История Пурима без обычных купюр

[WildWind]

http://cursorinfo.co.il/blogs/vladimir_bei...podrobnostyami/

 

История Пурима без обычных купюр: большая пьянка, сексуальный марафон, чиновничьи разборки и большая резня на межнациональной почве в результате

 

На фоне сегодняшней напряженности между Израилем и Ираном аналогии, всегда всплывающие в событиях Пурима, кажутся особенно актуальными.

 

Тогда, 2500 лет назад, в Персии собирались уничтожить еврейский народ. Но евреи, получив возможность нанести упреждающий удар, сами расправились со своими врагами. Тонкий намек на толстое обстоятельство.

 

В Пурим есть повод лишний раз перечитать Свиток Эстер и сопутствующие ему мидраши, обращая внимание на некоторые детали, которые обычно упускаются в адаптированных текстах.

 

 

 

Плен вавилонский - галут персидский

 

 

 

События Пурима описаны в одной из книг ТАНАХа – свитке Эстер («Мегилат Эстер» на иврите), многочисленных комментариях и мидрашах.

 

Исторический фон следующий…

 

Основная масса евреев жила тогда в Персии – продолжалось Вавилонское пленение.

 

В 598 году до н.э. вавилонский царь Навуходонасор II вторгся в Иудею, после двухлетней осады взял Иерусалим, разграбил и разрушил Храм. Храмовую утварь забрал в качестве трофеев, а евреев пленниками увел в Вавилонию.

 

Еврейские пророки предсказывали, что вавилонское пленение продлится 70 лет. Но не прошло и полвека, как оно стало фактически персидским. Новые завоеватели – персы – покорили Вавилон. Вавилонские пленники евреи оказались подданными Персидской империи — тогдашней сверхдержавы, простиравшейся с запада на восток от Греции до Индии и с севера на юг от Кавказа до Эфиопии. 127 стран, множество народов; евреи были рассеяны среди них. На родине, в Эрец-Исраэль, их города и деревни, поля и виноградники поросли быльем. На холмах, где некогда сверкал Иерусалим, пришельцы пасли коз.

 

Надежда на избавление и возрождение появилась, когда персидский царь Кир, великий завоеватель Вавилона, разрешил евреям вернуться и отстроить свой Храм.

 

Не все поспешили совершить алию. Многие, но не все. По правде сказать – меньшинство. Знакомая история.

 

Одно дело – сидя «на реках вавилонских», оплакивать свою страну, вспоминать о ней и мечтать. Другое — поднимать ее из руин в пустыне. Это ж тогда самому среди этих руин, в этой пустыне жить! Вот так вот – все бросить, и – на задворки империи, в одичалый край? Из персидской столицы Шушаны, из Вавилона, из других благословенных мест — с высокой культурой, с налаженным бытом, с прибыльным бизнесом, с удачной карьерой?

 

Евреи обжились в изгнании. Занимались торговлей, ремеслами, арендовали и возделывали землю, исполняли государеву службу. Многие из них были состоятельными людьми. Гордились принадлежностью к самой мощной империи тогдашнего мира, считали уже своей. Ну да, чужаками они были. Ну, любили их, скажем так, не все. Ну, плевали, бывало, в след. А то и в лицо. При случае норовили унизить. Так что ж из-за этого – бежать, куда глаза глядят? В нищету, в неизвестность?..

 

Только самые преданные завету отправились в Эрец-Исраэль и взялись за дело.

 

Не мешало бы и остальным поторопиться, но они еще этого не знали.

 

Через два года после издания знаменитого указа Кир погиб в бою со скифами. Его преемник Дарий то запрещал, то вновь разрешал строительство Храма в Иерусалиме. Калитка алии то и дело запиралась, открываясь вновь через годы.

 

Так же было, и когда персидский трон занял Ахашверош.

 

Это был типичный восточный деспот, капризуля и сумасброд. В европейской истории он известен под именем Ксеркс и прославился своим анекдотичным приказом высечь море.

 

Склонный к глобальным проектам, царь затеял сооружение двух понтонных мостов через пролив Геллеспонт (Босфор) для переправки персидских войск из Азии в Европу (у него была идея-фикс – завоевание Греции, а затем и всей Европы). Шторм разметал эти мосты. Разгневанный правитель велел всыпать непокорному морю 300 ударов бичом и опустить в него кандалы. Правда, и мостостроителей не забыл – им отрубили головы.

 

Историки признают Ксеркса сыном царя Дария и внуком Кира, то есть законным наследником престола (или хотя бы относительно законным – он не был старшим сыном Дария). А в еврейской традиции Ахашверош – выскочка-простолюдин, узурпатор, занявший трон не по праву.

 

Согласно мидрашам, он служил старшим конюхом у вавилонского царя Балтасара, на этой должности разбогател и за счет своего богатства добрался до трона, после чего разбогател еще больше: ему достались несметные сокровища царских кладовых с многочисленными трофеями, в том числе из Иерусалимского Храма.

 

То есть, по этой версии, Ахашверош – этакий «новый русский», несмотря на то, что древний перс. Та же характерная для выскочек страсть к невиданным застольям, неуемная тяга к роскоши и стремление ее выставить напоказ, то же самодурство и хвастовство.

 

И вот очередная отмена «права на возвращение» последовала от Ахашвероша. Царь издал запрет евреям переселяться в Эрец-Исраэль после доноса шомроним (см). Они «настучали», что под видом строительства Храма евреи готовятся к завоеванию независимости от Персии.

 

 

 

Шомроним

 

 

 

Более распространенное название этого народа, ныне насчитывающего около 600 человек и проживающего в Израиле (в самарийской деревне неподалеку от Шхема и в одном из кварталов Бат-Яма), — самаритяне. Сами они называют себя «шомрим» – «хранители» (то есть хранители исконной Торы), что близко к ивритскому «шомроним», собственно, и означающему «самаритяне» (Самария на иврите – Шомрон).

 

Они считают себя потомками колен Эфраима и Менаше – единственной ветвью потерянных десяти колен, единственными евреями, не знавшими пленения и галута, а потому сохранившими в первозданном виде Тору. Их Тора действительно записана настоящим еврейским шрифтом (евреи пользуются вавилонским квадратным), но в ней около шести тысяч расхождений с канонизированной Торой, нет книг Пророков и Царств, так как самаритяне не признают, что мог быть другой пророк, кроме Моше. А в Устную Тору самаритяне не верят. Свой язык они считают исконным ивритом, а тот, на котором говорят евреи, — позднейшей импровизацией. Они-то на языке предков говорили всегда, никуда со своей земли не уходили, ничего у чужаков не заимствовали.

 

Еврейская версия происхождения самаритян иная.

 

Когда (еще задолго до завоевания Эрец-Исраэль, включая Иудею, Навуходоносором) ассирийцы захватили Израильское царство, где жило десять колен Израилевых, со столицей в Шомроне, они использовали принятый у них «демографический» метод предупреждения восстаний на завоеванных территориях: коренное население выселили в другие земли или метрополию – Ассирию, а на их место поселили обитателей других покоренных земель. Считалось, такая рокировка исключала стимулы для национально-освободительных восстаний: иди теперь повоюй за родину – где та родина? Все теперь неместные.

 

Так бесследно исчезли десять колен еврейского народа. А в разоренном Израильском царстве поселились пришельцы – язычники, огнепоклонники. Их плохо принимала чужая земля. И тогда, вроде бы, царь ассирийский прислал им одного из изгнанных священников Самарии. Он поселился в Бейт-Эле, новые обитатели страны признали его. И не то чтобы совсем отказались от своих языческих обрядов, но и единого Бога чтили. Даже стали посылать жертвы в Иерусалимский Храм, в соседнюю Иудею. А со временем и вовсе смешались с окружающим еврейским населением. Так возник в Самарии новый народ – самаритяне.

 

Когда первые репатрианты стали возвращаться для восстановления Храма, самаритяне их встретили как своих. И тоже хотели подключиться к построению Храма. Но те их своими не признали. Вы, сказали им, сначала станьте такими, как мы, – признайте, по крайне мере, святость Иерусалима, Устной Торы, которую мы передавали из уст в уста в тяжелых условия подполья, подвергаясь смертельным опасностям на чужбине. А нет — не будет вам счастья совместного труда на всенародной стройке, не всем такая честь.

 

Самаритяне с негодованием отвергли ультиматум. Мол, с какой стати вы, возвращенцы, которых мы с такой тоской ждали все долгие десятилетия вашего же изгнания и с такой радостью встретили, решили, что там, в галуте, стали большими евреями, чем мы?

 

Они обиделись. Возникла вражда, которая со временем лишь возгоралась, впоследствии приведя к совсем тяжелой конфронтации, разрушившей многие семьи, включая семью первосвященника. И евреи построили свой Храм, а самаритяне – свой, на горе Гризим.

 

История же, имеющая отношение к описываемым событиям, произошла, как изложено это в мидраше, в период восстановления Храма при царе Ахашвероше.

 

Якобы, затаив зло на братьев, чурающихся родства, самаритяне решили хитростью добиться запрета на строительство – дескать, нас не берете, так и вам не дадим. Они распустили слух, что евреи под видом строительства Храма на самом деле восстанавливают крепостные стены Иерусалима – готовятся к войне за независимость, хотят выйти из-под власти Персии. Подкупили персидских чиновников, наблюдающих за Иудеей, чтобы они донесли эти слухи до столицы.

 

Однако для отмены указа царя о разрешении строительства требовалось решение самого царя. Пришлось самаритянам писать донос. Но документ – не слухи. В письменном донесении самому царю излагать явную ложь опасно – язык отрежет. Крутой нрав Ахашвероша был широко известен. Если уж он морю бурю не спустил, то с людьми, с подданными, разбирался вообще без сантиментов.

 

И самаритяне пошли на еще одну хитрость. Написали все как есть, но – на своем языке, на самаритянском. Однако подкупили царских секретарей, Рахума и Шамши, которые должны были переводить их донос на персидский, чтобы те допустили неточности в переводе. Так вместо «стены Храма» по-самаритянски царю прочли «крепостные стены» по-персидски. И Ахашверош насторожился — велел строительство прекратить.

 

 

 

Пир на весь мир

 

 

 

Ахашверош знал о пророчестве, обещавшем евреям возвращение на родину через 70 лет. Он подсчитал. Выходило – эти 70 лет истекали на третий год его правления. И вот срок пришел – а пророчество не сбывалось: евреи оставались под ним.

 

Трудно сказать, почему его это так волновало. Казалось бы — ну и шли бы они в свой Иерусалим, раз им в благоустроенных Персии, Мидии, Вавилонии не живется, тем более что сам Кир Великий когда еще разрешил. Одним народом больше, одним меньше – какая вправду разница, если у тебя 127 стран под пятой? Но царь ликовал.

 

Комментаторы считают, он усмотрел в несбывшемся пророчестве еще одно свидетельство своего величия: вот, мол, даже всемогущий Бог евреев не в силах идти против его воли – обещал вызволить свой народ через 70 лет, но нет на то царского соизволения – и смирился их Бог.

 

Как выяснилось потом, Ахашверош просто ошибся в расчетах. Но он этого не знал. И больше не считал нужным сдерживать ликования, гордости собой. Раскрыл царские кладовые, где среди прочих сокровищ хранились военные трофеи Навуходонасора – утварь из разграбленного им Иерусалимского Храма: золотая посуда, светильники, трон царя Соломона – чудо инженерного и дизайнерского искусства тех времен. Все это стало украшением нового дворца Ахашверроша.

 

Для пущей демонстрации собственной крутизны он решил устроить пир, какого мир еще не видел.

 

Пригласил всех своих сановников, придворных, военачальников, правителей областей, знатных людей империи. Царь позаботился о том, чтобы гульба удалась на славу. В роскошном дворце Ахашвероша гости возлежали на золотых и серебряных кушетках, пили из золотых кубков. Кушанья – самые изысканные, вино – из царских погребов (слуги выясняли у каждого гостя, сколько ему лет, и приносили вино на десять лет старше).

 

Этот пир длился 180 дней подряд.

 

 

 

Еврейское счастье

 

 

 

Но Ахверошу было мало. Гулять – так гулять! После полугодового застолья для знати он затеял еще и недельный пир для простых людей – жителей Шушаны, без различия чинов, состояния и происхождения. Позвали всех. И евреев тоже – никакой дискриминации.

 

Вот они-то как раз оказались перед дилеммой, которая и потом на протяжении тысячелетий то и дело настигала евреев в галуте.

 

Ты живешь среди чужаков, среди других. Ты страдаешь от их подозрительности по отношению к тебе, предубеждений, насмешек, брезгливой неприязни, а то и явной ненависти. Ты устал, ты мечтаешь, чтобы тебя признали, наконец, своим, ровней им.

 

И вдруг это происходит. Под влиянием времени, обстоятельств, а чаще всего – по велению правителя тебя уже не чураются, от тебя не отворачиваются при встрече, как прежде, при общении не затыкают нос, не морщатся от омерзения, с тобой не стесняются иметь дела, тебя зовут в дом, тебя сажают с собой за стол – ты как бы свой. Сбылась мечта о равенстве – блаженствуй и торжествуй!

 

Но ты замечаешь: от тебя требуется особая взаимность. Для того, чтобы быть своим среди чужих, тебе надо перестать быть самим собой. Собственно, евреем.

 

Не радоваться тому, что еврею в радость. Не горевать по поводу еврейских бед. Ничем не отличаться от других. Все – так все, раз ты со всеми. Равенство разных – это равнение на тех, по кому равняют. У них празднество – ликуй и ты. Даже если празднуют они твое горе.

 

Когда глашатаи стали сзывать жителей Шушаны на царский пир, евреи персидской столицы затрепетали и заколебались. С одной стороны, конечно, высокая честь — получить приглашение во дворец монарха, великий соблазн – поучаствовать в застолье, о котором вот уже полгода только и разговоров. С другой – понятно, по какому поводу затеяно веселье. Праздновать крушение собственных надежд – удовольствие сомнительное, скорее несомненное унижение. В общем, предательство, если честно, если помнить, кто ты есть.

 

Многие евреи Шушаны предусмотрительно исчезли из города от греха подальше. А другие явились на пир. И ужаснулись.

 

Ахашверош восседал на троне царя Соломона (копии настоящего, но поди распознай). Дворцовые залы украшали светильники из Иерусалимского Храма. Храмовые сосуды стояли на столах. Это выходит, их позвали участвовать в надругательстве над еврейской святыней?

 

Но они не ушли.

 

Тиран и самодур, Ахашверош на этом пиру вел себя как добрый, щедрый, предупредительный хозяин: никто из гостей ни в чем не получал отказа, никто ни в чем не должен был испытывать неудобств. Евреев смущает храмовая утварь на столах? Так усадите их за отдельными столами, без трофейной посуды, — пусть гуляют спокойно!.. Он велел даже не применять к ним обычную забаву своих застолий: каждому новому гостю подносили чашу вина емкостью в одну восьмую ведра (около шести литров) и заставляли выпить до дна – до потери человеческого облика. А тут – пей в удовольствие, без всякого принуждения; поистине царская милость.

 

Ну, как было пренебречь монаршей добротой и заботой? Евреи остались. И гуляли вместе со всеми, наравне со всеми. Ели трефное, пили некошерное вино, участвовали в прочих запретных для них непотребствах. Было весело. Некогда было вспомнить о Боге.

 

 

 

Укрощение строптивой

 

 

 

Пока мужчины проводили время в царском дворце, застолье для женщин было устроено во дворце царицы – жены Ахашвероша, красавицы Вашти. Ведь восточный пир – мужское дело, приличным женщинам на нем не место. Другое дело – неприличным.

 

Гостей развлекали искусные танцовщицы, не особо обремененные одеждой и стеснительностью. В их функции входило доставление удовольствий не только эстетических. Ну, в самом деле, не могут же мужики, собравшись вместе для праздного времяпровождения в течение многих дней, лишь вкусно есть, обильно пить и шумно беседовать меж собой. На сытый желудок да на пьяную голову тянет и на другие развлечения.

 

Видимо, присутствие обнаженных жриц любви и привело к возникновению на седьмой день «народного» пира чисто мужского пьяного спора по поводу того, «чья баба лучше». Неуемно хвастливый Ахашверош, судя по всему, в ответ на восхищенные замечания своих гостей насчет прелестей женского «обслуживающего персонала», заявил, что его жена красивее их всех.

 

Возможно, кто-то из окружающих усомнился. И тогда порядком поднабравшийся монарх решил предъявить «товар лицом», не стесняясь и иных частей тела царицы. Он послал к Вашти евнухов с приказанием предстать перед гостями во всей своей красе – в одном лишь «царственном венце», то есть «не в царских одеждах», подчеркивают комментаторы, а значит, совсем без них, — нагишом.

 

Ну, чтобы нагляднее было сравнение с профессиональными красотками.

 

А она отказалась.

 

Проявила совершенно немыслимую для тех времен дерзость. Грубое нарушение восточной этики.

 

Вообще, еврейская традиция относится к Вашти без сочувствия.

 

Считается, что она была ненавистницей евреев, и донос шомроним, призванный помешать восстановлению Храма, — ее инициатива. У царицы были рабыни-еврейки, которых она заставляла работать по субботам обнаженными. Тем самым устраивала им двойное издевательство: в субботу не только нельзя работать, но и принято надевать лучшие одежды. (Так что требование Ахашвероша к Вашти предстать на пиру обнаженной можно воспринимать справедливым возмездием заносчивой ненавистнице евреев, тем более что дело было в субботу.) В общем, та еще была штучка.

 

Но, в отличие от простолюдина Ахашвероша, она происходила из царской семьи: внучка вавилонского царя Навуходоносора, завоевателя Иерусалима и разрушителя Первого Храма, дочка не менее знаменитого вавилонского владыки Балтасара, у которого Ахашверош, согласно мидрашу, служил управляющем конюшен. Вроде бы он и женился на ней для поднятия своего статуса – взял не только писанную красавицу, но и, что более существенно, царскую дочь — то есть как бы и сам становился царского рода.

 

Мидраш рассказывает, что, отказывая Ахашверошу в его требовании предстать перед гостями на царском пиру, Вашти велела передать своему венценосному мужу: «У моего отца ты едва годился, чтобы за лошадьми ходить, а теперь мне смеешь приказывать?». Обиделась.

 

Конечно, неповиновение Вашти было вполне естественным. С какой стати первая дама империи, царица, замужняя женщина, наконец, должна голой скакать перед пьяными мужиками, как публичная девка?

 

Это с одной стороны. А с другой – восточная женщина не имеет права отказывать мужу. Вообще. Ни в чем и никогда. Ослушниц наказывали строго и жестоко. Распространенной мерой было отрезать что-нибудь важное: нос, губы, язык, груди. Такие несчастные часто встречались на улицах персидских городов – в назидание другим… А Вашти отказала не просто мужу – царю царей, восточному деспоту, тирану.

 

Ахашверош рассвирепел. Ему, всемогущему, прилюдно, перед гостями, не подчинилась собственная жена! Он собрал совет своих приближенных князей – как поступить? Князья боялись высказывать свое мнение, и лишь один из них, Мемухан, настаивал на примерном наказании Вашти. Иначе, объяснял он царю, все жены, во всей империи, решат: «Раз царице можно не повиноваться мужу – можно и нам», и разразится эпидемия анархии в семье – падение нравов, крушение устоев, угроза государству… В общем, Ахашверош велел убрать ослушницу с глаз долой.

 

Челядь интерпретировала указание монарха радикально: в еврейских преданиях осталось, что Вашти казнили. Тогда же, в субботу, — в святой для евреев день, который надменная вавилонянка так любила использовать для издевательств над своими еврейскими служанками.

 

Так место царицы оказалось свободным, а царь — холостым.

 

И здесь возникает новый поворот сюжета.

 

 

 

Царские смотрины

 

 

 

Был немедленно объявлен конкурс на замещение вакантной должности царицы. Во все концы империи отправились гонцы с объявлением о том, что всем красивым девушкам (комментаторы полагают, что для и молодых замужних женщин тоже не делалось исключения) надлежит явиться на царские смотрины.

 

Это было грандиозное мероприятие, вернее процесс — с четко отработанным ритуалом.

 

Сотни собранных по всей стране красавиц свозили в специальный дом в Шушане, где под присмотром главного евнуха претенденток готовили к встрече с державным женихом. Там обстановка напоминала элитный молодежных лагерь для богатых девушек: на всем готовом, ни в чем отказа, неутомительные занятия, нехитрые развлечения, скрытое соперничество и т.д. и т.п.

 

В таких условиях юных красавиц выдерживали примерно год, как в карантине. Впрочем, карантином это и было: Ахашверош очень боялся заразных болезней, а поскольку ранняя диагностика в те времена находилась не на высоте, скрытые недуги выявляли методом наблюдения – за год, если что дурное есть, проявится, и тогда претендентку отбраковывали.

 

Благополучно прошедшим карантин за несколько недель до заветной встречи устраивали курс интенсивной подготовки: эпиляция, ароматические ванны по нескольку раз в день, массаж, умащения благовониями и прочие косметические процедуры – вплоть до препровождения в царскую опочивальню.

 

Конкурс невест не был, собственно, конкурсом красоты в сегодняшнем понимании (по крайней мере, в той части современных конкурсов, что видны публике). Претендентка проводила с единственным судьей конкурса – царем – ночь, и, если он не признавал ее достойной на роль царицы (а так было со всеми, кроме искомой победительницы), на утро препровождалась в гарем наложниц. Замуж она уже не выходила никогда, а эксклюзивного суженного не видела годами, если вообще удостаивалась нового приглашения, — официальных наложниц у Ахашвероша было несколько тысяч, не до всех доходили руки, грубо говоря.

 

Тем не менее участие в конкурсе невест считалось честью, по суровым для женщин нравам того времени.

 

Привередливый Ахашверош никак не мог найти достойную замену Вашти. А возможно, ему настолько понравился сам процесс отбора, что не хотелось его прерывать. Во всяком случае, три года неустанных поисков и еженощных проб прошли безрезультатно: разборчивый жених браковал одну кандидатуру за другой, конкурс продолжался.

 

 

 

Еврейский след

 

 

 

Все эти три года житель Шушаны, благочестивый еврей, член Сенедриона Мордехай, прятал от царских ловцов невест свою двоюродную сестру Хадасу, которая, осиротев, воспитывалась в его доме. На четвертый год она все же попалась поставщикам красавиц для двора его величества. Девушка назвалась Эстер и, по совету Мордехая, скрыла, что она еврейка. Мидраш утверждает, что, в отличие от других претенденток, она вовсе не горела желанием попасть во дворец. Но именно на ней Ахашверош остановил свой выбор.

 

Эстер стала царицей.

 

Оказавшись во дворце, она продолжала скрывать свое происхождение, зато начала лоббировать еврейские интересы.

 

По ее рекомендации, Мордехай вскоре занял важный пост при дворе – нечто вроде управляющего, мажордома. И как-то подслушал беседу двух евнухов – Бигтана и Тереша.

 

Они были тартианцами, разговаривали на своем, довольно редком, языке, но Мордехай, как и положено члену Сенедриона, знал все языки и понял, о чем шла речь: они замышляли отравить царя.

 

Он рассказал обо всем Эстер, та предупредила мужа — и Ахашверош со свойственным восточным монархам коварством устроил заговорщикам ловушку. Когда Бигтан и Тереш прислуживали ему, царь потребовал вина. Оно, как и следовало ожидать, оказалось отравленным. Предателей казнили. И сделали специальную запись в дворцовых хрониках о чудесном спасении монарха, благодаря верному Мордехаю-еврею

 

Итак, основные фигуры на игровом поле расставлены. Не хватает только одной.

 

 

 

Аман-амалекянин

 

 

 

Судя по тому, с каким энтузиазмом Ахашверош занимался пирами и поисками жены, личные дела, а точнее – удовольствия интересовали его больше, чем государственные проблемы. Эту рутину он предпочитал перепоручать сановникам. Вскоре после описанных выше событий царь назначил первого министра, которому и доверил все государственные дела.

 

Премьерскую должность занял Аман. Неизвестно, за какие заслуги. Вроде бы Ахашверош восхитился его огромным богатством, которое тот нечестно нажил. Он и сам поднялся на вершину власти за счет богатства – может, увидел в этом выскочке родственную душу.

 

Но мотивы Ахашвероша не столь важны. Важнее личность Амана.

 

Дело в том, что он происходил из рода Амалека (см) – главного ненавистника евреев. Везде, где судьба сталкивала потомков Амалека и евреев, между ними возникала непримиримая, смертельная вражда.

 

 

 

Амалек

 

Одной из трех заповедей, которые евреи получили от Всевышнего перед входом в Эрец-Исраэль, было указание уничтожить Амалека. И его самого и род его, и все предметы, принадлежащие ему. Евреям предписано постоянно помнить о причиненном Амалеком зле – вплоть до того, чтобы стереть его имя навсегда.

 

В Торе, которая учит милосердию и справедливости, нет больше примеров подобной непримиримости. Откуда такая беспрецедентная жестокость? Это тем более странно, что амалекитяне, строго говоря, родственный евреям народ.

 

Амалек – внук Эсава, брата нашего праотца Яакова.

 

Яаков и Эсав – братья-антиподы. Если предназначение первого – служение Всевышнему и установление нравственных норм в мире, то удел второго – насилие и полное пренебрежение моралью. Когда Яаков обманом (а на самом деле – благодаря Божественному вмешательству, считают евреи) получил право первородства и после долгих лет изгнания вернулся на землю предков, Эсав удалился в страну Сеир.

 

Его первенец Элифаз, в полном соответствии свободным нравами своей семьи, переспал с женой князя Сеира, и она родила от него девочку — Тимну. Та росла в княжеском доме, среди детей Сеира, хотя и считалась незаконнорожденной. Повзрослев, Тимна решила породниться с кем-то из потомков Авраама – уже знатным по тем временам родом. Она предложила себя в жены Яакову. Однако из-за ее сомнительного происхождения он отказал девушке. И тогда Тимна стала наложницей другого потомка Авраама – Элифаза, нисколько не смущаясь тем, что он ее отец; впрочем, и его такое пикантное обстоятельство не покоробило.

 

От этой кровосмесительной связи и родился Амалек. По еврейским понятиям, ужасное происхождение: дитя инцеста, «мамзер» и сын «мамзерет».

 

Мальчик вырос в доме Эсава. Считается, что заботливый дедушка и воспитал в нем ненависть к Израилю, дал завет на непримиримую борьбу с ним и совет, как победить в этой борьбе: нападать всегда, как только Израиль проявляет слабость, отворачивается от Бога.

 

Амалек стал первым врагом Израиля после выхода евреев из Египта. Самым заклятым и непримиримым.

 

Только что, благодаря десяти казням египетскими и чуду, явленному при переходе через Красное море, когда воды его расступились, чтобы пропустить евреев, и сошлись, чтобы поглотить их преследователей-египтян (в это время вода расступилась и сошлась во всех водоемах мира, убеждает мидраш), народы мира убедились в силе Всевышнего и убоялись Его народа. Никто не смел противиться Богу и чинить препятствия евреям. Обитатели Ханаана готовы были возвратить им обетованную землю.

 

И только для Амалека его ненависть к Израилю оказалась сильнее страха и выше всяких рациональных мотивов, в том числе чувства самосохранения.

 

К тому времени Амалек уже был родоначальником целого народа, обитавшего в Негеве. Он отправил свои войска на дальнее расстояние в 400 парсот (около 1500 км – нынешнее расстояние между Израилем и Ираном. – В.Б.), через непроходимую пустыню, земли, населенные пятью народами, — лишь бы воспрепятствовать продвижению Израиля и уничтожить его.

 

Амалекитяне нападали на евреев на всем пути их следования, убивая отставших и слабых. Особенно досталось колену Дана, оказавшемуся самым незащищенным, потому что, как считают комментаторы, они вынесли с собой из Египта идола и поклонялись ему.

 

Решающая битва с амелекитянами перед вхождением в Ханаан произошла в Рефидим, когда народ, поддавшись очередной слабости духа и веры, возроптал на Моше. Евреям удалось тогда победить только с помощью Всевышнего. Но и это сражение не стало окончательным.

 

Первый еврейский царь Шауль разбил амалекитян, но вопреки велению Всевышнего не уничтожил их всех. Он оставил в живых их царя Агага всего на одну ночь. Но в эту ночь Агаг успел зачать от своей рабыни сына. И род Амалека продолжился. Аман является прямым потомком Агага. Всевышний за ослушание Шауля лишил его впоследствии царства.

 

Ненависть Амалека к Израилю непримиримая и не поддающаяся исправлению. Это смертельная вражда. Отличительная особенность Амалека (а его потомство рассеяно среди разных народов до сих пор) в том, что он готов ради уничтожения евреев жертвовать всем, даже собственной жизнью и благополучием. Его нельзя задобрить, подкупить, переубедить, обойти. Только убить.

 

 

 

Как это часто бывает, когда недостойного человека постигает неожиданная карьерная удача, он сосредотачивается на внешних атрибутах власти более чем на всем остальном. Аман завел порядок, чтобы ему постоянно выказывали почет, при встрече падали ниц, всячески демонстрируя свое подчиненное положение. И все выполняли это требование. Кроме Мордехая.

 

Он отказывался поклоняться первому министру наотрез. Когда его попрекали нарушением этикета, выдвигал чисто формальную причину: у Амана на груди висит изображение идола, а еврею поклоняться идолам запрещено.

 

Скорее всего дело было не в этом или не только в этом. Согласно мидрашу, знакомство Мордехая и Амана (см.) произошло задолго до описываемых событий, у них были старые счеты. Но главное заключалось в природной, традиционной вражде: праведный еврей не может уступить амалекянину, амалекянин не может не желать смерти еврею.

 

Так что поведение Мордехая было естественным для еврея. А реакция Амана на поведение Мордехая было естественным для потомка Амалека. Столкнувшись с неподчинением одного человека, он не стал искать способа усмирения отдельного непокорного придворного. Он решил физически уничтожить его, а вместе с ним – весь его народ.

 

 

 

Знакомство Мордехая и Амана

 

 

Согласно мидрашу, Мордехай был в числе тех евреев, которые после указа царя Кира о восстановлении Храма в Иерусалиме, вернулись в Эрец-Исраэль. Работы были приостановлены после доноса шомроним о том, что еврейские репатрианты под видом строительства Храма возводят крепостные стены для будущего восстания против Персии.

 

Евреи пытались оправдаться, однако на уровне местной персидской власти сделать это не удалось. Решили передать дело в суд в столице империи. Они выбрали своим представителем в суде Мордехая, а шомроним и их сторонники – местного персидского сатрапа Амана.

 

Оба отправились в Шушану вместе. Каждый взял с собой съестные припасы — путь из Эрец-Исраэль в Персию долгий. Обжора Аман всю свою еду умял за несколько дней. А Мордехай расходовал продукты экономно. Аман, оголодав, стал просить попутчика поделиться. Тот ни в какую. Дал себя уговорить лишь при условии, если Аман продаст ему себя в рабство. Голод не тетка – Аман согласился.

 

Так как бумаги для контракта у них не было, незадачливый путешественник написал расписку на подошве сандалии Мордехая: «Я, Аман Агагит, продал себя в рабство Мордехаю за хлеб». (Между прочим, это вполне соответствовало еврейскому обычаю во исполнение завета «Стереть имя Амалека»: имя Амалека писали на подошве обуви, чтобы стереть его буквально.)

 

Уже в Персии Аман не мог простить Мордехаю этого унижения и все время опасался, что как-нибудь коварный еврей предъявит расписку к оплате. Из-за этого, став первым министром и требуя к себе почестей, он не решался публично обвинять Мордехая в неповиновении: тот в любой момент мог снять сандалию и объявить его своим рабом. Это еще больше увеличивало его ненависть и подталкивало к более радикальному способу наказания строптивого, чем расправу с ним самим.

 

 

 

Идея: вырезать

 

 

 

Стал Аман бросать жребий – на какой день назначить уничтожение евреев. Был месяц нисан двенадцатого года правления Ахашвероша. А жребий выпал на 13 день месяца адара. Оставался почти год…

 

С этим пришел Аман к Ахашверошу и сказал: «Есть один народ. Он рассеян среди других, но с ними не смешивается. У него свои законы, а законов царя он не выполняет. Живет отдельно, ест и пьет только среди своих, женщин из других народов в жены не берет. От него опасность трону, надо его уничтожить…».

 

Вряд ли Ахашверош впервые узнал такое про евреев. Только недавно часть из них гуляла у него на пиру, и пришлось для них устраивать отдельный стол. Новизна заключалась лишь в интерпретации и выводах.

 

Вроде бы (так рассказывает мидраш) царь поначалу не решался одобрить расправу, два раза даже возразил. Он-де слышал, что у евреев очень могущественный Бог – а ну как вступится за своих? Но Аман успокоил: этот Бог стоит горой за свой народ, когда и народ Его чтит, а они вон что творят – Бог от них отвернулся. Еще Ахашверош якобы засомневался, не вызовет ли массовая резня целого народа некоторого недоумения у остального населения – как бы жалко не стало?! Однако и на это был ответ у первого министра: евреи рассеяны среди других и никому не родные, так что по поводу их исчезновения никто не загрустит, а безнаказанно вырезать малочисленных чужаков – всем остальным большое развлечение.

 

Оставался еще нерешенным вопрос, не будет ли от уничтожения евреев какого материального убытку государству – ведь все же платят они налоги. Но и здесь Аман все предусмотрел: он обещал за эту акцию внести в казну десять тысяч талантов серебра из своего кармана.

 

Ахашверош так растрогался самоотверженностью первого министра, что даже денег с него брать не стал, наоборот — дал ему свой перстень с царской печатью: пиши указы от моего имени, кого хочешь – казни, кого хочешь – милуй, ни в чем себе не отказывай.

 

Указы, скрепленные царской печатью, нельзя было отменять – никому, даже самому царю.

 

Аман тут же вызвал царских писцов и продиктовал им два указа. Первый, открытый, предписывал всем правителям провинций вооружить народ и подготовить его к тринадцатому адара для расправы над некой враждебной государству группой населения. Во втором, секретном, разъяснялось, что под враждебной группой имеются в виду евреи, и персидский народ в назначенный день должен вырезать их без сожаления всех – от мала до велика, а имущество их – присвоить.

 

В общем, затевался самый настоящий погром (хотя слова этого еще не было) одновременно в масштабах всей страны.

 

 

 

Выбор Эстер

 

 

 

Мордехаю сразу об этом стало известно. У него, царского мажордома, видно, неплохо была поставлена служба информации, даже удалось раздобыть текст секретного указа.

 

И он не стал таить то, что знал. Мордехай разорвал на себе одежды, посыпал голову пеплом, облачился в рубище и объявил прилюдно евреям, что их ждет. В этом скорбном виде он отправился к воротам дворца, но войти не мог – в рубище туда нельзя. Эстер, узнав от слуг, что с Мордехаем нечто неладное, послала к нему евнуха с приличной одеждой – мол, переоденься, приди и расскажи, в чем дело. Тот отказался снимать траурное облачение, но на словах передал причину скорби, а также копию амановского указа и просьбу к Эстер пойти к царю, защитить свой народ.

 

Нелегкое это было поручение. По дворцовым законам, любой, кто являлся к царю во внутренний двор без вызова, подлежал смерти, если только царь не протягивал ему свой скипетр в знак благосклонности. А Эстер уже месяц не приглашали к царю. Она напомнила об этом кузену, но он остался неумолим: «Уж не думаешь ли ты спастись под сенью царского дворца, когда братья твои погибнут? – передал Мордехай через посыльного. — Может, только для того тебя судьба привела во дворец язычника, чтобы было, кому заступиться за твой народ?»

 

И Эстер решилась пойти. Но прежде она три дня и три ночи вместе со своими служанками провела в строгом посту. И потребовала от Мордехая, чтобы и все евреи постились в это время. Выполнить ее требование было нелегко. Шли пасхальные дни, в праздник поститься нельзя. Однако евреи поняли чрезвычайность момента – постились все.

 

Лишь после этого Эстер отправилась к царю. И он протянул ей скипетр в знак благосклонности. То есть не стал казнить, решил миловать. Спросил, что за нужда привела ее в неурочный час? Умная еврейская женщина не раскрыла своих замыслов сразу. Сказала, что всех-то у нее желаний – устроить пир дня него и его первого министра Амана.

 

Нужно было быть полным идиотом, чтобы поверить, будто женщина, даже царица, станет рисковать буквально головой, лишь бы устроить угощение своему мужу и его коллеге, но Ахашверош то ли и вправду поверил, то ли просто допытываться не стал, решив, что баба по пьяне все равно расколется.

 

Пришел с Аманом на пир. Ели, пили, и между делом Ахаверош вновь поинтересовался у супруги, не надо ли чего? Она продолжила интригу: приходите завтра в том же составе – тогда и скажу.

 

Ахашверошу что – он по полгода пиры устраивал, ему двухдневный банкет – как разминка. Но некоторое сомнение все равно возникло. Ладно, хотела царица ублажить мужа, соскучилась, — похвальное желание. Но при чем тут Аман? Может, между ней и первым министром какой-то сговор, заговор? У тирана все под подозрением, он всегда настороже.

 

А Аман был просто вне себя от счастья. Царица устроила пир только для царя и его, Амана. И завтра тоже будет пир, и снова только он на него зван. Какое уважение, какой почет, он, считай, уже член царской семьи…

 

В таком воодушевлении вышел первый министр из дома Эстер, и все встречные падали перед ним ниц. А у ворот дворца вновь повстречался ему Мордехай. И не шелохнулся, головы не склонил. Никакого уважения… Ну, конечно, все настроение насмарку – как будто и не было сегодня триумфа.

 

 

 

Бессонница

 

 

 

В гневе явился Аман домой и собрал большой семейный совет. Были там десять его сыновей и жена – Зереш, которую мидраш характеризует как умную злодейку.

 

Она и посоветовала мужу, чем душу унять. Раз ему так отравляет жизнь еврей Мордехай, и нет никаких сил терпеть до 13 адара, когда со всеми евреями будет покончено, надо расправиться с ним прямо завтра поутру, чтобы душа потешилась и сердце успокоилось. И уж после этого, в хорошем настроении, пойти на пир к царице. Чтобы его собутыльник был весел на совместном пиру, царь ведь не откажет ему в такой мелочи – разрешении казнить еврея?

 

Аману идея понравилась. Он немедля вызвал плотников — и они тут же ночью стали сооружать во дворе первого министра виселицу в пятьдесят локтей высотой – чтобы издалека было видно исполнение его воли и презренность строптивого еврея…

 

Эстер не спала в эту ночь – назавтра ей предстояло открыться царю и молить за свой народ.

 

Мордехай не спал – учил с еврейскими детьми Тору. Ибо ничто так не радует взгляд Всевышнего, как вид детей, изучающих Тору. Может, узрев их, Он проявит милость к своему народу?

 

Аман не спал – следил за плотниками, сооружающими виселицу для Мордехая, а когда постройка была завершена – помчался во дворец, чтобы лишь только царь проснется, первым пройти к нему и получить санкцию на казнь.

 

И только Ахашверош ничем не терзался – спал, как сурок.

 

Мидраш рассказывает, что это возмутило Всевышнего. Мол, как же так – тут такое назревает, все в напряжении, над моим народом нависла угроза, а тебе хоть бы что? И Он отнял у царя сон.

 

Долго ворочался Ахашверош в постели, а потом велел читать ему в качестве снотворного самую скучную книгу, какую знал, — дворцовые хроники. Ему прочли: тогда-то и тогда-то еврей Мордехай раскрыл дворцовый заговор, спас жизнь царю…

 

- А кстати, - поинтересовался раздраженный бессонницей царь, — как вознаградили за это еврея Мордехая?

 

- А никак! — честно ответили ему.

 

Ну, надо же!

 

Когда не спится, чему только ни удивишься, от чего только не выйдешь из себя.

 

- Кто из моих придворных есть во дворце? — поинтересовался Ахашверош.

 

Был Аман. Он ведь караулил, когда царь проснется, чтобы испросить разрешение на казнь. А тут везет, так везет: его посреди ночи зовут к царю – ждать не надо.

 

- Как должен поступить царь с человеком, которому он хочет воздать почести? — спросил Ахашверош у своего первого министра.

 

Аман не усомнился, что речь идет о нем, и дал волю своей честолюбивой фантазии.

 

- Этого человека, — сказал он, — надо обрядить в царские одежды, надеть ему на голову царскую корону, посадить его на царского коня. И пусть кто-нибудь из приближенных царя, какой-нибудь важный министр, водит этого коня по городу и возвещает: «Так поступает царь с тем, кому хочет воздать почет!».

 

- Красиво, — одобрил Ахашверош, тут же догадавшись, кого Аман имел в виду. — А теперь пойди и сделай все это еврею Мордехаю. Только смотри ничего не забудь!

 

Вон как оно обернулось!

 

Для Амана царский приказ был ужасен. Однако ослушаться он не мог.

 

Мидраш излагает и дополнительные пикантные подробности унижения Амана. Когда раздавленный царской волей первый министр отправился к Мордехаю оказывать ему предписанные почести, тот над ним еще и покуражился.

 

Он отказался надевать царские одежды – мол, посмотри на меня, я в трауре, обсыпан пеплом, немыт, нестрижен. И пришлось Аману вести ненавистного еврея в баню, собственноручно мыть, потом стричь (кстати, согласно легенде, он когда-то и был деревенским цирюльником), облачать в царское одеяние.

 

Когда Аман подвел Мордехаю царского коня, тот сказал, что после стольких дней поста не может взобраться в седло сам. И Аман подставил спину, чтобы Мордехай, ступив на нее, поднялся на коня. Типичное, по восточным понятиям, унижение.

 

Когда Аман вел по улицам Шушаны под уздцы коня с восседающим на нем Мордехаем в царских одеждах и выкрикивал: «Так поступает царь с тем, кому хочет воздать почет!», дочь Амана, увидев эту картину из окна, решила, что Мордехай водит коня с восседающим на нем ее отцом. И чтобы добавить любимому родителю удовольствия, вылила на коновода помои. И тут только обнаружила, что обозналась. В раскаянии она выбросилась из окна.

 

Когда Аман, весь в помоях, явился домой, его жена, мудрая злодейка Зереш, сказала:

 

- Раз ты начал падать перед евреем – будешь падать и дальше, этого не остановить.

 

Но было поздно. Уже пришли царские евнухи вести Амана на пир.

 

Можно себе представить, с каким настроением всемогущий первый министр пришел на второй пир к царице.

 

 

 

Праздник вместо траура

 

 

 

На этом пиру высокие гости Эстер тоже хорошенько выпили. И разомлевший от алкоголя Ахаверош вновь обратился к царице: мол, обещала сказать, в чем твое желание, проси, чего хочешь, и даже если это полцарства – получишь, ни в чем тебе не будет отказа, ибо такой я человек — если ко мне со всей любовью, то и я всей душой, всем состоянием.

 

- Если нашла я милость в глазах твоих, — сказала Эстер, — то пусть будет дарована жизнь мне и народу моему. Ибо отданы мы – я и на народ мой – на истребление, на уничтожение, на погибель.

 

– А кто это у меня в царстве распоряжается жизнью царицы и ее народа? — удивился царь.

 

– А вот кто, — ответила она, — Аман, злодей этот!

 

Ничего себе погуляли…

 

В гневе вскочил Ахашверош, вышел в дворцовый сад.

 

А Аман бросился к ложу царицы молить о снисхождении. Да видно, не удержал равновесие – столько выпито было! – упал. Возвращается царь из сада – и застает своего первого министра на ложе своей жены.

 

- Так ты еще и жену мою насилуешь в моем доме? — вскипел Ахашверош.

 

А тут и царский слуга Харбон умело подлил масла в огонь.

 

- Знает ли царь, — сказал он, — что Аман соорудил виселицу высотой в пятьдесят локтей для верного царю Мордехая? Вон она возвышается над дворцом Амана.

 

– Самого его повесьте на ней! — велел правитель Персии.

 

Расправа была скорой. Амана повесили на виселице, приготовленной им для Мордехая. Дворец Амана Ахашверош отдал Эстер. А ее кузена, Мордехая, назначил на вакантное место первого министра.

 

Теперь уже на его руке красовался перстень с царской печаткой, снятый с казненного Амана.

 

Указ, скрепленный печатью царского перстня, никто не мог отменить. Даже царь. То есть антиеврейские указы Амана, уже повешенного во дворе собственного дома на высоте пятьдесят локтей, оставались в силе. И как ни просила Эстер мужа отозвать их, он не соглашался – закон есть закон.

 

- Да пишите теперь сами про евреев, что хотите, — успокаивал Ахашверош царицу. – И это тоже никто не отменит. Теперь мой перстень у вас.

 

Мордехай вызвал писцов, и они под его диктовку написали указ каждому правителю всех 127 провинций на языке его и отдельно евреям этих провинций о том, что 13 числа месяца адар евреям позволено собраться и дать отпор своим врагам — убивать их без всякой жалости.

 

По всей Персии еврейское сопротивление уничтожило 75 тысяч противников евреев, а в столице, Шушане, «зачистка» продолжалась и на следующий день, 15 адара, в ходе ее было убито 500 человек, в том числе 10 сыновей Амана.

 

В то время как персы, так и евреи, располагали только холодным оружием. За два с половиной тысячелетия положение несколько изменилось. Так что, если случится что, жертв будет больше.