Душечка

А я подумала – мог бы он меня делить с морем, с ветром? Или же, постарался бы наслаждаться мною единолично, один на один, в темноте душной спальни? А мальчишки бы смогли. Или, только один из них? И так ли уж плохо, если… Я прервала эту мысль сама, не позволив ей развиться, выскочить, быть произнесенной даже мысленно. Матвей повел меня вниз, проигнорировав другие комнаты, позабыв, что собирался показать дом. На кухне снова был включен чайник, хозяин доставал чашки, сахарницу и прочие предметы чаепития, водружая все это на поднос. Я стояла, прижавшись спиной к холодильнику, и наблюдала за его неторопливыми и точными, будто выверенными, движениями. Он был большим, но отнюдь не казался неуклюжим медведем на этой кухне. Я любовалась его широкой спиной в тонком пуловере, сильными плечами. Потом, опустила взгляд ниже, на бедра, ягодицы в обтягивающих джинсах. Мне всегда нравился именно этот ковбойский стиль носить джинсы – чтобы они плотно облегали бедра, ноги, подчеркивая принадлежность к мужскому полу. К сожалению, эта молодежная мода носить болтающиеся где-то у колен объемные джинсовые шаровары (просто джинсами я это карикатурное убожество назвать не могу), делала процесс любования телами практически невозможным. За объемными штанами прятались не только формы, но и пол человека. Кроме того, мужчины, отрастившие брюшко – то ли пивом, то ли – недостатком физических нагрузок - тоже предпочитали не облегающие джинсы, хотя, это все равно не могло скрыть несовершенства их фигур. Я всегда предпочитала стройных мужчин, худощавых, сохраняющих форму даже с годами, несмотря на пивные возлияния, либо – неумеренное питание. Только один из моих любовников был полной противоположностью моим обычным предпочтениям. Василий Михайлович был первым моим любовником после развода с мужем. Он был гораздо старше меня – более чем 30 лет разницы, он был большим, полным пузаном, не в меру волосатым, похожим чем-то на круглого, мягкого медведя. Но он был мягким, нежным и страстным. Он врачевал раны, нанесенные мужем, лечил мою гордость и женственность. И тогда, и сейчас – спустя годы, - я называю его по имени отчеству – «Василий Михайлович», но это имя для меня всегда остается самым нежным, самым интимным, самым возбуждающим. Ни до, ни после – я никогда не встречалась с мужчинами, которые могли бы оставить во мне столько прекрасных, возбуждающих воспоминаний, сколько оставил он. И вот теперь, я смотрю на другого «не худощавого» мужчину. И он совсем не похож на того, но, почему-то, напоминает медведя – мягкого, теплого, нежного. Обманчивое, обманчивое впечатление. Потому что вдруг, этот «мягкий медведь», резко обернулся ко мне, в два шага преодолел расстояние между нами, подхватил меня под мышки и приподнял до уровня своих глаз. Но не для того, чтобы смотреть в глаза. Для того лишь, чтобы, прижав всем своим массивным телом меня к холодильнику, впиться в мой рот поцелуем. И в этот раз целовал он по-другому, в этот раз жар его поцелуя был таким сильным, что я вмиг загорелась ответным жаром, запылала. Томление разлилось по всему телу – от кончиков пальцев на ногах, до волос на макушке. Вот она – моя волшебная кнопка – ничем не сдерживаемая страсть, огонь, пожар – и я уже горю в ответном пламени, теряю рассудок и способность к сопротивлению. Если бы Матвей решил овладеть мною прямо там, у холодильника, я думаю, ему бы это удалось. Но у него были другие планы. Он целовал мои губы, потом спустился к шее, а я только впивалась пальцами в волосы на его голове, досадуя, что в этом положении не могу иначе распорядиться руками, не могу проникнуть к нему под одежду, не могу стянуть эту самую одежду. И вдруг я услышала его отчетливый и внятный шепот в самое ухо: - Так, неужели, мальчишка целовал тебя лучше? Ты и с ним так пылала? Это прозвучало так отрезвляюще, будто на меня опрокинули ушат ледяной воды. Руки уперлись в его плечи, отталкивая, отстраняя. Впрочем, Матвей больше и не нападал – он осторожно поставил меня на пол, и, только после этого, снова склонился и поцеловал – на этот раз бережно и нежно. - Чайник опять закипел, - сказал он тихо. – Пойдем. - Не торопись. Там не настолько темно, чтобы скрыть – я выразительно кивнула на его джинсы. - Это не важно. – Улыбнулся он в ответ. – Твои губы и шея все равно выдадут, чем мы тут занимались. Марин, - крикнул он вдогонку, когда я, после его слов бросилась снова в ванную комнату, - да, ладно тебе, все равно ничего не поправишь. Так и есть – в зеркале отчетливо виднелись следы недавних поцелуев – вновь опухшие губы, красные отметины в тех местах, где царапнула его щетина, отросшая за день. Но это еще не все – в том месте на шее, куда он меня целовал, появился заметный засос. Засос! Я не ходила с засосами на шее со времен студенчества! И, вот, пожалуйста - красота. Даже, если бы у меня под рукой была моя косметичка, я не была уверена, что мне удалось бы загримировать такой явный отпечаток. - Матвей, черт возьми! – я выскочила из ванной, - Тебе сколько лет? Что это значит?! Матвей невозмутимо стоял там, где я его оставила. - Это значит, что я пометил свою территорию. - Что? Что ты сказал? - Ты правильно все расслышала. - С каких пор я стала твоей территорией? С каких пор, ты стал предъявлять на меня права собственности? Черт возьми, Матвей! Между нами только и было, что парочка поцелуев. И все. И все!!! Ты слышишь? - Разумеется, а если ты будешь продолжать в том же духе, то тебя услышат не только Ольга с мальчишками, но и все остальные соседи – вплоть до конца дачного поселка. - По-моему, я не давала тебе повода, считать меня своей собственностью. - Я и не считаю этого. Но мальчикам об этом знать не обязательно. Они должны считать, что это мои «охотничьи угодья». - Т.е., после подобной демонстрации, у них не возникнет вопросов, почему я собираюсь остаться ночевать в этом доме, а не у них, да? - И это тоже. - Ничего подобного! Вот теперь то, я точно не останусь у тебя. В конце концов – это лишь поцелуи, всего лишь засос. Но я не собираюсь представать в глазах Ольги и ее сыновей легкодоступной особой, ложащейся в постель к мужчине в первый же день знакомства. - Я не собираюсь укладывать тебя в постель. Во всяком случае, не сегодня. - У тебя это и не получится - я остаюсь у Ольги. - Это неважно. Главное, что мальчишки успокоятся. Бери чайник, пока он снова не остыл. Мы вернулись к столу под навес. И Илья, и Никита уже были там. Кит пощипывал струны гитары, но не пел, и не наигрывал никакой связной мелодии. Илья же - сидел рядом с матерью, обняв ее, уложив ее голову себе на грудь, чтобы Ольга могла любоваться звездами, проступающими сквозь облака на ночном небе, и, которые они хорошо видели, т.к. находились чуть в стороне от навеса и лампы, освещавшей стол. - Вас только за смертью посылать, - недовольно пробормотал Кит. – Мы чуть всухомятку пирожные не съели. Где вы так долго? - Я показывал Марине дом, - Матвей водрузил поднос на стол и стал выкладывать его содержимое. - Могу поспорить, что экскурсия была чрезвычайно интересной. – Все также проявлял недовольство Кит. - Илья, перестань ныть, - сказала Ольга, вставая, и подходя к столу. – Хватит мучить инструмент, отложи гитару и налей мне чаю. И вообще, поухаживай за нами. Вот так-так, а я то считала, что могу определить, кто есть кто, по предмету в его руках. Значит это - Илья? А он, будто почувствовав, что мои мысли о нем, поднял ко мне лицо, озорно ухмыльнулся, вставая, откладывая гитару. А потом замер. И я поняла – он разглядел и мои опухшие губы, и пятно на шее, т.к. я стояла как раз этой стороной к нему. Ольга, бросив на меня взгляд, тоже это отметила, но ничего не сказала и никак не проявила отношения к увиденному. Зато, чудеса несдержанности проявил Никита, подошедший вслед за матерью. - Ого! Ничего себе комарик к шейке присосался! Больно? – и он потянулся рукой к моей шее. - Ничего страшного, - ответила я, отстраняясь. – До свадьбы заживет. - Ого! – снова удивился он. – А свадьба когда? - А, как вырастешь, так сразу и поженимся. – Я краем глаза старалась наблюдать за Ильей, разливавшим чай по чашкам, и, расставлявшим их рядом с каждым участником чаепития. Ольга задумчиво смотрела на Матвея, Матвей же, казалось, смотрел на меня, но на самом деле – следил за реакцией обоих мальчишек. - Нет. Я так долго ждать не могу. - Не можешь? - Ага. Не могу. Во мне могут снова взять верх братские чувства, и тогда – пиши пропало – никакой свадьбы уже не случится. - Кит, тебе не надоело? – Ольга оглянулась на него. - Ну, я никогда на свадьбе не бывал, мам. – Ответил он с ухмылкой. – Уж очень хочется на Марину в подвенечном платье посмотреть. - И не получится, – отрезала я. – Выросла я уже из подвенечных платьев. - Замуж не выросла, а из платьев выросла? Марин, но я хочу! Ты будешь просто восхитительно выглядеть в свадебном платье, я уверен! - Ник, уймись. – Это уже был Илья. – Хочешь увидеть? Я тебе нарисую, а сейчас садись пить чай, или я съем твою долю. Я смотрела на Илью, думая, что скрывается за его словами, но понять не могла – он не смотрел на меня, а отводил взгляд, или же – задумчиво смотрел куда-то в темноту ночи. Как-то так получилось, что наше дальнейшее общение в тот вечер уже не смогло принять былой непринужденности, легкости и веселья, а потому, все решили, что устали, и пора ложиться спать. Стали убирать со стола, но мальчишки поспешили скрыться, чтобы им не перепало мыть посуду. Впрочем, Матвей и нам не позволил этим заниматься. Мы помогли ему убрать под навесом, внести все в дом, но все остальное он собирался сделать сам. А потому, поблагодарил нас, пожелал спокойной ночи и выпроводил, вручив фонарик, чтобы по пути к даче Марковых мы не сломали ноги. Видимо, понадеявшись на свою «метку», он не стал вторично предлагать мне ночевать в его доме. А я не хотела напрашиваться. продолжение следует.

еще отрывочек... И тогда мальчишка растерялся. Я это сразу поняла. Поцелуи потеряли свою агрессивность, стали почти робкими. Рука, державшая меня за шею, спустилась по спине вниз, до самой поясницей, чтобы встретиться с другой, пальцы которой все еще находились у кромки трусиков. Видимо, только тогда, когда пальцы другой руки легко вошли под пояс джинсов, мальчик понял, что с одеждой не все в порядке – рука дернулась к животу, нащупала расстегнутую молнию, замерла. Губы оторвались от губ. Я слышала его прерывистое дыхание, взволнованный стук его сердца, ощущала дрожь пальцев, замерших у края трусиков – теперь уже у моего лобка. Я ждала. Чего? Знала ли я сама это? Что мною владело? Какое чувство? Какой порыв? Бесшабашность? Авантюризм? Мне хотелось развести немного ноги в стороны, чтобы дать понять – иди дальше. И, в тоже время, хотелось оттолкнуть его, прогнать – прекратить эту игру, это безумие. Я не сделала ни того, ни другого. Просто ждала. Наконец, его губы снова коснулись моего рта, а пальцы прошлись вдоль края нижнего белья, но, как оказалось – и поцелуй, и эта ласка были прощальными, после чего, он отстранился. Я услышала тихое «Извини, не хотел мешать», и шорох, говорящий – он ушел. Я прислушалась еще – тишина, даже гитара молчала у стола. Я застегнула джинсы, решив потерпеть до дома, и ощупью стала возвращаться к столу. Под навесом у стола сидели только Ольга и Матвей, тихо разговаривая о чем-то. Мальчишек не было. Ни одного. Я села на свое место, и тут же поднесла ко рту стакан с соком, стараясь скрыть за ним припухлость губ. - А где мальчики? – спросила я, сама не зная, к кому конкретно обращалась. – Неужели они ушли от стола, не прикончив по последнему пирожному? - Разве вы били не вместе? – удивилась Ольга. – Они же ушли вслед за тобой и в том же направлении. - Нет, мы не столкнулись. Видимо, они пошли не совсем за мной. – Ложь неохотно вылетала из губ, все еще прикрытых стаканом – я не пила из него, но держала на уровне рта, как бы – раздумывая – пить или не пить. К тому же, взгляд Матвея показался мне слишком уж пристальным. Ольга же, наоборот, скользила взглядом, пытаясь проникнуть сквозь темноту, выискивая сыновей. Впрочем, не проявляя излишнего беспокойства. - Значит, они наверняка что-то придумали. Готовят нам какой-нибудь сюрприз. Благо, если сюрприз окажется приятным. «Кто же из них? Кто? – мучительно размышляла я. – Что за игру они затеяли? И кто еще принимает в ней участие? Ольга? Матвей? Или же, это мои домыслы, и внимание мне уделяет исключительно Илья?» - Хотите, я покажу вам свой дом, Марина? – вдруг донесся до меня голос Матвея, почему-то вновь перешедшего на «вы». - Да, спасибо. – Я решила таки воспользоваться случаем и сходить в туалет. К тому же, хотелось взглянуть на себя в зеркало, чтобы оценить – в каком я виде, и стоит ли сейчас находиться так близко от Ольги. О том, чтобы рассказать о происшедшем ей, я даже не подумала. Вернее, мысль была, но, скорее, испуганная – будто, я была в чем-то виновата, будто – это я напала на ее мальчишку и насильно целовала, ласкала его. - Поставьте чайник. Чаю хочется, – вдогонку сказала нам Ольга, все еще высматривающая в темноте своих мальчишек. Едва войдя в дом, я, не глядя на Матвея, поинтересовалась, где у него удобства. Он молча провел меня к ванной комнате, совмещенной с туалетом, и оставил там, сообщив, что пока поставит чайник. Прежде всего, я посмотрела на себя в зеркало – губы все еще были припухшими, зрачки – расширенными. «Это шок, - решила я. – Шок оттого, что я оказалась объектом внимания мальчика или мальчиков. Наверное, другая бы на моем месте была бы польщена этим обстоятельством, но я просто шокирована. Я в ужасе». И тут в действие вступило мое второе «Я»: «Ну, кому ты лжешь? Себе самой? Ты не в ужасе. И не просто «польщена» - тебя привлекает этот мальчик. Да, именно мальчик, а не мальчики. И в глубине души ты уверена, что это Илья, что именно он целовал тебя с такой страстью. Тебе льстит эта страсть, она тебя завораживает. Именно потому, ты не сопротивлялась ему, а не потому, что была шокирована. Признайся. Признайся самой себе – тебя влечет мальчик, разглядевший в тебе женщину, способную отдаться ветру, морю, и ему – мальчику-мужчине». «Нет. Это не так. Что за выдумки? Я не могу желать мальчишку! Я предпочитаю взрослых мужчин – опытных и успешных, мужчин, способных мне что-то дать – силу, надежность, преданность». «Да, неужели? И что же они тебе давали – эти твои, прежние мужчины? Что тебе дал твой бывший муж, кроме боли и разочарования? Кроме выжженной души, потери иллюзий, утраты надежд? А последующие мужчины? Что давали они тебе, когда встречались с тобой по несколько раз в неделю втайне от жен? Что давали они, кроме эгоистичной ласки своих тел, кроме легкого сексуального забытья? А Михаил? Что дает тебе он? Внимание? Нежность? Беспокойство? И все? И тебе этого довольно? Тогда почему, ты стремишься порвать с ним отношения, почему снова и снова твердишь себе, что так дольше продолжаться не может?». «И все-таки, это глупости!. Да, я ошибалась. И мужчины мне попадались не те, не мои. Но я не ставлю крест на всех. Есть и другие». «Неужели? Откуда же тебе знать, если ты их не встречала?». «Но я могу предположить. К примеру, Матвей мне кажется надежным человеком. Вот такой человек мог бы меня привлечь». «И, тем не менее, этот твой «надежный человек» в свои сорок почему-то не женат. Не потому ли ты трепетала не от его уст?». «Я трепетала не от его уст потому, что он меня не целовал. Но он мог бы меня взволновать. Я знаю это. Мог бы. И он был женат. Был. А, значит, не безнадежный холостяк, не извращенец какой-нибудь!» - Марина, вы не уснули? – прервал мой мысленный диалог голос Матвея за дверью. – Чайник успел закипеть и остыть. - Да, уже иду. – Я поторопилась закончить свои дела. Еще раз на выходе глянула в зеркало. Вроде, все нормально? Вздохнув, вышла, чтобы тут же натолкнуться на Матвея, караулящего меня рядом с дверью. Я покраснела, будто он мог подслушать мой внутренний диалог. - Пойдемте. Я проведу вас по дому. – Матвей повернулся спиной и пошел к лестнице, решив начать показ с верхнего этажа. Лестница была слабо освещена, и в тоже время, света было достаточно, чтобы видеть, куда идешь и не оступаться. Дом был больше, нежели дом Марковых, а потому, в небольшой коридорчик наверху лестницы выходили три двери из трех комнат. Матвей подвел меня к дальней двери, открыл ее, зажег свет и пропустил меня вперед. - Это комната для гостей. – Спальня была просторной, чистой и уютной. Я с интересом разглядывала ее, размышляя, почему Матвей решил начать показ именно с этой комнаты. Впрочем, я не успела поразмыслить, как получила ответ. – Вы могли бы провести эту ночь здесь. - Почему здесь? - Я быстро обернулась к нему, заглядывая в его лицо. Оно было спокойным и невозмутимым. А глаза были внимательными, проницательными. Матвей поднял руку и кончиком пальца коснулся моих губ. – Ваши губы все еще припухшие от поцелуев, - вместо ответа сказал он. А я не нашла ничего лучшего, как смутиться и покраснеть, пряча глаза. - Кто из мальчиков целовала вас, Марина? - Откуда я знаю? – нелепость этой ситуации вдруг разозлила меня. В конце то концов – я ни в чем не виновата, почему же должна чувствовать вину, краснеть и оправдываться? – Я отошла подальше от стола, от света, чтобы насладиться ночной прохладой и тишиной, как вдруг меня схватили, затолкали в еще более темный угол и стали целовать. Я не успела даже пикнуть. И не смогла ничего разглядеть. Только понимала, что это не вы, так как все еще слышала ваш голос, напевающий под гитару. - Почему же вы не позвали на помощь? Вдруг, это какой-нибудь маньяк? - Бросьте вы, Матвей. Какой маньяк? Это кто-то из мальчишек. Я узнала худобу прижимающегося ко мне тела. - Вас изнасиловали? - Что? – Я ошеломленно посмотрела на него. – Как вам только в голову такое пришло? Меня просто поцеловали. Грубовато, не скрою, но все же – это был лишь поцелуй мальчишки. - И вы не знаете, кто это был? Илья или Никита? - Нет. Я и при свете их не различаю, пока мне не скажут кто из них кто, или, пока один из них не возьмет гитару или альбом для рисования. - Почему вы не рассказали об этом, когда вернулись? - А как вы это себе представляете? Что я должна была сказать? «Ольга Николаевна, только что один из ваших сыновей целовал меня так, как обычно сестер не целуют»? - Может быть. Я думаю, Оля бы поняла. А теперь… - Что теперь? - Что, если ободренный вашим молчанием, мальчик решит ночью навестить вашу спальню? Им по 16 лет. Гормоны зовут, трубят и требуют. А вы – женщина, которая им, безусловно, нравится (и не спорьте, я это сразу отметил) – в пределах их досягаемости, и, к тому же, уже спустили одному из них выходку. Что подумает Ольга, если застанет одного из них, пытающимся проникнуть за вашу дверь? - Вы поэтому хотите, чтобы я ночевала в вашем доме? - Я не хочу, чтобы ваш первый выходной, проведенный здесь, стал и последним. Я не хочу, чтобы мальчишки переходили черту в своих играх, а сюда они сунуться не посмеют. - Хорошо, - я повернулась к выходу из комнаты, но была остановлена его рукой. Медленно, глядя мне прямо в глаза, он склонялся надо мной. «Ну, вот и еще один поцелуй», - подумала я, но и не дернулась отстраняться. Почему? Может, здесь что-то в воздухе такое разлито? Этот поцелуй отличался и от того, у моей комнаты, подаренного Ильей, и от поцелуя незнакомца в ночи. Это был поцелуй зрелого мужчины, в котором уверенности было больше, нежели дерзости, огня было больше, нежели нетерпеливости, обещания больше, нежели жажды. Я не испытывала никакого ступора или растерянности, отвечая на этот поцелуй, но и какого-то невероятного трепета я тоже не испытала. И он это заметил. Но, лишь усмехнулся – «всему свое время». продолжение следует...

Завтра вечером постараюсь выдать следующий кусок. Сегодня день прошел впустую.

Что именно будем затягивать? Процесс написания?

В процессе. Пишу.:))) Пожелания и рекомендации будут?;)

ну и еще чуть-чуть... (ниче, что я на самых интересных местах останавливаюсь?) А я опять растерялась, как девчонка – ни отпрянула, ни прижалась. И, прежде, чем смогла как-то отреагировать на этот жест – ответить на поцелуй или оттолкнуть – он уже отстранился и ушел в свою комнату. Я нащупала ладонью ручку двери, попятилась в комнату, а, попав в нее, и, затворив за собой дверь, прислонилась к ней. «Вот это да!» Я провела языком по губам, потом, будто не веря его ощущениям – коснулась губ пальцами. «Мальчишка. Я целовалась с мальчишкой. Ужас! Если бы О.Н. узнала об этом, она бы меня взашей выставила из дома. Нужно прекратить это! Немедленно!» Я подошла к своим вещам, долго рылась, не понимая – что же я ищу. Потом, натолкнувшись на отключенный мобильный, я поняла. Включила его и набрала номер. Ответили почти сразу же, как будто, ждали звонка: - Да! Алло?! - Привет. Ты мне звонил? - Да! Разумеется. Что случилось? - Ничего не случилось, просто телефон был отключен. На той стороне немного приглушили голос, я услышала какие-то посторонние шумы – наверняка Михаил уединялся. - Ты и домашний отключила? Нет, я звонил несколько раз – автоответчик срабатывал, а ты не брала трубку. - Меня не было дома. Да и, все еще нет. - А где ты? В гостях? - Да. В гостях. Не захотела оставаться дома одна – вернусь завтра к вечеру. - Это хорошо. Я давно тебе об этом говорил, а ты все упрямилась. И все же – почему ты отключила мобильный? С кем ты? С мужчиной? - Миш, ну, что за выдумки? – и в это время из-за двери донесся голос Ильи: «Марин, ты идешь?», и Михаил уловил в микрофон его отголоски. - А кто это у тебя там? - Это допрос? С чего вдруг? Михась, не будь занудой. Я гощу у подруги на даче – здесь только мы и ее дети – мальчики еще. - Что за подруга? Я ее знаю? - Нет. Это подруга с работы. - Ты всегда была противницей дружбы с сослуживцами. Что-то переменилось? - Наверное, я просто сделала исключение. - А для меня? Сделаешь исключение? - В каком смысле? - Мариночка, детка. Ну, скажи, что скучаешь, попроси – хоть раз! – бросить все и приехать к тебе! - Миш, не говори глупостей. Не нужно никуда приезжать. У тебя выходные с семьей, я – в этот раз тоже решила провести выходные в семейной обстановке – даже, если семья не моя. - Ты совсем не любишь меня, Мариш? – в голосе его слышалась грусть. - Люблю? Почему ты вдруг заговорил о любви? Мих, мы с тобой сошлись потому, что нам было хорошо друг с другом, и потому, что мы не создавали друг другу никаких проблем. Разве, нет? Нас влекло друг к другу, и все же – страсть никогда не затуманивала нам головы, и мы никогда не обманывали друг друга ненужными словами любви. А что теперь? - Я не знаю. Мне кажется, что ты в последнее время как-то ускользаешь от меня, что тебе наскучила наша связь. А мне… - Да? - Мне захотелось, чтобы ты вела себя, как прочие женщины, чтобы ты скучала обо мне, чтобы говорила мне об этом, устраивала изредка сцены. Мне хочется быть нужным тебе. - Мих, это лирика. Как только я начала бы себя вести подобным образом, ты сразу бы захотел иного. - Я не уверен. Я… извини, мне нужно идти. Я заеду за тобой в понедельник? - Хорошо. Только, давай до этого созвонимся, хорошо? - Да. Хорошего тебе отдыха. - Тебе тоже. До свиданья. - Пока. Я отключила телефон снова. «Пора. Пора расставаться с Михаилом. Но не по телефону. Это было бы некрасиво». Я натянула джинсы, набросила пуловер на плечи. Ильи в доме уже не было – было пусто, тихо, и, как-то страшновато – хотелось зажечь везде свет, но я пересилила себя. Я вспомнила, что мои сладости и вино спрятаны здесь в ожидании ужина, отыскала их, и, прихватив, собралась уже выходить из кухни, когда, в дверях столкнулась с мужской фигурой, вскрикнула от неожиданности и испуга, и чуть не выронила припасы. - Не пугайтесь, - раздался у меня над головой голос Матвея. – Это я. Меня прислали за вами, чтобы поторопить – мясо уже на подходе, и проводить – тут все же бугры и кочки порой встречаются, а уже почти стемнело. - Вы меня испугали, - сказала я, едва переведя дыхание. - Прошу прощения еще раз, - он ухватил меня за плечи еще в момент столкновение, чтобы удержать от падения, и все еще продолжал держать, осторожно сжимая своими сильными, большими руками. Мне показалось, что, если бы не коробки со сладостями и бутылка вина, прижимаемые мною к себе, я была бы еще ближе прижата к нему. – Вам помочь? - У меня здесь вино и сладости к чаю – мальчишки вроде сладкоежки. - Я тоже. Что у вас из сладостей? – Я услышала улыбку в его ответе. Именно услышала – в мягкой интонации, с которой были произнесены эти слова. - Пирожные. Целая коробка. - С кремом? - Обязательно. - Тогда, может – ну его, это мясо?! Останемся с вами здесь и насладимся вином с пирожными? – в его голосе все еще чувствовалась улыбка. - Фу, Матвей. Разве так можно? Лишить маленьких мальчиков сладкого? - Маленьких? Да они скоро меня догонят и перегонят, эти маленькие! - Вас перегонишь, как же, - буркнула я себе под нос – его голос все еще звучал откуда-то сверху. – В вас, наверное, метра два роста, нет? - Без двух сантиметров. Чуть-чуть не хватило. - В школе, наверное, в баскетбол играли? - Я и сейчас иногда с друзьями играю. Когда есть время и желание. - А чем вы занимаетесь, Матвей? Ну, в смысле – работы. - Я спасатель. Работаю в службе спасения МЧС. - Как интересно. Вам нравится ваша работа? - Иначе, я бы не работал там. Вы все еще хотите мясо? - перевел он разговор в другое русло, и я поняла – о работе Матвей говорить не хочет. То ли вообще, то ли – только сейчас – предстоит еще выяснять. Но не сейчас. – Или, все же устроим себе «сладкую жизнь»? - Нет. Давайте, все же, к мясу поближе. Я, знаете ли, мясоедка. А вы рискуете своим ужином, оставив его под присмотром мальчишек. - Там еще и Ольга – она не даст испортиться продукту. Мы уже шли по тропинке на его участок – в одной руке Матвей нес бутылку с вином, второй – держал меня за руку, ведя за собой по неосвещенному участку пути – в самом деле, было уже почти темно. - А ваша семья не ездит на дачу, Матвей? Почему вы ее не привезли? - Семья? Да у меня нет семьи. Разве только Ольга с мальчиками. - Вы не женаты? - Был когда-то. Очень давно. Но и вы не замужем, я правильно понял? - Была когда-то. Тема не способствовала продолжению, поэтому, оставшиеся метры пути, мы прошли молча, а у освещенного стола под навесом были встречены радостными восклицаниями и соблазнительным запахом жарящегося мяса. Мальчишки встретили меня возгласами радости, смешанной с восторгом, разглядев в руках сладости. Кто-то из них (я опять не могла понять - кто есть кто) даже звучно поцеловал меня в щеку, выражая благодарность. Но, может быть, именно этот звучный поцелуй, и помог мне расслабиться и не комплексовать, не смущаться, вспоминая недавний поцелуй Ильи. Ужин прошел великолепно – в веселых и непринужденных разговорах, шутках, в семейной атмосфере. Я чувствовала себя частью этой семьи, и в большой степени этому способствовало отношение мальчишек. Они безоговорочно перешли на «ты», и вели себя со мной так, будто, я и в самом деле была их сестрой. Я только и слышала от них: «Марин, а ты знаешь…», «Марин, а ты слышала…», «Мариш, а давай…» и т.д. Благодаря этому их «ты», и этому их отношению – как-то незаметно для себя и с Олей мы тоже перешли на «ты». Я с удивлением отмечала, что в домашней обстановке ее возраст еще меньше бросался в глаза, нежели на работе. Когда мы заметили, что на «вы» общаемся только мы с Матвеем, дружным протестом Марковых было решено исправить это упущение. И, вот, мы уже пьем на брудершафт остатки вина, а потом – целуемся под смех братьев – близнецов и их матери. Губы у Матвея теплые, мягкие и нежные. Но поцелуй был краток и сдержан, и я, даже почувствовала некоторое разочарование от этого, хотя и понимала, что другим он и не мог быть. После этого Матвей потянулся к гитаре, и я с удивлением поняла, что он тоже неплохо играет и поет. Он отдавал предпочтение песням и романсам Александра Малинина, и первой его песней была: Я подойду и обниму тебя за плечи И сольются губы вновь Всё то, что с нами происходит с первой встречи Так похоже на любовь Как будут искренни и нежны твои слова И мир закружится от счастья и голова Если бы не ты - я не был бы так счастлив Я не был бы так счастлив Не будь со мной тебя Если бы не ты - я не был бы так счастлив Я не был бы так счастлив И жил бы не любя Не будь со мной тебя… Потом были другие песни «Гори, гори, моя звезда», «Дай бог», «Напрасные слова». После одной из песен, Никита перехватил гитару, заявив, что тоже знает Малинина, и запел: Когда ты сбрасываешь платье, И космос падает с тобой, И не могу еще понять я, Как хорошо мне, Боже мой! Когда ты сбрасываешь платье, Безумью подступает срок, Как близок он и как прекрасен - Волос туманный завиток! Волос твоих туманный завиток… Мы засмеялись, но Илья и Матвей тут же подхватили и допели песню до конца. В какой-то момент, мне захотелось выйти в туалет, но спрашивать у поющего очередной романс Матвея – где у него «удобства», я не стала бы, да и у кого бы то ни было еще - тоже. А потому, просто ушла в темноту ночи, решив «оросить» землю где-нибудь подальше от места веселья. Как же темно стало, едва я завернула за угол дома, уйдя от освещаемого стола. Мне приходилось на ощупь, держась за стену дома, пробираться все дальше. Остановиться сразу же за углом, и сделать там свое дело, я, почему-то, не решилась. Где-то с этой стороны дома был дровяной сарай, и именно к нему я шла. Почему? Не знаю. Но, наткнувшись, наконец, на него, я облегченно вздохнула и принялась расстегивать джинсы. Но я так ничего и не успела сделать, даже не успела стянуть брюки с бедер – только расстегнуть молнию – чьи-то руки толкнули меня. Я едва не упала от толчка, сдавленно вскрикнула, но те же руки, обхватили меня за плечи, удержали, в тоже время, подталкивая, и я невольно сделала несколько шагов назад, в еще более сильный мрак, в глубь сарая. И, только, когда я уперлась спиной в поленницу, руки перестали толкать меня, а прижали к мужскому телу. Я снова попыталась вскрикнуть, что-то сказать, выразить как-то свое испуганное состояние этим нападением в темноте, но не успела – агрессивные губы впились в мой рот. Даже, если бы я не слышала из-за дома голоса Матвея, я бы и не подумала о том, что это он – человек, напавший на меня. Худощавость тела, прижимающегося ко мне, рост, и, даже запах, говорили мне, что это кто-то из мальчишек. Но кто? Илья, уже целовавший меня? Но его прежний поцелуй не шел ни в какое сравнение с этим – жарким, жадным, агрессивным. Так кто же тогда – Никита? Или, все же Илья, решивший, что сейчас можно уже и не церемониться? Я попыталась оттолкнуть его. Честно, пыталась. Шок от внезапности этого «нападения» был такой, что я даже как-то позабыла о том, ради чего пришла сюда, и, что, джинсы мои держаться на бедрах исключительно потому, что слишком плотно прилегают к телу. И вспомнила об этом только тогда, когда одна из его рук, обхватила меня сзади за шею, не давая увернуться от алчущих губ, а вторая, спустившись вниз, по спине, прижала мои бедра к его бедрам. И рука эта покоилась на моей пояснице, а длинные пальцы ее ласкали мою кожу у резинки трусиков, под джинсами. Вот тогда-то я и вспомнила, что джинсы расстегнуты. И мои руки, упиравшиеся в плечи юноши в попытке оттолкнуть его, вдруг стали вялыми, пассивными – расслабившись, они обхватили шею мальчишки, привлекая его ближе, чтобы и грудью ощутить его тело.

А в результате полюбила – Не принца, не богатыря. Кого себе вообразила – Я просто встретила тебя. А ты вместил в себя так много, Намного меньше я ждала, Когда бродила по дорогам, Когда надрывно я звала. Нет, и не голос я срывала – А рвались ниточки души. И время для чудес настало – А я боялась – миражи. Кто ты – защитник или страж? Мой сладкий грех, мой злой мираж.

И, отметив это обстоятельство, я тут же устыдилась этому: «Господи! Они же еще дети! Мальчишки! Им всего 16 лет! О чем я думаю?» Именно стыд снял с меня оцепенение. Я рванулась, прошмыгнула между ними, и выскочила из комнаты. Собралась бежать по лестнице вниз, но услышала веселый мальчишеский смех и остановилась. «Что я делаю? Выбежала, будто испуганная девственница. Они же мальчишки, и играют, как мальчишки. А я веду себя так, как будто мне не 30 лет, а 13. Да и реагирую на них точно также. Неужели, я одна из тех дамочек, что предпочитает «забавляться» с молодыми? Нет, где-то там, в глубине души, я даже могу их понять, но, в любом случае, я еще не достигла возраста, когда тянет на юных. Или, я ошибаюсь? Когда наступает этот возраст? Когда начинаешь понимать, что в мужчинах предпочитаешь не зрелость и опыт, а юность и неопытность?» Я прошла в свою комнату – она была маленькая, но уютная. Переоделась – сменила джинсы на шорты, а блузку на рубашку с короткими рукавами – было тепло. Достала вино, конфеты, пирожные и стала спускаться в кухню. Проходя мимо комнаты мальчишек, я уловила отзвуки голосов, но из-за запертой двери, и, скорее всего, еще и оттого, что говорили они тихо, смысл и содержание беседы я не уловила. Да и останавливаться подслушивать не хотелось – не хватало, чтобы меня снова застукали – не за подглядыванием, так за подслушиванием – тогда стыда вообще не оберешься. - А, вот и вы, Мариночка. Вы правильно сделали, что переоделись. А что это у вас? - Я подумала, что неплохо будет выпить немного вина. Вот, только думаю – к обеду или к ужину оно предпочтительней? - Давайте оставим на ужин. Я пригласила Матвея. Он обещал приготовить мясо – вот увидите, у него оно бесподобное. Что у вас за вино – сухое или полусладкое? - Сухое. Из сладостей я взяла конфеты и пирожные – побаловать мальчишек. - Отлично. Вино идеально будет к мясу. А мальчишки, по-моему, и так балованные. Так что, я собираюсь посоперничать с ними за пирожные и конфеты. Да и Матвей – на конфеты он не падок, но пирожные любит. Так что – давайте все это уберем пока от греха подальше. А то, я слышу уже голоса мальчишек – они хотят есть. И в самом деле – по лестнице уже сбегали Илья и Никита. Ольга Николаевна успела быстро забрать у меня сладости и спрятать, а я, постаравшись скрыть волнение, невольно охватившее меня, при звуке их голосов, уставилась на спустившихся подростков. Они были в шортах, и в легких рубашках, не застегнутых ни на одну пуговицу. Босые ноги дополняли картину. Глядя на их низко сидящие шорты, я мысленно прокляла нынешнюю моду, провоцирующую на нескромные мысли, на нескромные взгляды. Кроме того – они снова были неразличимы. Кто из них кто? А они, будто чувствуя мои сомнения, смотрели на меня с лукавыми улыбками. - Нас сегодня кормить будут? - Мы хотим есть! - Пять минут потерпите! – непререкаемым тоном заявила Ольга. – Помогите пока Мариночке накрыть на стол – доставайте посуду, а она разложит. Во время обеда мне удалось расслабиться и прийти в себя – мы много шутили, смеялись, я снова сумела определиться – кто из них кто, запомнив, кто в какой одежде. И снова мысленно поблагодарила Б-га, что они не стремятся одеваться одинаково. Потом О.Н. показывала мне цветы, которые выращивала на даче, а мальчишки умчались к соседу. А еще позже, я сидела в тенечке на раскладном стуле, вдыхала полной грудью чистый воздух, и так расслабилась, что, даже, задремала. Во всяком случае, я даже не заметила, что уже не одна. Открыв глаза, я обнаружила невдалеке Илью – он был со своей неизменной папкой, время от времени бросал на меня взгляды, а рука быстро рисовала что-то. Даже, когда заметил, что я смотрю на него – продолжал свое действо. Я тоже как-то застыла, будто натурщица, боясь, что мое движение нарушит всю композицию. Спустя минут пять, Илья отложил папку, подошел ко мне, опустился передо мной на колени. Я сидела все также, замерев, боясь шелохнуться. Руки мальчишки стали расстегивать нижние пуговицы моей рубашки, потом, взяв две полы, связал их узлом под самой грудью, обнажая мой живот. Я затаила дыхание, казалось – даже перестала дышать. А его пальцы уже расстегивали верхние пуговицы – теперь полы моей рубашки соединялись только узлом. Илья критически оглядел творение своих рук, потом распахнул ворот еще шире, создавая более соблазнительное зрелище. Его длинные, тонкие пальцы еще раз прошлись по краю выреза вниз, к узлу, а когда возвращались наверх – они шли уже не по ткани, а непосредственно по обнаженной коже. Ласка была такой же явной, как и моя реакция на нее – мои соски сразу же отвердели, приподняли ткань рубашки. Илья взглянул на них, потом – прямо в глаза. Лицо его было сосредоточено, взгляд прямой и испытующий. Я все также не двигалась, хотя – уже дышала, но дыхание мое было неровным, прерывистым. Не отводя от меня взгляда, мальчик приподнялся с колен, вернулся к своему стулу, снова взял папку, карандаш; снова его карандаш заметался по листу. Время, будто остановилось. Я ни о чем не думала, даже, вполне справедливые мысли о том, что я не должна была позволять мальчишке так вести себя со мной, не возникали. А позже, когда они возникли, я отмахнулась от них, мысленно сказав себе, что художника, как и врача, не стоит стесняться. Сколько времени я так просидела? Сколько времени мы были просто две молчаливые тени? Трудно сказать. Только вдруг оказалось, что уже вечереет, становится прохладно. А из соседнего участка вдруг запахло дымом, и оттуда же нас позвали голоса: «Марина! Илья! Где вы? Идите к нам!» - Сейчас Матвей начнет готовить мясо на огне, - сказал Илья, закрывая папку.- Иди к ним. Ужинать мы будем на соседской территории. - А ты? – я снова отметила это его «ты», но снова спустила ему, не сказав ни слова возражения. - Я отнесу папку и тоже приду, захватив гитару Кита. А то он сейчас весь погружен в искусство приготовления мяса – перенимает навыки у Матвея. - Разве это плохо? - Нет, разумеется. Возможно, когда-нибудь, я тоже захочу их перенять. - А сейчас? - А сейчас я предпочитаю рисовать тебя. – Он подошел ко мне и стал проводить обратную процедуру с рубашкой – застегнул верхние пуговицы, распутал узел, опустил рубаху, застегнул нижние пуговицы. Я не только не воспротивилась – в какой-то момент мелькнуло безумное желание - захотелось, чтобы он поступил иначе – развязал узел, распахнул рубашку. Я даже покраснела от этого своего желания, а предательские соски опять поднялись. Но Илья, хоть и заметил это – не мог не заметить – довел процедуру до конца и удовлетворенно произнес: – теперь ты не замерзнешь. Кстати, раз я иду в дом, может мне захватить что-то для тебя? Скоро солнце совсем сядет, станет холодно. - Нет. Я пройдусь с тобой, переоденусь. – Я недоумевала – кто из нас взрослый, а кто подросток? Судя по поведению, подросток я. Илья сложил стулья, подхватил их под одну руку, а под другую взяв папку, пошел к дому. Я шла рядом. - Когда ты понял, что тебе нравится рисовать? - Мне кажется, что я знал это всегда. Мама говорит, что я изрисовал все стены, все обои, когда был маленьким. Я рисовал всем, что мне попадалось под руку. - Ты дашь мне посмотреть то, что рисовал сегодня? - Нет. Пока нет. Это только наброски, идеи. Потом, когда придам им форму и содержание. – Мы уже поднимались по лестнице в свои комнаты. – Мне бы хотелось, чтобы ты еще попозировала мне. - Когда? – мы остановились у моей двери. - Как-нибудь. И, Марин, спасибо. - За что? – Я смотрела ему в лицо, чуть запрокинув голову. - За то, что не дергалась, не противилась, не мешала, одним словом. А еще – за это! – не успела я опомниться, до конца впитать слова, а Илья уже целовал меня. Не робко. Не застенчиво. Но и не грубо. Продолжение следует.

"Электроники". продолжение. Я искоса взглянула в зеркало заднего вида, и увидела, что Матвей по-прежнему бросает на меня заинтересованные взгляды. В этот момент зазвонил мой мобильный. Мне не нужно было смотреть на него, чтобы понять, кто звонит – песня Сосо Павлиашвили «Где ты милая? Ждет тебя грузин» была установлена только на один номер телефона, вернее – на одного человека, со всеми его номерами – на Михаила. Наверняка, он оторвался от семьи, чтобы опять сказать, как скучает, а заодно, поинтересоваться – где же я вчера была. Объясняться с ним я не хотела, но и продолжать выслушивать Сосо не хотелось, поэтому, я просто отключила телефон. Все молча посмотрели на меня, но никто не сказал ни слова, а Никита, переставший на минуту играть, снова прошелся по струнам и запел. На этот раз это была песня Ю.Антонова: Я прошу тебя, сумей забыть все тревоги дня. Пусть они уйдут и, может быть, ты поймешь меня. Все, что я скажу, не знаешь ты, только ты тому вина, Понял я, что мне нужна, Hужна одна лишь ты, лишь ты одна. Этот день нам вспомнится не раз, я его так ждал. Как мне хорошо с тобой сейчас! Жаль, что вечер мал. Я прошу тебя: побудь со мной, Ты понять меня должна, Знаешь ты, что мне нужна, нужна одна лишь ты, Лишь ты одна Припев: Хочу, чтоб годам вопреки, так же были мы близки, Так же были мы близки, двадцать лет спустя… Антонов, любимый с детства Антонов. Как он трогал меня, как волновали его песни. Я откинула голову назад, закрыла глаза и вслушивалась, вслушивалась в такие знакомые слова, в такие знакомые звуки, и думала – будет ли еще в моей жизни человек, который уверенно скажет: «Эта песня о нас! Это мои признания тебе!»? Это были нехорошие думы – они вели к тоске, к депрессии. А, позволять себе грустить и тосковать сейчас, я не хотела. «Господи, - подумала я, - мне всего тридцать. Будут в моей жизни еще мужчины, много мужчин, достаточно мужчин, чтобы среди них непременно отыскался тот самый – один единственный. И, будто отвечая на мои думы, Никита запел новую песню. И снова это был Антонов. Только в этот раз, песню с самого начала подхватили и О.Н., и Илья, и я: Жизнь играет с нами в прятки да и нет слова загадки Этот мир этот мир дивный мир Время разлучает часто с теми кто нам дарит счастье Это жизнь это жизнь наша жизнь Мы вместе с птицами в небо уносимся Мы вместе с звездами падаем падаем вниз Любим верим грустим ошибаемся В сердце бережно память о прошлом храним… Только Матвей не присоединялся к нашему пению, сосредоточив свое внимание на дороге. И, вот – мы уже въезжали в дачный поселок – и все здесь было – и лес, и речка, и уютные домики. Именно такой – двухэтажный, деревянный домик и являлся дачей Марковых. Он стоял почти самым последним, был почти самым дальним. После него был только один дом - каменный, в отличие от дома Марковых – и он, как позже оказалось, принадлежал Матвею. Именно потому, они и сдружились в свое время, и Матвей никогда не забывал поинтересоваться – не подбросить ли соседей, не собираются они ехать туда или обратно. Добираться пешком от автобусной остановки было далековато. Но, зато, сразу же за домом Матвея, начинался лес, а, углубившись всего лишь метров на триста в глубь леса, можно было наткнуться на довольно большой рукав реки, пересекающей его. Мальчишки сразу же повели меня смотреть на реку, оставив сумки у порога, считая, видимо, что О.Н. и Матвей сами все занесут в дом. Я попыталась возражать, но Ольга только крикнула вслед: - Идите, идите, Мариночка. Успеем и разобрать, и занести сумки. И я, подхваченная за обе руки «Электрониками», помчалась в лес. Странное это было ощущение – держаться за руки мальчишек. Последний раз я бегала так, обеими руками держась за другие руки, в детстве, с мамой и папой – я прыгала, скакала или шла, уверенная в том, что руки родителей – самых близких мне людей – обязательно охранят меня, удержат и приподнимут, если на пути встретиться лужа или яма. И сейчас, в какой-то момент, мне захотелось тоже поднять ноги, повиснув на этих руках, как когда-то, я висла на руках родителей. Удивительное дело, как доверчиво я относилась к мальчикам, будто, они и в самом деле были моими братьями. От дома Матвея до реки была протоптана широкая тропинка. Деревья доходили почти до самой воды, и все же, небольшой участок берега был расчищен под пляж. Мальчишки тут же стали раздеваться, чтобы купаться. - Марин, вы с нами? - Эй, куда вы? Вода еще холодная, наверное? - Не дрейфь, водичка что надо – мы еще две недели назад открыли купальный сезон. - Видимо, только вы – пляж то пустынный – никого нет. - Это не поэтому. Это, некоторым образом, частый пляж? - Частный? - Ну, да. Дачники ходят на другой – выше по реке. Мы проезжали мимо него. А этот небольшой участок расчищал наш отец и Матвей еще лет двадцать назад – для личного пользования. Так ты идешь с нами? И снова это «ты», только на этот раз, оговорился, по-видимому, Никита. «По-видимому» потому, что они уже были только в одних плавках, их одежда была перемешана и где чья – трудно было понять. - Вы даже не захватили полотенца, чтобы обтереться после купания, - сказала я. – Вы замерзнете, когда вылезете из воды. - А-а, - отмахнулись они. – Мы потом добежим до дома, так что не успеем замерзнуть. - Ну? Идем? Я только отрицательно покачала головой – нет уж, я свой купальный сезон еще не открыла, тем более, что я без купальника – мне как-то не пришло в голову захватить его. Мальчишки с гиканьем нырнули в воду – сразу видно, что этот участок реки им хорошо знаком, и они не бояться ни подводных камней, ни еще какого-либо мусора, который может стать смертельной ловушкой для неосторожного пловца. Они устроили водные игры, а я с улыбкой смотрела на них. Они не были похожи на типичных «мальчиков искусства», как назвала их Ольга Николаевна. Они уделяли внимание не только духовному, но и физическому развитию – это было видно по мышцам на их худощавых фигурах. Мальчишки отлично плавали и уже слегка загорели. «Интересно, - подумала я, - а у них уже были девочки, или же они – девственники?». Подумала, и ужаснулась своим мыслям – что заставило меня задать такой мысленный вопрос? С чего бы я стала интересоваться этим? Меня это никоим образом не касается, и не должно касаться. Я смутилась, как, если бы, спросила об этом вслух у них. Представив, что они могут сейчас вылезти из воды и увидеть мои горящие щеки и виноватые глаза, я решила вернуться к дому. И стала собирать их одежду, подумав, что, уж коли, они будут возвращаться домой бегом, одежда им только помешает – задержит их, и намочится. Подхватив их джинсы, рубашки, кроссовки с носками, я повернулась спиной к реке и направилась по тропинке к дому. Где-то на середине пути мальчишки обогнали меня, и, не останавливаясь, промчались к дому, даже не подумав забрать хоть часть своего гардероба. То ли они устроили гонку на скорость – соревнования, кто быстрей – то ли, просто боролись за первенство в душе, но именно там они находились, когда я пришла в дом. Ольга Николаевна попросила меня, если мне не трудно, занести одежду к ним в спальню. Все вещи уже были в доме, О.Н., которая, подозревая, что мальчишку станут плавать, заранее зажгла котел, чтобы была горячая вода – уже возилась на кухне. Я решила сначала избавиться от груза, а уж потом предлагать свою помощь. - Мариночка, - говорила О.Н. тем временем, - у нас тут три спальни. Внизу, рядом с душевой, моя, хотя раньше она считалась «родительской» - была моей и Венечкиной. Наверху комната мальчиков и еще маленькая спаленка, в которой раньше жила моя покойная мама. Теперь, она часто пустует, но иногда используется, как комната для гостей. Надеюсь, вам там будет удобно. Если же, что-то будет не так – скажите. Я постелю вам здесь внизу, на диване или поделюсь местом в своей комнате. - Спасибо, Олечка. Я думаю, что меня все устроит. Не нужно столько беспокойств. У вас хорошая дача. - Ох, да – очень хорошая. Ее еще Веничкины родители строили, а потом, Веня усовершенствовал. Сейчас, если нужна какая-то помощь, я к Матвею обращаюсь. Мы давно дружим с ним, вернее, мы дружили еще с его родителями. Александр Евгеньевич, отец Матвея, был лучшим другом Вени. К сожалению, и он, и его супруга – Маргарита Федоровна, погибли еще раньше Вени – в автокатастрофе. А Матвей нам стал и сыном и другом. Ой, да что это я? Вы же все еще с вещами мальчишек. Или бросьте их там, на кресло – пусть сами относят в свою комнату. - Нет, не стоит их тут бросать. Я все равно хочу взглянуть на свою комнату, и достать кое-что из вещей. - Ну, хорошо. Возвращайтесь скорее, поможете мне накрыть стол, а то скоро эти охламоны потребуют их накормить. Я поднялась по деревянной лестнице на второй этаж. Некоторые из ступеней поскрипывали, и я подумала – сколько раз ноги хозяев и их гостей сновали вверх-вниз по этим ступеням. Комната мальчишек была большой и светлой. Я сбросила их одежду на ближайший стул и огляделась. Шкаф для одежды, книжный шкаф, стол, две кровати, две тумбочки, два стула – вот, пожалуй и вся обстановка комнаты. А еще – рисунки, эскизы, а иногда – легкие карандашные наброски – в рамках и без них, маленькие и средние. Мне хотелось рассмотреть их, но я обещала Ольге не задерживаться. На одной из кроватей лежала гитара, и я поняла – это место Никиты, - на второй – папка Ильи с рисунками. Из нее выглядывал кончик одного из листов, и я, уступив любопытству, решила взглянуть. Аккуратно вытащила этот рисунок – на нем была изображена обнаженная девушка, сидящая на камне у колодца, и, протягивающая чашу путнику, остановившемуся утолить жажду. Путником был римский воин, переживший только что жесточайшее сражение – его тело было в кровоподтеках, царапинах, грязи; в одной руке он все еще сжимал меч, потемневший от крови убитых им врагов. Но глаза его, уже были устремлены на женщину, предлагающую ему попить, и он видел в этой женщине источник двойного утоления жажды. Рисунок был выполнен карандашом, но был очень выразительным, ярким. В Илье и в самом деле была эта жилка таланта. Я взглянула еще раз на воина и узнала в нем Матвея – видимо, он либо, позировал Илье, либо, просто воплощал навеянный ему образ. Кем была девушка, кто позировал, или, чей образ увековечил художник таким образом, я не знала – может, кто-то из его знакомых, соседка, родственница или одноклассница, а, может, просто незнакомая мне актриса. Я так задумалась, что услышала мальчишек, только когда они со смехом ворвались в комнату. Вздрогнув, я попыталась вернуть рисунок на место, и услышала: - Ага. Попалась. - На месте преступления. - Накажем? - Безусловно! - Окружай! - Держи ее! - Лови ее! Я, замерев стояла у кровати Ильи, и смотрела, как две мальчишечьи фигуры, одетые только в полотенца, повязанные на бедрах, разведя руки в стороны, растопырив пальцы – как, если бы, это были когти хищника, бабы Яги, или Кощея со всякими зомби, - шли на меня. Лица их искажали страшные гримасы. Я понимала, что это не более, чем игра, но, почему-то испугалась, и попыталась попятиться назад, но было некуда. И я замерла, не в силах сдвинуться или что-то сказать, только глаза автоматически заметили, что вытерлись они не качественно, и влага блестит на их груди и плечах, мокрые волосы их сейчас казались почти черными; а еще, что грудь у обоих гладкая, безволосая,.. и полотенца на бедрах повязаны очень низко – того и гляди упадут.

Рецензия на "Ты в мою любовь не вхожа." (Игорь Белкин) Заблудилась я в прихожей - Ты сказал - дороги нет! Я в твою любовь не вхожа - Замечательный секрет. Где же ты с секретом этим Был в минувшие часы? От любви бывают дети - Что ж ты лазил мне в трусы? Поигрался, посмеялся - Я одна несу ответ. Ты во мне вовсю плескался, А потом сказал: "привет". Если я в любовь не вхожа, Что же ты в меня входил? И твердил: "Я осторожно, но держаться нету сил!" Значит, ты в мои просторы, И в любовь мою ты вхож? Ах, прихожей коридоры - Ты разлук тоску несешь...

Рецензия на "На безупречной белизне - Сонет" (Юрий Семецкий) Эх, отойди, Мань, от окна – Ты виды чудные застила. Ну, что ты мимо зачастила, Когда в окно глядит луна. И как прекрасна, величава… Мань, что ты делаешь? Гляди! Оставь ты эти бигуди! Луна – ну, точно – будто пава. Я, Мань, и спать-то, не могу – Я глаз с нее свести не смею… Ой, что-то я уже бледнею… Ты что готовила – рагу? Такую пищу и врагу Не пожелаю. Взвыть могу.

Обрывком нити, снов и слов. Создам я образ твой незримый. А ты, пройдя сквозь тьму веков, Ворвешься в жизнь мою, любимый. И я узнаю в тот же миг И блеск сияющего взгляда, Что, будто, в душу мне проник, Как будто, жил с душою рядом. Узнаю пламенность речей, Любви знакомые мотивы, Твердящих – в мире нет очей, Что были б так красноречивы. Я образ вылеплю, совью, И, в результате – полюблю.

По дням, по вехам, по годам Я тени прошлого считаю. Они далёко – где-то там, А я о них не забываю. Я вновь ошибки нахожу, Пытаюсь их переосмыслить. От них все дальше ухожу, Но в свой багаж хочу зачислить. Вернуться в прошлое нельзя, Прожить по-новому, сначала. У всех, у нас – одна стезя, И я давно об этом знала. Зачем же снова ворошить, То, что мешает в мире жить.

а почему никто ничего не пишет? Где начинатели этой темки? Кто-нибудь, что-нибудь еще сюда разместит???? Электроники...продолжаю Короткая экстравагантная прическа радовала глаз и необычайно шла мне, подчеркивая овал лица. Я смотрела на себя даже с некоторым испугом – до того мне нравилась моя новая головка. Подруга только одобрительно-насмешливо глядела на меня, и никаких тебе: «Я же говорила – давно нужно было прийти!» - отнюдь, она просто была удовлетворена своей работой. Она дала мне последние наставления по укладке и уходу за волосами, и отпустила. А я растерялась, не зная, куда идти – домой, или же немного погулять. Но, прежде, чем я успела принять какое-либо решение, раздался звонок мобильного – звонила О.Н. - Мариночка? Доброе утро. Я вас не разбудила? - Что вы, я давно встала. Доброе утро, Оля. - Ну, сегодня все же суббота – многие используют этот день для того, чтобы выспаться. - Я, в общем-то, не лежебока – встаю не поздно. - Мариночка, я вот по какому вопросу вас беспокою. Мы с ребятами сейчас на дачу едем, не хотите ли присоединиться к нам? - Я вчера у вас весь вечер просидела, я не хотела бы надоедать вам. - Ну, что вы?! О чем вы говорите, Мариночка?! Мы будем только рады вашему обществу – ребята в том числе. Но, может у вас свои планы на эти выходные? - Да нет – никаких планов. Собиралась почитать, да вещи летние пересмотреть – сделать ревизию, так сказать. - Это вы еще успеете – на следующей неделе снова похолодание будет, так что лето немного опоздает. Давайте, лучше, с нами – на природу. - Хорошо, я с удовольствием. А что брать? - Да возьмите что-нибудь переодеться для себя, и на ночь – ночную рубашку, или пижаму – что вы носите. - На ночь? - Ну, да. А зачем попусту туда - сюда ездить? Сегодня уедем, а завтра вернемся. - Ой, а что из продуктов взять? Нужно же в магазин, наверное, сбегать? - Да ничего не нужно, Мариночка. - Ну, как это не нужно? - Да я вчера все взяла – почему, вы думаете, у меня вчера такие сумки тяжелые были? - Но, мне как-то неудобно.. - Ничего неудобного. Мариночка, собирайтесь скорей, а через час мы за вами заедем. - Заедите? - Да, наш сосед по даче подвозит нас частенько на машине, так и сегодня тоже отвезет, а завтра – доставит обратно. Оглянуться не успеете, как будем на месте. Так что, диктуйте скорее адрес и начинайте сборы. Я не стала говорить, что нахожусь не дома – не хотелось доставлять лишнего беспокойства. Продиктовала адрес, остановила такси и поехала домой. А там, вдруг задумалась, заметалась – что взять, что не следует? Когда я в последний раз была на даче? И что из себя представляет дача Марковых? Кое-как напихав сумку, уверенная, что все равно – взяла что-то, что не нужно, а необходимое, как раз, и позабыла, я достала коробку конфет, бутылку вина. Чтобы ни говорила О.Н., а я не собиралась ехать с пустыми руками. У меня еще была коробка свежих пирожных – купила перед тем, как подняться домой – благо небольшой кондитерский магазин находился в соседнем доме. Он мне нравился тем, что пирожные всегда были свежими – их готовили тут же, и вкусными. Пирожных я купила, вспомнив, что мальчишки – сладкоежки. Едва я собралась, как раздался звонок – за мной приехали. Оглядев себя в последний раз, я закрыла дверь и помчалась вниз, удивляясь самой себе – откуда вдруг это оживление и энтузиазм? Они стояли у машины – мальчишки и Ольга Николаевна, водитель же что-то делал в багажнике. Когда я выскочила из подъезда, кто-то из мальчишек присвистнул, за что тут же от матери получил подзатыльник. На лице второго мальчишки появилась многозначительная усмешка, смысл которой мне пока был непонятен. Да и вообще, я поняла, что снова не знаю кто из них кто. - Мариночка, вы просто поразительно хороши сегодня! – заявила О.Н. – А ваша новая прическа – это что-то! Она вам необычайно идет! - Спасибо, Оля. Вы мне позвонили как раз, когда я из парикмахерской выходила. - Надеюсь, вы успели собрать все, что хотели? Почему же вы не сказали – я бы немного задержалась подольше. - Мам, посмотри на ее сумку. Думаешь, Марина могла что-то забыть? – насмешливо произнес один из близнецов – тот же, кто свистел. - Никита!! Во-первых, где твое «Здравствуйте»? И твое, Илья, кстати тоже. - Привет! - Зрдасте! - Привет – привет, мальчики! Кто из вас кто сегодня? Дайте как запомню у кого сегодня кнопка. - Все засмеялись. - Здравствуйте, - раздалось за моей спиной. Я обернулась, и в это же время услышала, как О.Н. произносит: - Мариночка, знакомьтесь – это наш сосед и хороший друг, Матвей Александрович. - Можно просто Матвей, - произнес человек, пять минут назад скрывавшийся за приоткрытым багажником своей машины, а сейчас – с улыбкой и явным восхищением в глазах, протягивающий мне руку для рукопожатия. - Марина, - я заметила, как моя рука буквально утонула в руке этого человека. Впрочем, не только руки, он весь был большой – рост около двух метров, наверное, массивные плечи под тонким пуловером, длинные ноги в старых джинсах. Он не был худым и стройным, как мальчишки, или, как их отец. Нет, он был ширококостным – именно этим объяснялась некоторая его массивность, а не полнотой. К тому же, он явно не был ни ровесником мальчишек, ни их отца – ему было лет сорок. «Мужчина в самом расцвете сил» - так обычно говорят об этом возрасте, но многие ли соответствуют этому определению? Матвей соответствовал. Он не был красавцем в общепринятом понятии, но был симпатичен, обаятелен. Его нос, в отличие от носов мальчишек, был перебит, о чем говорила не только горбинка, но и небольшой шрам. Еще один шрам – под правым глазом, скорее всего, как и на носу, этот шрам свидетельствовал о детских драках, т.к. оба шрама выглядели старыми, почти стертыми. Его волосы были светлее, чем у мальчишек – русые, выгоревшие почти до рыжего цвета, но такие же густые, хотя и менее волнистые, как у мальчишек. А глаза серые, но отнюдь не холодные – в них не было льдистости, только тепло и симпатия. Я ему понравилась. Мне он тоже показался милым и приятным. После знакомства, мы расселись в машине и отправились на дачу. Я оказалась на заднем сидении между мальчишками. И, хотя, места было предостаточно, они прижались ко мне с обеих сторон. Я попыталась возражать, но была остановлена фразой: «Мы защитим тебя, сестра!», после чего оставалось только рассмеяться. Все равно, долго они так не усидят. И в самом деле, не проехали мы и пяти минут, не завели еще даже толком разговора, а Никита уже потянулся за гитарой. Коснувшись пальцем струн, он, казалось, на миг задумался – что же ему сыграть. Я обратила внимание, что у левой брови его есть небольшой шрам – оспинка, я подумала – есть ли такая же отметина у Ильи? Проверить сразу я не могла – Илья сидел ко мне правой стороной, но решила по приезде присмотреться. Нужно найти различия, чтобы суметь различать их до того, как кто-то назовет их по имени, или же – я увижу их с гитарой или красками – карандашами. Едва я приняла это решение, как беспорядочный перебор струнами закончился, заиграл мотив, и озорной мальчишеский голос запел: Моря синяя равнина, волны катят не спеша. Я скажу тебе Марина - до чего ж ты хороша. Желтый пляж уходит в море, горизонта рвется нить. Ты меня полюбишь вскоре, а иначе мне не жить. Припев: Я люблю тебя Марина, все сильней день ото дня. Без твоей любви Марина, этот мир не для меня. Наши встречи так не долги, расставания впереди, Разлетимся как осколки, ты попробуй–ка найди. После первых смешков, песня была подхвачена и припев пели уже все вместе, а новый куплет начал Илья: Ты сказала мне Марина, гордость девичью храня, Я уйду как субмарина, если тронешь ты меня. Что ты милая не трону, кто я есть в твоей судьбе? Лишь прическу как корону, дай поправлю на тебе. Когда он пел о прическе, его пальцы тут же ухватили меня за одну из прядей и слегка дернули за нее. Снова все засмеялись. В том числе и Матвей, который время от времени бросал любопытные взгляды в зеркало дальнего вида. - Мальчики, ну скажите мне, откуда вы знаете эти песни? Подростки вашего возраста увлекаются совершенно другими песнями и мелодиями. - Мариночка, каюсь, это все моя вина. Грешна. Люблю Киркорова, часто слушаю его, вот мальчишки и запомнили – они же памятью не обделены, слава богу. Кит, сыграй, спой мою любимую. – И Никита снова запел. Я Вас не стану жалеть, Нет, капитан, это глупо Будет нелепой смерть Что ж Вы уставились тупо? Поздно кричать и браниться Что за истерика вдруг? Блажь Вам пришла застрелиться, Бросьте позерство, мой друг Лучше вспомните Люстры старинного зала, Бронза, паркет, зеркала Ах, если б молодость знала, Ах, если б старость могла Люстры старинного зала, В вальсе кружатся глаза Зря танцевали Вы мало Зря, милый друг, очень зря Вспомним, наполнив бокалы, Старых друзей имена Многих так рано не стало, Многих сломала судьба Вспомним "Прощай" у причала, Глупый ненужный разрыв Страшную смерть завещал нам Этот прощальный мотив… Пока он пел, и пел очень хорошо, я повернулась к Илье, спросила его потихоньку: - Что за выражение лица у тебя было, когда я только вышла из подъезда? Он попытался сделать вид, что не понимает о чем я, но я почему-то на эту простодушно-невинную мордашку не клюнула. Последовал продолжительный испытующий взгляд, после чего, Илья с такой же ловкостью, как до этого Никита, достал откуда-то папку с рисунками. После еще одной нерешительной паузы, он раскрыл папку, показывая верхний рисунок. На нем снова была изображена я. Рисунок был выполнен скорее всего разноцветными маркерами или фломастерами, потому что все цвета были очень яркими и насыщенными. Была осень – как раз та пора, когда вся природа дарит нас буйством всевозможных красок. Я была в парке, где смешались зеленые, желтые, оранжевые, красные цвета в листьях с коричневыми стволами и ветками и кое-где черными разводами земли. И все это буйство красок он сумел изобразить всего лишь несколькими штрихами, несколькими линиями. И в центре этого буйства – я, в легком белом платьице и в солдатских ботинках защитного цвета. В руках у меня был букет из опавших листьев, на лице застенчивая улыбка, а на голове… Я глянула на Илью – он выразительно приподнял брови и пожал плечами, мол, откуда я знаю. Прическа на его рисунке была почти такой же, как и сейчас, после посещения парикмахерской. Что это было? Чудо? Или, развитое воображение вкупе с некоторой долей предвидения? Но вчера, когда он изобразил меня с длинными волосами – тогда-то он ничего не предвидел, не предугадал. Я вернула ему рисунок, Илья спрятал его в папку и убрал ее. - Когда ты это рисовал? - Вчера, после твоего ухода. Я даже не сразу обратила внимание на это его «твоего», размышляя над возможностью и невозможностью такого совпадения. А когда до меня дошло, и я подняла глаза на Илью, он уже увлеченно пел вместе с братом и матерью. Я бросила взгляд вперед и увидела, что Матвей по-прежнему бросает на меня заинтересованные взгляды.

По лужам босиком... Бреду по лужам теплым босиком, С усталых ног неспешно пыль смывая. И эта пыль – почти что - пыль веков – Я сто дорог прошла, не замечая. Пути – дороги – прошлого печать. Ошибки, неудачи, постигая, Готова новый путь уже начать – Пусть, даже, я пройду его, стеная. Вся жизнь моя – лишь тропы и пути, И бесконечно длинные дороги. То я хочу отчаянно уйти, А то – спешу назад – в плену тревоги. На тех дорогах ноги сбиты в кровь, Исколоты, замерзли и устали. Но, по приказу, в путь готовы вновь Отправиться в неведомые дали. Как много миль средь жизней и судеб Пройдут они по сумрачным дорогам. Глаза, что ищут чей-то зримый след, Срывают их с обжитого порога. Ну, а сейчас – немного отдохнут, Омоются водою дождевою – По лужам теплым босыми пройдут, Потом по травам с утренней росою…

продолжаю... - Марина, а кем вы работаете? – спросил Никита. - Я менеджер. - А вы замужем? - Илья!!! - Нет, - усмехнулась я, отвергая упрек, брошенный мальчишке матерью. - А были? - Никита!!! - Была. - А дети есть? - Нет, детей нет. - А братья – сестры? - Нет, я одна в семье. - Уже нет. Мы вас усыновляем, - убежденно заговорил Илья. - Не усыновляем, а усестряем, - возразил Никита. - Мальчики, мальчики, ну что за разговоры?! Вы ведете себя, как невоспитанные дикари. Что за идеи? - А чем плохо? Пусть Марина нам будет сестрицей названной – кому от этого плохо? – настаивал на своем Илья. - Да, а мы будем ее братьями и защитниками, – поддержал брата Никита. - И от кого вы собираетесь ее защищать? - От всех. – В два голоса ответили они. Я могла только улыбаться в ответ. Мальчишки были забавны. Мы пили чай, болтали мило, я смотрела, как быстро исчезают с тарелки блины, а из вазочек – сгущенка и варенье, поглощаемые двумя растущими подростками. Как-то, как само собой разумеется, они вытянули из меня, какое впечатление произвели на меня. Мы к тому времени уже переместились в зал, и, сидя в креслах, на диване, продолжали общаться. Никита сидела с гитарой в руках, и, когда прозвучал этот вопрос о впечатлении, он, как бы нарочно, вдруг «забрынчал» знакомую мелодию, и я, рассмеялась, а потом стала подпевать ему: Над нами солнце светит - Не жизнь, а благодать. Тем, кто за нас в ответе, Давно пора понять. Тем, кто за нас в ответе, Давно пора понять: Мы - маленькие дети, Нам хочется гулять. - Их, почему-то, многие считают похожими на «Электроника», - сказала О.Н. – Хотя, я ума не приложу – с чего они так решили – мои мальчишки не похожи на тех двух ребят из фильма. - Вы так думаете? А мне они почему-то именно их и напомнили. Я, правда, не сразу вспомнила, кого они напоминают, но стоило заиграть мелодии на телефоне – и все тут же стало на свои места. - Я искал, но не нашел другую мелодию для своего телефона. Видимо, придется самим напеть. – Сказал Илья и кивнул Никите. Тот заиграл другой мотив, и Илья затянул другую песню из этого фильма: Работа в области искусства Меня влекла к себе давно, Высокое рождает чувство Великой кисти полотно! Давайте будем Нести искусство людям. Берут они охотно Старинные полотна! Я снова рассмеялась, О.Н. мне вторила. Мы вспоминали и пели другие песни из этого фильма: «Крылатые качели», «Бьют часы на старой башне», «Ты человек». Потом были другие песни из других фильмов, сказок. Я просила Никитку сыграть что-нибудь серьезное, но он отказал, пообещав обязательно сыграть в другой раз. Сегодня он не был настроен на серьезную игру, у него было другое настроение. Илья, сидя в дальнем кресле, что-то рисовал в альбоме карандашами. Он и не смотрел в нашу сторону почти совсем, но, тем не менее, пел вместе со всеми – у мальчишек оказались очень приятные голоса, во всяком случае, они не уступали «звездам», блещущим на сценах и телевидении. Я провела прекрасный вечер в этой семье, мне очень не хотелось уходить. Казалось, им тоже, потому, что они не отпускали меня, не заручившись моим обещанием, вскоре снова их навестить и стать частым гостем. Я, разумеется, не сопротивлялась. Мне было так тепло, так уютно в этой семье. На последок, Илья преподнес мне в подарок рисунок, который рисовал все это время. На нем была изображена я. И, в тоже время, не я. Да, Илья рисовал меня, но не такой, какой я сидела в трех метрах от него, а такой, какой виделась ему в его воображении. Он нарисовал меня на берегу моря. Я стояла у кромки воды, в одной руке держала босоножки, другой - прикрывала глаза от солнца, и вглядывалась куда-то вдаль, высматривая кого-то. Мои волосы были длинны и трепетали на ветру, лицо горело надеждой. Все было бы хорошо, даже, великолепно, если бы не одна мелочь. На рисунке ветер развевал не только мои волосы, он, также, играл мои легким платьем, которое прижалось к моему телу так плотно, и так льнуло к нему, что было отчетливо видно – под платьем я абсолютно голая. Я растерялась. Рисунок был необычным. Ольга Николаевна и Никита стояли рядом, ожидая, когда я и им покажу его, а я не знала, как поступить. Я была смущена. - Смело, - наконец проговорила я. – И фантазия бурная. Но одно могу сказать точно – талант в каждой черточке. – С этими словами я передала рисунок Ольге. Та глянула на него, потом – на сына, и повторила за мной: - Действительно, смело. - Но больше ничего не добавила, а Никита, заглянув искоса в рисунок, только ухмыльнулся. На этом мы и разошлись. Я шла по темной улице, держа в руках рисунок, и радовалась темноте, скрывающей мои пылающие щеки. Что увидел во мне мальчик? Какой смысл вложил он в свой рисунок? Или, именно так я выгляжу в глазах других – ищущей, ждущей? Но, чего? Я коснулась рукой своих волос – они не были ни длинными, ни короткими – по плечи, чтобы можно было при желании и распустить их, и заколоть. Я очень давно не носила длинных волос, фактически, я обрезала их, когда стала встречаться с бывшим мужем. Кажется, он что-то упомянул о моей «традиционности», о том, что я живу старыми стереотипами, твердящими, что женщина красива лишь с длиннющей гривой. Я помню, как рассматривала тогда себя в зеркале, и думала, а, действительно, чего ради я так упорно держусь за свою косу? Ведь, никогда до этого, ни один из моих предыдущих парней не говорил мне, что им нравятся мои волосы, что они рады их длине. И я отправилась в парикмахерскую. Все-таки, обрезать сразу и все – я не решилась, всего лишь половину, но и этого было достаточно, чтобы ощущать легкость, беспокойство от отсутствия привычной тяжести. С тех пор, я то укорачивала волосы, то немного отпускала их, но никогда не позволяла себе ни короткой, ультрасовременной стрижки, ни возврата к старой длинной косе. Придя домой, я, отложив рисунок в сторону, некоторое время вглядывалась в свое отражение в зеркале, смотрела на свои волосы, заглядывала в глаза, пытаясь разыскать в них ту надежду, которую увидел в них Илья. Но так и не заметила ничего такого – только привычную, полускрытую тоску. Зазвонил телефон, и я дернулась – так оглушающ был этот звук в тишине моей пустующей квартиры. Я подошла к телефону, протянула руку, но в последний момент передумала – не сомневалась, кто мне может звонить в такой час. Сработал автоответчик: «Эй, детка! Где ты там? Я думал, ты скучаешь без меня дома, а ты отправилась развлекаться? Ну, и правильно сделала. Что еще делать. Ты только изменять мне не смей – я этого не люблю. Ах, да, я звонил, чтобы сказать – я тоже по тебе скучаю. Пока». Михаил, мой любовник. Вот уже почти год. Умный, внимательный, щедрый и … женатый. Как и все те, что были у меня после мужа, после Игоря. Это было безопасно – вступать в связь с человеком, у которого уже есть семья, дети, и, которому ничего этого не нужно - который не станет упрекать меня в бесплодности. Я старалась сильно не затягивать эти связи, избегая излишней привязанности к чужим мужчинам, но с Михаилом наша связь длилась дольше, чем с другими. Он не давал мне повода порвать с ним, он всегда был внимателен и щепетилен в некоторых вопросах. Проводя время с семьей, он всегда находил время, чтобы позвонить мне, чтобы дать понять, что я не забыта. Это и утешало, но и в тоже время, делало вечера еще более одинокими, чем они представлялись до его звонков. А сейчас я отчетливо поняла – пришло время обрывать и эту связь. Я долго смотрела на свой рисунок перед сном, решив, наконец, что обязательно куплю для него рамочку и повешу в своей спальне. С этим и уснула. А ночью, впервые со времен моей юности, мне приснился эротический сон. Я стояла на берегу моря в легком платье, ветер трепал мне волосы, пытался залезть под юбку. Я отмахивалась от него, и выискивала глазами кого-то, ЕГО, вглядываясь в горизонт. Но, оказывается, ждала не с той стороны, потому что, вдруг почувствовала сильные руки, обвивающие меня со спины, губы, прижимающиеся к моей шеи. И я узнавала и эти руки, и эти губы. И мне не нужно было смотреть на человека, подошедшего ко мне сзади, и я и не собиралась смотреть, а потому – закрыла глаза, и только впитывала, впитывала ощущения, которые дарили мне эти губы и руки. И губы дразнили шею, плечо, впадинку рядом с ключицей, а руки ласкали бедра, живот, груди. А ветер, все также, по-хулигански, норовил залезть мне под юбку. Как - будто, он был живой, как - будто, это вторая пара рук ласкала мои икры, колени, бедра. И кто из них – человек или ветер - первым коснулся моего лона? И вот уже, меня мягко опускают на песок – так, что мягкие волны прибоя присоединяются к ветру и мужчине, и ласкают, ласкают мои ноги нежной, теплой водой. И я не беспокоюсь о платье, так как знаю – оно, вместе с босоножками лежит в стороне и не рискует намокнуть. И тяжесть мужского тела на мне, и, наконец-то, поцелуи в губы – то нежные, то горячие, пылкие. И вдруг, слова, требующие невозможного, невероятного – открыть глаза, посмотреть на него. И я силюсь сделать это. Силюсь приподнять веки, и уже вижу темный силуэт над собой. А слова все звучат и звучат, и что-то в них странное, и я прислушиваюсь. «Открой глазки. Открой глазоньки. Открой глаза, я сказал. Вставай. Вставай немедленно. Ну, вставай же!». Странно, зачем вставать? Почему? А голос продолжал: «Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста. Ну, хорошо. Еще пять минут. Пять минуточек. Поверил? А-а-аа-ааа-а! Вставай! Вставай! Вставай!!» И я встала. Нет, даже вскочила. Но не во сне. Я проснулась, и со злостью схватила в руку будильник, разбудивший меня в столь неподходящий момент. Я едва не запустила им в стену. Но это был мой мобильный телефон, к которому я привыкла, и который был мне необходим. Я выключила будильник, вернула сотовый на тумбочку и плюхнулась снова в подушки, но, сразу же поняла – сон не вернется. Я взглянула на телефон и нахмурилась – какой такой шутник влезал в него? Кто изменил мои настройки? Я отчетливо знала – по субботам и воскресеньям будильник не должен меня тревожить. А сегодня была именно суббота. И я собиралась повалятся в постели. Вместо этого, я поднялась, выпила кофе и позвонила своей старой подруге – владелице парикмахерского салона, и поинтересовалась – не сможет ли она открыться сегодня пораньше и еще до всех посетителей принять меня. Она не ломалась, и согласилась, заявив, что уже давно хотела «приложить руки» к моим волосам. Я просидела у нее долго. Уже и салон давно открылся, и несколько ранних клиентов уже успели уйти, а руки моей подруги все колдовали надо мной, и колдовали. Но это стоило того.

Электроники. С чего это началось? Да, в общем, началом можно было бы считать мой первый визит в дом Марковых. Моему визиту, естественно, предшествовало приглашение Ольги Николаевны. Я к тому времени уже 2 года работала в фирме, была со всеми в хороших отношениях – никого, впрочем, особо не выделяя – никаких близких подруг и никаких любовников на работе. Ольга Николаевна работала главбухом и была единственной женщиной в возрасте, если можно так сказать. Ей было за пятьдесят, скорее даже – ближе к шестидесяти годам, но о том, чтобы отправить ее на пенсию, и речи быть не могло – она была слишком хорошим специалистом, а еще – просто потрясающей женщиной – энергичная, молодцеватая, с неудержимой фантазией и бездной искрометного юмора. Наш шеф часто вздыхал, что, если бы не его обязательства перед другой женщиной, он бы непременно попытался бы завладеть такой женщиной, как Ольга Николаевна. Так как вздохи эти были принародны, мы все понимали, что это шутка, но, и в тоже время, были убеждены, что в каждой шутке есть доля правды. Возрастной контингент фирмы состоял из представителей молодежной среды – от 20 до 35 лет. Шефу было 44 года, его заму – 42. Еще 2-3 человека из состава директората были в возрастной группе от 35 до 40 лет. Но О.Н. уважали все – от курьеров - двадцатилеток, до уважаемых членов директората. Но, как и у меня, ее отношения с коллегами ограничивались рабочим временем, да, изредка, корпоративами. И вот однажды, в конце рабочего дня, она подошла ко мне, и, несколько смущаясь, попросила помочь ей. - Мариночка Константиновна, вы извините меня. Я, разумеется, не предполагаю, что вы единственная женщина, которая не торопится домой после трудового дня. Но вы, насколько я заметила, живете где-то недалеко от меня и я вас особенно не задержу, обещаю вам. Я сегодня немного не рассчитала силы и в перерыв скупилась гораздо существенней, чем обычно; к тому же, этот милый мальчик, который продавал сегодня сгущенку, оказался так настойчив… Вы, кстати, не соблазнились, Мариночка Константиновна? - Ну, что вы, Ольга Николаевна! Он же продавал трехлитровыми банками. Куда мне столько? - Разумеется, литраж великоват. Но и цена соответствующая – гораздо дешевле, чем, если брать маленькими баночками или на развес. К тому же, у меня дома два сладкоежки. Что им эти три литра? - Так вы все же соблазнились, О.Н.? - Ох, соблазнилась. Да и мальчика стало жалко – носит такую тяжесть. - О.Н., вы хотите ли сказать, что купили не одну банку, а две, жалея мальчишку – продавца? - Ох, Мариночка Константиновна, если бы. Все 4 банки и купила у него. А теперь их надо как-то домой дотащить. Впрочем, я и не собираюсь все 4 сегодня же забирать домой – только одну. Просто, я там еще подкупила всего… Вот и хочу вас попросить помочь мне. К тому же, я давно хотела пригасить вас в гости, да все как-то случая не было. - Меня? Почему меня? - Я давно наблюдаю за вами, Мариночка Константиновна. Вы мне очень симпатичны. К тому же, есть в вас что-то, какая-то грусть… Вы только поймите меня правильно, Мариночка Константиновна, я отнюдь не собираюсь лезть вам в душу. Это не в моих правилах. Просто, я подумала, почему бы мне ни пригласить вас в гости – чаю попить, поболтать ни о чем. - Спасибо, Ольга Николаевна, я с удовольствием помогу вам и «почаевничаю» с вами, так как у меня нет на сегодняшний вечер никаких планов. - Вот и хорошо. А у меня должны остаться еще блины – если мои «живоглоты» их не подчистили. Если же, все же умяли – я быстренько оладушки нажарю. Со сгущенкой, или с вареньем - что может быть вкуснее. - О, вот спасибо. Я люблю и блины, и оладьи. Только себя, вот, редко балую. - А вы одна живете, Мариночка Константиновна? - Ой, давайте просто «Марина» - без Константиновны. Отчество у меня слишком уж длинное. - Хорошо, Мариночка. Только и вы тогда зовите меня просто Ольгой, без отчества. Чтобы быть на равных. - Хорошо, Оля. Вы спрашивали, одна ли я живу? С тех пор, как развелась с мужем – одна. А вы? У вас большая семья? - Да всей семьи то – два сына. Муж у меня умер 6 лет назад. Сердце. Он старше меня был, но я как-то не предполагала, что он так рано уйдет. Думала – вдвоем сыновей подымем. А приходится мне одной. - А сколько им? Они, наверное, уже совсем взрослые? Сами должны, наверное, о матери уже беспокоиться? - Да, нет. Они мальчишки еще. Шестнадцать лет. Поздние они у нас. Мы уже не ждали и не надеялись. Мне уже сорок было, когда я забеременела, да еще – близнецов понесла. - Близнецы? Как интересно. Я всегда с интересом смотрю на близнецов, раздумывая, - как это богу удается не только создавать столь совершенное творение, как человек, но еще и копировать его. Они очень похожи? - Внешне – да! Очень! Фактически – одно лицо. Знаете, Мариночка, я ведь переживала очень. Рожать в этом возрасте первого ребенка, к тому же, муж-то мой еще старше – ему уже 52 года было – очень рискованно, очень высок процент рождения детей с болезнью Дауна. К счастью, все обошлось – мальчишки умненькими получились. Никита у меня музыкант – основная специализация фортепиано и гитара, но, фактически, он владеет гораздо большим количеством музыкальных инструментов. А Илья у меня художник – в художественной школе занимается, говорят – подает какие-то большие надежды. - Тяжело вам с ними? Возраст то сейчас, наверное, самый сложный? Или же они у вас «не проблемные»? - Не просто, конечно же. Им, безусловно, нужен отец. Они у меня порой любят поозорничать. Но могло быть и хуже. Как посмотришь по телевизору, какие бывают мальчишки в этом возрасте. Мне повезло, что они у меня с «уклоном в искусство», так сказать. Что ни говори, я, ведь, все-таки старовата для того, чтобы быть им хорошей матерью. Я стараюсь не стареть, молодиться, но, иногда мне кажется, я совсем не знаю, чем сегодня живет молодежь. - Не преувеличивайте, Оля. В нашем коллективе вы ни сколько не отличаетесь от всех нас, вы также молоды, как и мы. - Я стараюсь, - рассмеялась О.Н. – Но для того, чтобы соответствовать шестнадцатилетнему возрасту, чтобы лучше понимать их – нет, для этого я уже старовата. - Т.е., на молодежную дискотеку вас уже не затянешь, так что ли? – на это раз мы рассмеялись уже вдвоем. Так, переговариваясь о том, о сём, мы и дошли до ее дома, поднялись в квартиру. Сыновей не было дома, и Ольга, рассмеявшись, заявила, что это единственная причина, почему блины еще не съедены. Мальчики были на занятиях, скоро должны были вернуться. Пока хозяйка дома разбирала сумки, ставила чайник, я, испросив разрешения, прошлась по квартире. Даже, если бы Ольга не сказала мне, что один из ее сыновей художник, а другой музыкант – догадаться об этом не составило бы труда – квартира так явно свидетельствовала об этом. Я с интересом разглядывала рисунки, картины, украшавшие стены. Здесь были и ранние, детские рисунки, и более поздние работы. На одной из картин была изображена Ольга Николаевна, только, не такая, какой она была сейчас – на картине ей было лет двадцать пять. Она сидела за шахматным столом, собираясь сделать очередной ход – в ее пальцах был зажат ферзь черного цвета, но лицо было обращено не на доску, а, казалось, прямо на меня – и она улыбалась – так весело, так молодо. - Это Илюша в пятом классе с фотографии срисовал, сохраняя композицию, но, увеличивая объем. - Я и смотрю, что вы здесь очень молоды. Хотела уже поинтересоваться – не муж ли ваш рисовал эту картину. - Нет, что вы. У моего мужа математический склад ума, он был экономистом. И именно с ним я тогда играла в шахматы, хотя он в кадр и не попал. Это был день нашего знакомства - мы вместе отдыхали в одном из санаториев, столкнулись за шахматным столиком. Я была уверена в победе, но…- Ольга улыбнулась воспоминаниям, - этот мой «ход ферзем» был фатальной ошибкой. Я, помню, очень расстроилась, готова была подругу обвинить во всем, ведь именно она фотографировала меня и отвлекла от доски, а Всеволод так пытался меня ободрить, предлагал матч-реванш, совместный ужин или прогулку. С этого все и началось. Вот он у меня какой был, - сказала она, подводя меня к следующему портрету. – Это Илья два года назад, по памяти рисовал. Мужчина, изображенный на портрете, сидя в кресле у журнального столика, на котором стояла дымящаяся чашечка с кофе, листал газету. В тот момент, который был запечатлен, он, будто бы, услышав чей-то голос, оторвал глаза от газеты, и глянул на зовущего. Или на того, кто смотрел на портрет. Мужчине было за шестьдесят. Он был высок, судя по длине ног, небрежно скрещенных в щиколотках, худ и элегантен. Раннее утро это было, или же – вечер, но мужчина был одет с иголочки – костюм, галстук, туфли, идеально причесанные волосы. Аккуратно подстриженные усы и бородка – почти такие же темные, как и шевелюра, в которой лишь виски немного покрылись инеем. И задумчивый, теплый взгляд. Хорош. Очень хорош. Я взглянула на его длинные изящные пальцы, держащие газету – руки музыканта или художника. И, тем не менее – экономист. - Вам его очень не хватает? - Вы даже представить не можете – насколько. Когда мы познакомились с ним, мы оба были не свободны. У него была семья, я почти вышла замуж – во всяком случае, мне казалось, что я испытываю серьезные чувства к человеку, с которым мы встречались к тому времени уже года три, наверное. А там – все закрутилось, завертелось – всего две недели, а мы поняли, что до этого и не жили, и не любили никого. Он был моим, я была его. И в этом не было никаких сомнений. Ни тогда, ни потом – за все последующие годы, даже тогда, когда поняли, что детей у нас, скорее всего, не будет. И все же, дети у нас появились. А я вдруг так явственно услышала другие слова из другого разговора: - Все это излишне и не нужно! И я не понимаю, как ты можешь спрашивать «почему?». Неужели так трудно понять своим куцым умишком – мне нужна нормальная жена. Полноценная! Я женился не просто так, а потому, что хочу иметь семью. А семья – это еще и дети! - Но, Игорь… - Не перебивай меня! Я даже слышать не хочу ни о каком усыновлении, и ни о каких детях из пробирки! Я нормальный, полноценный мужик. И бабу себе хочу такую же. Чтобы дома сидела и детей воспитывала. А ты? Что ты? Ты же сейчас, узнав, что бесплодна, начнешь из постели в постель прыгать. Думаешь, я не знаю? Тебя же только это и сдерживало – страх залететь от другого. - Как ты смеешь?! Да ты… - Вот, вот. Кто я? Ну, кто? Ты же только что хотела рассказывать мне о своей любви? - Я никогда не давала тебе повода подозревать меня в неверности. - Потому что и сама не знала, что бесплодна. Теперь то тебя не удержишь. Но меня это уже не касается. Я ухожу. Я еще и о здоровье думаю, так что – пусть тебя другие ублажают. - Какие другие?! - Которые будут, не сомневаюсь. При твоей-то страстности. Ты же, вечно хочешь, вечно голодная. - Я хотела тебя, думала – ты любишь меня, сама тебя любила. А ты… - Хватит! Я ухожу! Мне надоел этот бред! - Признайся, ты сам уже кого-то завел, не так ли? - Тебя это не касается! - Но ты все еще мой муж! - Скоро стану бывшим. И очень скоро. Я, в отличие от тебя, полноценный мужик, могу и хочу иметь потомство. И не собираюсь держаться за бабу, которая дать мне этого не может! Марина отогнала болезненные воспоминания, через силу улыбнулась, глядя на Ольгу. - Ваш сын очень талантлив. По памяти нарисовал такой портрет – я восхищена. А что ему больше нравится рисовать? Я вот вижу прекрасные пейзажные композиции, а вот этот натюрморт – так и манит, так и хочется яблочко утащить и съесть. - Эти пейзажи, натюрморт – это все «дачные рисунки», т.е. писались на нашей даче. И я не могу вам прямо сказать, что ему нравится рисовать больше - Илюша у меня жадный. Ему хочется всего и сразу. Он пытается рисовать все, что попадается на глаза. Что останавливает его взгляд. Не удивлюсь, если он напишет и вас. - Меня? - Конечно же!. Он, наверняка, сочтет ваше лицо интересным. С кухни донесся свист. - А вот и чайник закипел. Пойдемте, Мариночка, пить чай. Именно в этот момент входная дверь распахнулась, и в прихожую ввалились два подростка, хохоча, и, отталкивая друг друга. - А, вот, и мои мальчики, Мариночка. Прошу любить и жаловать. – Ольга ускользнула на кухню, выключать чайник, а я с интересом разглядывала двух мальчишек. Они отвечали мне тем же. Стоя у входной двери, чуть наклонив в сторону голову, с любопытством и интересом на меня поглядывали два подростка, и отличить одного от другого я не могла. Высокие, худые, кудрявые – они мне кого-то напоминали, но я не могла вспомнить кого. И тут, как будто бы для того, чтобы освежить мою память, у одного из них зазвонил мобильный. Хотя, «зазвонил» - не правильное определение, раздался один из этих сигналов – приколов. «Урий, Урий, прием! Где у него кнопка? Как слышишь меня, Урий?». Услышав этот звонок, я рассмеялась – вот кого они мне напоминали. Это же Электроники! Только не те мальчишки из фильма «Приключения Электроника», а чуть старше, когда они играли волшебников в фильме «Сюрприз». Только, это были не рыжие, а темноволосые, кудрявые «Электроники». * Мальчишки, видя мою реакцию, тоже рассмеялись в ответ. Я смотрела на них и не понимала – как их можно было различить – мне они казались совершенно идентичными. Неужели О.Н. их как-то различает? Посмеиваясь, они разувались, кидая на меня любопытные взгляды. В них совершенно не было смущения, стеснительности, но и наглости особой тоже заметно не было. - Ну, что, познакомились? – Снова впорхнула в прихожую О.Н. - Не-а. – Ответил один из мальчишек. – Она молчит и смеется. - Илья, что за выражения?! Не «она», а Марина Константиновна. Мариночка, этот «оболтус» – Илья, а стоящий рядом – Никита. Прошу любить и жаловать. Я постаралась запомнить, в чем они одеты (слава богу, что одевались они не в одинаковые вещи), чтобы хоть так их различать. - Мне очень приятно, - сказала я, протягивая им навстречу руку для рукопожатия. – Только, Никита, Илья, зовите меня просто Марина, без отчества. Идет? - Идет, - ответил Никита, крепко пожимая мне руку в ответ. Его пальцы были сильны и длинны, и, также красивы, как и руки его отца на портрете. – А вы кто, Марина? Откуда вы взялись? Илья фыркнул, а О.Н. многозначительно приподняла брови, глядя на сына. - Мариночка работает со мной вместе, грубиян. Где твои манеры? - В комнате. Я оставляю их там, когда выхожу на улицу. С манерами в наш просвещенный век выжить бывает трудновато. - Да, что вы говорите? Так уж и трудновато? - Почти невозможно, - поддержал брата Илья. – Демонстрировать манеры варварам на улице может быть чревато всевозможными хаотическими столкновениями двух взаимоисключающих себя культур, одна из которых может погибнуть. Во цвете лет. - Мариночка, вы видели таких нахалов еще где-нибудь? - Я вообще с людьми этого возраста не сталкивалась. Видимо, тоже, чтобы не провоцировать конфликт между структурами межвременного цикла. В этот раз рассмеялись мы все, а О.Н. пригласила всех к столу – пить чай. Мальчишки шумно удалились в ванну мыть руки, но быстро вернулись назад и уселись по обе стороны от меня. Мне хотелось смутиться от столь пристального их интереса, но, почему-то, смущения я не испытывала. Я бросала взгляд то на одного мальчишку, то на другого, улыбалась и думала, что, когда они вырастут – девушки будут бросаться им на шеи. Они уже сейчас ростом были чуть выше меня, а во мне роста 1,75м. Кроме того, прекрасные, густые, вьющиеся волосы, чистые, умные лбы, прямые носы, избежавшие переломов. Такие же теплые, как и у отца, только темнее, глаза – сейчас, светящиеся мягкой насмешливостью, и чувственные губы, унаследованные ими от матери.

дык, я бы не посмела конец плохой придумать :))Там и так всего было - нужна же была и радость повстречаться.:))) Ну, ладно, я тут начала новую рассказку. отдельным постом размещу.

Идут часы... Идут часы сердечной мышце в такт, Суммируя интимные моменты, Когда твердишь о чувствах, и в стихах Мне даришь озорные комплименты. Но, подводя незримый сей баланс, Я подхожу к печальному итогу – Как в этом «вместе» все же мало нас, Как будто, наша жизнь - одни дороги. А, может быть, всего то - лишь мечты, И страхи - за мечтами потянуться. И я кричу: «Есть в жизни только ты!», В душе, боясь, и в этом обмануться. И вновь часов старинных слышу бой, Твердящих мне – опять ты не со мной.

Огни ночного города не спят – Их миссия, конечно же, не в этом. Они в себе иллюзию таят Прорезать тьму сердец электросветом. И яркий свет неоновых огней, И просто – улиц тихих освещенье – Нас делают немножечко сильней, Но как обманно это ощущенье. Ведь, истинную темень или мрак Таят в себе мотивы и поступки. От пьяных криков и смертельных драк До воплей недовольной проститутки. Да, есть мотивы - этих помрачней, Есть замыслы темнее черной сажи. Какой-нибудь влиятельный злодей Клеймит с трибун копеечные кражи. А, впрочем, мои мысли об огнях – Они за светом многое скрывают. И, притупив их светом чей-то страх, Как многое в нас просто убивают. Огни ночного города не спят, Они следят за множеством пороков. А боги вместе с звездами глядят, Как Человек усвоил смысл уроков.

Кого зовешь, по ком вздыхаешь? Не обо мне. Не обо мне. Уже меня не замечаешь, Сжигая память, как в огне. Зовешь, зовешь, а сам не слышишь Ни зова, ни мольбы святой. Опять другим ты строчки пишешь, А для меня... Чужой. Чужой. Еще не хищник. Слава богу. Но и не друг. А где-то там... Забыл совсем ко мне дорогу. В плену роскошных юных дам. А я тебя спасать не смею, Ведь доброволен этот плен. И только тихо холодею В сетях обмана и измен...

Значится, можно еще писать, Ленка? ;)

Слышь, Петрович? Слышь, Петрович? Зачем тебе Зинка? Ленка - стерва накой те сдалась? Ишь, одна – как пухова перинка – Что уширь, что удовж раздалась. А вторая – ну что кочережка – Несгибаема, шибко худа. Но огреет тебя поварешкой, Так как с мальства змеюкой была. Слышь, Петрович. Ты плюнь, что молодки? Там и опыта – с гулькину вошь. А уж ты, коль налижешься водки, Возраст бабы одно не поймешь. Я вообще удивляюсь, Петрович, Как ты спьяну и можешь хотеть? А в коровнике столько коровищ – Приходи, чоль, на них посмотреть. Слышь, Петрович, ты в рот не заглядывай, Все, что зубы остались – мои. Лучше песней веселой порадувай, Мои бедра нахально помни. Завали, расстегни телогреечку, И пошарь заскорузлой рукой. Ведь ты помнишь, что честь свою девичью, Потеряла когда-то с тобой. Слышь, Петрович? Ты чо кочевряжишься? То полы, то не кости скрипят. Поутру – коль со мною уляжешься – Ты поймешь, что я лучше девчат. Я наливочкой сладкой попотчую, Дам борща, да блинов, холодца. Ты войди в мою жаркую вотчину, Напои ты росой молодца. Слышь, Петрович? Ну, ладно – Владимирович, Мне, ведь, сослепу плохо видать. Мне вчера предлагал Никодимович Его тестя зазнобою стать. Только, больно уж тесть этот немощный, И давно уж, поди, не мужик. Да, к тому же прижимистый, мелочный, Да и буйствовать спьяну привык. Слышь, Петрович? Присядь на завалинку – Чай не съем тебя, коль посидишь. Глянь, совсем прохудилися валенки, Мож, хоть в этом ты мне пособишь?

Сонеты, сонеты... * * * Цветок моей любви еще цветет, Еще тревожит чувственным дурманом. Хотя, глядя в бровей твоих разлет, Мне кажется, что веет дух обмана. Закат моей любви еще далек, Лучи ее обжечь тебя сумеют. Но смотришь ты все чаще на восток, А губы в поцелуях леденеют. И холод чьей-то утренней зари, И поцелуев юных безыскусность, Тебя так упоительно манит, Что ты мои забыть готова чувства. И я бы тоже юность мог любить, Когда б в тебе сумел ее забыть. * * * Итак, он твой, соперница моя. Ты победила в битве двух желаний. И мне бы надо, яростно скуля, Уйти во власть печали и страданий. Но я горда для участи такой. И пусть меня в гордыне обвиняют – Уйду я прочь с поднЯтой головой! Нет! Трусостью меня не запятнают! И, может быть, в чреде грядущих дней, Услышу я, как тяжко ты вздыхаешь, Что оказалась, все же, я умней, А ты цветком безликим увядаешь. Лишь время даст нам истинный ответ – Есть в этой битве выигравший? Нет? * * * Меня "своей любовью" не зови. Я на слова обманные не пАдка. И для меня все таинства твои Не более, чем детская загадка. Я не ищу в узоре сжатых губ Ни горечи, ни признаки печали. Другое вижу - ты безмерно груб! В тебе иные это обожали. Но я, влиянья "прочих" избежав, Иду по жизни собственной дорогой. И ты, меня "возлюбленной" назвав, Остановить не сможешь у порога. Твои слова неправда. Сам ты - вор! А я ворам не верю с юных пор. * * * Тебя зову я вором неспроста, Но кодекс уголовный тут не к месту. В моих глазах ты вором стал тогда, Когда чужую возжелал невесту. Презрев мечты, желания других, И напролом рванувшись к мнимой цели, Утратил много больше, чем постиг - К тебе сердца невинных охладели. Но, позабыв о холоде сердец, Уверенно огнем мираж, считая, Достиг желанной цели, наконец, И с ужасом глядел, как образ тает. К чужой любви безжалостно суров, И сам будь к поражению готов. * * * Ты проиграл в сраженье в первый раз, С тех пор, как очарованный и юный, Ты жертвой стал девичьих, нежных глаз, И в омут страсти бросился, безумный. Ты многое успел с тех пор постичь, И многому ты дал определенье, Но, чтобы цели нынешней достичь, Есть путь один. И это – преступленье. И ты готов платить такой ценой За несколько часов в хмельном угаре? Сосредоточен мир во мне одной? Уйди! И будь ученью благодарен. Тебе была я вправе отказать. А ты учись достойно отступать. * * * Ты мне дарил фантазий буйных цвет, В которых облака по небу плыли... А я хочу закончить твой сонет - Его в мечтаньях как-то позабыли. Трава, устало к вечеру шурша, Ласкает мои икры и колени. А я шлифую рифмы неспеша, В восторге от даримых ощущений. Росы вечерней нежно-сладкий вкус, Ласкает нёбо чувственной прохладой. Ах, если б не телесный – плоти груз, Взмывала б с ветром, вмиг презрев преграды. Роса и ветер, так же – облака – Ждут терпеливо – пишется строка...

Листок бумаги замусоленный... Листок бумаги замусоленной Несло по пыльной мостовой. Там, то ли что-то нарисовано, Толь, просто листик черновой. А мне, вдруг, вспомнилось отчетливо Другое время, лист другой – Пыталась скрыть от всех заботливо В стихах воспетый образ твой. Я скромность девичью лелеяла, Себя, с Татьяною сравнив, И во взаимность не поверила – Молчала, «честь» не уронив. Хотя, не честь – пока достоинство, Стыдливость девственной души. Ах, мне б тогда – девиз и воинство – Увидел бы, как враг дрожит. Была я сильной, храброй, смелой Во всем… Что не было тобой. А ты, как сердцеед умелый, Был увлечен, увы, не мной. Как я сказать тебе б посмела. Что ты любим! Любим и мной. Я – то краснела, то – бледнела, Когда в кино ты шел с другой. Какой заботливой рукою, Был раскурочен мой карман?! И листик с тайною мечтою Прошел под хохот по рядам. Мне умереть тогда хотелось – Смеялись громко все вокруг. Легко испытывать ведь смелость, Толкая жертву гона в круг. Глаза закрыть, играя в "труса", Как оказалось, все ж, трудней, Чем пропустить всю тяжесть груза – Тебя, стоящим у дверей. Листок, порхая, приземлился У самых ног твоих. У ног. Неторопливо наклонился, Хотя быстрее, явно, мог. Жеманно девочки смеялись, Пока ты строчки поглощал – Как будто, сами не влюблялись, Как будто, в этом есть скандал. А после – были только взгляды – В твоих – вопрос, в моих – ответ… И ты сидишь за партой рядом, Из глаз твоих струится свет… Что дальше? Дальше – поцелуи – Мой – неумелый, твой – огонь. И мне тогда казалось смелым, Сказать, мол, девственность не тронь! Ах, девственность… Прошли недели, И, вот, молю уже: «Возьми!»… Как быстро годы пролетели!!! И сами мы давно с детьми. Но, вспоминая лист бумажный, И строчки первые любви, Грущу, что в эту реку дважды, Увы, мой милый, не войти…