Этот золотой Серебряный век

[Душа]

В нашем Отечестве да и во всем мире найдется немало почитателей творческого наследия авторов, относящихся к периоду, который именуется теперь "Серебряным веком".

В этой теме вы сможете узнать биографические данные о некоторых из них, прочесть некоторые их произведения, высказать свое мнение.

 

 

1. Игорь Северянин.

2. Николай Гумилёв.

3. Николай Клюев.

4. Борис Пастернак.

[Душа]

ЖИРАФ

 

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

 

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

 

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

 

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

 

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?

— Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

1907

[Душа]

ХОККУ

 

Вот девушка с газельими глазами

Выходит замуж за американца,

Зачем Колумб Америку открыл?!

[Душа]

ПТИЦА

 

Я не смею больше молиться,

Я забыл слова литаний.

Надо мной грозящая птица,

И глаза у нее — огни.

 

Вот я слышу сдержанный клекот,

Словно звон истлевших цимбал,

Словно моря дальнего рокот,

Моря, бьющего в груди скал.

 

Вот я вижу: когти стальные

Наклоняются надо мной,

Словно струи дрожат речные,

Озаряемые луной.

 

Я пугаюсь. Чего ей надо?

Я не юноша Ганимед,

Надо мною небо Эллады

Не струило свой нежный свет.

 

Если ж это голубь Господень

Прилетел сказать: «Ты готов!» —

То зачем же он так несходен

С голубями наших садов?

[Samedi]

ЖИРАФ

Очень люблю это стихотворение!:))))

А вот ещё одно из понравишихся!

По-моему, очень яркое и показательное.

 

Я И ВЫ

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из другой страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

 

Не по залам и по салонам,

Темным платьям и пиджакам -

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

 

Я люблю - как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет.

 

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

 

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник и мытарь

И блудница крикнут: вставай!

[Аленка]

 

[Душа]

Красавица моя, вся стать,

Вся суть твоя мне по сердцу,

Вся рвется музыкою стать,

И вся на рифмы просится.

 

А в рифмах умирает рок,

И правдой входит в наш мирок

Миров разноголосица.

 

И рифма не вторенье строк,

А гардеробный номерок,

Талон на место у колонн

В загробный гул корней и лон.

 

И в рифмах дышит та любовь,

Что тут с трудом выносится,

Перед которой хмурят брось

И морщат переносицу.

 

И рифма не вторенье строк,

Но вход и пропуск за порог,

Чтоб сдать, как плащ за бляшкою

Болезни тягость тяжкую,

Боязнь огласки и греха

За громкой бляшкою стиха.

 

Красавица моя, вся суть,

Вся стать твоя, красавица,

Спирает грудь и тянет в путь,

И тянет петь и - нравится.

 

Тебе молился Поликлет.

Твои законы изданы.

Твои законы в далях лет,

Ты мне знакома издавна.

[Душа]

ДУРНЫЕ ДНИ

 

Когда на последней неделе

Входил Он в Иерусалим,

Осанны навстречу гремели,

Бежали с ветвями за Ним.

А дни все грозней и суровей,

Любовью не тронуть сердец,

Презрительно сдвинуты брови,

И вот послесловье, конец.

Свинцовою тяжестью всею

Легли на дворы небеса.

Искали улик фарисеи,

Юля перед ним, как лиса.

И темными силами храма

Он отдан подонкам на суд,

И с пылкостью тою же самой,

Как славили прежде, клянут.

Толпа на соседнем участке

Заглядывала из ворот,

Толклись в ожиданье развязки

И тыкались взад и вперед.

И полз шопоток по соседству,

И слухи со многих сторон.

И бегство в Египет и детство

Уже вспоминались, как сон.

Припомнился скат величавый

В пустыне, и та крутизна,

С которой всемирной державой

Его соблазнял сатана.

И брачное пиршество в Кане,

И чуду дивящийся стол,

И море, которым в тумане

Он к лодке, как по суху, шел.

И сборище бедных в лачуге,

И спуск со свечою в подвал,

Где вдруг она гасла в испуге,

Когда воскрешенный вставал...

1949

[Душа]

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

 

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

 

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

 

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

 

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

 

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

[Душа]

ДУША

 

Душа моя, печальница

О всех в кругу моем,

Ты стала усыпальницей

Замученных живьем.

 

Тела их бальзамируя,

Им посвящая стих,

Рыдающею лирою

Оплакивая их,

 

Ты в наше время шкурное

За совесть и за страх

Стоишь могильной урною,

Покоящей их прах.

 

Их муки совокупные

Тебя склонили ниц.

Ты пахнешь пылью трупною

Мертвецких и гробниц.

 

Душа моя, скудельница,

Всё, виденное здесь,

Перемолов, как мельница,

Ты превратила в смесь.

 

И дальше перемалывай

Всё бывшее со мной,

Как сорок лет без малого,

В погостный перегной.

[Душа]

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

 

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк моховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

 

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной.

 

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

 

Но нежданно по портьере

Пробежит сомненья дрожь,-

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдешь.

 

Ты появишься из двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

[Душа]

Ты так играла эту роль!

Я забывал, что сам - суфлер!

Что будешь петь и во второй,

Кто б первой ни совлек.

 

Вдоль облаков шла лодка. Вдоль

Лугами кошеных кормов.

Ты так играла эту роль,

Как лепет шлюз - кормой!

 

И, низко рея на руле

Касаткой об одном крыле,

Ты так!- ты лучше всех ролей

Играла эту роль!

[Душа]

ЗА ПОВОРОТОМ

 

Насторожившись, начеку

У входа в чащу,

Щебечет птичка на суку

Легко, маняще.

 

Она щебечет и поет

В преддверьи бора,

Как бы оберегая вход

В лесные норы.

 

Под нею - сучья, бурелом,

Над нею - тучи,

В лесном овраге, за углом -

Ключи и кручи.

 

Нагроможденьем пней, колод

Лежит валежник.

В воде и холоде болот

Цветет подснежник.

 

А птичка верит, как в зарок,

В свои рулады

И не пускает на порог

Кого не надо.

 

За поворотом, в глубине

Лесного лога,

Готово будущее мне

Верней залога.

 

Его уже не втянешь в спор

И не заластишь.

Оно распахнуто, как бор,

Все вглубь, все настежь.

[Samedi]

Можно тоже добавить?

Обожаю эти стихи!!

 

Свидание

 

Засыплет снег дороги,

Завалит скаты крыш,

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

 

Одна в пальто осеннем,

Без шляпы, без калош,

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.

 

Деревья и ограды

Уходят вдаль,во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

 

Течет вода с косынки

За рукава в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.

 

И прядью белокурой

Озарены: лицо,

Косынка и фигура

И это пальтецо.

 

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

 

Как будто бы железом,

Обмакнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

 

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.

 

И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.

 

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

1949 г.

[Samedi]

Про эти стихи

 

На тротуарах истолку

С стеклом и солнцем пополам,

Зимой открою потолоку

И дам читать сырым углам.

 

Задекламирует чердак

С поклоном рамам и зиме.

К карнизам прянет чехарда

Чудачеств, бедствий и замет.

 

Буран не месяц будет месть.

Концы, начала заметет.

Внезапно вспомню: солнце есть;

Увижу: свет давно не тот.

 

Галчонком глянет Рождество

И разгулявшийся денек

Откроет много из того,

Что мне и милой невдомек.

 

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь форку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе!

 

Кто тропку к двери проторил,

К дыре, засыпанной крупой,

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По!

 

Пока в дарьял, как к другу, вхож

Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,

Я жизнь, как Лермонтова дрожь,

Как губы, в вермут окунал.

 

1917

[Душа]

Не просто можно, а нужно!))

Я немного подправила, ничего?:)

[Samedi]

Не просто можно, а нужно!))

Я немного подправила, ничего?:)

да, конечно...

[Samedi]

А вот ещё перевод Пастернака стихотворения Бараташвили. Поэта этого не знаю, поэтому перевод воспринимается как оригинальное стихотворение:)))))

 

Цвет небесный, синий цвет

 

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

 

И теперь, когда достиг

Я вершины дней своих,

В жертву остальным цветам

Голубого не отдам.

 

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой.

 

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

 

Это легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

 

Это синий негустой

Иней над моей плитой.

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим.

 

1841

[Samedi]

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. ...

волшебное стихотворение:)))

правда, прочто уже сязано с известной песней, и непонятно, что волшебнее: слова, музыка или голос:)))))

[Душа]

волшебное стихотворение:)))

правда, прочто уже сязано с известной песней, и непонятно, что волшебнее: слова, музыка или голос:)))))

Я у Пастернака из люовной лирики люблю два: никого не будет дома и про свечу...

[dani]

Позвольте и мне внести свою посильную лепту и рассказать о своем самом Не-любимом с детства поэте Владимире Маяковском...

 

Владимир Маяковский вошел в историю как поэт поистине блестящий. Он — обладатель несомненного огромного поэтического таланта. Ни один поэт до него не решался настолько смело реформировать природу стихосложения. У многих сложился образ вечного бунтаря и романтика, который эту романтику искал и в революции 1917 года. По официальной версии Маяковский поначалу чувствовал в вихре революционных перемен объективную необходимость и самоотверженно отдал новый власти все, что имел, а именно — свой талант. Однако мало-помалу поэт втянулся в поток насилия, стал шестеренкой огромного и страшного механизма власти. Наконец, он попал в тиски цензуры, он не мог уйти от обступившей его со всех сторон непобедимой бюрократии. Маяковский разочаровался в идеалах революции. Его мучила совесть и запоздалое раскаяние. Наконец, совершенно отчаявшись и сожалея обо всем, что ему пришлось сделать и чем поступиться, он кончил жизнь самоубийством. Таким образом, еще один поэтический талант стал жертвой советского тоталитаризма. Так ли это? Это было бы чересчур просто, чересчур хрестоматийно, тогда как и в жизни и, тем более, в причинах самоубийства поэта все обстоит гораздо сложнее.

Никто не может сказать точно, каким было детство Маяковского. Во всяком случае бесспорно одно: оттуда он вынес массу комплексов, которые составили ядро его характера. Вопреки распространенной версии о его нежных отношениях с сестрами и матерью, на самом деле Маяковский общаться с ними не стремился и старался делать это как можно реже, а по свидетельству Лили Брик даже деньги матери он посылал после долгих и настойчивых напоминаний.

Маяковский был необычен, странен, причем не только внутренне, но и внешне. Этой своей необычностью он отталкивал от себя многих. На самом деле Маяковский мог стать бы объектом тщательного изучения психоаналитика.

Это был человек высокого роста, с крупными чертами лицами, как бы созданными для ваятеля. Его нижняя челюсть далеко выступала вперед, что производило впечатление непреклонности и жесткости. Его глаза то становились невероятно выразительными и красивыми, то в них появлялось устрашающее выражение. Всем своим видом Маяковский напоминал переростка из часто снимающихся в последнее время фильмов ужасов. Казалось, подростку тринадцати лет насильно ввели экспериментальный гормон роста, в результате чего он быстро увеличился, но только в росте, но не в эмоциональном и не в душевном плане. И вот этот подросток вырос, общается на равных со взрослыми, а сам невыносимо страдает от типичных комплексов, присущих подростковому возрасту.

Это критики создали гипертрофированный образ поэта-великана, «горлана-главаря» с его физической и духовной мощью. Тем не менее, Маяковский не был ни сильным, ни даже элементарно физически здоровым. С молодых лет он часто болел, потерял практически все зубы; его нос постоянно выглядел распухшим от преследующего Маяковского навязчивого гриппа. Поэт непрерывно был простужен, часто болел, лечился в Евпатории и Крыму, обладал мнительностью, как и все мужчины, но, может быть, даже и более. Во всяком случае, температуру он мерил без конца. Однажды разбил три градусника подряд.

В стихах он был сильным: «С удовольствием справлюсь с двоими, а разозлить — и с тремя». Однако это были только слова, слова… Маяковский всегда рассчитывал исключительно на внешний, театральный эффект. Ведь даже курил он понарошку: никогда не затягивался глубоко и только пускал дым.

Все его детские страхи, все ужасы подросткового возраста перешли вместе с ним в его взрослую жизнь и даже выросли, раздулись до невероятных размеров. Первый из детских комплексов — страстное желание, чтобы пожалели. Никто не жалеет, никому нет дела до его душевной муки, до его непрерывных жалоб:

… слов исступленных вонзаю кинжал

в неба распухшего мякоть:

«Солнце!

Отец мой!

Сжалься хоть ты и не мучай!

Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.

Это душа моя

Клочьями порванной тучи

В выжженном небе

На ржавом кресте колокольни!

Время!

Хоть ты, простой богомаз,

Лик намалюй мой

В божницу уродца-века!

Я одинок, как последний глаз

У идущего к слепым человека!»

Это ранние стихи Маяковского, в которых заключена обида на весь окружающий мир. Этот мир существует отдельно, ему нет дела до талантливого мальчика-переростка. Его не любят, не понимают, не ценят. Мир не стремится ему отдаться. А если это так, то горе этому миру. Он достоин только ненависти, презрения и мести.

Слово поэта, человека искусства — и есть поступок, а ранние работы Маяковского дышат неутоленной до исступления жаждой обладания. При этом объект его желания может быть и вполне конкретным («Мария — дай!»), и абстрактным, но также аналогичным женскому образу, не желающему отдаваться и оттого отвратительному:

Вся земля поляжет женщиной,

Заерзает мясами, хотя отдаться…»

Нет, не отдается этот мир! Он не хочет Маяковского ни в принципе, ни конкретно. Первая реакция подростка на такое отношение к нему — разрушить все, уничтожить, оплевать, втоптать в грязь:

Теперь —

Клянусь моей языческой силою! —

Дайте

Любую

Красивую,

Юную, —

Души не растрачу,

Изнасилую

И в сердце насмешку плюну ей!

Только у подростка жалоба так стремительно может превратиться в насилие, а обида стать ненавистью. И Маяковский ненавидел, причем все, включая знаки препинания. Он говорил: «… у меня ненависть к точкам. К запятым тоже». В своей автобиографии он постоянно признается, что ненавидит то одного, то другого. Этот подростковый комплекс-ненависть металась в нем как слон в посудной лавке. У нее не было выхода, и она давила все вокруг.

 

.................................

[dani]

Но вот пришла революция, и дала выход вечной ненависти Маяковского. Энергия огромной концентрации выплеснулась в одну сторону. Что касается идейной стороны вопроса, то Маяковский был совершенно далек от политики, марксизма и социальных проблем России. Слово «рабочий» ни разу не встречается в его ранних стихах. Однако он говорил с гордостью, что принял революцию сразу и безоговорочно. Перед ним не стояло проблемы — принимать или не принимать. «Моя революция!». Революция же была только поводом к тому, чтобы более свободно писать о насилии и крови:

Пусть

Горят над королевством

Бунтов зарева!

Пусть столицы ваши

Будут выжжены дотла!

Пусть из наследников,

Из наследниц варево

Варится в коронах-котлах!

Так детская обида поэта к власть имущим и не дающим делается постепенно патологией, и она с предельной силой выражается у переростка, наделенного ярчайшим талантом словесной формулировки. На дне же этой патологии таится крайняя неуверенность в себе. Именно об этом говорят строки типа: «Пусть земля кричит, в покое обабившись: «Ты зеленые весны идешь насиловать!», именно об этом свидетельствует его постоянная страсть к цитированию любимого Маяковским Игоря Северянина: «С тех пор, как все мужчины умерли…».

Об этом хорошо писал Лившиц: «Зачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновения всех мужчин на земле?.. Нет ли тут проявления того, что Фрейд назвал… сознанием собственной малозначительности?.. Я высказал свою догадку Володе — и попал прямо в цель».

В тридцать лет Маяковский объясняет, почему ему не удавалось любить. Причин тут множество — не было денег, сидел в тюрьме, однако и в этих объяснениях чувствуется страх и наивность подростка:

У взрослых дела.

В рублях карманы.

Любить?

Пожалуйста!

Рубликов за сто.

А я

Бездомный,

Ручища

В рваный

В карман засунул

И шлялся, глазастый.

У взрослых свой отдельный мир. Им можно завидовать: они знают то, что тебе недоступно, они могут то, чего не можешь ты, хотя и изнемогаешь от желания («Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское…»). И как при этом чувствовать себя выше всех окружающих? Только опуская их в грязь, в мерзость. Пусть взрослым людям любовь доступна, однако все это — та же пакость и грязь.

Нажрутся

А после

В ночной слепоте

Вывалясь мясами в пухе и вате

Сползутся друг на друге потеть

Города содрогая скрипом кроватей.

К. Зелинский вспоминает: «Маяковский обладал свойствами многих людей. Кто он? Человек с падающей челюстью, роняющий насмешливые и презрительные слова? Кто он? Самоуверенный босс, безапелляционно отвешивающий суждения, отвечающий иронически, а то и просто грубо?.. Разным бывал Маяковский… Самое сильное впечатление производило его превращение из громкоголосого битюга, оратора-демагога… в ранимейшего и утонченнейшего человека… Таким чаще всего его знали женщины, которых он пугал своим напором».

А что же женщины? Главной женщиной его жизни была Лиля Юрьевна Брик. Ей посвящена поэма «Про это», где в качестве иллюстраций даются изображения Лили в разных видах, в том числе и в пижаме, что по нынешним временам стоило бы фотографии на обложке «Плейбоя». Казалось, Маяковский хочет закрепить свои отношения с этой женщиной чем-то более прочным, нежели бесчисленные, посвященные ей, стихи.

Однако возлюбленная, о которой, как он считает, имеет полное право говорить во весь голос, не свободна. У нее есть муж, и отношения Маяковского с этой семьей запутанны и двусмысленны.

Николай Асеев свидетельствует: «Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо, он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию». Поистине странные взаимоотношения, которые трудно понять обычному, нормальному человеку. Поэт говорил, что сильно любит обоих, однако в своей предсмертной записке писал: «Моя семья — Лиля Брик» (а не Лиля Брик и Ося Брик).

Как-то Лиля Брик написала небольшую книжку для детей. Там она описывала 1920-й год, когда она, Брик и Маяковский жили в одной квартире. Помещение было холодным и огромным. Оно практически не отапливалось и потому, хотя комнат и было много, но жить приходилось в одной, всем троим. При этом немудрено, если даже маленький ребенок, читая подобные строки призадумается: как же это реально выглядело, кто где спал ночью?

Маяковский, думается, нуждался в обоих Бриках, но если Лилю он нежно и страстно любил, то Ося был его покровителем, истиной в последней инстанции. Маяковский даже знаки препинания в стихах не мог расставить без Оси. Первым читателем каждой вещи поэта был Брик, которому Маяковский неизменно говорил: «Ося, расставь запятатки» (сам поэт ни одного знака препинания в своих рукописях не ставил). Можно сказать, без Осипа Брика не существовало бы и самого Маяковского, каким его многие знают. Осе принадлежали идеи и замыслы, он ставил знаки препинания, он подбирал для поэм материалы, он занимался редактурой, он следил за сдачей произведения в печать… Может быть, Брик не умел писать, зато Маяковский не умел читать, поэтому поэт не мог существовать без мужа своей возлюбленной Лили, он вовсю пользовался эрудицией Брика.

Итак, Брики были для Маяковского семьей со всеми приметами обычной семьи: с любовью, с ненавистью, с ревностью, со ссорами, примирениями, дружбой… Вероника Полонская вспоминала: «Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Брик. Вначале, бывая у Бриков, я из-за этого чувствовала себя очень неловко». А вот запись из дневника Лили Юрьевны: «Физически О.М. не был моим мужем с 1916 г., а В.В. — с 1925 г.».

В 1923 году произошла серьезная семейная ссора в этом тройственном союзе, о которой Лиля Брик пишет следующее: «Личные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо, привыкли друг к другу, к тому, обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился «старенький, старенький бытик». Вдруг мы испугались этого и решили насильственно разбить «позорное благоразумие». Маяковский приговорил себя к 2-м месяцам одиночного заключения… В эти два месяца он решил проверить себя». Володю отправили жить на Лубянку и, кажется, зажили еще веселее без его вечно угрюмого вида и надоевших всем выходок с угрозами самоубийства. Вместо чая с вареньем стали пить шампанское и активно принимать гостей.

В дни своей ссылки Маяковский входил в подъезд Бриков, однако не заходил в квартиру, а, по свидетельству Риты Райт, стоял на лестнице и слушал, сгорая от ревности, а потом писал стихи:

А вороны гости?!

Дверье крыло

Раз по сто по бокам коридора исхлопано.

Горлань горланья,

Оранья орло

Ко мне доплеталось пьяное допьяна.

Он вернулся в семью Бриков ровно через два месяца, день в день. Не мог не вернуться.

У него ничего не получалось. Он хотел всеобщей любви, а не нравился даже женщинам, хотя на этом поприще куда менее приметные его друзья явно преуспевали. Ведь любят же других миллионы, причем сразу, с первого взгляда, наповал! Так нет же. Женщины с ним скучали и отдаваться не спешили.

Ни одна женщина в жизни Маяковского не принадлежала ему совершенно: ни Лиля Брик, ни Татьяна Яковлева, ни Вероника Полонская. Сознание просто раскалывалось от одной этой мысли.

В 1924 году Маяковский дерзнул на попытку побега от Лили. Он объявил: «любви пришел каюк». Для Лили это был удар. До сих пор она была первой, единственной женщиной. Ей были абсолютно безразличны Володины любовные похождения, однако, по мнению Лили, ни одной из своих симпатий он не имел права посвящать свои стихи. А он публично прочитал стихи, посвященные Татьяне Яковлевой, и это было воспринято как серьезная измена. Эту женщину он, несомненно, потерял…

А тут еще в тридцать лет Маяковского стала преследовать неотвязная мысль о надвигающейся старости. Он безумно боялся старости и смерти, и это тоже походило на патологию. Он непрерывно заботился о собственном здоровье, он был брезглив до безумия — боялся заразиться. Он проповедовал в своих стихах атеизм, но это не приносило ему успокоения. Дело в том, что и верующий человек, и атеист одинаково спокойны в своем отношении к смерти. Верующий знает, что жизнь — это только миг, временное страдание, за которым последует переход в иную, лучшую жизнь. Атеист же воспринимает жизнь как высокую трагедию. Путем выстраданных заключений он пришел к выводу, что Бога не существует и считает, что раз уж он принимает участие в этом высоком жанре — трагедии, то за эстетику придет время и расплатиться. Каждый боится смерти, но каждый способен воспринять ее спокойно и без протеста.

Другое дело — воинствующий атеист, такой, как Маяковский. Он теряет почву под ногами, в нем нет спокойствия, а потому нет и достоинства. Такому человеку остается только беспорядочно метаться, бесполезно грозить и при всем том выглядеть суетливым и мелким. Небу нет до него никакого дела, и пусть он кричит:

Эй вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду»!

Глухо.

Это уже звучит не как атеизм, не как отрицание Бога, а как детская обида на него:

Пустите!

Меня не остановите.

Вру я,

Вправе ли,

Но я не могу быть спокойней.

«Пустите!» — так кричит подросток, и каждый родитель знает, что на самом деле значат эти слова: «Держите меня! Держите крепче!» Но он уже не маленький, и его никто не держит.

 

.............................

[dani]

И вот финал — самоубийство, безумное и непонятное уже потому, что на него решился человек, больше всего опасающийся смерти. Самоубийство всегда является актом неожиданным, но самоубийство Маяковского буквально застигло врасплох всех, кто знал его. Причин для такого поступка было предположительно много: это разрыв с Бриками, весть о замужестве Яковлевой, ужасный провал пьесы «Баня» и сокрушительное поражение на его последней выставке. В конце концов, грипп… В результате появилась официальная версия о разочаровании поэта, который всеми силами поддерживал существующий строй и вдруг прозрел: увидел, что нет свободы слова, что не соблюдаются права человека и что он сам в какой-то мере виноват в произошедшем, хотя бы потому, что поддерживал эту власть. Оттого поэт и совершил самосуд над собой.

Тем не менее, вряд ли данную точку зрения можно считать истинной. Маяковский был искренен в выражении своих чувств, он являлся порождением этой власти. Ему не приходилось ломать себя. Его взгляды нисколько не изменялись под влиянием поездок на Запад. Он открыто заявлял на одном из публичных собраний 1930 года: «То, что мне велят, это правильно. Но я хочу так, чтобы мне велели». Неужели пересмотр жизненных позиций поэта мог совершиться в какие-нибудь два дня? В это поверить невозможно.

Маяковский решает вопрос о поездке с писательской группой в район сплошной коллективизации и вдруг на следующий день пишет предсмертное письмо: «ВСЕМ! В том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля — люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят —

«Инцидент исперчен»,

любовная лодка

разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете,

И не к чему перечень

Взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12. IV. 30 г.

Товарищи вапповцы — не считайте меня малодушным. Сериозно — ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться. В.М. В столе у меня 2000 руб. — внесите налог. Остальные получите с ГИЗа. В.М.»

Записка страшна своей незначительностью, поскольку когда человек расстается с жизнью, он должен, он не может не проявить свою внутреннюю суть, а он продолжает говорить что-то о склоках (доругаться с Ермиловым). Но ведь он сказал — «умираю», и умер на самом деле.

Лавинская пишет: «В том году великий поэт был окружен врагами, которые давили, сжимали в психологические тиски, и самоубийство 14 апреля — это убийство».

Думается, что враги не могли пугать Маяковского. Он привык с кем-то ругаться всю жизнь, вражда являлась способом его существования. Конечно, весной 1914 года количество врагов у Маяковского увеличилось. Он захотел устроить свою персональную выставку, хотя друзья-рефовцы мечтали о коллективной. На открытие не явился никто за исключением Осипа Брика и Бориса Шкловского. «От меня людей отрывают с мясом», — мрачно обронил Маяковский. Не осталось никого, а бывший друг Кирсанов опубликовал в газете статью с обращением к Маяковскому: «Пемзой грызть, бензином кисть облить, чтобы все его рукопожатия с ладони соскоблить!»

Однако не это было самым страшным. Недоверие власти оказалось гораздо страшнее. Маяковский был своим, признанным. Конечно, его ругали время от времени, но на ругань он внимания не обращал. Однако запрет на выезд в Париж, где он рассчитывал увидеться с Татьяной Яковлевой, стал гораздо серьезнее. Раньше Маяковский выезжал свободно. Он бывал за границей девять раз и привык заранее планировать свои встречи. И вот первый отказ. Почва начала уходить из-под ног поэта пролетарских масс.

Маяковский пытается поставить в театре пьесу — и снова провал. Пьеса действительно слабая, но газетные фразы типа «исписался!» Маяковский воспринимает крайне болезненно. Он пытается оправдываться, все больше утрачивая уверенность в себе. Последним страшным ударом по его самолюбию стало выступление в Плехановском институте. Поэт пришел на выступление усталый и больной. Он плохо понимал, что происходит в зале. А в зале собралось новое студенчество пролетарского происхождения, собиравшееся весело провести время, пошуметь и повеселиться. Они и вправду повеселились.

Маяковский считал, что он единственный из всех поэтов понятен широким массам. Оказалось — нет. А тут он читает отрывок из своих стихов, спрашивает: «Понятно?». Ему в ответ, явно издеваясь, говорят: «Не-а, не понятно!» Он снова читает под гогот аудитории. «Ну хоть кому-то из вас мои стихи понятны?» — выбиваясь из сил выкрикивает он, преодолевая спазмы в горле. Из жалости к нему некоторые поднимают руки. Совсем ошалев от гвалта безумной толпы Маяковский бежал, даже забыв свою трость.

Он не нужен «товарищу правительству», он не нужен народу, он не нужен женщинам.

Весной 1929 года дальновидный Ося Брик познакомил Маяковского с Вероникой Полонской. Она была молода и прелестна, да к тому же очень непосредственна и искренна. Брик знал, что Маяковский не сможет не влюбиться в нее. И он влюбился, хотя в то же самое время продолжал роман в письмах с Татьяной Яковлевой. Он бывает у Полонской, а возвращаясь домой, пишет Яковлевой: «По тебе регулярно тоскую, а в последние дни даже не регулярно, а чаще». Он планирует на осень поездку в Париж к Яковлевой, а Полонскую нежно называет своей «невесточкой». До Яковлевой, естественно, доходят какие-то смутные слухи о том, что ее воздыхатель небезупречен. Когда Маяковскому запрещают выезд в Париж, Яковлева воспринимает это как очередное доказательство его неверности.

В январе 1930 года Маяковский узнал: Яковлева вышла замуж. Он немедленно потребовал от Полонской узаконить их связь. Да вот беда, Вероника Полонская, как и все его другие женщины, тоже не свободна — и у нее есть муж, актер Яншин. Яншина Полонская уважала и не торопилась признаваться в связи с Маяковским, что, конечно же, очень понятно.

Маяковский, снова чувствуя вечное проклятие необладания, требует от Полонской немедленного развода с Яншиным, требует, чтобы она оставила сцену, устраивает скандалы, клянется в любви, угрожает. Бесполезно. Полонская ни за что не хочет оставить театр.

В начале апреля Маяковский заболел гриппом. Ему стало казаться: мир изменился, и везде он находит лишь издевательства и насмешки. Каждый взгляд и любое слово представляются ему враждебными и унизительными. Самое страшное — он чувствует себя просто смешным, и это конец, это катастрофа.

Он устраивает бесконечные сцены Полонской. Та в ужасе просит его показаться врачу, а лучше — расстаться на какое-то время. Эти слова только подливают масла в огонь его безумия. Он дошел до своей последней черты.

Лиля Брик вспоминала: «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях… Всегдашние разговоры о самоубийстве! Это был террор». Он любил неожиданно и весело, как бы между прочим, говорить в компаниях: «К сорока застрелюсь!»

Говорят, что в молодости Маяковский пытался стреляться, и тогда его револьвер дал осечку. Любопытно, что собираясь стреляться 14 апреля 1930 года он вложил в обойму всего один патрон. Вероятно, надеялся, что не дадут уйти, удержат, может быть, повезет и удастся выжить. Так часто рассуждают и многие подростки.

Еще утром, когда к нему пришла Полонская, Маяковский вряд ли всерьез задумывался о самоубийстве, хотя прощальное письмо было уже написано. Однако поэт был серьезно болен, и требовался только небольшой толчок для последнего шага. Он потребовал от Полонской не ехать на репетицию, остаться с ним, в этой комнате, навсегда. Но Полонская решительно отказалась, отложив разговор до вечера. Едва она прикрыла за собой дверь, как раздался выстрел. Полонская бросилась назад и увидела: Маяковский лежит на полу, он еще жив и даже пытается поднять голову. Через несколько минут на место происшествия приехали чекисты, комнату опечатали. На следующий день бывшего великого пролетарского поэта похоронили. Демьян Бедный в ответ на это событие написал в газете: «Чего ему не хватало?»

[Driver]

Тоже не люблю Маяковского=)) У него, как оказалось, всё еще хуже, чем я думал. Но, наверное, промолчу) На мой взгляд, у него только одно более или менее неплохое стихотворение:

 

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - кто-то хочет, чтобы они были?

Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

И надрываясь

в метелях полуденной пыли

врывается к Богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит -

чтоб обязательно была звезда! -

клянется -

не перенесет эту беззвездную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно,

говорит кому-то:

"Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?"

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

 

И то с "плевочками" перебор...

[Душа]

любимого Маяковским Игоря Северянина:

Изучая творчество поэтов серебряного века, я наткнулась на одну интересную историю, которая доказывает совершенно обратное. Маяковский никогда не любил Северянина. Мало того, он в открытую смеялся над этим человеком, называл его дураком и очень ловко использовал И. Северянина в своих меркантильных целях.

Игорь Северянин, будучи к моменту знакомства с Маяковским уже довольно известным поэтом и весьма любимым в народе, имел своего продюссера, как бы сказали сейчас, который устраивал ему гастрольные поездки по России и страны Прибалтики. Так вот, однажды Игорь, наслушавшись жалоб Маяковского, попросил своего продюссера устроить им совместные гастроли, хотя ближайшие были уже определены и назначен маршрут и программа. Меценат пошел навстречу Северянину и вкдючил Маяковского в поездку. Тот прихватил с собой еще одного друга-футуриста. Вот в этой поездке ВВМ повел себя таким образом, что И. Северянин был вынужден, будучи человеком тактичным и интеллигентным, отказаться от выступлений, сославшись на несуществующую болезнь.

Меня неприятно поразил один момент, очень живописный и характеризующий ВВ Маяковского, как человека грубого и завистливого.

Дело было так. В этих концертах Северянин, как признанный король поэзии выступал в самом конце, как бы на "сладкое". А как известно, Маяковский обладал весьма уникальной памятью Он запоминал любые стихи с первого их прослушивания на память. Что делает Маяковский? Выйдя в начале программы, он читает по памяти все стихи Игоря, которые должны были звучать в этом концерте. Публика в полном восторге провожает его бурей овации. Следом выходит Северянин, который имел привычку уединяться перед концертом и никогда не смотрел, что происходит на сцене до его выхода, и... начинает читать свои стихи в том же порядке, что до того прочел их Маяковский. Публика подумала, что это пародия и Северянин выступает в сатирическом жанре и сказала буквально умирать от смеха. Представляете себе состояние Северянина? Он в тот же день заперся в гостинице, сказавшись больным, а Маяковский надсмехался над ним в ресторане, приговаривая : Ну и дурак же этот Северянин.

Вот такая история.