Войти в сумрак и вернуться

[WildWind]

Бахмина Светлана

 

Войти в сумрак и вернуться. Быт и нравы колонии в Потьме

(Мысли про себя)

ИК-14, поселок Парца, Мордовия — таков теперь адрес солистки Pussy Riot Надежды Толоконниковой. Ей досталась колония в печально знаменитой с гулаговских времен Потьме. В этой колонии сидела и юрист ЮКОСа Светлана Бахмина. По просьбе The New Times она написала о том, через что предстоит пройти Толоконниковой

 

Чем можно удивить или напугать после двух лет в «крытой» тюрьме, где небо видишь в клеточку, а с мужем общаешься по телефону через бронированное стекло?

 

Зона — это благо, там травка растет, небо над головой и четыре раза в год длительные свидания, а главное, закончены все эти бесконечные и бессмысленные суды, где можно молчать или декламировать басни Крылова — разницы нет. С такими мыслями ждешь зону, одновременно испытывая страх перед изменением судьбы, прощанием с родными, Москвой, той, прежней, жизнью. Следующие несколько лет (ЛЕТ!) ты проведешь в другом мире. Надо подготовиться. Подготовиться невозможно.

 

И вот в один из дней тебя, как мешок с картошкой, везут куда-то, никто не отвечает ни на один вопрос, при этом четко понимаешь, что твои родные несколько дней, а то и недель будут сходить с ума, не зная, где ты.

 

На задворках вокзала лают собаки, между дверьми автозака и вагона поезда больше метра — я плохо подготовлена к прыжкам, да еще с баулами.

 

Столыпинский вагон — возврат к историческому прошлому, хорошо хоть скотины рядом нет, хотя это спорный вопрос. За сутки движения или стояния на полустанках — два раза выпроситься в туалет, поспать по очереди на жесткой полке в купе-камере на два места, где едут в неизвестность четыре существа женского пола. За стеной агуканье уголовников: в вагоне только одно купе с женщинами.

 

А дальше низкое свинцовое мордовское небо, от которого тревога, сопровождавшая весь этот скорбный путь, перерастает в глухой ужас и одновременно апатию.

 

Спрыгиваешь с высокой подножки и по еще оставшейся интеллигентской привычке ищешь глазами, кому бы руку подать. Не туда попала.

 

Картинки, как в плохом кино 90-х — толпа женщин в одинаковых синих ватниках и серых платках, кто-то улыбается широкой беззубой улыбкой. Здрасьте вам.

 

Вообще люди — одно из главных открытий. Кто все эти люди — где и как они жили, и где тогда жила я?

 

Как общаться? Помню свою первую кружку кофе — это совсем не то, что на воле. Это церемония. Если есть повод поговорить или там к кому-то с какой-то просьбой, а иногда просто поболтать — заваривается большая казенная алюминиевая кружка растворимого кофе (ну так чтобы пару столовых ложек на стакан воды), дальше отливают чуть-чуть в другую (менее горячую) чашку, которую и пускают по кругу. В том первом кругу рядом со мной были и убийцы, и мать, перевозившая в себе и своем сыне килограмм гашиша, и… ВИЧ-инфицированные девушки. Отказаться невозможно. Так налаживают отношения, так проявляют уважение, решают вопросы, заводят друзей, так там живут. Хотя друзей там, наверное, не бывает, так же как не бывает любви — это все суррогат. В виртуальной реальности — в сумраке — не может быть настоящей любви и дружбы.

 

В тот самый момент, когда ты готова забиться в угол, никого не видеть и не слышать — вокруг будет 10–20–30 человек, кто-то обязательно что-то спрашивает (чаще просит), обсуждает, требует твоего отклика. Хотят рассказать очередную историю, в которой нет ни слова правды, одалживают очередную пачку чая или сигарет, чтобы никогда не отдать, но «отдам обязательно». Задают тупиковые вопросы типа: а зачем ты книжку читаешь? Одиночество в зоне — непозволительная роскошь.

 

Отдельная глава в книжке по зоновскому этикету — культура общения с администрацией.

 

«При виде представителя администрации надлежит быстро встать по стойке «смирно», вежливо поздороваться. Если осужденные находятся группой, одна должна скомандовать: «Женщины, внимание!» — хором «Здравствуйте». Хорошо, если услышишь в ответ, через губу: здрасьте. А то ведь норовит какая-нибудь 20-летняя девчушка с соплей на погонах, с половиной от твоего образования прикрикнуть: «Ты че, обнаглела — косынка как у тебя повязана?» А ты должна в ответ: «Ой, простите, Марь Ивановна, больше не повторится». И вот еще — из любимого: как-то приехал из управления мальчик-лейтенант, который при некотором воображении мог бы быть моим ранним сыном (тьфу-тьфу), а мы с интеллигентной коллежанкой, которая старше меня на десять лет, розы, значит, сажаем, чтобы глаз ихний ублажался. Так вот, он и говорит ей: «Ну как вам, девчонки, тут нравится с цветочками возиться?» Немая сцена.

 

Нет, человеческий фактор никто не отменял — люди разные, есть совестливые, незлобливые и даже в чем-то приятные (не надо забывать, что мы-то освобождаемся, а им весь свой срок там, в Мордовии, сидеть). Вопрос в системе — а система видит в тебе… а никого она не видит. Был человек и нету. Тебя посадили, лишили свободы — это ж мало, должна прочувствовать, испытать весь курс, так сказать, лечения: голод, холод, унижения, иногда побои. Хорошо, когда все прогрессивное человечество и мировая общественность за тебя впряглись, тогда ты будешь человеческой единицей числиться, а если ты никому не известная Маня Иванова из Покрова, да и родственников у тебя состоятельных нет, тогда ты «осужденная», «зэчка», прав никаких, одни обязанности, нечетко описанные в Правилах внутреннего распорядка.

 

Правила — отдельная история. Есть писаные и неписаные правила (выполнять которые надо так же, как и писаные). Почему нельзя хранить пижаму под подушкой? Почему нельзя днем сесть на кровать? Почему под форму нельзя надеть свитер с «горлом»? Почему мыться и стираться нужно один раз в неделю, почему, наконец, угостить соседа шоколадкой или сигаретами — серьезное нарушение режима? Нельзя красить волосы, нельзя делать маникюр, но — отличная новость — можно бигуди! На завтрак, обед и ужин строго строем — по пятеркам становись. Кстати, прием пищи — режимное мероприятие, отсутствие на нем — косяк, пара-тройка пропусков — ШИЗО. Можешь и не есть ничего (тем более что это отдельное испытание), но присутствовать обязан. А смотр формы одежды два раза в год на плацу с маршировкой под патриотические песни всех, включая пенсионерский отряд, — зрелище незабываемое. Кстати, где-то в недрах есть запись и с моей маршировкой, по росту я в первой пятерке, спрятаться невозможно: когда-нибудь после открытия архивов буду хвастаться выправкой.

 

Понять это нельзя, а значит — легко нарушить. Нарушил — получил взыскание — закрыл дорогу домой по УДО.

 

Когда все это осознаешь, варианта два: стать нервнобольным маньяком, бояться нарушить какую-то ерунду, стать мнительным или наплевать на все и просто ждать конца срока. У меня был третий вариант — истерика, переходящая в апатию. Вернуться к себе и в себя помогают только мысли о семье, детях. Рано или поздно, так или иначе это все закончится.

 

А пока это только начало. Но начало движения домой. Надо найти дорогу, найти хорошее в плохом, смешное в грустном, светлое на темном.

 

Именно поэтому главный совет — найти силы и остаться человеком. Выйти из сумрака, выйти человеком.

 

Трудно будет, страшно будет, грустно будет, легко не будет.

 

 

http://www.newtimes.ru/articles/detail/58881/

[WildWind]

Спасенные из рабства

30 октября гражданскими активистами Олегом Мельниковым и Данилой Медведевым была проведена операция по освобождению рабов в магазине «Продукты» в Москве. 10 лет в подвале магазина его хозяева удерживали 15 граждан Узбекистана и Казахстана.

Митя Алешковский, фотограф, очевидец и участник событий:

Каждый раз, посещая АШАН или МЕТРО, задумываюсь о том, что если бы Господь захотел послать меня в ад, после смерти, то самой мучительной карой было бы оказаться в должности кассира в магазине. Монотонное пиканье проводимых через кассу товаров и серые люди, не знающие никаких твоих забот, идущие через тебя, как через арку, на выход, со своими покупками. И если ты обычный продавец, то сидишь ты так всю смену, восемь, например, рабочих часов. Но особенность ада заключается в том, что выйти и убежать из него невозможно, и сидеть приходится вечность, пока не спустится кто-то из ангелов и не заберет тебя. А если к этому добавить еще то, что завершив рабочий день и не имея возможности уйти, ты идешь за стенку, там раскладываешь кусок поролона, а и на нем спишь, потом приходит твой хозяин, и бьет тебя за какие-то провинности, ну, скажем, сдачу ты не так выдал покупателю – вместо крупных купюр – мелкими, а их нужно всегда в кассе много держать. Бьет тебя, бьет, ломает тебе пальцы железным гаечным ключом так, что ты становишься криворуким. Если ты женщина, то тебя насилуют – не хозяин, так его брат, не брат, так сват. И рождается у тебя через девять месяцев ребенок, и забирают его у тебя прямо в роддоме, или же, что хуже, потому что тяжелее будет расставаться, отправляют пожить вместе с тобой на кусок поролона, за стену магазина, а потом все равно отбирают и увозят в неизвестном направлении. Потом уже приходят новости о том, что ребенок умер где-то в Казахстане, то ли бык бузовать начал и задрал, то-ли с полки упал или вовсе умер от инфаркта в свои два-три года отроду. Терпишь это все, терпишь, а потом решаешься. Выкроив удобный момент, когда хозяин твоего личного ада отвернулся, отсутствует или занят, стремительно сбегаешь, срываешься, несешься куда глаза глядят, бежишь потерянно, ведь не знаешь вокруг ничего, никогда тут не был, ничего не видел, вся надежда на закон, на людей, которые его поддерживать вроде бы должны. А они тебя очень быстро находят, ты ведь совсем не такой, как все вокруг, и выглядишь по другому, и на другом языке говориишь. Сажают в машину и обещают, что все будет хорошо, отвезут домой, только отвозят они тебя туда же, в твой маленький магазинный ад, к твоему начальнику, который бьет тебя, бьет, бьет, бьет, за попытку к бегству. И ты сворачиваешься калачиком где-то внутри себя и, уже смирившись со своей судьбой, продолжаешь монотонно продавать шоколадки с газировкой, без какой-либо надежды на то, что свобода, она где-то есть вообще. И вдруг врываются незнакомые тебе люди и выводят тебя на улицу. Впервые за много лет ты можешь свободно и спокойно выйти на улицу и никто тебя не потащит обратно. Или потащит? Те же сотрудники полиции, что еще недавно сдавали тебя хозяину, четырнадцать часов не хотят принимать заявление о том, что тебя долго держали взаперти, били, насиловали и отняли детей. Другие сотрудники, а черт их разберет, сколько их видов, не хотят квалифицировать это дело как рабство, а хотят как незаконное лишение свободы. Все вокруг бегают, волнуются, ты раздаешь интервью, живешь у спасших тебя людей, ешь, пьешь, впервые нормально одеваешься, смотришь на город, в котором десять лет жил, но видно ничего, кроме прилавка магазина, не было. И появляется даже какая-то надежда? И даже неважно, что поддерживают тебя только те, кто спас. Неважно, что для местных ты все равно никто. Особенно неважно, что в далеком от тебя интернете его завсегдатаи могут подло сомневаться в искренности твоей истории, брать фразу «освобождение рабов» в кавычки. Ты – на свободе! Ведь да? И ты идешь разбираться, все к тем же сотрудникам, сотрудникам, сотрудникам. И вторые сотрудники, служащие структуры, что выше, вызвав первых служащих структуры, что ниже, тех самых, что сдавали тебя начальнику, самоустраняются от дела, а вторые пытаются завести на тебя дело по незаконной миграции, по сути, приравняв десять лет рабства в десять лет незаконной миграции, и хотят отправить тебя обратно домой, но не извинившись, не вернув тебе достоинство, не компенсировав весь моральный и физический ущерб, а просто выкинуть тебя как ненужную дрянь, и решить не твои, а свои проблемы. И с ужасом ты понимаешь, что для того, что бы оставаться человеком, надо остаться в аду и продолжить биться за себя, хотя бы в память ребенка, которого у тебя отняли и которого ты больше никогда не увидишь. Может быть, только в раю, в настоящем, в который Господу точно стоило бы тебя отправить после такого ада.



http://www.newtimes.ru/articles/detail/59358/

[WildWind]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/59385/

«У меня есть шанс»

В день своего 29-летия Антон Буслов, специалист по городским транспортным системам из Самары, написал в своем блоге: «У меня рак. Точнее, лимфома Ходжкина — это заболевание, поражающее лимфатическую систему и вполне гарантированно ведущее к быстрой, но очень мучительной смерти. Еще год назад я в целом был доволен этим диагнозом, потому что именно этот вид рака сейчас умеют лечить лучше всего. Был шанс 95% быть вылеченным. Но не сложилось. Поэтому сейчас мне колют раз в две недели препарат химиотерапии, который может на какое-то время отсрочить лавинообразный рост опухолей. Этот препарат — совсем не витаминчики, он имеет большую токсичность. Поэтому если уж говорить честно, то им меня не лечат, просто два процесса — отравление химией и лимфома — соревнуются в том, кто из них заберет меня первым. Каков прогноз? В апреле 2012 года лучший из врачей, которые есть в России, специалист по лимфоме Ходжкина д.м.н. и по счастью мой лечащий доктор Елена Андреевна Демина осторожно сказала: срок 1,5–2 года. Еще она в тот же прием порекомендовала книгу Ремарка «Жизнь взаймы». Я вам ее тоже очень рекомендую. Однако полгода, как вы понимаете, прошло. Осталось не так много.

 

 

Таким образом сегодня, а сегодня у меня 29-й день рождения, я пускаю по кругу друзей шляпу — и мы собираем на продолжение этой чудной вечеринки, имя которой — моя жизнь :) Мне было очень грустно, когда никаких возможностей не было. А теперь мне весело, потому что возможности есть. И это шикарные возможности — потому что, будь у меня что-то вроде того, что было у Стива, не помогла бы никакая шляпа, пущенная по кругу друзей. А у меня есть ШАНC».

 

 

Шанс Антона — собрать как минимум $150 тыс.: столько стоит годовой курс американского лекарства бендамустин, которое, как показали клинические исследования, действительно дает таким больным, как Антон, продолжение жизни.

 

 

Спустя день Антон написал в своем блоге: «Честно сказать, я надеялся, но не рассчитывал на такую активность людей и такое большое желание помочь :) Я человек, склонный к планированию, и могу сказать, что все мои планы полетели к черту… так как в первые сутки я ожидал собрать порядка 100 тыс. рублей. Так вот, за первые сутки собрано 526 тыс. рублей. Ну или если считать в рамках той истории про 30 тыс. друзей, то собралось уже 3400 человек :) Это уже поселок получается — в нем впору строить трамвай :)»

 

 

На 8 ноября на счет Антона было переведено 4 327 716 рублей. «У нас получилось! Все средства собраны:) Видите — чудеса случаются!» — написал он.

 

 

The New Times понимает, что таких, как Антон, — тысячи, десятки тысяч. Мы можем попытаться помочь Антону, вы — всем другим, кто готов бороться за свою жизнь. Каждую неделю мы будем публиковать дневник Антона Буслова — о том, как он борется, не надеясь на помощь государства — только на себя. И на нас.

 

Цена в московской аптеке: 833 рубля, 15000 рублей, 11500 рублей

фотография: Алексей Кухарский

 

 

 

 

 

 

Что с этим можно сделать

 

 

1. Каждый год около 15 тыс. человек в России узнают, что их единственный шанс выжить — это процедура, называемая трансплантация гемопоэтических стволовых клеток. Максимум 30% из них удается подобрать родственного донора. Во всех остальных случаях поиск донора может растянуться на неопределенное время: требуется тканевая совместимость с реципиентом, а такие совпадения в природе — редкость. Многие пациенты умирают, так и не дождавшись «своего» донора. Ускорить процедуру помогает заблаговременный анализ донорских клеток (типирование). О своей готовности провести такой анализ и стать донором можно сообщить, зарегистрировавшись в карельском Регистре доноров кроветворных клеток. Уже сейчас там — 600 проб крови потенциальных доноров.

 

 

www.bmd.onego.ru

 

 

2. В стационарном отделении Первого московского хосписа постоянно находятся около 30 неизлечимо онкобольных, получающих своевременное обезболивание и достойный уход. Еще примерно 200 человек прикреплены к выездным службам хосписа и получают помощь на дому. Хоспис – бюджетное учреждение, выделяемые государством деньги не покрывают всех его нужд, ему помогает благотворительный фонд «Вера». Поучаствовать в этой помощи лично несложно — для этого достаточно, например, купить открытку.

 

 

www.hospicefund.ru/blagotvoritelnost-vmesto-suvenirov

[WildWind]

http://echo.msk.ru/blog/sergeytopol/951659-echo/

Случай из жизни. Аркадий Мамонтов

Сергей Тополь, журналист

 

15 ноября 2012, 16:47

 

 

С Аркадием Мамонтовым судьба свела меня в Москве летом 1995 года после событий в Буденновске, куда я был послан как спецкор «Коммерсанта» освещать те трагические, но уже порядком подзабытые события, перевернувшие одну из трагических страниц новейшей российской истории.

 

О том, как там все происходило, я написал книгу «Будённовск. Репортаж под прицелом».

 

Встреча продолжалась пару минут, после этого я Мамонтова не видел и его репортажи не смотрел. Но об этом ниже.

 

Хотя пару репортажей я все-таки посмотрел. Правда, в записи. Дело в том, что несколько лет назад умерла жена моего друга. Удивительной красоты и ума женщина. Кандидат медицинских наук. У нее был диабет. Ей ампутировали ногу. Я не знаю, кто бы так мужественно держался как она. Просила не считать ее инвалидом, обдумывала, как приспособить автомобиль к ее, как она считала, маленькому недостатку. А потом у нее стали отказывать почки. Она жила на диализе и ждала, когда придет ее очередь на пересадку. Не дождалась. Мамонтов слепил спецрепортаж об убийцах в «белых одеждах» и очередь вместе с сотнями жизней оборвали. В общем, жена моего друга до операции не дожила. Дело врачей вскоре закрыли за недоказанностью, а российская наука еще больше отстала от мировой.

 

Второй раз я увидел и опять в записи его поделку о трех дурах, скромничающих на солее храма, под которым автомойка и другие богоугодные РПЦ заведения. На экране монитора Мамонтов с прокурорскими интонациями резонерствовал, клеймил и придавал анафеме дур, которым было остаточно отцовских розог, как самых главных врагов церкви. Похоже, все это было на суд святой инквизиции.

 

В общем, привожу конец главы «Солидарность» из моего «Будённовска»:

 

«Никаких решительных действий ни боевики, ни федералы не предпринимали. С помощью переговоров удалось добиться лишь освобождения нескольких заложников и выдачи тел убитых в больнице милиционеров.

 

Басаев продолжал настаивать на пресс-конференции, а власти весь день решали, стоит ли ему дать возможность встретиться с журналистами. Поскольку сотовым телефоном нас с Эдди Оппом перед отъездом не снарядили, то первую информацию и фотопленки мы передали в Москву с кем-то из корреспондентов, которого сменил коллега.

 

Потом я договорился с двумя телевизионщиками из НТВ. Они каждый день ездили на несколько часов в Пятигорск перегонять в Москву свои съемки, для чего наняли местного водителя. Из Пятигорска я мог спокойно позвонить в редакцию. — Заплатишь — возьмем, — сказал один из телевизионщиков.

 

Честно говоря, меня это удивило. Проведя полжизни в геологических партиях, я часто пользовался автостопом, и никто никогда не просил у меня за это деньги.

 

Тем более что платили они не свои, а казенные. Да и место свободное у них было — я никого не стеснял.

 

В Пятигорске остановились на пару часов в гостинице «Интурист» у подножья горы Машук, рядом с местным телецентром. Сняли номера. Я принял душ. Поговорил с Москвой.

 

Только на обратном пути в машине я вспомнил, что забыл заплатить за номер и паспорт остался у портье.

— Давай деньги, — сказали мне. — Паспорт завтра — привезем.

Прикинув, что больше 100 тыс. (старых) номер стоить не может, я отсчитал купюры.

 

Через два дня мне вместо паспорта вручили записку спецкора НТВ Аркадия Мамонтова о том, что гостиничный номер стоит гораздо дороже и что пока я не расплачусь, мой паспорт побудет у него.

— А где Аркаша? — полез я в карман за деньгами.

— Он в Москву вчера улетел, — пояснил его коллега.

— С моим паспортом?

-Ну, ты же должен, — спокойно сказали мне.

Я тупо глядел на записку. Меня оставили в зоне боевых действий без паспорта. Да и билет, чтобы лететь в Москву, я не смогу купить.

— Он что, обалдел?

— Почему же, ты ему должен.

 

Крыть мне было нечем. Тут в клубе дали связь с Москвой, и я, растолкав очередь, набрал номер, который был в записке.

 

На удивление, трубку взял сам Мамонтов.

— Ты что, мразь, действительно не понимаешь что сделал? — орал я в телефон.

Мамонтов повесил трубку.

 

Через неделю в Москве, когда все кончилось, он пришел на встречу со мной с двумя охранниками. Я взял паспорт и полистал его. Все странички оказались целые, и я сунул документ в карман. Достал деньги и вслух пересчитал их. А затем как бы невзначай: невзначай уронил на асфальт. Повернулся и пошел к машине. До нее было метров пятьдесят. Перед тем как уехать, я обернулся. Мамонтов на коленях, с красным лицом, вот-вот удар хватит, ползал по асфальту, собирая деньги. Его спутники молча смотрели мне вслед.

 

Журналистское безделье закончилось 16 июня. Около пяти часов вечера. В пресс-центр пришел офицер и сказал: «Записывайтесь, кто пойдёт к Басаеву». Записались все, однако попасть в больницу удалось лишь избранным".

 

***

 

Билет на самолет в Москву мне продали по командировочному удостоверению, которое отметили подписями и печатью с волком Шамиль Басаев и его правая рука Асланбек Большой. Оба покойники.