдруг распахивается дверь, вбегает некто Вася, красивый такой паренек, товарищ ее сына-студента, и прямо как есть, в пальто и калошах, кидается обнимать ту почтенную гражданку (ее звать Маргарита Капитоновна), осыпает ее страстными поцелуями и начинает домогаться ее любви. Конечно, та гражданка как порядочная женщина возмущенно его от себя отталкивает и моментально просыпается вся в слезах. Муж ее, Порфирий Кононович, человек чуткий и нервный, тоже просыпается, спрашивает, в чем дело, почему среди ночи слезы. А она молчит. Плачет от унижения. Прямо-таки в три ручья рыдает. Плачет и думает: «Что же он за нахал, этот юный красавчик Вася! Разве можно так злоупотреблять нашим гостеприимством!.. Кидаться на мать своего коллеги!.. Это ж что-то! Ну и ну, теперешняя молодежь!..» Вскорости она снова уснула. И снова видит сон. Будто лежит в постели, еле одетая, и читает роман из жизни змееоткормочных ферм, и вдруг снова врывается красавчик Вася, снова хватает ее в свои юные, но в то же время могучие объятья и шепчет горячо, прямо-таки обжигает ухо: – Дорогая Риточка, будьте моею! – и добавляет по-французски: Сильвупле! Почтенная женщина уже почти без сил отпихивает преступного обольстителя. Презренный Вася пытается сорвать с неё одеяло, но не тут-то было. Маргарита Капитоновна снова просыпается вне себя от возмущения, – и что же она видит? Одеяло, как его Вася стянул, так и валяется на паркете, а она снова вся в слезах. – Ну, и молодежь нынче пошла! – думает она, дрожа от негодования. Ведь я ему в матери гожусь!.. Никакого, – думает, – стыда у современной молодежи!.. С такими благородными душевными восклицаниями она кое-как дотянула до утра. А тут как раз тот разнузданный Вася приходит к ее сыну, чтобы вместе идти в свое высшее учебное заведение то ли на лекцию, то ли на семинар. Приходит, с сыном Маргариты Капитоновны, хи-ха-ха-ха!.. Будто ничего и не было. А она ему с немым укором в глаза смотрит, головой качает. Дескать, ай-ай-ай, молодой человек, одумайтесь! А он, представьте себе, хотя глаза от ее взгляда и отводил, но, как показали ближайшая ночь и ее сновидения, надлежащих выводов для себя не сделал. Четыре раза той ночью вел себя аморально. Поплакала с досады та почтенная гражданка, поплакала, плюнула и подала на Васю в деканат. И поделом!.. Не снись!..

Ошибка Матвея Жил старик по имени Матвей. Жил неплохо. Скажем больше, жил хорошо. Даже лучше, чем ему позволяли средства. Вот Матвей как-то утром проснулся, и что же он видит! Он видит, куры у него стали деньги клевать. То все не клевали – не клевали, а тут вдруг как заклюют! «Господи, – думает Матвей, – хоть бы тут поблизости море какое оказалось. Я бы тогда в то море закинул невод, вытащил бы Золотую рыбку и кардинально поправил свое пошатнувшееся материальное положение». Смотрит, а у самых его ног волны плещут. Матвей моментально закинул невод в те волны и вытащил Золотую рыбку. А Матвей был хорошо грамотный, Пушкина любил с детских лет, а особенно «Сказку о рыбаке и рыбке». Он ее, наверно, миллион раз прочел. Наизусть помнил. Все-таки для верности решил уточнить. – Ты, – спрашивает, – та самая Золотая рыбка? – Та самая. И я уже знаю, что у тебя с сего утра куры стали деньги клевать. Надеюсь, ты усвоил основную идею знаменитой сказки Александра Сергеевича? Матвей говорит: – Еще как! – Значит, – это уже рыбка говорит, – нечего нам с тобою зря время переводить. Я исполню одно твое желание, а ты меня за это в море отпусти. Только хорошенько подумай. Я после той муторной истории с известной тебе Старухой только одно желание выполняю. И только один раз… Говори же свою мечту, поторапливайся. Мне на воздухе кислорода не хватает. Матвей спрашивает: – А уточнить можно? Рыбка говорит: – Уточняй. Только побыстрее! Матвей спрашивает: – Деньги просить можно? Рыбка говорит: – Конечно, можно. Сколько? Матвей спрашивает: – А сколько можно? Рыбка говорит: – Поторапливайся, Матвей! Мне трудно дышать. Уточняй, и дело с концом! Матвей говорит: – А я и уточняю. Сто рублей можно? Это я еще не прошу, а только уточняю. Рыбка его торопит: – Дать тебе сто рублей? Дать или нет? Матвей спрашивает: – А двести? Я пока еще не прошу, а только уточняю. Рыбка его пуще прежнего торопит: – Не томи, человече! Сказывай, сколько!.. А Матвей начитанный, знает, что рыбка от него не имеет права ускользать, пока его желание не выполнит. Ничего ей, думает, не сделается, потерпит. Он говорит: – А если, скажем, пятьсот рублей, как тогда? А Золотая рыбка не отвечает. Глянь, у нее уже глаза заволокло, и она уже в руках его не трепещет. Раскрыла, бедная, рот да так и не запахнула. – Ладно, – уж только на всякий случай говорит Матвей, – давай пятьсот и по рукам. А сам понимает, что плакали его денежки, что Золотая рыбка уснула, а по-научному выражаясь, отдала концы. Вздохнул Матвей, зашвырнул Золотую рыбку в море подальше, а сам поплелся домой. Ему что. Присмирел. Стал жить по средствам. Счеты завел. Костяшками на счетах пощелкивает, подведет баланс и живет совсем неплохо. И куры у него уже давно снова денег не клюют… Рыбку жалко!

Лагин Л. Обидные сказки Прометеевы страсти Прометей, как известно, титан. С точки зрения демографической титан сын бога и смертной женщины. Полукровка. А полукровки, с точки зрения биологической, личности талантливые и способны на разные поступки, довольно часто – благородные. Прометей в свое время крупно проштрафился: он похитил огонь с Олимпа и отдал его людям. То есть, конечно, не весь огонь. Его осталось на Олимпе невпроворот, на всех богов во как хватало! Но и на Олимпе были против того, чтобы люди даже понятие об огне имели. Почему так? А так. Стали с тех пор люди вовсю пользоваться огнем: разводили костры, освещали и отапливали жилища, варили, парили и жарили пищу, плавили руду, жарили еретиков и т. д. и т. п. Что же имел со своего благородного поступка отважный титан Прометей? Ни шиша хорошего. Денег он, конечно, с людей за огонь не взял. Деньги ему как титану были ни к чему. Да их еще в ту пору, кажется, и на Земле не было. Ради денег стал бы он рисковать шкурой? Нет, он просто хотел оказать человечеству ценную услугу, облегчить условия его жизни, ускорить прогресс. Словом, он решился на свой отчаянный подвиг исключительно ради счастья человечества. Но ему это, как известно, даром не прошло. Зевс приказал отвезти мятежного титана на Кавказ, на гору повыше, приковать тяжелой цепью к скале с тем, чтобы в установленные сроки прилетал орел и клевал у Прометея печень. Все это с чисто воспитательной целью: чтобы никому больше неповадно было расхищать божественную собственность. И чтобы вообще была дисциплинка. Чтобы никто не осмеливался ослушиваться богов. Любопытно, что приковал Прометея к скале крепко-накрепко его хороший знакомый – хромой бог, некто Гефест. Конечно, ему было довольно совестно перед Прометеем, и он все приковывал и извинялся, приковывал и извинялся. И все валил на Зевса, на его приказ. Дескать, Зевс приказал, он и приковывает. Поскольку лично ему, Гефесту, как раз неповадно ослушаться Зевса. Оказывается, лично он не любил, чтобы его приковывали к скале. Он и в дальнейшем, на первых порах довольно часто, по-дружески навещал Прометея, проверить, не пора ли цепям текущий ремонт провести. И каждый раз извинялся до слез. И прошло много-много лет. Древние греки свое время отжили. Другие появились греки, не древние. Давно уже перестали прилетать орлы – поклевать Прометееву печень. Стали вместо себя ворон присылать. Поклюют вороны наспех печень, и айда восвояси. А Прометей, бедняжечка, стоит себе на своей скале, как рекрут на часах. Только цепью изредка зазвенит. Смотрит вниз, в долину. А долина (когда-то она пустая была, люди по пещерам прятались) сейчас вся огнями Прометеевыми светится – факелы, костры, окошки в домах, огонь в доменных печах и хлебопекарнях. Прометею все это в радость. Вкусные запахи, огнем рожденные, доносятся из долины – варева, жареного мяса, свежепечённого хлеба, – и снова Прометей радуется: не зря он пошел против всего Олимпа. Приятно, люди его огнем вовсю пользуются. Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Жаль только, плохо голоса различишь за далью расстояния. Что-то вроде про Прометея говорят, а что именно – не разберешь. И хорошо, что не разберешь. Бабы собрались, про Прометея языки чешут. Одна баба говорит: «Прямо беда с Прометеевым огнем! Только и думай, как бы котлеты не подгорели. Куда как хорошо было в старые времена, еще до этого Прометея! Оторвешь, бывало, сколько надо сырого мяса и жуй себе на здоровье… И витаминов больше в сыром мясе, и стряпать не надо… Посолишь, бывало, слезами, и кушай на здоровье… А то отбивай ее, проклятую, да вываляй в сухарях, да переворачивай еще с боку на бок… Да еще когда она подрумянится…» Другая соседка возмущается: «А пожары?.. Только зазевайся, и все горит синим огнем – и мебель, и дубленки… Прямо хоть не разводи этот чертов огонь! До Прометея, небось, и пожаров никто не знал… А сколько уходит денег на страховку от огня!.. Ребенка одного дома не оставишь… Прабабка мне рассказывала: уйдут, бывало, с прадедом в гости, а ребята остаются одни в пещере. И никакой не было пожарной опасности… Разве что забредет изредка в пещеру саблезубый тигр…» А третья соседка на правовую сторону вопроса напирает: «А я вам так скажу. Хочешь – не хочешь, а с точки зрения уголовного права, похищение огня – заурядное хищение чужого имущества. Порядочный титан, небось, ничего не позволит себе похитить – ни огня, ни чего другого. Воровать огонь! Фи!.. Сегодня огонь украдет, завтра – амброзию с божественного стола, послезавтра весь Олимп оставит без хитонов, в чем мама родила!..» Все эти разговоры до Прометея, слава Зевсу, не долетают. Зато он видит – служит его огонь людям, и Прометей счастлив. Проедет мимо той скалы на верном своем осле какой-нибудь путник, поздоровается равнодушно с Прометеем: – Здорово, титан? Как печень? А Прометей отвечает: – Лучше всех!..

Книги бесплатно от 5tonn-knig.ru Скачайте лучшие бесплатные книги и популярные электронные книги бесплатно, а также читайте книги онлайн без регистрации. Новинки и лучшие книги русского интернета. Для вас также сборник аудиокниг, следующие категории книг бесплатно: дом и семья, компьютеры и интернет, книги старинной литературы, современные книги, детские, бесплатные женские и мужские книги без регистрации. Скачать книги на 5tonn-knig.ru бесплатно, легко и просто! Мы дарим вам доступ к тысячам электронным книгам рунета бесплатно и без лишней регистрации для вас и ваших знакомых! http://5tonn-knig.ru/index.php

учи английский http://5tonn-knig.ru/5/1304-chitay-po-russ...the-turnip.html